Текст книги "Осколки (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Пустое говоришь, – ответил Репейник, – пошли уже.

И он повернул направо.

Антенор озадаченно посмотрел на Месхенет.

– Счастливый ты, Антенор, – негромко сказала египтянка, – не всем такие друзья достаются.

Она направилась за Дионом. Осёл покорно топал следом. За ними двинулись и Ваджрасанджит с Симонидом. Антенор некоторое время стоял столбом, кусая губу.

– Недалеко уже осталось! – крикнул проводник, – дней за пять дойдём! Это ж плюнуть и растереть от того, что уже протопали!

«Пять дней. Всего пять дней».

Глава 14. Мальчик, до которого никому нет дела

Кария, окрестности Хрисаориды

Сонное солнце выглянуло из-за гор, осветив кроны сосен, и лениво полезло на небосвод, вполглаза разглядывая, что же интересного нынче происходит в пробуждающемся лесу. Ещё задолго до появления светила, в предрассветном прохладном сумраке разноголосый птичий хор уже вовсю славил новый день торжественными гимнами.

В подлеске, в зарослях шиповника из травы выглядывала небольшая красная голова с белым клювом и чёрной шеей, а временами поблёскивала и золотистая «броня».

«Кор-кор».

Фазан негромко токовал, обозначая себя, посматривал по сторонам. Рядом с ним держалась, подбирая ягоды, его подруга, совсем невзрачная в сравнении с таким золотогрудым красавцем.

«Кор-кор-кор».

Шагах в пятидесяти, в тени медленно и совершенно бесшумно поднялась невысокая фигура. Подросток, одетый в безрукавку из овчины. В руках он держал лук и на тетиву уже была наложена стрела.

«Кор-кор».

Петух его не видел, продолжал себе токовать.

Подросток, не отрывая взгляд от фазана, медленно поднял лук и растянул тетиву.

Хрустнула ветка.

«Ктк-ктк».

Красная голова исчезла. Прошуршала трава. Сбежал петух и подругу увёл. Горе-охотник всего-то моргнуть успел, а дичь в сотне шагов уже, а то и дальше. Это молодой фазан при опасности недалеко отбегает, а этот крупный был, как видно, матёрый.

Охотник застыл не несколько мгновений, превратившись в статую, а потом недоуменно опустил лук. Его стрела все ещё лежала на тетиве.

Подросток посмотрел в ту сторону, где раздался хруст. Из кустов вышел ещё один отрок. Выглядел он точно так же, как первый. Разве что оказался ростом немного повыше.

– Ну ты чего творишь-то? Я с ночи тут сидел! – обиженно заявил первый.

Смешок.

– Да ты что! Гляньте на него, засадный сиделец выискался! – картинно воскликнул второй, вальяжно приближаясь.

– Вали отсюда! Чего припёрся?

– Где хочу, там и хожу.

– Это наша земля! – возмутился первый.

– А вот и нет.

– А вот и да!

– А вот и нет. Ваша до ручья, а тут уже не ваша, так что отвали!

Первый сердито посопел, но ничего не возразил. Пробурчал себе под нос:

– И кому пришло в голову тебя Арвасатхой назвать? Никакой ты не быстрый. По лесу ходишь, будто вол с колокольчиком.

– Сам спугнул, а на меня валит! – Арвасатха.

– Это ты его спугнул! Ты сучьями трещал!

– Да пошёл ты… – нагло заявил второй.

– Эй, охотнички! – раздался насмешливый тонкий голос.

Оба обернулись. Поодаль стояла ещё одна фигура с луком. Ростом немного ниже. Одета так же, как парни. Длинные чёрные волосы заплетены в две тугих косы.

Девчонка.

Она держала фазана за длинный хвост. Из груди его торчала стрела.

– Не из-за него развоевались?

Оторопевшие подростки не ответили.

– Воды в рот набрали? Ну, тогда бывайте, чего с вами говорить.

С этими словами она повернулась и двинулась прочь.

– Ах ты…

Первый бросился было за ней, но запнулся о подставленную ногу Арвасатхи и кубарем покатился по земле. Жалобно хрустнула плетёная из ивовой лозы фаретра.

Второй согнулся пополам от смеха.

– Умора! Шади опять обставила Нарьяману! Девчонка обставила!

