Текст книги "Осколки (СИ)"
Автор книги: Евгений Токтаев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Annotation
После смерти Александра Македонского, один из его полководцев, Мелеагр, взбешенный тем, что все прочие хотят сделать царём ещё не рождённого сына Роксаны, царицы-варварки, поднимает мятеж и убивает её. Мятеж жестоко подавлен, но дело сделано. Последним из царского рода Аргеадов остаётся Геракл, сын Александра от наложницы Барсины, дочери сатрапа Артабаза. Александр не признал ребёнка законным. Мальчику 4 года. Он живёт с матерью в Пергаме, во владениях её покойного отца.
Эвмен, секретарь Александра, встревоженный судьбой Геракла, посылает верного человека, чтобы он спрятал Барсину и ребёнка от преемников царя. До поры.
Евгений Игоревич Токтаев
Пролог
Часть первая
Глава 1. Пыль и пепел
Глава 2. Семья
Глава 3. Падение
Глава 4. О том, как полезно знать ремёсла
Глава 5. Хвост
Глава 6. Доходный дом фалангита Никодима
Глава 7. Вторжение
Глава 8. Должник
Часть вторая
Глава 9. Чёрная земля
Глава 10. Откровения
Глава 11. Надлом
Глава 12. Красные волны
Глава 13. Ликийская тропа
Глава 14. Мальчик, до которого никому нет дела
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
Евгений Игоревич Токтаев
Осколки
Пролог
28 день таргелиона первого года 114-й Олимпиады,[1] Вавилон
Огонь. Всюду огонь. На багровом закатном небосводе ослепительный диск увяз в раскалённом воздухе и никак не доползёт до горизонта. На волосок продвинуться осталось, а он застыл. Время остановилось.
Он никогда не закончится, этот день…
Всюду огонь. Там, за северной стеной тысячи костров. На юге тёмная громада зиккурата Этеменанки опоясана цепочкой огней. Огни на стенах, на улицах, на крышах. Этот город не уснёт сегодня.
Он не спит, но и не бодрствует привычно, он будто затаил дыхание.
Долгобородый Уту-Шамаш, даром что бог не из последних, изо дня в день не может разогнать муравьиную толкотню на улицах и площадях древнего города, величайшего в Ойкумене. А может Шамаш и не пытается. Вдруг он вообще спит и позабыл про смертных, а слуги его разленились, и никто не торопится катить огненное колесо? Вот оно и жарит нестерпимо. Но не со зла. Равнодушно.
А может Шамаш не спит? Может он мёртв?
Чушь какая… Разве может бог умереть?
Может. Сегодня в Вавилоне умер бог.
Душно. Вступающая в свои права ночь не спешит даровать прохладу измученному городу. Иссушенная кожа жаждет живительного прикосновения ветерка, но на него нет даже намёка.
Солнце, наконец, коснулось горизонта, значит, всё-таки этот нескончаемый день завершится.
Человек, обозревавший бесконечные огни на правом берегу Евфрата с верхней западной террасы дворца Навуходоносора, медленно, с усилием провёл ладонью по лицу, стирая липкий пот. Повернулся и зашагал к лестнице, ведущей вниз. На пути ему не раз попадались стражи. Обычно суровые и невозмутимые, сегодня они смотрели ему вслед испуганно. Он их не замечал. Его путь был долог. Узкие коридоры, открытые террасы, лестницы. Наконец, он подошёл к неприметной двери, которую никто не охранял, открыл её и вошёл внутрь небольшой комнаты, слабо освещённой масляной лампой. Здесь почти не было вещей, только пустой стол прямо под квадратным световым отверстием в потолке. В дальней стене темнел проход в другую комнату.
Там, в её глубине поднялась человеческая фигура, невысокий едва различимый силуэт.
– Масло почти прогорело, – сказал вошедший мужчина, – не жутко в темноте сидеть?
– Солнце только зашло, – ответил мелодичный женский голос.
– Я думал, оно сдохло там, – буркнул вошедший, – не двигалось вообще. Все сегодня мрут, как сговорились…
Женщина выступила на свет. Невысокая, загорелая, черноволосая, она была просто сказочно красива. Возраста не определить. Вернее, всякий, незнакомый с ней, ни за что не угадал бы его. Скостил бы лет десять по меньшей мере, а то и все пятнадцать. А между тем женщине исполнилось уже тридцать три, совсем старуха по меркам местных варваров. Да и у эллинов бы ей пристало называться почтенной матерью пары взрослых сыновей. Сына она пока родила одного и было ему три года.
