Текст книги "Осколки (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Второй – ровесник Менелая. Тяжёлый подбородок, тяжёлый взгляд, прямой нос с горбинкой. Муж сидел на резном клисме, выдвинувшись из-за стола. Хитон его чуть задрался, обнажив бедро, на котором виднелось крупное родимое пятно в форме якоря. Селевк, сын Антиоха. Бывший сатрап Вавилонии, бежавший от Циклопа.

– Ты готов говорить в их присутствии?

Антенор кивнул.

– Итак, Ефипп доложил, что дело важное и тайное, – сказал Птолемей, – мы слушаем вас. Кто будет говорить?

Антенор повернулся к Менкауре.

– Я мог бы вообще здесь не стоять. Все долги отдал ещё в Мемфисе.

– Но кое о чём умолчал, – оскалился египтянин.

– Да-а? – удивлённо улыбнулся Антенор, – о чём же?

Менкаура не ответил, чуть поклонился Птолемею.

– Я расскажу по порядку, сатрап.

Он начал говорить. Иногда встревал Антенор, добавлял деталей. Почти сразу лица сидевших вытянулись от удивления, а Менелай даже привстал. Птолемей тоже не остался невозмутим, хотя своим лицом он владел лучше младшего брата.

– Ах ты, кардиец, хитрая лиса! – хлопнул по столу рукой Селевк, – а ведь ходили слухи, будто они с Гефестионом уговорили царя написать завещание тогда, после того штурма города маллов, где Александр едва не отправился к Харону.

– Об этом знали всего трое, не считая царя, – поморщился Птолемей, – и тебя среди них не было. Кто тебе эти слухи донёс?

– Неважно, – махнул рукой Селевк, – иных уж нет. Так завещание было?

– Было, – подтвердил Птолемей, – составленное в присутствии бредившего тяжелораненого. И перстень с печатью он приложил, не совсем сознавая, что делает.

– Составлено в пользу Геракла? – уточнил Менелай.

– В пользу мальчишки, – ответил сатрап.

Антенор посмотрел на него, прищурившись.

– Эпитропом^[73] должен был стать Гефестион. Завещание хранилось у него, – продолжил Птолемей, – когда он умер, завещание пропало. Мы с кардийцем всё перетряхнули, не нашли.

– Значит, ещё кто-то знает? – спросил Селевк.

– Может и знает, – сказал Птолемей, – а может Гефестион его уничтожил сам, когда царь поправился.

– Как-то это нелогично, – заметил Менелай и подозрительно покосился на брата.

– Чего ты на меня так смотришь? Нет завещания. Нигде не всплыло за все эти годы. Сгинуло оно, да и слава богам.

Антенор перевёл взгляд на Менкауру. Египтянин смотрел на Лагида исподлобья.

– Ладно, – сказал Менелай и откинулся на спинку клисма, – оставим пока это.

Он посмотрел на Антенора.

– Значит, Геракл жив, и ты его спрятал в Карии?

– Да, – ответил бывший конюх, – он живёт в одном из проастейонов^[74] царицы Ады.

– Ады? – переспросил Менелай.

– Да. Она завещала царю Карию, назвала его своим сыном…

– Мы это помним, – перебил Селевк, – что это за проастейон?

– Это охотничий домик её брата, и первого мужа, царя Идриея.

– Домик? – заломил бровь Селевк.

– Ну, дом. Он, как маленькая крепость в горах. В двух днях пути от Алинды. Далеко от посторонних глаз и ушей. Я могу показать.

– А ты мог бы показать? – с усмешкой повернулся Птолемей к Менкауре, – кстати, какой твой тут интерес?

– Сопровождаю Антенора, – процедил Менкаура, – чтобы не заблудился в Та-Кемт. Вдруг не в ту сторону пойдёт.

– Это понятно. А зачем?

– Речь о наследнике Величайшего, коему я служу, – сказал Хранитель, совсем набычившись.

– Понятно, – Птолемей, казалось, потерял к египтянину интерес.

– Есть ещё кое-что, – сказал Ефипп, – это уже сообщил достойнейший Хранитель.

– Что? – спросил Селевк.

– На Родосе распространяется слух, будто Геракл жив.

– Та-ак, – протянул Селевк, – а вот это с чего бы вдруг? Какое интересное совпадение.