Девчонка эта была сестрой Арвасатхи.

– Всем расскажи ещё… – буркнул Нарьямана.

– И расскажу.

– По шее получишь.

– Ха, какие мы грозные!

Нарьямана, сидя на земле извернулся, поймал обидчика за ногу и уронил. Оба отправились пересчитывать своими косточками выпирающие из земли корни. В какой-то момент Арвасатха оказался сверху и победно пропел:

– И вот перед вами великий Нарьямана Гершаспа! Не смотрите, что он столь хил телом. Своим свирепым взглядом и громогласным голосом он обращает в бегство тысячи врагов! Нет силы, что не поверг бы оземь сей доблестный…

Нарьямана извернулся, стряхнул с себя Арвасатху и лягнул его пяткой в живот. Тот упал на спину и кувыркнулся назад. Вскочил. Нарьямана тоже поднялся. Арвасатха бросился на него и ткнул в лицо кулаком, но тот отклонился и заставил обидчика пробежать вокруг себя с вывернутой в небо правой рукой, а потом уронил его лицом вниз.

– Ах ты… – прохрустел землёй Арвасатха.

– Сдаёшься?

Тот ещё раз дёрнулся, но победитель держал крепко.

– Сдаёшься?

– Сдаюсь, сдаюсь, пусти.

Нарьямана отпустил побеждённого. Тот уселся на колени, запустив пятерню в свои волосы и принялся вытряхивать землю.

Нарьямана плюхнулся на задницу рядом.

– Следили что ли за мной?

– Да кому ты нужен? – обиженно фыркнул Арвасатха, – следить ещё за ним…

– Шади зачем притащил?

– Да я вообще не знал, что она здесь!

– Не знал он. А если бы я в неё попал?

– Вот сам ей и выговаривай, чего ко мне-то прицепился?

– Так ты чего припёрся-то? – удивился сбитый с толку Нарьямана.

– Тебя искал, – ответил приятель.

– А говоришь «не следил».

– Не следил. Меня дядька твой прислал.

– Зачем?

– Там люди какие-то к нему приехали.

– А я зачем?

– Откуда мне знать? Митробат просил скорее тебя разыскать.

Нарьямана поднялся.

– Ну пошли, раз дядька просил.

Он протянул приятелю руку, помог встать.

Арвасатха отряхнулся и сказал:

– А я бы, знаешь, не ходил.

– Это ещё почему?

– Мать твоя как-то странно на них посмотрела. За сердце схватилась. Чую, не к добру это.

Нарьямана нахмурился. но ничего не ответил.

Фазана он выслеживал в распадке между холмов, возле небольшого озерка с небесно-голубой водой. Берега его заросли терновником и шиповником. Сюда спускалась козья тропа, довольно крутая, но Нарьямана лез по ней вверх быстро, почти бежал. Арвасатха сзади тяжело пыхтел, снова и снова покрывая позором своё славное имя.

Тропа забралась на вершину кручи, долго петляла между больших, поросших мхом валунов, и вскоре влилась в другую, пошире. Но тоже непроезжую. Её тут и там пересекали корни деревьев и следов колеса она давненько уже не знала. А вот другие следы были. Нарьямана сразу их увидел. Не зря же всю жизнь в этой глуши прожил.

Прошли несколько человек. Не меньше пяти. И осёл. Следы вели к дому. Действительно странно. Тут, в округе, не сказать, чтобы совсем безлюдно. На земле Митробата жило четыре семьи, к одной из которых принадлежал Арвасатха. Но чтобы такими толпами ходили…

Заинтригованный Нарьямана ускорил шаг. Тропа пошла вниз. По левую руку весело журчал ручеёк. Впереди показалась высокая стена, сложенная из дикого камня, заросшая плющом. Вот и дом.

Нарьямана отворил калитку и сразу же увидел дядьку Митробата. Тот стоял возле крыльца и говорил с человеком в запылённом льняном панцире. Человек опирался на палку. Когда скрипнула калитка, он обернулся, посмотрел на вошедшего подростка. Их взгляды встретились.

Нарьямана будто на стену налетел. Споткнулся.

Собеседник дядьки тяжело опустился на одно колено. Нарьямана вдруг сорвался с места, выронив лук. Одним прыжком оказался возле гостя и, ни сказав ни слова, бросился ему на шею. Обнял крепко-крепко.