– Как ты можешь так… – голос женщины дрогнул.
– Я теперь многое могу, Таис, – сказал мужчина, – чего раньше не мог.
– Он… ушёл? – прошептала женщина.
– Да, – ответил мужчина.
Женщина закрыла лицо руками.
– Пойдём в спальню, – предложил мужчина, – хочу прилечь. Ноги, как свинцом налиты.
Он прошёл в тёмную комнату и тяжело опустился на ложе. Женщина подсела на краешек.
– Я слышала крики. Там, в восточном крыле, под садами. Будто его штурмовали…
– Они пытались. Мелеагр пытался. Кто-то из пехоты, я не уследил, кто, выкрикнул имя Арридея. Мелеагр притащил с собой на совет человек двадцать, и они все подхватили. Я уверен, сговорились заранее. Изобразили праведный гнев, будто мы намерены обойти бедного идиота.
– Кого вы хотели выбрать? – спросила Таис-афинянка, злой рок Персеполя.
– Неарх предложил Геракла. Первым. Но его не поддержали. Загудели недовольно. Потом Пердикка взял слово и предложил ждать, пока не родит Роксана. Если мальчик, он будет царём, а Пердикка при нём регентом до совершеннолетия.
– Почему Пердикка?
– Он хилиарх. Он принял перстень Александра. Да и самый родовитый из присутствующих. Не считая, разве что, Леонната.
– По приметам у Роксаны будет мальчик, – сказала Таис.
– Не будет… – буркнул мужчина.
– Почему?
Он очень долго не отвечал и Таис всем своим существом ощутила, как он подавлен.
– Пехота захотела Арридея. Не желают они ждать, и ребёнка варварки не хотят. То, что Арридей богами обижен, им наплевать. Они его и знать-то не знают. Им достаточно того, что кровь Филиппа в нём. А Мелеагр, конечно, роль регента при скорбном умом бедняге уже на себя примерил.
– И вы им возразили.
– Да. Так возразили, что чуть друг друга прямо там, возле тела неостывшего, резать не начали. В итоге вытолкали Мелеагра взашей. Он побежал в покои Арридея. Как все подумали. И я так же подумал. Мы не стали его преследовать. Не до того было. Я предложил разделить сатрапии.
– И вы рассорились теперь уже между собой, – предположила Таис.
– Нет, вполне мирно всё поделили, – буркнул мужчина, – вот только Мелеагр не к Арридею побежал, а к Роксане.
Таис схватилась за сердце.
– Ты сказал – ребёнка не будет… Он её…
– Он её убил, – мрачно подтвердил мужчина.
– Боги… – прошептала афинянка, – как же это…
– Потом было большое кровопускание. Человек триста перебили. Жертвы богу Александру… Пердикка доказал, что достоин перстня. Действовал быстро, как… – мужчина не закончил фразы, но Таис и без слов всё поняла.
– Мелеагра казнили? – спросила она совсем тихо.
– Селевк прикончил в храме, куда тот прибежал прятаться, когда на поле всё закончилось. Несколько горлопанов уже после драки повязали и кинули слонам под ноги.
Они долго молчали, потом Таис решилась спросить:
– Что теперь с нами будет, Птолемей? Со всеми нами?
Птолемей, сын Лага, ответил:
– Ещё когда Роксана была жива, я предложил им выбрать царя. Не доверять диадему ублюдку, убогому и нерождённому полуварвару. Они отказались. Каждый хочет её себе. По ним так лучше пусть слабый варвар, или дурак, ими можно вертеть, как угодно. Лишь бы не подчиняться своим вчерашним товарищам. Ну а теперь… Что теперь? Царём всё-таки будет Арридей. Теперь он Филипп. Третий с таким именем из Аргеадов. Эти дураки слюни пускали от умиления, точь-в-точь, как он сам. Дескать – вылитый отец. Не то, что Александр. Кое-кто помянул эпирскую ведьму. Прибили на месте, за длинный язык…
– Что же будет с нами? – снова спросила Таис.