– Это не совпадение, – пояснил Ефипп, – Аристомен встречался с Фарнабазом. Я думаю, это Фарнабаз начал распространять слух.

– Фарнабаз… – Птолемей почесал бороду, – стало быть и он не сгинул. Хочет, чтобы тайна всё-таки выплыла наружу. Что ж, его интерес тут понятен.

– Что будем делать? – задал главный вопрос Менелай.

– Будем думать, – сказал Птолемей.

Он повернулся к Антенору.

– Полиперхонт поддерживал царский дом, пока было кого, и назначил Эвмена стратегом Азии. Почему ты не поехал к нему? Тем самым ты продолжил бы дело Эвмена.

– Наверное по той же причине, по которой Эвмен не открыл Полиперхонту и Олимпиаде местонахождение мальчика. Хотя царица-мать в каждом письме умоляла его открыть тайну, – ответил Антенор, – не верил им до конца Эвмен. А мне нет причин не доверять чутью Эвмена.

– Ясно, – кивнул Птолемей, – что ж, благодарю тебя за службу нашему великому царю, гетайр Антенор, сын Эпикрата. Я всегда знал, что ты надёжен, как скала и верен. Когда мне донесли про Гермолая, у меня и тени мысли не возникло пристегнуть тебя к тому делу.

– Спасибо, – поблагодарил Антенор, – зато у царя возникла…

– Царь да, не верил никому, – кивнул Птолемей, – ладно, теперь оставьте нас. Следует всё это обсудить.

– Рановато отпускаешь его, – прошипел Менкаура.

– Почему? – спросил Менелай.

Хранитель повернулся к Антенору.

– Ты ведь умолчал кое-что. Мне не всё рассказал и им тоже.

– И что же, по-твоему, я умолчал? – насмешливо спросил Антенор.

– Не верю я, – сказал Менкаура, – что такой умный и хитрый человек, как Эвмен, достойнейший из достойных, не обезопасил наследника Величайшего, да живёт он вечно, неким словом или тайным знаком, по которому можно было бы отличить друга от врага.

– И верно, – согласился Селевк.

Все взгляды обратились к Антенору. Тот хмыкнул, помедлил, поочерёдно посмотрел на каждого из присутствующих, будто что-то оценивал, сунул пальцы за пояс и извлёк сломанную монету, симболлон.

– Барсина поверит только тому, кто предъявит это.

Птолемей принял симболлон. Помолчал немного, посмотрел на Ефиппа и сказал:

– Распорядись, чтобы наших гостей разместили, как подобает людям высокопоставленным.

Ефипп кивнул. Прошёл к двери, выглянул за неё и крикнул:

– Дамасий?

Послышались шаги. Архиграмматик вышел, до ушей присутствующих долетел его приглушённый голос, отдававший распоряжения. Затем Ефипп вернулся и жестом пригласил Антенора и Менкауру проследовать за его помощником, молодым служкой.

Выходя, Антенор вполголоса сказал Хранителю:

– А ты опасный человек, почтеннейший.

– Да, – согласился Менкаура, – не попадайся.

В комнате осталось четверо. Птолемей пригласил архиграмматика приблизиться к столу.

– И что думаете об этом? – спросил сатрап.

– Антигон нахапал слишком много, – мрачно сказал Селевк, – я не понимаю, почему он сразу не назвал себя царём после того, как умер Арридей. Чего ждёт-то?

– Есть сведения, – сказал Ефипп, – что послы Набатеи уже обращались к нему, как к царю.

– Да наплевать на варваров, – отмахнулся Селевк, – им богами предназначено прислуживать нам. А вот сам-то он чего ждёт?

– Видать диадема без одного самоцвета не блестит, – сказал Птолемей и обвёл рукой кругом, – без вот этого.

– Разберётся с нами и наденет венец, – согласился Менелай.

– Как будто мы ему мешаем. – буркнул Селевк.

– Пока мешаем. – сказал Птолемей.

– Что делать с мальчиком? – спросил Менелай.

– Может, того? – Селевк провёл ладонью по горлу.

Птолемей сел за стол, опёрся о столешницу локтями и запустил пальцы в бороду.

– Антигону мальчик точно помешает, – уверенно заявил сатрап, – и он попытался бы его убрать. Вопрос, полезен ли парень нам?

– А может, ну его? – осторожно сказал Менелай, – до него восемь лет никому не было дела.

