Текст книги "Осколки (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Женщина поцеловала девочку в щёку. Той надоело обниматься.

– Пусти, я побегу!

– Ну, беги.

Ртаунийя долго смотрела ей вслед, грустно улыбаясь. Давно ли Ратика была совсем крохой, а уже носится, как лань. Не удержать. И всеми командует. Царица… Не зря же её истинное имя – Ратахшахра. «Дар царства». Ратика, «Старательная» – просто ласковое детское прозвище.

Сына Ртаунийя звала персидским именем только при дочери и ещё в присутствии старого Фравартиша. Это имя – то немногое, что ей останется от обожаемого мальчика, когда он уйдёт в мир мужчин. На людях он всегда был Филиппом. Спитамой звать нельзя. Македоняне помнят, как другой Спитама-Спитамен накостылял им в Согдиане и Бактрии.

Филиппом сына назвал его отец. В честь великого царя. Дочь, конечно, тоже носила македонское имя – Ланика, но до девочки пока македонянам нет дела.

Ртаунийя была младшей дочерью хшатрапавы Артавазды, Артабаза, одного из самых родовитых вельмож великого хшаятийи хшаятийянама Дарайавауша, царя царей Дария Кодомана.

Когда великий Искандер вернулся из Индии, он пожелал женить своих друзей на знатных персидских девушках. В их числе оказалась и Ртаунийя. Ей говорили, что её мужа царь одарил великой честью – можно сказать, породнился с ним через неё. Старшая сестра Ртаунийи, Барсина, когда-то была любовницей царя и даже родила ему сына.

Имя мужа она смогла правильно выговорить далеко не сразу. Иные из царских друзей отослали жён тотчас после того, как отгремели свадьбы в Сузах. Лишь немногие, в их числе Эвмен и Селевк оставили их подле себя. Селевк влюбился в свою Апаму без памяти. Эвмен долго привыкал к Ртаунийе, Артонис. Был нежен и ласков, но она всё же чувствовала в нём некую холодность. Однако всё потом наладилось, он привязался к ней.

Родилась дочь. Эвмен назвал её Ланикой, в честь кормилицы царя. Говорил, что хотел сделать ему приятное, ибо царь в те дни переживал большое горе – не так давно умер его лучший друг, Гефестион.

Ртаунийя согласилась. Муж – господин. Его слово – закон. Ланика, так Ланика^[7]. Хотя для неё, персиянки, такое имя девочки звучало странно. Сама она тайно дала дочери другое имя, но и то потом переиначила в Ратику. Так меньше косых взглядов.

Когда Искандер умер, Эвмен ушёл завоёвывать Каппадокию, а потом перевёз сюда семью. Здесь родился Филипп. Эвмен почти не бывал дома, всё время воевал.

Последний раз Ртаунийя видела его три года назад прежде, чем он ушёл на восток.

Ратика тогда его испугалась, не видела год (несколько месяцев Эвмен провёл в Норе), но потом посидела на руках у отца, подобрела. Только недовольно морщила носик, дескать батюшка, когда целует, больно колется бородой.

«Ты что, ёжик?»

Отец заулыбался. Сказал, что одичал на войне. Бороду сбрил.

Эвмен писал жене часто, вот только забрался в такую даль, что письма шли долго. После смерти Искандера сатрапы скверно следили за работой почтовых станций, созданных некогда Ахеменидами. Вот уже несколько месяцев от мужа не было вестей. Ртаунийя беспокоилась, спрашивала Фравартиша, немногих приставленных к ней македонян, нет ли новостей. Те разводили руками.

Женщина знала, что муж потерял почти всё, что имел, что и его сатрапия теперь принадлежит другому, но здесь, в тихой окраинной Ниссе «фригийцам», слугам Антигона, не было до неё и детей дела.

В Каппадокию, «Страну прекрасных лошадей» пришла весна, сошёл снег и горные реки наполнились до краёв. Повсюду распускались цветы, даже бурая каменистая равнина к северу от Ниссы превратилась в пёстрый ковёр.

Ярко светило солнце, и женщина подставила лицо его тёплым лучам. Блаженно прикрыла глаза, прислонилась к разогретой колонне.

«Всё будет хорошо. Он вернётся…»

– Госпожа моя? – услышала она голос Фравартиша.