– Вы с Леонтиском едете со мной. Чем скорее, тем лучше.
– Куда?
– В Египет. Я отстоял его для себя и, боги свидетели, если потребуется, отстою не только на словах.
Таис безучастно кивнула.
– Ты не рада? Я думал, тебе нравилось там.
– Рада, – мёртвым голосом ответила афинянка, – там море, в Александрии. Я так долго не видела его…
Она легла и положила голову на грудь Птолемея, прижалась всем телом. Он обнял её.
– А регентом всё же будет Пердикка. Это решено. Александр вложил в его ладонь перстень. Хотя он скорее его просто выронил, пальцы не держали уже. Пердикка всё лез прямо к лицу Александра, всё спрашивал.
– Что спрашивал? – Таис чуть приподнялась на локте.
– Кому тот завещает царство. Как глупо. Сейчас нужно думать о тысяче важных вещей, а у меня из головы не идёт эта дурацкая мысль – что написать в дневнике. Последние слова величайшего из смертных.
– Какие они были?
– Он уже не мог говорить, Таис. Он ничего не сказал.
Заострённый кончик пустотелой тростинки танцевал над листом папируса. Эвмен писал очень быстро, но чёткость и красота букв от этого совсем не страдали, сказывалась многолетняя привычка, не зря же он с семнадцати лет сопровождал двух македонских царей со стилом и вощёной табличкой. Сын возчика из Кардии. Антиграф[2] царя Филиппа. Архиграмматик царя Александра.
Часто-часто вздрагивал огонёк масляной лампы, бился, будто птичка-невеличка в силках. Если на мгновенье поверить, что он и впрямь живой, то не мудрено понять, что за страх терзает неразумное существо. В непроглядной ночи по коридорам и залам дворца со стороны женской половины растекался надрывный плач. Даже не плач – вой, в котором оставалось совсем мало человеческого.
Бактрийская княжна, красавица Раухшана, Светлая, царица Роксана, жена повелителя Ойкумены, мертва. Она была непраздна, на седьмом месяце и клинок Мелеагра оборвал две жизни разом.
Старая Сисигамба, мать бывшего царя царей, Дарайавауша, Друга Правды и Справедливости, некогда принятая Александром с почестями, выплакала все глаза, отказывается от пищи. Благороднейший из смертных умер, кто теперь защитит её внучек? В бледные тени обратились младшие жёны Александра, Статира и Парисат. Обе не выходили с женской половины и даже не попрощались с умирающим повелителем, но ужас, что они пережили сегодня был куда как сильнее, чем тот, что выпал им на долю много лет назад, когда семья Дария оказалась в руках македонян.
Надолго в их памяти останется перекошенное злобой лицо Мелеагра, когда он с десятком сторонников ворвался в женские покои, перебив не ожидавшую нападения стражу, своих же вчерашних товарищей.
Камень в огород Эвмена – по долгу службы обязанный знать, или хотя бы угадывать, что на уме у каждого, кто близок к царю, такого поворота событий он просто не ожидал. Был уверен, что Мелеагр побежал за Арридеем, а тот направился совсем в другую сторону.
Но сейчас архиграмматик не покаяние своё папирусу доверял. Он умело подбирал слова, что должны предостеречь, встревожить и одновременно успокоить.
В дверь постучали.
– Входи, – позвал Эвмен.
На пороге появился молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста и сложения, гладко выбритый по македонской моде. Никакими особыми приметами он не выделялся. Разве что какой-то еле уловимой цепкостью взгляда. Едва войдя, он сразу же отметил, что Эвмен не один – в тёмном углу комнаты стояло кресло и оно не пустовало, там сидел человек.
Вошедший притворил за собой дверь.
– Поручение у меня для тебя, Антенор, – сказал Эвмен, – царское поручение. Знаешь, кто это?
Он кивнул на человека в тёмном углу. Тот встал и шагнул ближе к свету. Антенор снова бросил на него быстрый взгляд.
– Знаю. Радуйся, достойнейший.