– Мой мальчик… – прошептал Антенор.

Его глаза предательски блестели, но он улыбался.

Тогда, восемь лет назад, от Вавилона до Сард они добирались полтора месяца. Если бы ехали вдвоём, то смогли бы достичь цели гораздо быстрее, меняли бы лошадей на станциях ангарейона, они тогда ещё сносно работали. Но Эвмен приказал им взять охрану, двадцать человек. Все они были людьми Каувайчи, фригийцами и персами.

В Сардах подле одной из царских сокровищниц находилась резиденция Филоксена, главного казначея царства, совсем недавно сменившего на этом посту беглого казнокрада Гарпала. А ещë здесь жила Клеопатра, родная сестра великого царя. О смерти брата она уже знала, ангары, сменяя друг друга, эстафетой пролетели путь в шестьсот парасангов всего за шесть дней. Женщина пребывала в смятении и расспрашивала всех, прибывавших из Вавилона, о том, что там происходит. Не избежал разговора с ней и Антенор, но ничего нового не рассказал, по дороге их обогнали уже несколько гонцов с новостями. Более всего она переживала за то, как теперь уживётся с Менандром, сатрапом Лидии. Страхи её были основаны на слухах, будто Менандр причастен к отравлению царя. Также среди злодеев-отравителей называли Антипатра с сыновьями, особенно грешили на младшего, Иолая, царского виночерпия. Антенор удивился, как быстро досюда долетели эти слухи. Он уверил Клеопатру, что это выдумки пустобрёхов, а сам грустно подумал, что это ведь у кого-то из ангаров язык оказался без костей, стало быть, и вотчина Эвмена не без урода. Следовало быть предельно осторожным.

Клеопатра не имела никакой власти и главной целью Антенора в Сардах была не она, а Филоксен. Антенор предъявил ему две грамоты, запечатанных царским перстнем. Первая предписывала казначею пожертвовать сто талантов золотом на восстановление храма Артемиды в Эфесе, сожжённого Геростратом (да исчезнет его имя из разговоров мужей). Вторая грамота требовала переместить ещё десять талантов туда же, в Эфес, к местному трапедзиту^[100] Кодру, самому богатому и уважаемому в Ионии и открыть у него безымянную фему^[101] на предъявителя перстня, оттиск коего прилагался.

– Это зачем? – поинтересовался Филоксен.

– Для оплаты услуг Дейнократа и его людей, – объяснил Антенор, – он будет работать над храмом.

Первая грамота была составлена за несколько дней до смерти Александра и царь лично приложил к ней свой перстень. Восстанавливать храм, сожжённый, как говорили, в ночь его рождения, он собирался давно, но вот только сейчас дошли руки.

Вторая грамота, как и первая, была подготовлена Эвменом, но вот царскую печать к ней прикладывал уже Пердикка, а второй оттиск, по которому предполагалось определить получателя денег принадлежал вовсе не архитектору Дейнократу, царскому любимцу, строителю Александрии.

Пердикка запечатал грамоту, даже не уточнив, кому выделяет деньги. Давно прошли те времена, когда десять талантов считались македонянами чем-то внушительным. Филоксен по долгу службы оказался дотошнее, но ответы Антенора его вполне удовлетворили. Гетайр был готов к каждому из них.

Фрурарх Сард, в отсутствие Менандра исполнявший обязанности местного стратега, для перевозки золота выделил шесть упряжек волов и триста человек охраны. Антенор прибавил к ним своих людей во главе с шатапатишей, сотником Митробатом, а сам вместе с Каувайчей, не дожидаясь погрузки и отправки золота помчался налегке к основной цели.

В Пергам они доехали без приключений. Там случился небольшой переполох. Слуги Барсины волновались, почему госпожа уезжает без них.

– Я куплю тебе новых рабов, – заявил Каувайча.

– Но эти были со мной долгие годы, – недоумевала Барсина, – это верные люди.

– Никому сейчас верить нельзя, – возразил Каувайча.

Он не стал скрывать от сестры, что случилось и почему она должна уехать. Барсина не сопротивлялась, всё сразу поняла. Уж кем-кем, а дурой её никак нельзя было назвать. Дочь могущественного сатрапа, в братьях сплошь сатрапы и военачальники, жена трёх полководцев, которых считали самыми великими и искусными среди современников, она не была раскрашенной куклой, получила прекрасное образование, отлично знала, как опасна и переменчива дворцовая жизнь, как ненадёжна знатность рода.

