Текст книги "Индийский мечтатель"

Автор книги: Евгений Штейнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

II
Театр на улице Домтолла

На обширном пустыре, обнесенном бамбуковой изгородью, кипит работа. С каждым днем заметно растут кирпичные стены. Старый, покосившийся сарай превращается в большое, красивое здание. На постройке работают десятка два бенгальцев под руководством англичанина Джона Уэлша.

Нелегко было приступить к этому строительству. Подсчитав свои ресурсы, Лебедев убедился в том, что положение печально. Пятьсот рупий, которые ему удалось сберечь за несколько лет, были каплей в море. Кое-что дал Голукнат Дас, однако его помощь не смогла довести основной капитал даже до трети необходимой суммы.

Приходилось прибегнуть к займам. Он перебрал в памяти всех калькуттских знакомых. Лишь немногие из них могли считаться людьми состоятельными, и обращаться к ним за деньгами было очень неприятно. Все же Лебедев, как всегда, когда его увлекала какая-нибудь новая идея, готов был перенести любую неприятность. Он поочередно побывал у полковника Кристофера Грина, судьи Криспа, советника Ост-Индской компании Джона Шоу, но нигде не встретил поддержки. Каждый ссылался на отсутствие свободных денег, на множество неотложных расходов, и все единодушно советовали отказаться от нелепой фантазии. Для английской публики довольно и того, что есть, а у туземцев существуют свои излюбленные зрелища. Право, не стоит вкладывать деньги в предприятие, которое не сулит ничего, кроме разочарования…

Лебедев подумал и о судье Джоне Хайде, который произвел на него очень хорошее впечатление. Нет, он был недостаточно близок с судьей, чтобы решиться на такой шаг. А предложение этого юноши, Рам Мохан Роя? Или, может быть, Радха? Ведь она великодушно предложила свои драгоценности… Нет, все это не подходило.

Голукнат Дас предложил переговорить о займе со своими братьями. Лебедев решительно отказался, зная, как тяжело его другу просить о чем-либо этих людей. Тем не менее Голукнат поступил по-своему. Однажды утром он появился в конторе, куда давно не заглядывал.

Когда он изложил суть дела, старший, Рагхунат, сухо спросил:

– Что может этот иноземец представить в качестве обеспечения?

Голукнат объяснил, что, кроме бунгало с садом, Суон-сахиб не имеет никакого имущества. Оба брата переглянулись.

– Я уверен, – сказал Голукнат, – что он возвратит деньги в обусловленный срок, если же просрочит, то уплатит полагающиеся пени. Что касается процентов, то я прошу немного понизить вашу ставку. Ведь вы дерете немилосердно с тех, кого нужда приводит к вашему порогу.

– Мы берем такие проценты, какие считаем выгодными, – пренебрежительно заметил Рагхунат. – Во имя чего мы должны оказывать благотворительность незнакомому человеку, да еще чужеземцу?

– Он мой друг! – Голукнат старался сохранить спокойствие.

– Этого еще недостаточно, – возразил Рагхунат. – Ты отдалился от нас, нарушаешь старинные обычаи…

– Об этом мы говорили не раз, – прервал его Голукнат. – Больше я спорить не намерен. Меня хорошо знают многие почтенные люди – пусть скажут, виновен ли я в нарушении дхармы…

– Может быть, пока еще не виновен, – сказал Руплал, – но приближаешься к этому.

– Не тебе судить! – строго оборвал его Голукнат и, обращаясь к старшему брату, продолжал – Я пришел к тебе, Рагхунат, с просьбой снабдить деньгами моего друга, Суон-сахиба, на шестимесячный срок. Если не хочешь понизить процент, не буду настаивать. Но имущественного залога не требуй. Вместо него я готов дать мое поручительство.

– Твое поручительство! – проворчал Рагхунат. – Что ж, мне потом судиться с тобой?