Старый воин отца, приставленный к ней в качестве телохранителя, искал хозяйку.

– Я здесь, Фравартиш. Что случилось?

– К тебе прибыли люди твоего супруга, госпожа.

– Письмо? Они привезли письмо?

– Я не знаю, госпожа. Но они не похожи на обычных гонцов. Это Иероним и Антенор.

– Они же не расстаются с мужем, – удивилась Ртаунийя, – что они здесь делают? Пригласи их поскорее.

Фравартиш кивнул и вышел. Через некоторое время в портик вошли два измождённых человека в запылённых дорожных плащах. Она хорошо знала обоих.

Иероним шагнул вперёд.

– Радуйся, госпожа моя, Артонис, – произнёс он негромко. Осёкся.

Мрачный Антенор не двинулся с места. Он прижимал к груди какой-то объёмный свёрток. Было видно, что полотно скрывало нечто тяжёлое.

– Что случилось? Почему вы здесь?

– Мы… – начал Иероним, но замялся. Было такое ощущение, что в горле у него стоял ком.

Кардиец оглянулся на Антенора. Тот принялся бережно разворачивать свёрток. В лучах солнца засверкало начищенное серебро.

Это была урна.

Ртаунийя почувствовала, что ноги её не держат, схватилась за сердце и начала оседать на землю. Фравартиш и Иероним подхватили её.

– Мама! – раздался детский вскрик.

Из-за колонны выглядывала девочка. Антенор перехватил её испуганный взгляд, недоумевающий, почему мама вдруг закрыла лицо руками.

На его загорелой грязной щеке заблестела светлая полоска.

– Ты позаботишься о них? – спросил он Иеронима позже.

– Конечно, – ответил тот, – они мне, как родные. Может быть, ты всё-таки останешься?

Антенор покачал головой.

– Тут всё приберёт к рукам Антигон.

– Да, – согласился Иероним, – но за Артонис и детей не беспокойся. Антигон благороден и не причинит им вреда.

– Благороден? – недобро усмехнулся Антенор, – какой же ты всё-таки доверчивый, Иероним. Циклоп убил Эвмена.

– Это сделал Тевтам, – устало, будто объясняя нерадивому ученику прописную истину, сказал Иероним, – и он уже заплатил за своё преступление.

– Ага, прямо посреди лагеря Циклопа. Зашёл в шатёр, который охраняла целая толпа людей Циклопа. И подло убил. А потом спокойно уехал с Сибиртием. Я уже большой мальчик, Иероним. Не верю в сказочки для простаков.

– Мы обсуждали это тысячу раз, – отвернулся Иероним, – и я снова прошу тебя, не называй его Циклопом.

Антенор перегнулся через перила террасы, расположенной над крутым обрывом, и сплюнул вниз. Старая песня, слышанная ещё в Норе. Антигон снова приветил Иеронима, снова обаял, сразил обхождением. И вот результат – кардиец опять растаял, как масло на солнце. А как же Эвмен? Ну как… Так получилось. Печально, конечно. Великий человек. Иероним непременно напишет о нём книгу. За четыре месяца в пути Антенор устал слушать бредни про благородного Антигона и его сына, в коем кардиец уже видел второго Александра. Как он доблестен, великодушен, умён и красив. Тьфу…

Антенор давно уже решил для себя, что в Ниссе не останется. Нет-нет, да начинала покалывать совесть – получалось, что он бросал семью Эвмена на произвол судьбы. Отдавал в руки Циклопа.

Когда они пересекли Евфрат, Антенор вспомнил про Фарнабаза. Брат Артонис вроде бы точно был ещё жив. Фарнабаз сражался с Эвменом против Кратера, но исчез из виду после поражения при Оркиниях. Позже Антенор слышал о нём, как о вполне живом и здравствующем, но было это давно, и где он находился сейчас – неизвестно. Идею отвезти к нему Артонис с детьми пришлось оставить. К тому же горячо воспротивился Иероним.

«Чтобы дети Эвмена воспитывались персом? Не бывать тому!»

Отмёл Антенор и мысль отвезти семью Эвмена к Барсине. Слишком рискованно. Не пришло ещё время.

На пороге Ниссы Антенор твёрдо знал, что не останется. Сейчас после того, как увидел глаза этой девочки, он уже не был так уверен, что поступает правильно. Пришлось ломать себя. А совесть? Совесть неплохо топится в вине.