– Если Фарнабаза не заткнуть, – буркнул Селевк, – парень мигом всем станет нужен.

– Не заткнёшь уже, – сказал Птолемей, – если Менкауру не ввели в заблуждение. Всякий игрок мечтает иметь хитрую кость со свинцом на нужной грани.

– Тогда мальчика следует привезти сюда, – предложил Менелай.

– Предъявить всем и увенчать на царство со слезами радости на глазах? – спросил Селевк, – а ведь твой брат первым выступил тогда против предложения Неарха и Египет он себе так горячо выбивал не для того, чтобы…

– Хватит, Селевк, – Птолемей хлопнул ладонью по столу, – я ещё ничего не решил. С этим следует переспать. Ещё подумать.

– Ну, думай, – сказал Селевк и встал из-за стола.

– Антенора, конечно, следует щедро наградить, – Менелай тоже поднялся, – хотя он ничего и не просил.

– Само собой, – кивнул Птолемей.

Ефипп, Менелай и Селевк двинулись к выходу. Птолемей подошёл к краю террасы. Остановился и сложил руки на груди. Младший Лагид пропустил архиграмматика с Селевком вперёд и задержался у двери.

– Насчёт того завещания… Ты ведь, брат, что-то недоговариваешь.

– Я обещал кое-что, – сказал Птолемей, не оборачиваясь, – кое-кому…

Сидон

Стратег-автократор Азии собирался переночевать во дворце Абдалонима в последний раз, дабы назавтра выступить к Тиру, который уже осадили его войска во главе с Деметрием. В городе оставался Неарх – руководить постройкой флота.

В общем, всё шло, как нельзя лучше, если не считать конфликта с одной из артелей лучших мастеров, лично приглашённых критянином с Кипра. Чего-то на них взъярился Ономарх, из-за каких-то египетских шпионов. Неарх заступился за своих людей. Оба друг на друга долго орали здесь, в царском фронтестерионе, отчего у Антигона разболелась голова. Он нарычал на них и выгнал. Мастеров трогать не позволил. мастера нужны. Нужен флот. Позарез. Лагид господствует на море, пора с этим кончать.

Царский фронтестерион. Царский… Хорошо звучит. А уж диадема-то как хороша. Антигон лично выбрал её в Сузах, в сокровищнице Ахеменидов. Но пока не время. Сначала следует разобраться с Лагидом.

Ономарх после ссоры с Неархом какое-то время бегал по городу, что-то вынюхивал. Нашёл. Доложил – прямо здесь, во дворце враг затаился. Хитёр Лагид, ох, хитёр. Сидит себе в Египте, паук, за паутину дёргает, а паутина вон куда, до Сидона тянется. А может и дальше.

В дверь, вырезанную из драгоценного кедра, постучали.

– Входи! – приказал Антигон.

Он никого не ждал. В столь поздний час беспокоить его дозволялось лишь сыну, но тот сейчас под Тиром. И ещё Ономарху. Другой бы не посмел беспокоить, да и стража бы не допустила.

Антигон знал, кто там сейчас за дверью, но иной раз сердце всё же сжималось – а ну как убийца? Сколько раз он их к Эвмену подсылал, а кардиец в ответ ни разу. Вот только покоя это почему-то не добавляло, как раз наоборот. Давно уже нет Эвмена, а беспокойство всё больше и больше…

Стратег-автократор доверял только Деметрию. И Ономарху? Нет, только Деметрию.

За спиной возникла тень. Вот и он, верный пёс, лёгок на помине.

– Ну что? Он заговорил? Тебе удалось что-то узнать?

– Да, – медленно ответил Ономарх, – я кое-что узнал.

Глава 11. Надлом

Сидон

В глубоких ямах, внутри опок, собранных из досок и глины, смешанной с песком, медленно остывала бронза, принявшая форму корабельных таранов, каждый длиной в два человеческих роста. Некоторые ящики уже разобрали, разломали глину, и теперь Багавир, Сахра и несколько их помощников, покрытые потом и копотью, сами под стать бронзовым статуям, очищали бивни триер от окалины, спиливали литники.

В неорионах, корабельных сараях, расположенных неподалёку, тоже кипела работа. Там визжали пилы, стучали топоры. Артель Аполлодора царила здесь безраздельно. Под руководством его людей сидонские мастера корабельных дел, приезжие киликийцы и родосцы создавали флот, который мощью своей должен был превзойти все, прежде ходившее по морям Ойкумены.