Малыша Геракла суета и сборы напугали, он даже пытался реветь, но Антенор его отговорил и рассмешил, при этом сам себе удивился, ведь прежде не имел опыта общения с маленькими детьми. Дядьку своего родного Геракл не помнил, как, впрочем, и отца, и других родственников. Когда они с матерью ещё находились при войске он был слишком мал.

Из Пергама они поехали в Эфес и, хотя уже не могли мчаться так, как прежде, всё же прибыли туда за день до появления каравана с золотом. Передача денег в храм и трапедзу прошла без происшествий. Все формальности утрясли, охрана отбыла обратно в Сарды. Каувайча отослал и своих людей, кроме одного, сотника Митробата. С ним предстояло реализовать самую важную и трудную часть плана Эвмена.

Из Эфеса они отправились в Карию. Бывшая её столица, Алинда, была дарована Александром царице Аде во владение, и резиденция сатрапа переместилась в город Миласу. Сюда они и приехали.

Ещё по дороге, в Галикарнасе, Каувайча навёл справки о «наделах коня», расположенных в сатрапии, и выбрал подходящий. Из держателей этих наделов Ахемениды формировали тяжёлую поместную конницу. Изначально каждый «надел коня» был довольно большим. Всадник сажал на землю несколько семей арендаторов, благодаря им и сам жил в достатке, и на службу приходил добротно снаряжённым.

Однако рождались сыновья и надел делился между ними. А потом между внуками и правнуками. Наделы становились ничтожными, доходы падали, но службу исполнять нужно было всё равно.

Наделы по закону нельзя было отчуждать, но обедневшие всадники и здесь нашли лазейку. Они «усыновляли» торгашей, те за бесценок «наследовали» землю, а в войско вместо себя выставляли слуг. Да тех же бывших хозяев, у которых всего имущества оставались доспехи да конь.

Вот один из таких наделов присмотрел и «купил» Каувайча. Митробат должен был сыграть роль одного из братьев прежнего владельца. Местные о существовании братьев слышали, но прежде не видели, те много лет провели на войнах сначала за Ахеменидов, потом за Искандера. Прежний владелец земли уверил Каувайчу, что истинных хозяев уже нет в живых. Один сложил голову при Иссе, двое других при Гавгамелах.

Барсине назначили роль вдовы одного из братьев, которую последний из оставшихся согласно обычаю взял за себя. Она не посмела возразить Каувайче, хотя такие внезапные перемены в привычном жизненном укладе её изрядно перепугали.

А Геракл… Антенор согласился с Каувайчей, что это имя лучше забыть. Мать втайне от царя назвала малыша Нарьяманой, что означало «Имеющий стройных коней». Антенор знал, что это имя дано мальчику не просто так. Это лишь половина имени, но полное называть было так же опасно, как и настоящее.

Месяц они с Каувайчей приглядывали, как Митробат, Барсина и Геракл устраивались в своём новом доме в окрестностях Хрисаориды, знакомились с арендаторами. Земля тут была не самая лучшая. Много леса, много скал, гора на горе. Да и захолустье. Арендаторы тут совсем не жировали. Грея пузо на солнышке не проживёшь. Митробату предстояло потрудиться. Но его работа не пугала. На тот момент ему едва исполнилось сорок. Он был здоров и крепок. Тридцатидевятилетняя Барсина тоже обладала хорошим здоровьем, Геракла она родила в возрасте, когда иные женщины уже становились бабками.

На чёрный день Митробат имел кубышку, да такую, какая не у каждого варварского царька есть – те самые десять талантов на феме Кодра. Это по его, сотника, перстню, а вовсе не Дейнократову, трапедзит обязался в любой момент выдать деньги, часть или все.

Наконец, убедившись, что всё устроено благополучно, Антенор и Каувайча отбыли к Эвмену.

Снова увидеть мальчика бывшему конюху довелось через пять лет, когда тому исполнилось девять. Вырвавшись из Норы, Эвмен отправился сначала в Киликию, где смог завербовать аргираспидов, а потом в Финикию в намерении построить флот. А верного своего гетайра отправил проведать своё главное сокровище.