– Ты окончательно решил? – спросил Иероним.

– Да. Уйду завтра на рассвете.

– Зря. Зря ты так относишься к Антигону. Не таков он, как думаешь. Жаль.

– Прошу тебя, избавь меня от всего этого.

Антенор собрался покинуть террасу. Иероним задержал его.

– Куда ты пойдёшь, друг?

Антенор долго молчал, прежде чем ответить.

– Не знаю. Ойкумена велика и дорог в ней много.

Иероним вздохнул. Антенор зашагал прочь. Остановился. Повернул голову и бросил через плечо.

– И вот ещё что, Иероним. Если ты всё же напишешь свою книгу, как собирался, не пиши ничего обо мне.

Глава 2. Семья

Год спустя. Начало весны. Родос.

В восьмой год после смерти Александра брата его, Филиппа-Арридея, царём уже не называли. Семь лет наследники Божественного развлекали его тень обильным кровопусканием, как вдруг гекатомба^[8] пошла на убыль. Антигон прибрал к рукам все восточные сатрапии. Зарезал Пифона, который, если хорошо подумать, был творцом его победы над непобедимым кардийцем. Вступил в Вавилон, где потребовал от Селевка отчёта о доходах. Тот подобной подлости от Одноглазого никак не ожидал и на всякий случай сбежал в Египет к Птолемею, где принялся жаловаться на жизнь. Да так растрогал Лагида своими стенаниями, что тот назначил его навархом.

Сам Птолемей четырьмя годами ранее беззаконно и практически без борьбы отобрал у сатрапа Лаомедонта Сирию, а ныне был всецело поглощён перевариванием проглоченного куска и на деяния Циклопа поглядывал вполглаза.

На западе царица-мать Олимпиада при помощи своего двоюродного брата, царя Эпира Эакида дорвалась, наконец-то, до власти и с упоением начала мстить всем своим многочисленным обидчикам. Убила слабоумного беднягу Филиппа-Арридея вместе с его женой, интриганкой Эвридикой, которой чуть-чуть не повезло самой превратиться во вторую Олимпиаду. Истребила множество знатных македонян, сторонников и родственников ныне покойного регента Антипатра, которого в течение пятнадцати лет безуспешно пыталась сожрать и всячески очерняла в письмах к сыну. Всем отомстила, все обиды припомнила, и действительные, и придуманные. В те дни многим чудился исполненный злорадства хохот, будто бы доносившийся с вершины Олимпа.

Торжество царицы-матери длилось недолго. Хорошо смеётся тот, у кого больше таксисов^[9]. Больше их обнаружилось у Кассандра, сына Антипатра. Он захватил и казнил Олимпиаду.

Тенями сошли в Аид те, за чьи права который год македоняне вставали брат на брата, и страстей в Ойкумене сразу поубавилось. Сатрапы и стратеги всё ещё бодались да порыкивали друг на друга, но как-то уже пресно, без былого огонька. Куда им, до безумной ярости Олимпиады или гениальной изворотливости Эвмена. Вон, мерзавец Лагид нахапал себе земель, почти за меч не подержавшись.

У простых людей, не своей волей затянутых в этот водоворот войны всех против всех затеплилась робкая надежда, что страсти теперь, со смертью самых буйных, понемногу улягутся. Но вот тем, кто не дурак, было понятно – это затишье перед бурей. Не зря, ох не зря осенью на небе появилась косматая звезда^[10]. Смертные затаили дыхание в ожидании новых несчастий, которые предвещала небесная странница.

Царя не стало. Как без царя жить?

Вот вы, господа хорошие скажете – гляди, как эллины живут.

Ну да, живут. Свободу любят. Только свобода у них всё время какая-то короткая выходит. Оглянуться не успеешь, то тут, то там опять откуда-то тиран завёлся. От сырости, не иначе. А если не тиран, то олигархи.

Как кончились у македонян цари, так у эллинов праздник. Ненадолго, правда. Помер где-то на краю света один безумец, так наместник его, Антипатр, пришёл и опять под ярмо всех поставил. Вновь кончился царь, а сынок-то Антипатра, Кассандр, тут как тут, никуда не делся.