– Ты меня знаешь, Рагхунат! – с достоинством сказал ученый. – Я не обращался к суду при разделе наследства. Я даже не спрашивал никогда отчета о доходах с общего имения, в которых мне принадлежит известная доля. Однако ваше недружелюбие может заставить меня спросить этот отчет за все годы…

Руплал бросил на старшего брата обеспокоенный взгляд.

– Зачем ссориться, Голукнат? – заговорил он елейным тоном. – Мы сыновья одного отца и должны жить в мире и дружбе.

– Вот и я то же самое говорю, – иронически подтвердил Голукнат. – Итак, дорогие братья: согласны ли вы удовлетворить мою просьбу?

– Хорошо! – буркнул старший, нахмурив брови. – Я дам пять тысяч сикка-рупий ⁵⁸58
  Бенгальская сикка-рупия в то время составляла несколько менее нашего золотого рубля.


[Закрыть] на шесть месяцев без залога, под твое письменное поручительство. Но имей в виду: вместо каждой тысячи рупий он должен будет возвратить нам тысячу триста.

– Пусть будет так! – сказал Голукнат и тут же написал поручительство по установленной форме.

Получив деньги, Герасим Степанович занялся приисканием подходящего места для постройки. Эта задача тоже оказалась не простой. Строить театр на окраине не имело смысла, а в центральной части города свободных участков было немного и ценились они очень дорого.

Лебедев обратил внимание на соседний с его бунгало просторный двор, на котором стоял ветхий, постоянно заколоченный амбар. Участок этот принадлежал богатому калькуттскому купцу и домовладельцу Джогоннату Гангули. После продолжительных переговоров сделка наконец была заключена. На высокую арендную плату пришлось согласиться: вряд ли можно было найти более подходящее место.

Экономя деньги, Герасим Степанович решил обойтись без архитектора. Он сам составил план будущего театра. Здание должно быть просторным – рассчитанным мест на четыреста, – прочным и удобным, но вовсе не роскошным. «Ни в фасаде, ни во внутренней отделке, – сказал он себе, – не следует допускать никаких излишних украшений. Да и руководить постройкой могу я сам. Как-нибудь справлюсь!»

Герасим Степанович пошел в отца: умел плотничать, класть кирпичи, а к малярному искусству имел особенные способности.

Но наблюдать за всеми работами ему, конечно, было бы трудно. К счастью, нашелся помощник: англичанин, с которым Лебедев познакомился еще на корабле, во время плаванья из Мадраса в Калькутту.

Джон Уэлш – так звали этого человека – был одним из тех неудачников, которых можно часто встретить среди европейцев в Индии. Всякий, кто отправлялся искать счастья в заморские колонии, рассчитывал на легкую наживу и головокружительную карьеру. Но милости фортуны доставались далеко не всем: одни действительно преуспевали, другие же прозябали в нужде и с завистью поглядывали на более счастливых собратьев.

Джон Уэлш не имел определенной профессии и брался за все, что попадалось под руку. Но он многое повидал на своем веку и в людях разбирался. Познакомившись со странным русским музыкантом, он сразу смекнул, что дружба с ним может оказаться выгодной. И действительно, Лебедев не раз выручал его из беды. Время от времени Уэлш куда-то исчезал. Это означало, что ему удалось случайно заработать сотню-другую рупий. Потом он снова появлялся – без гроша в кармане, и Герасим Степанович безропотно принимал горемыку на свое иждивение.

Так случилось и на этот раз. Уэлш возвратился в Калькутту из очередного вояжа как раз в тот момент, когда Лебедев собирался приступить к постройке. Узнав об этой новости, Уэлш обрадовался. Отлично! Он охотно поможет мистеру Суону. Наем рабочих, все расчеты, закупку материалов – все это он согласен взять на себя. О, мистер Суон может спокойно положиться на Джона Уэлша! Джон Уэлш не ударит лицом в грязь.