Молодой Иероним стоял возле изогнутой рыбьим хвостом кормы одного из гигантов. Он смотрел, как рабочие медными гвоздями прибивали к проконопаченному днищу корабля свинцовые листы. В руках держал табличку-дельту со стилом. Записывал наблюдения. Книгу он у нас пишет, служитель Клио. Антигон этому начинанию покровительствует. У царя Александра выдающиеся мужи записывали путевые наблюдения, Каллисфен, например, племянник Аристотеля. Правда тот наблюдал много лишнего и неумно свои наблюдения выкладывал в присутствии царя, отчего закончил жизнь в цепях, в клетке со вшами. Иероним рассчитывал на более благодарного читателя, каковым почитал Антигона. А между тем, стоило бы ему задуматься о судьбе хиосца Феокрита, острого на язык софиста, которого Одноглазый убил за шутки о мясниках циклопах, жрущих своих жертв сырыми. Другой борзописец, сочинявший историю на безопасном удалении, писал, будто «Антигон, сын Филиппа, кривой на один глаз, некогда жил трудом собственных рук». Тут упоминалось увечье, которого Антигон стыдился, но куда сильнее приводил стратега-автократора в бешенство тонкий намёк, будто он «пролез из грязи в князи».

– Вот ты где, – приметил его Неарх, вошедший на верфь, – я тебя потерял.

– Скажи, Неарх, – спросил Иероним, – а зачем свинец?

– Такую защиту придумал афинянин Фемистокл, чтобы как можно сильнее испортить пир червяку-древоточцу. Правда, на военные корабли их стали ставить только через сто лет. Ну, или чуть пораньше. Для защиты от чужого тарана. Во время Пелопоннесской войны коринфяне защищали свои триеры просто дополнительными досками.

– Помогло?

Неарх усмехнулся.

– В битве при Сиботских островах афиняне без натуги щёлкали коринфские орехи.

– Сиботская же битва до Пелопоннесской войны была, – недоуменно заметил Иероним.

– Да? Ну, значит, перепутал я. Да, не мудрено, я учителю внимал, почитай, четверть века назад, – Неарх почесал заросшее пятидневной щетиной горло, – правда я учился у Аристотеля.

«Оно и видно, как учился», – подумал Иероним, но говорить сие вслух поостерёгся.

Молодой кардиец обошёл корму кругом и, прищурившись, нахмурившись, с видом знатока изрёк:

– Чего-то слишком широка для пентеры.

– А это и не пентера, – ответил Неарх.

– Гексера?^[75] – спросил Иероним, – какие Дионисий Сиракузский изобрёл?

Дионисий Младший (397–337 до н. э.) – тиран Сиракуз, сын Дионисия Старшего.

– Ну, изобрели-то, скорее всего, мастера Дионисия, а не он сам, – усмехнулся Неарх, – ещё его отец собрал в Сиракузах лучших механиков со всей Эллады, и они построили ему множество хитрых машин. И ты не угадал: в гексере два таламита,^[76] два зигита и два транита с каждого борта. А здесь на одного транита больше.

– Ишь ты. Мощь. Гептера^[77] значит. Кто-нибудь прежде строил такие?

– Нет. Мы первые. И ещё крупнее построим.

Иероним посмотрел, как мастера крепили гипозомы – толстенные канаты, которые протягивали как внутри, так и снаружи вдоль бортов для дополнительной стяжки и защиты. Потом прошёл под днищем гептеры, между дриоксов, подпорок строящегося корабля, приподнятого над землёй почти на высоту человеческого роста. Провёл рукой по ароматным свежеструганным, ещё не просмолённым кипарисовым доскам, собранным в прочный набор корабельного остова, который финикийцы называли магалией. Доски точно пригнаны друг к другу и скреплены шипами из акации.

Нарождающийся гигант завораживал молодого кардийца. Иероним ежедневно подолгу торчал на верфях, любуясь, как плотники ловко и умело гнут распаренные доски, подгоняя их так точно, что травинку в щель не просунуть. Пользуясь привилегиями «придворного историка» Антигона, он вникал в секретные чертежи Аполлодора и его помощников. Задавал вопросы.

– Как его имя? – обернулся кардиец к Неарху.

– Этот будут звать – «Котт».