Иные дурни утешаются тем, что, мол, в Афинах теперь просвещённый правитель, Деметрий Фалерский. Вот кто исключительно природным красноречием и заботой об отчизне выдвинулся. Кто сказал – «он друг Кассандра»? Ну друг. И что? А уж как он о народе-то печётся. Как он философам покровительствует. Искусства любит. Статуи особенно. Свои. Их уже хорошо так за сотню перевалило и конца-края этому не видать. И пеший он, и на коне, и в колеснице. Меди потрачено несчитано. За чей счёт, интересно? За ваш, вестимо, граждане афинские.

Спарта раздавлена на боле боя под Мегалополем, пятнадцать лет очухаться не может. Козы давно уже слизали соль с камней, когда-то бывших Семивратными Фивами. Афины уцелели, но утратили свободу. Могущество трёх бывших гегемонов кануло в Лету. Но свято место пусто не бывает, и если где-то убыло богатство, процветание и влияние на соседей, то в другом месте прибыло. Этим другим местом стал остров, отделённый от Карии узким проливом.

Родос.

Город, одноимённый с островом, совсем молод, века не исполнилось. Однако богатеет не по дням, а по часам – расположен очень уж удачно, вся морская торговля через него идёт.

Не всё для островитян удачно складывалось. Боги завистливы к могуществу смертных. Особенно, если те поклоняются не им. Родос, город Гелиоса, уже трижды переживал разрушительные наводнения. Прошлогодний потоп по силе многократно превзошёл предыдущие. С небес обрушился невероятной силы ливень и град. Градины весом в мину и даже больше проламывали крыши. Чудовищные потоки воды рушили здания, не щадили храмы. Даже городские стены не устояли перед ними. Погибло множество людей.

Не повезло тогда и родосскому пандокеону, государственному заезжему двору, что располагался возле храма Диониса. Этот район сильнее всего пострадал от завистливой ярости Громовержца. Многие дома до сих пор не были восстановлены. После бедствия первенство по части гостеприимства быстро захватил частный заезжий двор «Золотая рыба», который находился на возвышенности возле акрополя и почти не пострадал. Здесь, в удалении от порта, было и потише и почище. Меньше шаталось портовой голытьбы. Опять же, слыханное ли дело, хозяин содержал повара, который готовил обеды для постояльцев. Разумеется, комфорт, какой только в финикийских городах и, как говорят, в Александрии имеется, оценили по достоинству посланники сатрапов и стратегов, которые активно искали союзничества набиравшего силу Родоса.

Третьего дня их ряды пополнились несколькими важными мужами, что сошли на берег с прибывшего из Александрии корабля в сопровождении двух дюжин телохранителей и рабов. Уведомив кого следовало о своём визите, мужи предались отдыху, но продлился он недолго – уже не первый год посланники сатрапа Птолемея почитались на Родосе чуть ли не самыми желанными гостями. Их не заставили ждать.

Когда всё посольство в сопровождении почётного встречающего эскорта отправилось к акрополю, один человек отделился и двинулся в ином направлении. То был мужчина лет сорока пяти. Облик он имел, в сравнении с товарищами, довольно скромный, если даже не сказать – неброский, хотя другие послы общались с ним, как с равным по званию.

Звали его Аристомен. Переговорам и обязательному симпосиону он предпочёл прогулку по городу. Потолкался на агоре, заглянул в десяток-другой купеческих лавок, ничего там не купив, после чего до позднего вечера обивал пороги портовых кабаков. В общем-то он имел вид праздного зеваки.

Досужие люди пусть гадают, чего его так манили разнообразные злачные места, но планам его явно суждено было измениться.

Вечером второго дня какой-то мальчишка сунул ему в руку кусок папируса и сразу умчался. Аристомен прочитал послание и продолжил себе слоняться, как ни в чём не бывало.

Однако нынешним утром он из «Золотой рыбы» никуда не вышел. Ел, пил, никуда не торопился. Будто кого-то поджидал. Сидел в одиночестве в обеденном зале «Золотой рыбы» за столом, заставленным недешевой снедью, вёл ленивую беседу с хозяином и поминал добрым словом прежнего пандокевста, с коим раньше приятельствовал. Тот бедняга не пережил потопа.

Ожидание его было вскоре вознаграждено. В дверях появился человек в запылённой хламиде. Он был несколько старше Аристомена, в некогда угольно-чёрной бороде густо серебрилась седина. Обликом, одеждой, он от македонянина ничем не отличался, хотя по крови наполовину был персом.