Увиденное тогда Антенора вполне удовлетворило. Нарьямана был хорошо развит и телесно и умственно. Не слишком высок, в отца, но крепок. Отлично стрелял, ездил верхом. Говорил на двух языках, бегло читал. Был очень любознателен, опять же, в отца. Засыпал Антенора вопросами.

У мальчика здесь завелись друзья – дети арендаторов. С одним из них, Арвасатхой, малыш особенно сблизился. И в один прекрасный день Антенор услышал, как тот назвал Нарьяману Гершаспой.

Сердце Антенора ёкнуло, и он в тот же день переговорил с Барсиной.

– Не рассказывала я ему ничего, – ответила женщина, – а что Арвасатха его так зовёт – совпало просто. Игра у них такая.

Игра…

Ничего себе совпадение.

Сама Нарьямана Гершаспа,^[102] лучший из Самов, драконоборец, истребитель чудовищ. Победитель рогатого ядовитого змея Сэрвары, пожиравшего коней и людей. Убийца златопятого Гандарвы, каменнорукого Снавидки и множества других могучих врагов рода людского.

Величайший герой ариев.

И именно его имя Барсина вплетала в колыбельные малышу, названному именем другого величайшего героя.

Геракл Гершаспа.

– Он сам-то знает?

– Нет, – ответила Барсина, – я же говорю – совпадение, игра. Мы его зовём только Нарьяманой.

«Мы». Посмотрел Антенор внимательно и на этих «мы». И с первого взгляда понял, что роль супругов они играли недолго, а потом перестали играть и просто начали в этой роли жить.

И ведь какое дело – трое мужчин прежде было у Барсины. Сначала её выдали за Ментора, полководца Артахшассы Вауки, вновь покорившего для царя царей Египет. После его смерти отдали его брату, Мемнону, коего Александр считал самым опасным из своих врагов. Затем она стала военной добычей Искандера Двурогого. Он её не любил, да и красотой не пленялся, хотя Барсина ею блистала несмотря на то, что была старше царя на семь лет. Держал в обозе. Не обижал, но с женой, матерью и дочерями царя царей, попавшими в плен в Дамаске, обходился лучше. Внимательнее. Участливее.

Она и сама не знала, зачем он в конце концов вошёл к ней. Вернее, слышала, что его к тому подталкивал Парменион, озабоченный тем, что у царя нет наследника. Но Александр старика давно уже не слушал. Выбор самого Пармениона никого не удивлял. За тридевять земель от Македонии где взять знатную македонянку? Ну, можно, конечно, привезти, но и сам царь как-то не был в восторге от такой идеи, да и Олимпиада в письмах тому способствовала. По ней лучше варварка, которая головы поднять не посмеет, чем молодая конкурентка, которая на саму царицу-мать будет смотреть, как на эпирскую полуварварку.

Александра привлекала Таис, а также персиянки. Вторые необычностью своей, а первая славой, умом и ослепительной красотой. Вот Таис бы он сделал своей царицей и наплевал бы на все условности. Сам не раз поминал великую гетеру Аспазию, жену Перикла. Но не срослось. Виной тому возникшая у царя страсть к слиянию народов.

Вот она, эта страсть, македонянами непонятая, особенно пугала Пармениона. Царь внимательно смотрел на персиянок. Выбирал. Потому встревоженный старик и стал подталкивать к Александру Барсину. Она ведь персиянкой была только наполовину. Эллинка по матери. Говорила на койне свободно, как на родном языке с правильным ионическим выговором. Одевалась, как эллинка. Опять же очень красива. И плодовита, уже рожала. Дочь её потом выдали за Неарха. Потому-то он и предлагал Геракла в цари, царским зятем рассчитывал стать.

Слушал Александр Пармениона, слушал. Потом убил его, а всё же послушался и взял Барсину. В Бактрии она родила сына, которого царь не признал законным, а всё потому, что в жизни его к тому времени появилась Раухшана, дочь князя Вахшунварта. Она и стала законной царицей.

А Барсина не стала. И, как сама потом поняла, к лучшему. Трое мужчин у неё было прежде, великих мужчин, а счастье она обрела с четвёртым, простым сотником.