– Видите ли, друг мой… – сказал Герасим Степанович нерешительно, – я очень ограничен в средствах. Никак не могу себе позволить держать управляющего…

– Как не стыдно, сэр! – воскликнул Уэлш в благородном негодовании. – Неужели вы не дадите мне возможность хотя бы отчасти отблагодарить вас за многочисленные благодеяния?

Лебедев был растроган. Он крепко пожал руку англичанину и заявил, что жить и кормиться тот будет у него и что при первой же возможности получит и денежное вознаграждение. Но Уэлш отказался, он и слышать об этом не хотел.

Через несколько дней Уэлш набрал рабочих. Это было нетрудно: на калькуттских базарах всегда толпилось множество бедняков, готовых на любую работу и на любых условиях. Когда они впервые явились на участок, Лебедев сразу оценил по достоинству трудолюбие, ловкость и уменье этих людей.

– Молодцы, один к одному! – сказал он Уэлшу с удовлетворением. – Сколько вы им платите?

Англичанин объяснил, что люди эти получают от трех до пяти пайсов в день. Лебедев ужаснулся:

– Послушайте, они же работают от зари до ночи! И отлично работают!.. А этих жалких грошей им не хватит даже на самое скудное пропитание.

Уэлш пожал плечами:

– В Индии человеческий труд – самый дешевый товар. Разве вам это неизвестно?

О да, ему это было хорошо известно, но до сих пор он непосредственно не сталкивался с этим. Во всяком случае, Герасим Степанович не мог допустить у себя такого бесстыдного обирательства. Он распорядился увеличить плату рабочим вдвое.

– Как угодно, – сказал Уэлш. – Деньги ваши! Должен только предупредить, сэр, что если вы будете так вести дело, то на успех не рассчитывайте. Право, для них и эти условия – роскошь. В своих деревнях они подыхают тысячами от голода и чумы.

Лебедев только рукой махнул. Он уже достаточно наслушался подобных речей, они его больше не удивляли…

Однажды Голукнат Дас порадовал Лебедева приятным сюрпризом: в его саду собрались артисты, согласившиеся вступить в труппу нового театра.

Их было тринадцать человек, из них три женщины. Ролей в пьесе было несколько больше, но Лебедев рассчитывал, что некоторые из актеров смогут взять по две-три эпизодические роли. Кроме того, в запасе оставался Сону, которого Герасим Степанович непременно решил занять в своем первом спектакле.

Познакомившись с артистами, Герасим Степанович сказал им:

– Друзья мои, мне пришлось видеть театральные представления и на юге Индии и здесь. Я всегда восхищался мастерством индийских артистов. Не сомневаюсь, что вы не уступаете вашим собратьям, которые доставили мне большое удовольствие своей игрой. Но здесь придется играть другое и по-другому…

Он прочитал всю пьесу.

Актеры слушали с большим вниманием. Они смеялись остротам и шуткам, выражали нетерпение в тех местах, где сюжет запутывался и действующие лица попадали в затруднительное положение.

Внимательно следя за слушателями, Герасим Степанович в душе ликовал. Первая проверка оказалась успешной.

Окончив чтение, он осведомился о впечатлении, произведенном пьесой.

Артисты молчали, очевидно конфузясь с непривычки. Им еще никогда не приходилось высказывать свое мнение, потому что никто у них этого мнения не спрашивал. Наконец старший из актеров – Бапу Лал, красивый, статный мужчина лет сорока, сказал, что пьеса ему понравилась, но он не знает, смогут ли они ее представить. Действующие лица здесь носят индийские имена, но рассуждают и действуют подобно европейским сахибам. Таких людей им никогда еще не приходилось изображать. Прочие артисты кивали головами:

– Да, да!.. Бапу Лал разумно говорит.

Еще заранее, когда Лебедев обдумывал предстоящую встречу с будущими исполнителями пьесы, он предвидел все это. Опасения и сомнения были совершенно понятны. Иначе и быть не могло.