Аристомен пил вино, сидя за добротным дубовым столом, к которому никогда не прикасался нож подвыпившего моряка, из тех, что в каждом портовом кабаке норовят, забавы ради, вырезать на столешнице рисунок или надпись непристойного содержания.

Вошедший подсел к нему.

– Будь здоров сто лет, дорогой, – приветствовал он Аристомена.

Речь его отличалась чистым ионическим выговором, однако от эллинского «радуйся» он воздержался.

– Здоровья и тебе, Фарнабаз, – ровным голосом ответил Аристомен, – присаживайся, присоединяйся. У меня тут хиосское, баранина.

– Смотрю, не бедствуешь, – заметил названный Фарнабазом.

– Грех жаловаться.

– Хорошо, видать, Лагид кормит?

– С чего ты взял? – спросил Аристомен, выковыривая застрявшее между зубами мясо.

– Ты прибыл с его людьми.

– Следил за мной? – усмехнулся Аристомен.

– Не поверишь, случайно тебя в городе увидел, – улыбнулся Фарнабаз.

– Ну увидел и ладно. Лет-то сколько минуло. Зачем встречи искал? Неужто старые счёты хочешь свести? – поинтересовался Аристомен ровным, даже с некоторыми ленивыми нотками, голосом.

– С тобой-то? – хохотнул Фарнабаз, доставая нож, – не льсти себе. То, что ты меня тогда вязал там, у Хиоса, не ставит тебя даже в самый хвост очереди моих врагов. Опять же, я помню, каким приятным собеседником ты оказался.

– Ну а как же, – улыбнулся в ответ Аристомен, – не каждый день выпадает такая удача.

– Да уж, «удача». Я, признаться, тебя увидев, очень удивился. Думал, Александр тебе давным-давно голову оторвал, за то, что такого важного пленника упустил. Но, хвала Светозарному, я вижу, что она всё ещё на твоих плечах.

– Да, боги строги, но милостивы, – покивал Аристомен, наливая Фарнабазу вина и разбавляя водой.

Тот принял чашу.

– Твоё здоровье.

Отпил. Богам жертвовать не стал.

– Сходил, стало быть, с царём до края света?

– Нет. Остался в Египте.

– А-а, – протянул Фарнабаз, отрезая себе кусок баранины.

Аристомен некоторое терпеливо ждал, пока гость прожуёт, однако пауза затягивалась, и он не выдержал.

– Сам-то как поживаешь?

– Ну, скажем так, похуже чем ты, – ответил перс с набитым ртом, – если с самим собой прошлым сравнивать. А так… Вполне. Десятком кораблей владею. Торговля хорошо идёт. Не бедствую.

– Не тоскуешь о прошлой жизни, купец Фарнабаз?

Перс вскинул на македонянина взгляд, который рассказал Аристомену многое.

– Не слыхал я, – негромко проговорил македонянин, – чтобы кто-то, имевший власть, даже и меньшую, чем у тебя была, вот так запросто с ней расстался. Может такое и бывало, но что-то с ходу не припомню. Разве что твоего отца. Но он, если мне не изменяет память, отказался от власти по старости и ослабшему здоровью.

Фарнабаз не ответил. Выпил залпом и потянулся к кувшину-онхойе.

– Так чего ты от меня хочешь, достойнейший сын своего отца? – спросил Аристомен.

– Рассказать тебе хочу кое-что. Историю одну.

– Ты меня, значит, собирателем историй считаешь?

– Скажи ещё, будто я ошибся. Я, знаешь ли, людей расспрашивать тоже умею. И что-то мне подсказывает, будто твой господин очень заинтересуется этой историей.

– Что ж, я бы рад послушать, но привык, что хорошие истории имеют цену.

– Неужели тебе нечем заплатить? – удивился Фарнабаз и обвёл стол ножом, как указкой, – я думал, ты сейчас в достатке.

– В достатке. Я, дорогой друг, вполне способен оценить очень хорошую историю из уст купца, но не имею ни малейшего понятия, во сколько мне встанет история бывшего сатрапа.

– Меня не интересуют деньги, – ответил Фарнабаз.

– Что тогда, если не деньги?

– Ничего.

– Ничего? – заломил бровь Аристомен.