Шёл дождь. Мелкий, моросящий дождь, почти бесшумный, лёгким, едва заметным перестуком невесомых капель по крыше, он вторгался в заунывную песню горской флейты. Небо, ещё утром ясное, сейчас было почти полностью затянуто тучами, лишь далеко на западе пробивался тусклый свет солнца.

Прикрыв глаза, Антенор слушал печальную мелодию флейты. Он не видел музыканта, ему казалось, будто песня льётся отовсюду. Словно вода, сглаживающая острые грани прибрежных камней, музыка притупляла остроту чувств, успокаивала, баюкала.

Он сидел на деревянной колоде, привалившись к стене дома и смотрел на Нарьяману. Тот стрелял из лука в мишень. Состязался с Месхенет. О чём-то они весело болтали. Месхенет снова удивила Антенора. После той первой ночи, они были вместе уже много раз, она оттаивала на глазах, но тут всё равно удивила. Какой-то неожиданной непосредственностью в общении с мальчиком. Гетайр не сразу вспомнил, кто она и насколько хорошо умеет располагать к себе людей.

Антенор представил её Нарьямане, как свою жену, хотя они не сочетались браком ни по эллинским, ни по египетским обычаям. Она не стала возражать. Улыбнулась, подтвердив его слова.

– Я буду её чтить, как тебя, – пообещал Нарьямана.

Антенор тоже улыбнулся и взъерошил темные с рыжиной волосы мальчика.

Нарьямана его обожал. Это отношение зародилось в тот самый приезд после Норы. Антенор смутно догадывался, почему. Митробата мальчик знал, как своего родного дядьку. Знал, что отец погиб. И хотя воспитывался мужчиной достойным во всех отношениях, видать где-то в глубине души тосковал по отцу, которого никогда не видел. И когда заявился Антенор, он, как видно, его и наделил придуманным образом, хотя прекрасно знал, что тот ему не отец и вообще не родственник. Но старший друг. Митробат – почти отец, его надо чтить, слушаться. Он учит всему и может палкой по спине приложить за шалости. Ему не очень-то расскажешь, что на душе. А вот Антенору можно. Он друг.

И вот сейчас, обняв Антенора, Нарьямана торопливо вываливал всё то, что так давно хотел рассказать. За три года разлуки. Всё, накопившееся на душе. Он знал, что Антенор человек Эвмена и потому, когда до их захолустья дошли слухи, что Антигон разбил Эвмена, Нарьямана несколько дней ничего не ел. Переживал. Это известие накрыло его таким горем, от которого он очень долго не мог оправиться, не на шутку перепугал мать с Митробатом. А теперь словно затычку вышибли и радость полилась бурным потоком, всё сметая на своём пути.

Наконец, пришло время серьёзному разговору. За поздним ужином в саду под звёздами они собрались все вместе. Все свои. Не было Симонида, с которым они распрощались недалеко от Хрисаориды. Антенор не хотел ему показывать убежище Геракла, да тот и не жаждал. Денежных обязательств у них друг к другу не было, попрощались и разошлись.

Нарьяману тоже не позвали, Антенор сначала хотел поговорить со старшими без него. Гетайр рассказывал долго, очень подробно, начав ещё с событий до Габиены. Дважды подливали масло в лампу. Наконец, рассказ подошёл к концу.

– Надо решить, что делать дальше, – закончил он, – я думаю, здесь оставаться нельзя. Будет искать Птолемей. Наверняка будет и Антигон.

Он замолчал. Повисла долгая пауза. Барсина и Митробат переваривали услышанное.

Наконец, сотник сказал:

– Я слышал эти разговоры о мальчике. В Хрисаориде. Возможно, иные их пропустили бы мимо ушей, но как только просочится хоть полслова о том, что Лагид или Одноглазый заинтересованы, всем сразу найдётся дело до парня.

– Если слухи распускает Фарнавазда, он позаботится, чтобы они не утихли сами собой, – добавила Барсина, провела пальцем возле уголка глаза и вздохнула, – о Светозарный, зачем ты лишил его разума…

– Ты думаешь, он хочет погубить мальчика? – спросил Митробат.

– Нет, конечно же нет. Он хочет снова возвыситься, потому и начал эту игру. Но ведь он не царь, не хшатрапава и воинства у него нет, а с этими можно играть только на поле боя, да и то, даже самые достойные уступают вероломству…

– Воинства нет… – задумчиво протянул Антенор и добавил после паузы, – но если кто и сможет его создать из ничего, то это Фарнабаз.