– То, что сказал Бапу Лал, – заговорил Герасим Степанович, – несомненно верно. Я тоже предупредил, что придется играть не так, как вы привыкли. Думаю, что вам это удастся. Настоящий артист может играть все, что доступно человеческому чувству. Чувства, изображенные здесь, добродетели и пороки присущи всем людям, независимо от их цвета кожи, языка, верований. И если вы столь искусно играете богов и сказочных героев, которых никогда не видели и которые созданы лишь человеческим воображением, то почему не сможете изображать людей действительно существующих? Не спорю, вам предстоит немало трудов. Но вы – артисты, а истинному артисту доступно все.

На том и закончилась первая их беседа. Через несколько дней Герасим Степанович собрал актеров в своем бунгало на первую репетицию, а еще неделю спустя приступил к занятиям с музыкантами.

* * *

Могло показаться, что мысль о создании нового театра пришла к Лебедеву совершенно внезапно, но, в сущности, она подготавливалась с давних пор, незаметно для него самого.

После первого знакомства с народным театром в Мадрасе Герасиму Степановичу много раз приходилось видеть подобные представления.

На сколоченных наспех подмостках разыгрывались комические сценки, показывали свое искусство музыканты, певцы, акробаты… Образованные индийцы относились к таким зрелищам презрительно, зато простолюдины обожали их.

При первой вести о появлении комедиантов отовсюду сбегаются зрители.

Забывая о делах, заботах и горестях, они способны по пять-шесть часов сряду торчать у балагана, даже если представление происходит в середине дня, когда улицы пустеют и «почтенные горожане» прячутся от смертоносного зноя в пышной зелени садов или за наглухо закрытыми ставнями жилищ.

В Калькутте Лебедеву довелось познакомиться и с другими разновидностями индийского театрального искусства.

Видел он представления классических трагедий в домах знатных бенгальских земиндаров. Содержание этих спектаклей, которые носили название «натак», заимствовалось из древних мифов и знаменитых древних поэм «Махабхарата» и «Рамаяна».

Их героями были боги и богини, цари, принцы, военачальники, изъяснявшиеся на санскрите; другие же действующие лица – слуги, служанки, простые воины – говорили на древних разговорных диалектах, так называемых «пракритах».

Люди ученые и утонченные, знатоки древней литературы, ценители красоты, наслаждались этим изысканным искусством. Но рядовой зритель не понимал ни санскрита, ни мертвых «пракритов»; торжественный пафос монологов, важность и медлительность движений и жестов актеров, вычурность поз казались ему скучными и утомительными.

Гораздо более живыми и доступными были театральные представления, которые назывались «джатра». Бенгалия была их родиной; отсюда они стали распространяться и в другие области Индии.

Джатра тоже строилась на сюжетах, заимствованных из мифологии. Обычно в ней изображались любовные похождения Кришны – одного из самых популярных индусских божеств – и его подруги, богини Радхи. Но актеры здесь говорили на современном бенгальском языке, понятном всем; в джатре было много музыки, пения, танцев, так что она больше походила на комическую оперу, чем на чисто драматический спектакль; кроме того, между действиями разыгрывались маленькие веселые интермедии.

Все эти театральные жанры очаровывали своеобразной прелестью, тем особенным, неуловимым, что таилось в музыке стихов «Махабхараты» и величественных очертаниях древних пагод, в причудливой фантастике барельефов и обрядовых плясках девидаси ⁵⁹59
  Девидаси – буквально: «посвященная богу». Так называли танцовщиц, плясавших в храмах (европейское название – баядерка).


[Закрыть]. Но всякий раз, когда Лебедев соприкасался с индийским искусством, к нему возвращалось то ощущение, которое он впервые испытал, сидя теплым тихим вечером у подножия каменного истукана в майсурской деревушке. Все здесь странно, удивительно, необыкновенно, а в то же время смысл жизни тот же, что и повсюду. Как бы ни отличались здешние люди от обитателей других стран по внешности, языку, обычаям, главное у них одинаково. Оттого-то он, русский человек, способен понять индийское искусство и восхищаться им. А если так, то индийцы тоже могут понять творения чужестранных поэтов, музыкантов, художников… Так постепенно созревал замысел.