«Котт» – сын Урана и Геи. Сторукий великан, сторожащий мятежных титанов, низвергнутых в Тартар Громовержцем.

Его брат «Гиес» уже спущен на воду. А другой брат, исполин «Бриарей» строится в соседнем неорионе. «Бриарея» будут приводить в движение четыре сотни гребцов – самый большой корабль, когда-либо построенный в эллинском мире. По крайней мере, так полагал Антигон.

Неподалёку рабочие под руководством Протея собирали машину для «Бриарея», которая будет способна метать камни весом в талант. Это чудовище, пятнадцати локтей в длину, десяти в высоту и столько же в ширину, невозможно ворочать. Стрелять оно будет только по курсу и предназначено не для морского боя, а для обстрела прибрежных крепостей, Тира в первую очередь. Во флоте, который строил Антигон, такой здоровенный палинтон был единственным, но машины меньших размеров, включая стрелометы-эвтитоны, ставились на корабли во множестве.

В афинских афрактах,^[78] принёсших Фемистоклу победу над флотом Ксеркса (в который входили финикийцы, египтяне и ионийские эллины), гребцы ничем не были защищены от стрел и дротиков противника. Однако лёгкая подвижная триера отличалась большой маневренностью и скоростью. Эпибаты избегали рукопашной, предпочитали бить врага издали, и сходиться в палубной свалке только в крайнем случае. Основным средством ведения боя долгое время оставался таран. В какой-то момент коринфяне, а следом за ними жители Сиракуз опробовали иную тактику боя. Они стали применять машины. Именно тогда корабли начали расти вширь. К каждому траниту и зигиту подсадили ещё одного гребца, и триера стала пентеру. Потом она превратилась в гексеру Дионисия. В гептеру Александра и октеру Антигона.

– Македоняне не морской народ, – с видом знатока и превосходством рассказывал Иерониму Неарх, сын критянина, родившийся в Амфиполе и ни разу в жизни на Крите не бывший, – предпочитают грубую силу. Во всех морских сражениях они не полагались на таран, ибо в искусстве маневрирования уступали своим врагам. Предпочитали сойтись борт о борт и одолеть врага в рукопашной схватке. На такой массивный широкопалубный корабль эпибатов можно посадить гораздо больше, чем на триеру, и эта толпа одолеет кого угодно.

– Но большой корабль неповоротлив, – возразил Иероним, – как он сможет увернуться от удара в борт?

– Всегда потребны корабли поменьше, чтобы прикрыли и не допустили врага.

Аполлодор начальствовал над плотниками, что занимались заготовкой деталей остова кораблей, вытёсывали тропы, стэйры, акростоли. афластоны, парексейресии,^[79] строгали доски для набора, выпаривали и гнули дерево. Тут требовалось соблюдать точность и единообразие, без этого не оснастить больше сотни кораблей за лето, как хотел Антигон.

Из верёвок и колышков киприот прямо на земле создавал разметку, он мог с точностью до половины пальца по памяти перечислить все важные размеры триер и пентер. И даже гигантов «гекатонхейров», которых прежде не строил.

Диона и Ксантиппа Аполлодор всегда ставил руководить набором бортов. Протей занимался оснасткой и машинами, а Багавир и Сахра лили тараны.

Сейчас без Диона работа там как-то не спорилась. Аполлодор ценил Репейника не столько за золотые руки (хотя и за них тоже), сколько за умение сколачивать из людей, часто незнакомых, этакий живой триспаст, где каждая «деталь» умело подогнана и работает слаженно с другими. Там, где самому Аполлодору приходилось орать и раздавать тычки, Репейник обходился шутками и прибаутками. У него даже ленивые рабы не отлынивали без битья. И вот как же некстати угораздило его влезть в ту глупую драку… Нет, к Антенору Аполлодор относился с симпатией, но тот всё же был скорее случайным попутчиком. Если выбирать между ним и товарищем, знакомым много лет, то… собственно и выбирать тут не из чего. А Дион жил скорее по сердцу, чем по уму. Ну и куда его сердце с душой отзывчивой завели? В порт, на склады какие-то, где он уже который день прятался от людей епископа между ящиками, тюками с шерстью и пифосами.

Неарх заявил, что всё с Антигоном порешал, но Аполлодор не поверил. Этот епископ ещё на том постоялом дворе недвусмысленно дал понять, что ему палец протяни – руку по локоть откусит. Мало ли что там Антигон сказал, епископ от Диона стрелу схлопотал, а такие, как он подобное не спускают.