– Ничего, – подтвердил Фарнабаз и пояснил, – видишь ли, если после моего рассказа дела пойдут так, как мне хотелось бы, я получу своё независимо от желания твоего или Птолемея расплатиться.

– Признаться, ты меня заинтриговал, – Аристомен подпёр подбородок кулаком, – я весь обратился в слух.

С их последней встречи прошла целая жизнь, ни много, ни мало – восемнадцать лет. Тогда Фарнабаз, старший сын могущественного сатрапа Артабаза и сам сатрап, владетель Геллеспонтской Фригии, после смерти своего родного дядьки, родосца Мемнона, главнокомандующего персидскими войсками в Ионии и на островах, присоединился к флотоводцу царя царей Автофрадату. Вместе они баламутили эллинов-островитян, надеясь оторвать их от Александра, дошедшего к тому времени до Финикии. Помогали спартанскому царю Агису в его борьбе с македонянами. Мемнона Александр считал самым опасным своим врагом, племянник же оказался не столь искусным полководцем. В сражении возле Хиоса персы были разбиты македонским навархом Гегелохом и Фарнабаз попал в плен. Однако, когда Аристомен, в ту пору гипарет-порученец Гегелоха, вёз его к Александру, сатрап сумел сбежать.

Вскоре дело врагов Александра на западе было полностью проиграно. Антипатр, наместник Македонии, разгромил восстание Агиса. Остатки некогда внушительного персидского флота рассеялись. О Фарнабазе много лет почти не вспоминали. Лишенный власти, богатства, потерявший почти всех своих людей, он осел на Родосе, у родичей своей матери-эллинки.

Остальные сыновья Артабаза вместе с отцом продолжали сражаться против Александра на востоке. Когда Дарий потерпел окончательное поражение, потерял царство и жизнь, Артабаз с сыновьями покорился победителю. Все они, кроме Фарнабаза, поступили на службу к Александру. Престарелый Артабаз даже вновь получил сатрапию, Бактрию.

Фарнабаз же так и продолжал сидеть на Родосе. В городе стоял македонский гарнизон, но наместники Александра в качестве врага бывшего сатрапа уже не воспринимали и не трогали.

Когда Александр умер, его преемники начали войну друг с другом и вот тогда Фарнабаз покинул Родос. Присоединился к Эвмену, своему зятю, и тот в битве против Неоптолема, сатрапа Армении, доверил шурину командование персидской конницей.

– Накануне того дела к войску прибыл мой брат Каувайча. Приехал из Ниссы и привёз письмо от Ртаунийи. Мы с ним почти десять лет не виделись. Обнялись, пировать стали. Вижу, что-то гнетёт его. Расспросил – молчит. Отнекивается. Не понравилось мне это. Вина ему принялся подливать, дабы разговорить, а он ни в какую. Только и смог вытянуть из него: «Хотел бы тебе, Фарнавазда, открыться, да не могу. Пока не могу. За сестру боюсь. Обдумать всё надо». Обиделся я тогда на него. Брат родной, а не доверяет.

– Так и не сказал? – спросил Аристомен.

– Не сказал. Он помянул сестру, а я подумал, не случилось ли чего с ней. Пристал к Эвмену. Он посмотрел на меня… странно. Сказал, что болела Ртаунийя по женской части, но всё обошлось и не стоит мне беспокоиться. А на следующий день была битва и славная победа. Вот только для Каувайчи она оказалась последней. Сложил он там голову.

Фарнабаз опрокинул в себя ещё одну чашу и уронил голову на грудь.

– Никогда не прощу себе… О, Светозарный Митра, почему ты в тот день наказал меня косноязычием? Почему я не смог разговорить его?

Некоторое время он молчал. Аристомен терпеливо ждал.

– Я пробыл с Эвменом ещё год, – продолжил, наконец, Фарнабаз, – а после поражения при Оркиниях наши дороги разошлись. Эвмен укрылся в Норе, а я вернулся сюда. Спустя пару лет накатила на меня тоска и захотелось родню разыскать. Братья, Аршама и Аребрдана на востоке сгинули. Артакаму выдали за твоего господина, да он её в Сузах бросил. На письмо не ответила, не знаю, жива ли. Ртаунийя ответила, только про неё знаю.

– Ещё ведь сестра у тебя есть, – осторожно заметил Аристомен.