Новый индийский театр. Совершенно новый, невиданный!.. Его спектакли не будут подражать классическим трагедиям с их ходульными, неестественными героями, мертвым языком, холодными, как фейерверк, страстями. Не станет он копировать также и джатру или наивные импровизации площадных представлений…

«Мой театр должен стать зеркалом истинной жизни, – говорил он себе. – Начну с переводных комедий, а там посмотрим… Найдутся, в конце концов, и здесь писатели, напишут свои, самостоятельные пьесы. Пройдет лет сорок, пятьдесят – и театр индийский будет не больше отличаться от западного, чем ныне отличается, скажем, французский от английского…»

Но как играть эти пьесы, непривычные актерам и зрителям? Вот что тревожило Герасима Степановича.

На своем веку он повидал многих замечательных артистов. Его покровителем был такой большой мастер, как Иван Афанасьевич Дмитревский. Близко знал он и других выдающихся русских актеров: Троепольскую, Шумского, Рыкалова; видел французских знаменитостей, блестящих комедийных актеров лондонского Дрюри-Лэйна. Герасим Степанович надеялся, что большой опыт в театральном деле поможет ему в обучении индийских артистов, однако он вовсе не хотел рабски следовать европейским образцам. Было бы глупо сводить дело к превращению своеобразных здешних мастеров в обезьян или попугаев. Можно ли пренебрегать высокими достоинствами, которыми отличается индийский театр? Разумеется, нет! Напротив, нужно использовать все его лучшие качества. От классической высокой трагедии взять пластичность жеста и телодвижений; от джатры – музыкальность, лиризм и некоторые особенности сценического оформления; от народного балагана – живость, остроту, полнокровное веселье…

Лебедеву казалось, что он все понял и продумал, что задача уже решена, но когда на первой подготовительной репетиции пришлось иметь дело с живым актером, которому нужно было объяснить и наглядно показать то, что задумал постановщик, он почувствовал всю трудность воплощения своего замысла. Предстояла огромная, долгая, упорная работа, и кто мог предсказать, увенчается ли она успехом?..

III
Сипай Нанда

Патрику Деффи приходили на память прочитанные когда-то рассказы о пленниках, бежавших с помощью тюремщиков. Но там обычно действовал подкуп – у него же не было ни гроша. И Патрик задумал другое. Он попытается расположить к себе солдат, приобрести их сочувствие. Нелегкая задача! Сипаи – послушные служаки, они дорожат своими привилегиями. Станут ли они слушать его речи? Не донесет ли кто-нибудь из них начальству?.. Все-таки он решил рискнуть.

Нужно торопиться. В любой момент могут прибыть сведения из Мадраса, и тогда… На милость судей рассчитывать не приходится.

Однажды, когда, по обыкновению, солдат принес узнику пищу, Деффи заговорил. Бенгальского языка он не знал, зато свободно владел хинди, который понимали многие из сипаев. Тот вздрогнул от неожиданности и пугливо посмотрел на дверь.

– Знаю, вам запрещено разговаривать с заключенными. Что ж, продолжай молчать, как молчал до сих пор. Молчи и слушай! А не хочешь – заткни уши. Все равно я буду говорить…

Сипай бросил на него удивленный взгляд и, поставив на столик миску с едой, вышел. С тех пор, как только кто-нибудь из караульных входил в камеру, Патрик заговаривал с ним.

– Вы сторожите меня, а не знаете, в чем моя вина, – говорил он. – Я не убивал, не грабил, не присваивал чужого, никому не причинил зла. Я только хочу, чтобы народы обрели свободу, чтобы с простыми людьми обращались справедливо и честно. За это Джон Компани и приказал заточить меня в тюрьму.