Киприот теперь затылком чувствовал пригляд, даже когда на верфях не видно было посторонних. Поди запомни всех, тут тысячи людей.

Еду Диону Аполлодор относил сам. Хотел сначала отправить Сахру, но передумал. Парень слишком прост, слежку не заметит. Да и приметен уж больно, увалень добродушный.

Репейник уподоблялся собаке Диогену уже двенадцать дней, когда Аполлодор, вновь завёл разговор о том, что делать дальше.

– Не отстанет он. Ретивый уж больно, копытом землю роет.

– Сука… – буркнул Дион с набитым ртом.

Он уплетал принесённые товарищем лепёшки и забивал неразбавленным вином.

– В порту толкался сегодня? – спросил Аполлодор.

– Нет, конечно, – не моргнув глазом ответил Дион, – что я, дурак что ли?

– Дурак-дурак, – невесело усмехнулся Аполлодор, – и враль. С таким шилом в заднице, как у тебя, никто на месте не усидит.

Дион скорчил обиженную рожу.

– Стало быть, новости не знаешь? – спросил Аполлодор.

– Про Диоскорида? – прочавкал Дион, – нет, не знаю.

Аполлодор не удержался и прыснул в кулак.

В Сидон пришёл родосский флот, восемьдесят триер и пентер под началом наварха Диоскорида, двоюродного племянника Антигона. Родос прежде склонялся к дружбе с Лагидом, но Антигон послал на остров своих доверенных людей – Мосхиона и Потомения и они сделали архонтам такое предложение, от которого те не смогли отказаться.

Эти корабли стали уже не первым пополнением флота Циклопа. За несколько дней до них пришли сорок триер самосских союзников под началом наварха Фемисонта. Их Неарх сразу отправил к Тиру, блокировать город с моря, однако Диоскорида придержал. Родоссцы предоставили Антигону только корабли, а людей дали немного – только кормчих, проревсов, келевстов и часть матросов. Все гребцы были карийцами, набранными наспех, не слишком тренированными. Их к тому же и не хватало, как и эпибатов, коих вообще полный комплект насчитывался менее чем на дюжине кораблей. Свалилась на Неарха очередная головная боль – навербовать новых воинов. Непростое это дело. Тех, кто в Сидоне и окрестностях вызвался добровольцем повоевать за Одноглазого, тот уже увёл к Тиру. Где новых взять? А кое-какие корабли и вовсе требуется дооснастить.

– Я думаю, к ним тебе надо, – сказал Аполлодор, – там он тебя искать навряд ли станет, он же не знает, что ты родосец. Среди своих затеряешься. А даже если найдёт, чай свои лучше защитят, чем я бы смог.

– А вы как же без меня?

– Как… каком кверху! – рассердился киприот, – об этом раньше думать надо было. Прежде чем в драку лезть.

– Чего теперь-то шумишь? Дерьмо назад не запихать, – пожал плечами Дион.

– Да уж, дерьмо… Хотя, бьюсь об заклад, этот ублюдок запихать сможет.

Помолчали.

– Ладно, – сказал Дион, – попробую.

– Они, правда, не ради весёлой пирушки сюда пришли, – вздохнул Аполлодор.

– Да уж, к гадалке не ходи, – усмехнулся Репейник, – но где наша не пропадала.

Всю ночь он размышлял, как быть и решил послушаться Аполлодора.

Родосцы вытащили корабли на берег и заняли корабельные сараи, где ещё месяц назад отдыхали триеры Лагида. Поутру Дион отправился туда, потолкался и в течение часа нашёл сразу двух знакомцев среди корабельных плотников. Они отвели его к человеку, которого Репейник и надеялся отыскать – триерарху Менедему. Тот приходился ему дальним родственником. Муж то ли троюродной, то ли четвероюродной сестры. Седьмая вода на киселе, короче. Однако друг друга они знали.

Менедем, наследник богатого купеческого рода встретил Диона гораздо лучше, чем можно было ожидать. Все же понимают, какова может быть причина явления бедствующего пред светлые очи богатого родственника? Деньги, конечно. Однако Менедем слыл не прижимистым малым, в отличие от других своих родственников. Он командовал пентерой «Афродита», названной так по имени вёсельного торгового аката, принадлежавшего его отцу.