– О ней и речь, – кивнул Фарнабаз, – Барсина. Я знал, что она в Пергаме. Написал. Не ответила. Сам поехал, а её и нет там. Опешил я, искать начал. Объездил все отцовские усадьбы. Нигде нет. Наконец, повезло мне отыскать старую Рзабару, служанку её. Жива ещё бабка была, хвала Митре. Вот она-то мне и рассказала, что давно уже, восемь лет назад, двое царёвых посланников увезли Барсину и ребёнка, а куда, то ей неведомо. И одним из тех посланников был Каувайча, потому Барсина поехала с ним спокойно и без страха. Огорчалась только Рзабара, что её с госпожой не взяли. И как в воду с тех пор Барсина канула.

Он замолчал. Аристомен некоторое время переваривал услышанное, потом заметил:

– Да уж, брат из тебя никудышный, раз ты столько лет о сестре и не вспоминал.

Фарнабаз поднял на него взгляд, но ничего не ответил.

– Зачем ты мне это всё рассказал? – спросил Аристомен.

– А ты не догадываешься, явана? – зачем-то по-персидски спросил Фарнабаз, – скажи-ка мне, где сейчас ваш царь?

– А-а… – пробормотал Аристомен. – Да, царя-то у нас уже, почитай, почти год нету.

– Скоро будет, – оскалился перс, – Антигон прибрал к рукам почти всё, чем владел Дарайавауш. Египет и Сирия остались. К гадалке не ходить – скоро, ой как скоро Циклоп назовёт себя хшаятийей. А между тем может статься, что царь-то ваш жив-здоров. И всяко уж законней Одноглазого, хотя и рождён не в браке.

– Это кто? – удивился Аристомен.

– Племянник мой, – ответил Фарнабаз, – сын Барсины.

– Ах вот оно что…

Аристомен задумчиво почесал бороду. Пробормотал себе под нос:

– Признаться, я и забыл про него. Не слышал, чтобы хоть кто-то вспоминал про мальчика…

– Того Эвмен и добивался, – кивнул Фарнабаз.

Македонянин поднял на перса взгляд.

– Причём здесь Эвмен?

– А при том, – ухмыльнулся бывший сатрап, – что повезло мне отыскать того македонянина-фрурарха,^[11] кто тогда в Пергаме гарнизоном командовал. И рассказал он мне, будто тот, второй, который с Каувайчей приехал, предъявил знак ангара и подорожную, выданную Эвменом. Заметь – не Пердиккой. Да и сам посуди, кто ещё из ближних Александра стал бы печься о Барсине, прятать её от остальных, как не мой дорогой зять? Дела семейные.

Ангар – гонец регулярной почтовой службы в царстве Ахеменидов и позже Александра.

– Н-да… – только и смог выдавить из себя Аристомен.

Он довольно долго молчал, переваривал услышанное. Наконец, неуверенным тоном сказал:

– Ну вот не нашёл ты сестру с племянником, что логично. Прятать их в отцовских владениях было бы величайшей глупостью, там бы в первую очередь искали. А куда Эвмен их спрятал?

– Понятия не имею, – ответил Фарнабаз.

– То-то и оно. Знали, видать, всего трое. Двое точно мертвы, а третьего как искать, если даже имя его неизвестно? Или известно?

– Не-а, – покачал головой перс, облизывая жирные пальцы, – фрурарх имени не запомнил. Но тот, вроде, представился, как гипарет Эвмена. Чай не сотни же у него порученцев было. Может я даже и знаком с ним. Может даже в одном шатре локтями толкались. Эх, знать бы имя…

– Не скажи, насчёт сотен, – возразил Аристомен. – Вот как ты от меня сбежал тогда, я к царю прибыл и от Тира до Египта при грамматеоне состоял. Тоже, по особым поручениям.

– Это за что тебе такая честь, неудачнику? – удивился Фарнабаз.

Аристомен не ответил. Смотрел в пустую чашу и поглаживал бороду.

Фарнабаз поднялся из-за стола.

– Ладно. Я своё дело сделал, кость вам бросил. Ничего взамен не прошу, думаю, сам понимаешь, какая моя выгода в этом деле.

– Погоди, – задержал его македонянин, – скажи только, почему именно мне всё рассказал? Мы знакомы с тобой еле-еле.