Солдаты молчали, но Патрик заметил, что, производя обычный осмотр камеры, они задерживались дольше, чем прежде. Видимо, им было интересно слушать такие речи из уст белого сахиба. И он продолжал все смелее и откровеннее:

– Инглисы грабят ваши селения, обращаются с индусами и мусульманами словно с невольниками, а вы служите им и выполняете их приказания. Что заставляет вас так поступать? Неужели жалкие подачки, которые кидают вам, как собакам – кости, оставшиеся от господского пира? Надев военные мундиры, вы кичитесь перед своими соплеменниками, забывая, что сами вышли из их среды!

Сипаи молчали, лица их оставались бесстрастными, но все-таки они слушали, а главное – ни один не пожаловался тюремному начальству! Это казалось Патрику добрым предзнаменованием. Может быть, ему удалось убедить этих людей, открыть им глаза? Если так, пора перейти от слов к делу! Прежде всего нужно переговорить со старшим сипаем.

Это был пожилой индус с глубокими и грустными глазами. Он производил впечатление человека доброго и слушал речи узника с большим вниманием, чем остальные. Патрик уже собирался повести с ним откровенный разговор, как вдруг однажды утром вместо него появился усатый сипай, огромного роста и богатырского телосложения. «Досадно! – подумал Патрик. – Однако попытаемся познакомиться и с ним».

Как только заключенный обратился к новому стражу, тот сурово сказал:

– Держи язык на привязи, сахиб! Не то позову офицера…

Дверь захлопнулась. Патрик с грустью поглядел сипаю вслед.

– Экое невезение! – прошептал он. – Должно быть, сам дьявол прислал сюда этого человека.

* * *

Гопей Подар возился у своей лодки. Под соломенным навесом на четырех бамбуковых жердях горел костер. В медном котелке варился рис.

Старик снял крышку и, убедившись в том, что варево готово, уселся у костра. Он брал горячий рис пригоршнями, не боясь обжечь свои огрубевшие пальцы.

К костру подошел рослый человек с длинными усами. На нем был сипайский мундир, голова повязана чалмой.

– Рам, Рам! – произнес он, почтительно сложив вместе ладони.

Старик пристально вгляделся в пришельца:

– Ты кто такой? Кажется, знаком, а вот никак не припомню…

– Мы не виделись много лет, но я сразу узнал тебя. Ты Гопей Подар, брат моего отца…

– А, так это Нанда! – обрадовался рыбак. – Теперь и я узнал тебя. Откуда ты явился?

– Из Барракпура. Служил там в гарнизоне, а до того воевал в Чандернагоре с ференгами. А еще раньше был в Дакке. Теперь перевели сюда. Я сразу поспешил к тебе. Хорошо, что ты все тут же. Позволишь мне присесть у твоего огня?

– Конечно, Нанда! Садись и раздели со мной еду.

Солдат опустился на корточки:

– Слыхал ты что-нибудь о моем брате? Не знаешь, жив ли он?

– Недавно я был в деревне. Буксу жив, но жизнь его горька. Тебе, Нанда, живется лучше. Вон ты какой откормленный!

– Нас кормят сытно, – согласился сипай, – но мне опротивела служба. Я уже немолод, у меня четыре раны, и кости мои болят в сырую погоду. Мне надоело жить в казармах, смотреть на этих поганых сахибов и терпеть, если самый плюгавый огреет тебя хлыстом по лицу. Я устал от этих походов, маршей и экспедиций… Мне хочется жить в деревне, среди людей, которые исповедуют истинную веру, говорят на моем языке, едят чистую пищу и соблюдают добрые обычаи… У меня есть кое-какие сбережения, но они недостаточны. Скоплю еще пятьсот рупий и тогда брошу проклятую службу.

– Пятьсот рупий? – повторил старик почтительно. – Сколько же надо служить, чтобы заработать так много денег?

– Еще два года. Здесь мне платят побольше, чем на строевой.