– Радуйся и ты, Антенор, – с лёгким фригийским выговором произнёс по-эллински Кофен-Каувайча, младший из оставшихся к сему времени в живых сыновей некогда могущественного сатрапа Артабаза, что сначала сражался с Александром, а потом покорился и был македонским царём обласкан и одарён властью. Это несмотря на то, что старший его сын, неугомонный Фарнабаз, неоднократно битый, пленённый, из плена бежавший, продолжал числить Искандера Двурогого врагом. Как было известно Эвмену, ныне он отсиживался на Родосе у родни своей матери-эллинки. А младшие его братья оказались при дворе покорителя Азии и вовсе не в качестве пленников.
– Хорошо, что знакомы. Вам вместе теперь ехать в Пергам, – сказал Эвмен, убрав стило и закрыв чернильницу.
Немного подождав, пока чернила высохнут, он свернул папирус, засунул его в поданный Кофеном футляр и протянул Антенору.
– В Пергаме отыщете Барсину и Геракла.
– Не надо искать. Все знают, где живут, – сказал Кофен.
Эвмен никак на его слова не отреагировал.
– Кофен едет с тобой, Антенор, дабы сестра его безоговорочно поверила каждому слову в этом письме. Ты ведь знаешь уже, что произошло?
Антенор кивнул.
– Мальчик теперь – последний из Аргеадов по мужской линии.
Эвмен откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы перед собой в замок.
«Вот ведь, какой жребий вынули боги… От Геракла пошёл род македонских царей и Гераклом же и завершается. Завершается? Это ещё посмотрим».
– Ваша задача – надёжно спрятать мальчика и его мать. От этих…
Он неопределённо мотнул головой.
– Сейчас они и слышать не хотят, чтобы назвать незаконнорождённого царём, но кто знает, что будет потом. После того, что тут сегодня произошло, лучше мальчику исчезнуть. До поры.
– Не волнуйся, господин архиграмматик, то есть прости, хшатрапава, за сестру я кому угодно горло перегрызу, – бодро заявил Кофен.
Эвмен усмехнулся.
– Сатрап… Без сатрапии. Великую честь оказали. Каппадокию с Пафлагонией ещё только предстоит завоевать.
Он взял со стола кожаный мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь серебряную тетрадрахму с рогатым профилем Александра, неровно сломанную пополам. Протянул Антенору одну из половинок.
Симболлон.
– Возьми. Отдашь Барсине. Пусть сбережёт. Скажешь ей, что человеку, который предъявит вторую половинку, она может доверять.
Антенор сжал половинку симболлона в кулаке.
– Ступайте. Готовьтесь, – сказал Эвмен и, когда они повернулись к двери, добавил, – помните, от вас теперь зависит будущее всего царства.
Антенор молча кивнул.
Часть первая
За что…
В чём был не прав…
У неба нет ответа.
Оно не даст мне знак.
Лишь пыль и тишина…
Я думал, верность – путь, что нас ведёт к рассвету.
Цель может быть чужой, но истина – одна.
Всё…
Поздно…
Никогда
не быть земному счастью,
Единому. Не быть
Здесь миру без войны.
Низвергнуты мечты, разбитые на части.
Не воплотит никто,
Раз не сумели мы
И всё же – почему…
Нам не хватило жизни.
Бессмертно имя лишь,
И в славе, и во лжи.
Страшней телесных мук
Гнетут пустые мысли:
За что. В чём был не прав.
О, небо, расскажи. Юлия Токтаева
Глава 1. Пыль и пепел
Семь лет спустя. Середина зимы четвёртого года 115-й Олимпиады[3]. Пустыня на северной границе области Габиена
– Потерпи ещё немного, друг. Досталось тебе сегодня? Нам всем досталось.
Красная от холода ладонь ласково потрепала шею храпящего жеребца. Даже он устал, рослый и выносливый «нисеец», белоснежный красавец. Даже он выбился из сил. Что уж говорить о других.
Конь доверчиво скосил глаза, шумно фыркнул, выпустив клубы пара. Всадник выпрямился, подышал на окоченевшие пальцы. Злые языки говорили, будто им более пристало держать стило, нежели меч. Что тут возразить? Всё так и есть. Кто сейчас помнит, что эти тонкие изящные пальцы когда-то были способны заставить взвыть от боли и замолотить ладонями по песку палестры не самых хилых панкратиастов? Много воды утекло с тех пор. Меч обнажать доводилось не часто, но уж если он брался за него, злые досужие болтуны пристыженно умолкали.