– Ты хочешь сражаться за трон великого хшаятийи? – удивлённо спросил Митробат.

– Это лучше, чем вечно прятаться, – сказал Антенор, – а в покое нас теперь точно не оставят.

– И как он его создаст? – недоверчиво спросила Барсина, – из чего? Десять кораблей своих продаст?

– Эвмен после Норы создал своё войско из ничего, – заявил Антенор.

– Из письма Полиперхонта, ты хотел сказать, – возразил Дион, – которое провозглашало его стратегом Азии и которому вняли аргираспиды.

– А также из пятисот талантов царской сокровищницы, – добавила Месхенет.

Антенор посмотрел на неё удивлённо, будто не ожидал, что она станет возражать.

– У нас есть десять талантов, – продолжал упираться гетайр, – думаю и Фарнабаз не бедствует.

– Десять против пятисот, – хмыкнул Дион, – это ты удачно сравнил.

– Что вы предлагаете? – гетайр сердито откинулся на спинку клисма и обвёл присутствующих вопрошающим взглядом.

Никто не ответил.

– Может оставить всё, как есть? – продолжал допытываться Антенор.

– Или отыскать новую нору, – усмехнулся Митробат.

– Только не в Карии, – сказал Дион, – Диоскорид наверняка нагнул Лагида и держит всё побережье. А с севера, я слышал Асандра прижимает другой племянник Одноглазого, Полемей^[103].

– Антенор, мы просто ещё не свыклись с тем, что нашему спокойному житью пришёл конец, – печально сказала Барсина, – надо найти Фарнавазду.

Митробат кивнул.

– На Родосе? – спросил Дион.

– На Родосе. Ты поможешь?

– Мог бы и не спрашивать, – усмехнулся Репейник.

– Хорошо. Поедем только мы с тобой. Месхенет и Ваджрасанджит останутся здесь. Мало ли что.

– А мальчик? – спросила Месхенет, – не пора ли ему всё рассказать?

– Рассказать что? – раздался голос за спиной.

Антенор обернулся. В дверях стоял Нарьямана, которого давно отправили спать.

– Ты уже уезжаешь? – спросил он, набычившись.

– Я ненадолго, – буркнул Антенор.

Нарьямана с подозрением посмотрел на мать и Митробата.

– О чём вы тут говорили?

Митробат и Барсина переглянулись. Сотник еле заметно кивнул.

– Есть кое-что, сынок, – медленно, смущаясь, проговорила Барсина, – что тебе следует знать о твоём отце.

Родос, несколькими днями позже

Задвижка отъехала в сторону беззвучно, видать на масло тут не скупились. Ну ещё бы, дом из самых зажиточных. В узкой щели появились глаза раба-привратника.

– Чего тебе? – раздался внутри скрипучий старческий голос.

– Дома ли хозяин? – поинтересовался Ономарх.

– А тебе какое дело?

– Да ты, я смотрю, невежа. Палка по спине твоей плачет. Зови хозяина, говорю.

– Нет его дома. В отъезде он.

– Ах ты негодный раб! Это хозяин тебя врать научил или сам такой наглый? Видели твоего хозяина поутру. Дома он, зови, пока я совсем не рассердился.

– Не велел он беспокоить, – буркнул привратник, – ладно, позову.

Задвижка закрылась, послышались шаркающие шаги. Ономарх усмехнулся, оглянулся на своих людей. Сопровождали его двое, близнецы, известные Антенору, как Левый и Правый.

Паламед, скрестив руки на груди, лениво грыз тонкую щепку, которой перед этим выковыривал из зубов остатки недавней трапезы. Губы его кривились в извечной наглой ухмылке. Брат его был серьёзен.

– Что там? – спросил Антенор, норовя выглянуть из-за спины Репейника.

– Ох, не вовремя мы… – пробормотал Дион, – дружок наш с тобой, лучший. Вперёд успел.

Они только завернули за угол храма Асклепия, как Репейник схватил Антенора за руку и рывком утянул себе за спину.

– Ты сам-то не отсвечивай, – прошипел Антенор, разобравшись, что это сейчас было, – думаешь, он забыл, по чьей вине охромел?