– Что же ты тут делаешь?

– Служу в крепости. Мы охраняем одного заключенного. Он тоже из сахибов, но вздумал бунтовать против британского раджа ⁶⁰60
  Радж – царство, власть.


[Закрыть]. Вот его и засадили…

– Если он бунтовал против инглисов, значит, он нам друг, – заметил старик.

– Кто сказал тебе это? – воскликнул сипай гневно. – Тигр может сражаться с носорогом или коброй, но никто из них не друг человеку. Так и белые сахибы. Сколько бы они ни дрались между собой, нам добра не будет. Этот узник много болтает: ругает инглисов, хвалит ференгов… Сипаи не хотели жаловаться офицеру – боялись, что их могут перевести в другое место, а служба здесь спокойная, сытая – не то что в строю.

Старик задумчиво смотрел на огонь.

– Ты говоришь, этот узник хвалит ференгов? – переспросил он.

– Ну да.

– А каков он с виду?

– Волосы словно пламя. Глаза светлые. Высокий, худой…

– Я знаю этого человека! – прервал его рыбак; он не мог скрыть волнения.

– Знаешь? – удивился Нанда. – Откуда?.. Он пробовал и со мной болтать, только я не стал слушать – пригрозил, что донесу офицеру. И я это обязательно сделаю! Какое мне дело до чужеземцев? Может быть, за усердие получу награду, тогда я смогу скорее уехать в деревню…

Старик положил руку на плечо солдата.

– Нет, Нанда, ты не донесешь! – сказал он повелительно. – Я брат твоего отца, и если ты еще не совсем забыл свою семью, ты не нарушишь моей воли!

– Что тебе до него? – удивился сипай.

– Слушай меня, Нанда!.. – начал старик.

Они беседовали у тлеющего костра до самой зари.

* * *

– Где же он, этот сипай? Я хочу сам с ним говорить! – Лебедев порывисто вскочил, отбросив перо.

Сону отрицательно покачал головой:

– Нет, учителю не следует видеться с ним. И мне тоже… Не нужно! Мы будем действовать через Гопей Подара.

– Ладно, пусть так. Но скорее, скорее!

– Старик сказал, что племянник согласится. С одним условием…

– С каким? – нетерпеливо спросил Герасим Степанович.

– Деньги!

– Ну конечно, конечно… А сколько?

– Думаю, немало: ведь сипай рискует головой.

Лебедев в раздумье прошелся по комнате.

– Понимаю, понимаю! Дело трудное и опасное… Только не знаю, хватит ли у меня… Ну что ж, в крайнем случае, придется взять из той суммы, которая ассигнована на постройку театра…

– О нет! – воскликнул Сону. – Это невозможно!

– Ну-ну! – вдруг крикнул, топнув ногой, Лебедев. – Кто мне запретит?.. К чорту всякие затеи, когда речь идет о спасении друга!

Юноша притих и потупил глаза. Лебедев продолжал быстро шагать взад и вперед. Потом подошел к Сону, погладил его по курчавым волосам.

– Не обижайся, мальчик! – сказал он ласково. – Я погорячился. Но пойми: сколько бы ни понадобилось денег, чтобы выручить Патрика, я должен их достать. Отправляйся сейчас же на пристань и скажи рыбаку, что деньги будут.

Юноша повеселел:

– Бегу, учитель!

У ворот Вокс-холла Сону в изумлении остановился:

«Приходите и наслаждайтесь восхитительным зрелищем! Красавица Кавери – лучшая из танцовщиц навваба Аркотского…»

* * *

Патрик Деффи был в мрачном настроении. Со вчерашнего утра сипаи резко изменили поведение: едва он заговаривал с кем-нибудь из них, тот поспешно выходил из камеры.