Репейник попросился на «Афродиту» (или на любой другой корабль, ему было всё равно) хотя бы даже и гребцом, но радушный Менедем внёс его в список команды, как помощника кормчего. На счастье Диона предыдущий помощник кормчего буквально накануне, по случаю успешного прибытия флота в Сидон упился на берегу до поросячьего визга и утоп в общественном нужнике. Может сам, может помогли. Это оказалось не единственной небоевой потерей флота: кое-кому проломили головы в портовых кабаках, так что вакантных мест хватало.

Теперь Дион почти безвылазно обитал в лагере у кораблей, куда вход людям епископа был заказан, несмотря на союзнические отношения родоссцев с Антигоном. От ищеек Ономарха Репейник благополучно улизнул, а здесь его искать и в голову никому не пришло.

Потянулись дни. Товарищи работали в поте лица, а Дион маялся от безделья и мучился угрызениями совести.

Весна подошла к концу, а в первые дни лета молнией жахнула новость – Фемисонт разбит. Флот Лагида заявился к Тиру и снял блокаду. Самосцы рассеялись, половина отправилась на дно. Сожжены осадные башни, которые Деметрий строил на старом моле Александра.

Весть донесла одна из уцелевших триер. Через два дня прибыл ещё один гонец – Антигон требовал ускорить работы. Гонец сообщил и размеры египетского флота – в нём насчитали около ста кораблей.

Неарх успел спустить на воду двадцать. С родосцами выходила тоже сотня, однако Неарх не питал иллюзий насчёт «равных сил». У богатенького Птолемея, чай, ни в чём нет недостачи.

– Ну что там? – допытывался Дион у Менедема, вернувшегося с совещания триерархов, – выступаем?

– Приказа не было, – ответил Менедем, – но всё к тому идёт. Днями, верно, выступим к Тиру.

Вот только человек предполагает, а боги располагают. Прошло ещё два дня и в полдень при ясной погоде наблюдатели с городских стен далеко в море разглядели множество парусов. Они двигались на север с попутным ветром. Самые зоркие уверяли, что там не только боевые корабли, но и транспортные. Кое-кто даже смог опознать гиппагоги^[80].

– Это войско, – уверенно сказал критянин вновь собранным для совета триерархам, – этот флот везёт войско.

– Ударит нам в подбрюшье? – предположил Диоскорид.

– Скорее всего они высадятся на Кипре, – сказал Менедем.

– Не обязательно, – возразил Неарх, – тут много вариантов. Что если им стало известно о нашем наступлении в Каппадокии? Вдруг этот флот идёт на помощь Асандру?

Триерархи задумались.

– Что ты намерен предпринять? – спросил, наконец, Диоскорид.

– Ты ведь помнишь, что Феодот и Перилай со дня на день должны выступить к нам из Ликии? – спросил Неарх.

– Помню.

– Если они столкнутся с флотом Лагида, с таким флотом, это будет катастрофа.

– Считаешь, нам следует выступить вслед Лагиду?

Неарх кивнул.

– Тир никуда не денется, а потеря второго флота, это уже серьёзно. И последующий удар по Карии.

– Стало быть, выступаем?

– Да, – твёрдо заявил Неарх, – ты отплываешь завтра. Я останусь здесь, работы ещё много. Твоя задача догнать Лагида. Возможно, они задержатся у Кипра. Хорошо бы подловить их так, чтобы взять в клещи.

– Это сложно, – заметил Диоскорид, – как я сейчас свяжусь с Феодотом?

– Надо послать вперёд самую быстроходную триеру. И молить богов, чтобы египтяне не перехватили.

Сидон пришёл в движение. В порту и неорионах стало яблоку негде упасть. Грузили провизию и воду, запасные вёсла и гипозомы.

В час отплытия, когда пара десятков кораблей уже вышла в море, а «Афродита» ещё стояла у пирса, но вся её команда уже собралась на борту, к пентере подошёл отряд из пятнадцати человек. Воины. Щиты в походных чехлах. Связки дротиков, у некоторых луки. За спинами мешки со скарбом.

– Эй, на «Афродите»! – позвал старший отряда, – покличьте начальство?

– Я начальство. Кто зовёт, чего надо? – перегнулся через борт Менедем.

– Мы к вам. Приказ Андроника.

– А-а. К нам, это хорошо. Поднимайтесь, отходим.