– Да тут прямо мёдом всяким калекам сирым и убогим намазано, – хохотнул Дион, но послушался и спрятался за угол, осторожно выглядывая.

– Внутрь заходит, – сказал он, спустя некоторое не слишком долгое время.

– А эти?

– Остались снаружи.

Потянулось томительное ожидание. Полуденное солнце жарило нестерпимо и Репейник, не выдержав, спрятался в стое^[104] храма. Антенор весь извёлся, по спине градом катил пот, а голова стала совсем дурной, но «пост» он не желал оставлять, хотя прохожие косились подозрительно.

– Может вечером придём? – взмолился Репейник.

– Погоди, я не думаю, что Фарнабаз будет с ним долго говорить.

– Да он уже долго говорит, как по мне.

Однако после этих слов Диона ожидание окончилось. Ономарх вышел на улицу. По нему видно было, что беседой он недоволен. Епископ что-то сказал Левому, после чего удалился, к счастью для Антенора, вниз, а не вверх по улице. Правый последовал за ним, а Левый остался, причём ему это явно не понравилось. Он вскинул вслед епископу кулак и хлопнул ладонью по локтевому сгибу, после чего осмотрелся по сторонам. Явно искал тень.

– Ах ты, зараза, – пробормотал Антенор, – ладно, уходим.

– Не переживай, – обнадёжил его Дион, – я знаю, к кому обратиться.

В тот же день, вечером у дома Фарнабаза появился эксафорон, открытые носилки, которые несли шестеро рабов. Шли они, совсем не напрягаясь, носилки были пусты. Сопровождавший их человек, тоже раб, постучал в дверь, ему открыли. Спустя некоторое время на улицу вышел Фарнабаз, одетый в нарядный гиматий. Он уселся в носилки и рабы потащили их прочь. Паламед, сидевший прямо на мостовой на противоположной стороне улицы, подобрался и двинулся следом.

Возле дома, куда прибыл Фарнабаз, Левый отловил за руку пробегавшего мимо мальчишку и спросил:

– Эй, малый! Чей это дом?

– Тут живёт почтенный купец Филодем.

Левый сплюнул на мостовую скорлупу фисташки, огляделся по сторонам.

– А этого человека, который приехал сейчас знаешь?

– Кто ж его не знает, это сам Фарнабаз. Говорят, он бывший сатрап.

– Сатрап, ишь ты, – усмехнулся Левый, – а с почтенным Филодемом у него какие дела?

– Обол.

– Чего обол?

– Обол дай, дядя, тогда скажу.

– Ах ты сопля наглая! – возмутился Паламед, но всё же полез пальцами в пояс.

Получив монету, мальчишка заявил:

– Так симпосион сегодня почтенный Филодем устраивает.

– А ты откуда знаешь?

– Да ты что, дядя, весь квартал знает. Гигий, управляющий его, с утра суетится, рабы два раза на рынок бегали, и, говорят, флейтистки будут с во-о-от такими жопами!

Левый заржал, смерил пацана взглядом. Лет десять тому на вид.

– Ты не мелковат на жопы-то заглядываться? Женилка ещё не отросла.

– Ты пошёл ты!

Пацан ловко увернулся от подзатыльника, отскочил на несколько шагов и крикнул:

– Сам себя трахни, катамит сраный!

И стрелой унёсся прочь.

Фарнабаза тем временем радушно приветствовал хозяин дома, однако на подготовку к симпосиону встреча не походила. Никто из рабов не спешил омыть гостю ноги и увенчать розами. Вместо андрона Фарнабаз прошёл во фронтестерион хозяина. У двери ждал человек. Филодем представил его.

– Мой родич, Дион.

– Радуйся, достопочтенный сын великого Артабаза, – приветствовал перса Репейник, – прошу, проходи, он ждёт тебя.

Фарнабаз кивнул, не стал спрашивать, кто ждёт. Вошёл внутрь. Человек, сидевший внутри на клисме, поднялся ему навстречу.

– Радуйся, Фарнавазда, – сказал бывший конюх.

– Радуйся, Антенор, – ответил бывший сатрап.

Они сцепили предплечья.

«Может даже в одном шатре локтями толкались».

– Его за полночь назад унесли, – докладывал Ономарху Паламед, – песни распевал на всю улицу. Видать хорошо гульнул.