Конечно, были и неудачи, но справедливости ради, разве себя он должен в том винить? Он, многократно преданный и предаваемый?
Да, себя. Только себя. И не надо взваливать вину на чужие плечи. Кто он такой? Искушённый политик, знаток чужих тайн, некогда поверенный в делах величайшего из людей, живших на свете. Хитрый, как лиса, изворотливый стратег, выходивший сухим из воды, даже будучи загнанным в угол. О нём ходили слухи, будто он способен читать человеческие души, словно книги. Было ли это правдой? Как такой человек мог раз за разом становиться жертвой измены? Некогда бесстрастный дознаватель, обременённый долгом, ныне среди своих немногочисленных друзей он приобрёл репутацию излишне мягкосердечного человека. Милосердного и даже доброжелательного к врагам и бесчисленным завистникам, число которых год от года преумножалось. Виной тому победы. Вопреки всем предательствам, а может, благодаря им.
Эвмен, стратег-автократор Азии, назначенный на эту должность Полиперхонтом, нынешним опекуном царя – Филиппа-Арридея. Повелитель стила, вощёной таблички и папируса, к искреннему недоумению и зависти многих стал одерживать победу за победой на поле брани. Эвмен – непобедимый. До сего дня? А вот это, вообще-то, очень интересный вопрос.
– Кто же, Кербер меня раздери, побеждает? – раздался голос за спиной.
«У дураков мысли сходятся», – усмехнулся Эвмен.
В голосе молодого Иеронима, земляка и одного из ближайших друзей, ему послышались болезненные нотки.
Стратег обернулся и ахнул.
Иероним сейчас цветом лица мог соперничать с эвменовым жеребцом. Кто белее. Он едва держался на лошади. Левый рукав чёрен от крови. Поводья гетайр сжимал правой рукой, а кизиловое копьё-ксистон – левой. И, верно, сил только на то и хватало, чтобы не выронить. Отвоевался.
– Антенор! – воскликнул стратег, – смотри, он же ранен! Иероним, что же ты молчишь?
Антенор спрыгнул с коня, бросил поводья ещё одному из подоспевших всадников и подбежал к Иерониму, на ходу отрывая полосу от подола своей пёстрой персидской рубахи.
– Не хотел быть обузой… – пробормотал Иероним, спешиваясь, а точнее сказать – сползая с лошади.
– Дурак, пустое болтаешь, – Эвмен подъехал к нему вплотную, – покажи-ка, куда тебя?
– Плечо пропороли, – буркнул Антенор, – ну-ка, не дёргайся.
Он вытащил нож, разрезал рубаху раненного, осторожно развёл в стороны края прорехи, цокнул языком.
– Скажи ещё, что я сейчас сдохну, – поморщился Иероним.
– От такой царапины не сдохнешь, – хмыкнул Антенор.
Он принялся перевязывать раненого.
– Время теряем, – с досадой бросил Иероним, – бежать надо.
– Бежать? – удивлённо заломил бровь Эвмен, – с чего бы это? Нет уж, пусть сегодня побегает Циклоп, собирая свою пехоту. Хорошо им задали мои аргираспиды!
– Ты уверен, что ещё твои? – покосился на него Антенор.
– Вот-вот! – поддержал его Иероним, – вспомни предупреждение Эвдама! Вспомни, что они задумали!
– Он умеет побеждать, пусть добудет нам победу, – мрачно проговорил Антенор, явно повторяя чужие слова, – но на этом довольно с нас кардийца.
Эвмен покачал головой.
– Я не верю. Они просто были напуганы стремительностью броска Антигона.
– Так уж и не веришь? – прищурился Иероним, – «Я среди диких зверей» – не твои ли слова? И думаешь, я не знаю, что вчера ты писал завещание?
– Предстояло сражение. Кто знает, какой жребий мне уготован.
– И письма жёг по этой же причине?
– Мимолётная слабость, – сказал Эвмен, – я всего лишь человек. Не каждый день мне открывают, что мои союзники сговорились убить меня, когда я добуду им победу. Но сам же Эвдам – живой пример того, что между ними нет единства. А может ещё осталась частичка совести.
– Да какая там совесть, – возразил Антенор, – они просто трясутся за свои деньги.
– Эвдаму-то чего бояться? Это других я вынудил тряхнуть мошной на наше общее дело, а его, наоборот, осыпал золотом.