Ясное дело: усатый, конечно, предупредил остальных, а те испугались! Итак, замысел провалился, а ничего другого придумать невозможно. Вот и приближается конец…

Не так уж долог был его путь и не очень-то счастлив! А могла бы жизнь сложиться по-иному…

Отец Патрика был врачом в небольшом городке Южной Ирландии. Семья не знала нужды. Жизнь под родительским кровом была мирной и благополучной. Патрик учился в школе, занимался музыкой, умел недурно играть на скрипке. Были у него хорошие учителя, любящие родственники, приятели… девушка, которую он считал своей невестой… Так могло продолжаться и дальше: семейный уют, книги, дружеские беседы…

Английские помещики, чиновники, протестантские попы грабили и притесняли ирландцев. Вокруг Патрик видел непроглядный мрак, нищету, жестокость, произвол. Оставаться равнодушным было невозможно. В душе его вспыхнул огонь, который больше никогда не угасал. Он вступил в революционное тайное общество «Белых братьев», покинул дом и семью. Ему удалось уцелеть… Двухлетние плаванья на военном фрегате обогатили его ум и душу, но опять его потянуло к борьбе против зла, которое он ненавидел больше всего…

Патрик стал одним из вожаков бунта на английском военном фрегате. Все было подготовлено, ждали только сигнала. Еще несколько часов, и на мачтах вместо королевских флагов взовьются полосатые матросские фуфайки – символ восстания… Увы! Ночью их застигли врасплох и связанными бросили в трюм.

Всех, кроме одного! Джо Филиппс, самый деятельный из заговорщиков, почему-то остался на свободе. Впоследствии все разъяснилось. На военном суде в Саймонс-бэе были предъявлены его предательские показания…

После освобождения из военной тюрьмы казалось, что с политикой покончено. Патрик отправился путешествовать по восточным землям. Служил в английской фактории на побережье Персидского залива, в конторах Голландской компании на Яве; побывал на Цейлоне, наконец перекочевал в Индию… Изучал восточные языки, присматривался к быту здешних жителей. Много читал, играл на скрипке. Да, такая жизнь была ему по вкусу!

Но вот за тридевять земель, в далеком городе Париже, вспыхнула революция. И, как боевой конь, откликающийся на чуть слышный призыв трубы, он снова бросился в водоворот борьбы.

Магические слова: свобода, равенство, братство – волновали умы, зажигали в сердцах людей всех наций тот же неугасимый огонь, который некогда стал путеводным для него самого… Эхо французской революции докатилось и до индийских берегов. Патрик тотчас же отправился к французам в Пондишери; оттуда его отправили с секретным поручением в Чандернагор… Проклятие! Как не повезло!..

Патрик сжал кулаки так, что ногти впились в кожу. Ведь его ждут в Пондишери, там каждый боец на счету!.. А может быть, и Пондишери уже пал? Возможно, возможно! Прошло более полугода… Но если и так, борьба не кончена, она только разгорается! Солдаты революции соберутся где-нибудь в другом месте – например, на Маскаренских островах, принадлежащих Франции, или, еще лучше, в Майсуре. А Типу-султан будет счастлив возобновить борьбу против британской державы с помощью французов… И вот приходится торчать за решеткой в ожидании того часа, когда его, словно барана, поведут на убой!..

«… Тебя отвезут на место казни и повесят за шею, пока ты не будешь мертв, мертв, мертв!!!»

Однажды Патрику уже пришлось слышать эту зловещую формулу британского правосудия. В тот раз она относилась к его товарищам – вожакам матросского бунта, теперь ее произнесут ему самому…

Загремел замок; с ржавым скрипом отворилась дверь. Узник не обернулся. Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к плечу.

Патрик поднял голову и увидел лицо с длинными усами. Но теперь оно не было суровым, как в тот раз. Нет, оно улыбалось!..

– Гопей Подар! – проговорил сипай шопотом.

Гопей Подар?.. Знакомое имя!.. Ах да, ведь это старый рыбак, в чьем баркасе… Господи, неужели?!

– Гопей Подар! – повторил сипай и приложил палец к губам.