– А кому? – удивился Фарнабаз, – этим цареубийцам за морем? Или Одноглазому? Открываться им – всё одно, что волка в пастухи звать. Да и как-то не было оказии.

– Поэтому решил позвать зайца? – усмехнулся Аристомен^[12].

– Есть у меня ощущение, – ответил перс, – что твой господин в этой компании – самый приличный. Не считая зятя моего. Вот уж кто поистине был верен и благороден. Надеюсь, не дрогнул под его ногами мост Чинвад и пребывает он теперь в Доме Песни.

Он помолчал немного и добавил:

– Тебя, Аристомен, я не выслеживал и, сказать по правде, планов открыться Лагиду не имел. Со стороны глянуть – наша встреча случайна, но мниться мне – неспроста свёл нас Светозарный Митра именно сейчас. Нет здесь случайности, знак это свыше.

– Может этого эвменова ближника и в живых-то уже нет, – возразил Аристомен, – и времени прошло много, поди-ка, разыщи теперь иголку…

Фарнабаз упрямо мотнул головой.

Аристомен прикусил губу.

– Постараюсь сделать, что смогу, – пообещал македонянин и протянул персу руку с раскрытой ладонью.

Тот скосил на неё взгляд, раздумывал несколько мгновений, а потом сцепил предплечья с посланником Птолемея.

– Я живу возле храма Асклепия. Там мой дом тебе кто угодно укажет.

Сказав это, перс повернулся и вышел прочь. Македонянин ещё довольно долго просидел за столом, но ни к вину, ни к пище больше не притронулся. Думал.

В последние годы он служил в грамматеоне Ефиппа, который состоял при дворе египетского сатрапа кем-то навроде Эвмена при Александре. Для виду – грамматик, секретарь. Ефипп так же, как и кардиец в своё время, заведовал тайнами государства. Здесь, на Родосе, Аристомен по приказу Ефиппа встречался с кое-какими осведомителями. Птолемей уже давно обхаживал местных пританов и архонтов, рассчитывал заполучить остров себе в союзники и действовал не только уверениями в дружбе и подарками.

Эта случайная встреча с Фарнабазом вне всякого сомнения – большая удача. Конечно, по сути, перс всучил ему кота в мешке, но хотя бы подарил, а не продал. Кто знает, способны ли эти сведения принести хоть какую-то пользу Египту, да и вопросов без ответов они породили с лихвой, но всё же пренебрегать услышанным Аристомен не собирался.

Трудность заключалась в том, что он не мог немедленно отправиться обратно в Александрию. По заданию Ефиппа ему предстояло далее прибыть в Киликию и присоединиться там к другому египетскому посольству. Отплытие было намечено на завтра. Поистине, как нельзя более кстати они столкнулись с бывшим сатрапом.

Ну что ж… До мальчика никому не было дела восемь лет. Подождёт ещё.

Вот о чём македонянин не подумал, так это о том – не лучше ли Гераклу, сыну Александра тихо прожить всю свою жизнь в безвестности. Как-то вот не пришла такая мысль Аристомену в голову.

Глава 3. Падение

Месяцем позже. Библ, Финикия

Тёплые деньки в «Стране пурпура» начали прибывать уже в антестерионе^[13]. В Эгеиде ещё не окончился сезон штормов, ещё дремали в корабельных сараях зимовавшие на суше крутобокие пенители морей, а в Финикии они уже вовсю распускали паруса. Каждый день всё новые и новые караваны купцов прибывали к побережью из глубин Азии, оживляли торговлю, пробуждая её от зимней спячки.

Поначалу, конечно, всех радовала подобная милость Благого Господина Баал-Хамона, но вскоре благодарственные молитвы поутихли, а косматую звезду снова припомнили. В конце месяца виноградной лозы солнце жарило уже совершенно по-летнему, вызывая тревожные мысли о грядущей засухе.

В Библе жизнь на торговой площади возле храма Баалат-Гебал^[14] кипела лишь в утренние часы. К полудню площадь пустела. Торговцы, ремесленники, трапедзиты-менялы, покупатели, нищие, воры и стражники спешили укрыться от зноя. Некоторое оживление ещё наблюдалось на краю торговых рядов, в окрестностях Священного бассейна, где росло несколько дубов. Их тень и близкая водная гладь давали спасительную прохладу и именно сюда направлялся Антенор, с самого утра толкавшийся по рынку.