– Общее дело… – проворчал Антенор, завязывая узел, – туго?
– Пойдёт, – поморщился Иероним.
– Не Антигона они боятся, – сказал Антенор, – а того, что ты станешь вторым Антигоном, если победишь его.
– Такому не бывать, – ответил Эвмен.
– Ха, убеди-ка их в этом. Слишком много власти оказалось в твоих руках после того письма Полиперхонта, с царским указом. Все судят по себе, а душонка-то у каждого из этой компании с гнильцой. Давай подсажу.
Последние слова относились к Иерониму.
– Сам, – отстранился гетайр.
– Са-ам, – передразнил Антенор, – давай колено, дурень.
Он помог товарищу сесть на коня. Сдвинул на затылок беотийский шлем. Огляделся.
На северо-востоке медленно рассеивалось гигантское облако пыли, поднятое копытами тысяч лошадей. Такое же, если не больше, клубилось на западе, скрывая огненно-красный диск. Солнце, испуганное, оскорблённое невиданным зрелищем кровавой бойни, разливало по небосводу багряное пламя гигантского погребального костра. Оплакивая боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни, оно стремилось поскорее спрятаться за горизонт. Сгущались сумерки.
На востоке хмурое зимнее небо затянули свинцовые тучи. Холодное дыхание смерти пробирало до костей. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, безжизненная солончаковая пустыня ныне усеяна буграми. Трупы людей, лошадей, слонов. Десятки, сотни, тысячи…
Раздражённая пестротой красок, многоцветьем плащей и попон, пустыня возвращала себе привычный облик. Серая пыль уже сегодня укроет общим саваном всех тех бедолаг, что останутся здесь навсегда. Одних заставляла испытывать судьбу жажда наживы, других – чужая безжалостная воля, третьих – долг. Пустыне всё равно, кого хоронить. Пройдут годы и прах вчерашнего пастуха не отличить от праха того, кто рядился в пурпур и золото.
Ветер, особенно злой на морозе, развевал полы плаща, превращая их в крылья огромной птицы. Антенору почудилось хриплое карканье.
– А вот и вороны. Что б вам моими костями подавиться.
– Сам-то не каркай, – процедил Иероним.
– Так кто всё-таки побеждает? – повторил его вопрос ещё один из сопровождавших стратега гетайров.
– Да хрен его знает, – спокойно, будто о каком-то ничтожном пустяке шла речь, ответил Антенор.
Он подобрал копьё и легко, без какой-либо видимой натуги взлетел на коня.
– Хотел бы я знать, где эта сука, Певкест, чтоб ему танталовой награды до скончания времён не распробовать.
Антенор собирался сказать что-то ещё, но продолжить ему не дали. Кто-то встревоженно закричал:
– Всадники!
– Где? – развернул коня Эвмен.
– Вон там! – вытянул руку Иероним, он тоже разглядел в пылевой завесе несколько конных фигур.
Антенор приложил ладонь козырьком к шлему.
– Наши?
– Поехали навстречу, – приказал стратег.
– А если… – засомневался Иероним.
Его опасений никто не разделил, люди измучались неизвестностью, хотя длилась она вовсе не так долго, как им казалось.
Антенор поудобнее перехватил копьё, толкнул пятками конские бока. Двинулись.
С Эвменом оставалось около сотни всадников. Горстка гетайров, которые сумели вырваться из самого пекла конного сражения, что закончилось катастрофой из-за измены Певкеста. Ирония судьбы – сатрап Персии, трусливо бежавший с поля боя, ещё вчера многими почитался, как образец мужества. Да и сам Певкест, бывший телохранитель великого Александра, спасший жизнь царя в Индии, не забывал прихвастнуть своим бесстрашием. И ведь не надуманным – не сосчитать свидетелей былой доблести Певкеста.
Куда всё подевалось? Неужто Антигон столь страшен? Да нет, вовсе не в Циклопе дело. Просто заплыл Певкест жирком, зажился в неге и возлюбил её всей душой.
Или всё же прав Эвдам и вовсе не трусость сатрапа Персии тут сыграла роковую роль?