На борт эпибаты поднимались со стороны кормы, где уже торчал Дион, потому одного здоровяка он увидел и опознал сразу.

– Никодим? Ты ли это?

Бывший фалангит поднял взгляд на Репейника. Выглядел он скверно. Давно не брился, зарос и будто бы даже осунулся. А особенно поразил Диона его взгляд. Было в нём что-то… сломанное.

– Ты как здесь оказался?

Никодим отвёл глаза.

– Да вот… Случилось…

– Поднимайся быстрее! – подгонял Менедем, – не задерживай.

Никодим посторонился, пропуская товарищей. Дион отметил, что мешок у него довольно тощий.

– Зарекался я с египтянами воевать, – невесело усмехнулся фалангит, – зарекался снова в море выходить, да видно судьба…

«И тебе, значит, бежать пришлось», – подумал Дион, но вслух не сказал.

– А ты чего здесь? – спросил Никодим, – чего не со своими?

Дион пожал плечами.

– Да тоже… так вышло. Сдуру влез в дела одной известной тебе персоны. Надеюсь, у него сейчас всё хорошо. Ты тоже здесь из-за него?

Никодим покачал головой:

– Он ни при чём. Давно всё к тому двигалось, да я не видел, будто пелена на глаза пала. Слишком хорошо шли дела. Никогда такого не было…

– … и вот опять, – усмехнулся Дион.

Матросы отвязали толстые канаты, намотанные на тумбы-тонсиллы. Упёрлись шестами в пирс. Возле носа пентеры появилась маленькая десятивёсельная эйкосора. С неё бросили канат.

– Ну, помогайте боги, – сказал Менедем.

Пентера медленно отходила от пирса. Когда пространство между ним и бортом позволило, гребцы нижнего ряда, таламиты, вытолкнули наружу вёсла.

Дион и Никодим стояли на корме и смотрели на берег. Молчали.

Александрия

– Уходи, я задержу их.

Ваджрасанджит воткнул в землю перед собой несколько стрел и расчехлил лук. Антенор мрачно поглядел на него, скинул заплечный мешок и вытянул из-за пояса топор.

– Нет, – остановил друга кшатрий, – я оставаюсь, ты уходи.

«Остаюсь…» – мысленно поправил Антенор, но вслух сказал другое:

– Мы умрём вместе.

– Вместе нет, – спокойно и как-то даже устало, словно учитель бестолковому ученику, ответил Ваджрасанджит, – ты важный для мальчик. Иди, друг.

Десять ударов сердца Антенор смотрел кшатрию в глаза, затем протянул руку.

– Мы ещё встретимся, мой друг.

Ваджрасанджит улыбнулся.

– Мы ещё встретимся, – уверенно заявил Антенор и повернулся к Барсине, – они догоняют нас, ты сможешь идти быстрее?

Барсина молча кивнула.

– Сколько у него стрел? – угрюмо спросил Геракл.

– Немного, – ответил Антенор, – но я его знаю, ни одна из них не пройдёт мимо.

Загудела тетива, и стрела унеслась в цель. Антенор обернулся: Вадрасан, высунувшись немного из-за огромного валуна, служившего ему укрытием, и растянув свой тугой лук, выцеливал следующую жертву. Македонянин видел лишь его спину, но почему-то был уверен, что тот улыбается.

– Мы ещё встретимся, – прошептал Антенор, отвернулся и ускорил шаг.

На его щеке блестела светлая полоска. Начался дождь.

Он проснулся от перестука капель по черепице и долго не мог вспомнить, где находится.

– Смотри-ка, дождь, – раздался голос Аристомена, хозяина комнаты, где уже почти месяц обитал бывший конюх.

Аристомен встал с соседней постели, высунул голову за дверь, в один из дворцовых перистилей.

– И небо всё затянуто. Тебе, считай, повезло. Чудо из чудес увидел.

– Ничего я не вижу, кроме твоей спины, – буркнул Антенор.

Он тоже нехотя поднялся и подошёл к двери. И верно, дождь. Сильный. Весь мощёный двор уже покрывала лужа.

– В чём чудо-то?

– Дожди здесь, в Александрии, – большая редкость, – пояснил Аристомен, – раз в год может идёт. Если два – то это уже бедствие из бедствий. В Мемфисе ты воды с неба не дождёшься. Так что Страна Реки тебе решила все чудеса свои открыть. Любит тебя.