Но ведь тот же Эвдам ясно дал понять – сдаваться Антигону сатрапы, союзники кардийца, не жаждут. Решили сражаться. Эвмен им не мил. Невесть что возомнивший о себе выскочка. Но Циклоп и вовсе хуже горькой редьки. Не будь так, перебежали бы уже давно. Владения отберёт, раздаст своим людям. А самого горевестника, индийского сатрапа, Одноглазый и вовсе ненавидит. Нет, Эвдаму в плен сдаваться никак нельзя. Эвмен не ошибся, когда покупал его верность. Не все служат за честь и долг, иные за деньги. А ещё за страх. Пусть так. Сатрап Индии не подвёл и в бою не дрогнул. Его слоны и легковооружённая пехота, набранная в Индии и верхних сатрапиях, приняли главный удар гетайров и слонов Антигона. Дрались доблестно. До последнего. Могли бы победить. Верно кардиец разгадал замысел Одноглазого. Он действительно хорошо читал в человеческих душах и знал привычки всех былых соратников великого царя. Хотя в отношении Антигона и угадывать ничего не пришлось. Повторяется Циклоп, раз за разом.
Меры Эвмен принял правильные. На левом крыле сосредоточил свои главные силы. Кто знает, как бы пошло дело, если бы все они вступили в бой.
– Филипп и Геракл! – раздался крик со стороны приближавшихся всадников.
То был пароль. Когда Эвмен его выдумывал, никому и в голову не пришло переспросить, кого он именовал первым – сорокалетнего скорбного умом беднягу или его великого отца. Впрочем, насчёт второго имени тоже ни у кого вопросов не возникло. Лишь Антенор и Иероним знали, какого Геракла кардиец имел в виду. Для всех прочих он назвал божественного предка Аргеадов.
Филипп и Геракл. Значит, это свои.
– Наши! – воодушевился Эвмен и прокричал отзыв.
Всадники сблизились.
– Что у вас? – нетерпеливо спросил стратег.
– Отбились! – отвечал старший отряда.
– Ну, слава богам! – обрадовался Эвмен, – Филипп жив?
– Жив!
Помянутый Филипп был одним из ближайших друзей кардийца. Эвмен поставил его командовать правым крылом, но воинов дал мало. Ожидал, что сильного натиска тут не будет. Так и вышло. Вот только стратег, при всей своей прозорливости, всего просчитать не смог.
– Большие потери?
– Да нет, не слишком. Тут другая напасть… – замялся воин.
– Что случилось? Не томи!
– До хорошей драки дело не дошло. Покружили, поогрызались друг на друга немного. Больше напылили, чем крови пролили. Да вот только пыль эта… Короче, обошли нас мидяне. Завесой пыли укрылись. Не заметили мы их сразу. А когда обнаружили – они уже вовсю лагерь грабят.
– Ах ты, зараза… – в сердцах сплюнул Антенор.
– Чего убиваешься? – с некоторым недоумением спросил его Иероним, – подумаешь, тряпьё растащат.
Антенор покачал головой. Проговорил еле слышно:
– Там семьи. Бабы и ребятишки аргираспидов. Ты понимаешь, что это значит?
– Что?
Эвмен, в отличие от Иеронима, понимал. Было видно, как он побледнел.
«Ты уверен, что ещё твои?»
– Что делает Филипп?
– Сюда идёт. Мы вперёд посланы. Неподалёку заметили ещё всадников. Много. Побоялись к ним сунуться, а тут как раз вас увидели. Там холм, они на нём стоят.
– Это Певкест, – уверенно сказал Эвмен.
– Почему не Антигон? – спросил Иероним, – может, нас уже в клещи взяли?
Стратег не ответил. Молча развернул коня и погнал его в указанном направлении. Гетайры и встреченные воины последовали за ним.
Кардиец не ошибся. На холме действительно обнаружился беглый сатрап Персии со всем своим отрядом. И не один. Здесь же стояли и другие сатрапы, союзники Эвмена. Не все. Сатрап Индии с поля боя не бежал.
– Почему ты покинул строй? – ещё издали рявкнул стратег-автократор.
– Эвмен? – навстречу кардийцу выехал толстяк, облачённый в персидские доспехи, – ты жив?
– Как видишь! Отвечай на вопрос, мерзавец!
– Да плевал я на тебя и твои вопросы! – Певкест смерил взглядом отряд Эвмена и голос его, только что звучавший испуганно, приобрёл высокомерные нотки, – не надо было принимать бой! Говорил же тебе!
– Мы могли победить! – Эвмен потерял привычную невозмутимость.
– А-а! – Певкест махнул рукой, – дураку, что в лоб, что по лбу!
Он смотрел вдаль поверх голов людей стратега, не иначе ожидал увидеть наседающих на пятки всадников Антигона.
– Мы уходим!
– Нет! Остановись, Певкест! Мы ещё можем всё изменить! Мы ещё не разбиты! Сейчас подойдёт Филипп, надо атаковать! Там, впереди, – стратег вытянул руку на север, – Тевтам и Антиген. Аргираспиды разметали фалангу Циклопа!
– Мы уходим! – Поворотил коня Певкест, – надо уносить ноги! Пусть этот придурок сложит тут свою голову, если нашла охота!
Пёстрая лава конных персов хлынула вниз по склону, к реке.
– Отродья шакала! Да чтоб вас дэвы всех пожрали! – заорал им вслед Антенор.
– Что теперь делать? – с дрожью в голосе спросил Иероним.
Эвмен не ответил. Вид у него был затравленный, взгляд метался. Таким Антенор видел стратега впервые.
– Надо тоже отходить… – осторожно предложил кто-то из гетайров.
– Мы ждём Филиппа, – отрезал кардиец.
Однако прежде, чем к холму подошёл Филипп, обнаружилось движение на севере. Это шли аргираспиды, «Серебряные щиты». Старейшие воины Александра, многим из которых уже перевалило за шестьдесят. Как и Эвмен, они всё ещё хранили верность царскому дому и при этом, несмотря на весьма почтенный возраст, оставались самыми боеспособными из македонян.
Несколько часов назад, накануне сражения, когда два войска выстроились друг против друга, аргираспиды потребовали коня для своего посланника. Их командир, Антиген, проехался вдоль фаланги Циклопа. Он громко обвинял и стыдил македонян, за то, что те собрались драться за Одноглазого, а значит против своих отцов и царя, которого «Серебряные щиты» защищают здесь, на краю Ойкумены.
Его слова возымели действие. По фаланге Циклопа прокатился ропот недовольства, а люди кардийца воодушевились.
Когда дело дошло до столкновения пехоты, македоняне Антигона, наёмники и пантобаты[4] не выдержали удара «Серебряных щитов» и побежали.
Центр поля боя остался за аргираспидами. Однако на флангах безраздельно господствовала конница Циклопа. Антигон бросил против «Серебряных щитов» конных лучников Пифона, сатрапа Мидии. Под градом стрел аргираспиды сомкнули ряды и принялись отступать. Спокойно, хладнокровно. Именно это качество – холодная голова – делала их столь грозными бойцами, а вовсе не телесная сила, в коей они, разумеется, проигрывали молодым. А ещё слаженность строя, опыт, копившийся даже не годами – десятилетиями. Не было в тот момент во всей Ойкумене воинов, способных состязаться в выучке с этими людьми.
Варвары попытались вклиниться в синасписм[5] «Серебряных щитов» на флангах, но не преуспели и здесь. Аргираспиды ощетинились копьями со всех сторон. Почти не понеся потерь, они достигли холма, где остановился Эвмен. Сюда же прибыли и персы-пантобаты из его фаланги «мальчиков», созданной ещё Александром. Подошли застрельщики, практически полностью опустошившие запасы дротиков, стрел и ядер для пращей. Погонщики-махауты подвели несколько уцелевших слонов, в основном из числа тех, что приняли бой на правом крыле, где резня вышла не столь жаркой.
Зимняя ночь, наконец, вступила в свои права, и сражение прекратилось само собой. Однако ещё до того, как огненная колесница Гелиоса скрылась за горизонтом, подле Эвмена образовался новый мощный кулак из людей, вовсе не считавших себя побеждёнными. Да, от конницы мало что осталось, но пехота не слишком утомлена сражением и убыток в людях совсем не велик. Антигон штурмовать холм не решился. Правда, главную опасность для стратега-автократора теперь представлял не он.
По рядам во все стороны волнами прокатывались слухи, правдивые и невероятные. Люди делились пережитым, справлялись о судьбе знакомых. Всех мучал один и тот же вопрос:
