Текст книги "Опасная обочина"

Автор книги: Евгений Лучковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Наскоро умывшись – какая там зубная щетка! – он сунул в рот огромный кусок колбасы и стал запрыгивать в брюки. Одновременно он еще натягивал свитер, но слегка запутался в нем, и оттого часть колбасы пошла с ворсом. Ботинки Эдуард шнуровать не стал и, схватив куртку, ринулся в коридор, на ходу проверяя, на месте ли пропуск, права и запасные, «свои» ключи от замка зажигания и багажника. Пренебрежительное отношение к обувной фурнитуре не замедлило сказаться самым фатальным образом: в темном коридоре он наступил на шнурок, зацепил висящую на гвозде раскладушку, та, в свою очередь, сбила велосипед и самопроизвольно разложилась, перегородив ему путь. Эдик промчался по этим хрустящим и звякающим предметам, как мустанг, и вылетел на лестничную площадку. Там стояла полуглухая соседская бабушка, у ног ее жался испуганный пинчер.

– Ишь разлетелся, – сказала бабушка. – Поспешишь, – людей насмешишь.

«Как же, как же… только не нашего начальника колонны», – подумал Эдик, но, поскольку отвечать было нечем, поздороваться тоже – второй кусок колбасы раздувал его щеки – он просто кивнул и поспешно прошествовал мимо.

Поначалу ему повезло: такси попалось сразу, лишь только он вылетел из подъезда. Эдик вскинул руку и, бросив взгляд на номер, машинально отметил: наше. Однако водитель, приспустив стекло, ткнул пальцем в трафарет возврата и устало сообщил:

– Закончил, в парк еду.

Это Баранчука устраивало, он согласно кивнул и сел рядом с водителем, слегка уязвленный тем, что не признали в нем своего, несмотря на кожаную куртку явно шоферского вида. Подтягивая поочередно то левую, то правую ногу, он стал шнуровать ботинки.

Пожилой водитель скосил глаза. Потом хмыкнул. Потом участливо подмигнул.

– Даешь!

– Что? – спросил Эдик.

– Это же с которого этажа тебе прыгать пришлось? – снова подмигнув, осведомился водитель.

– Не понял юмора, – холодно пробурчал Эдик.

– Да уж ладно… – с примирительным пониманием ухмыльнулся таксист. – И мы не с картонной фабрики.

– Все, прибыли, – таксист щелкнул тумблером таксометра, зафиксировал его в положении «касса». На счетчике было – девяносто восемь копеек.

– А если мне дальше ехать? – сказал Эдик.

– Дальше? – жизнерадостно улыбнулся водитель. – Вот и ехай, а мне баиньки пора.

– Значит, так. Отказ в передвижении, – констатировал Эдик. – Где у вас тут директор парка?

Жизнерадостность покинула таксиста, он нахмурился. Эдик притворно вздохнул и полез в карман.

– Шучу, сдачи не надо, – объявил Баранчук и широким жестом положил на «торпеду» новенький хрустящий рубль. Он вышел из машины, негромко, по-водительски притворил дверцу и трусцой припустил к воротам парка.

Дальше – больше. Диспетчер не подписал путевку: оказалось, в парке ввели новшество – предрейсовый медицинский осмотр. В кабинете инженера по безопасности движения сидела хмурая девушка в белом халате и измеряла шоферам кровяное давление. Она никак не реагировала на шутки таксистов, хоть и не отличавшиеся большим изяществом, зато узко направленные, типа того, что «в этой штуке, которую наворачивают повыше локтя, даже рука не гнется». На осмотре Эдик потерял минут пятнадцать – была очередь.

У окошка диспетчера толпился народ, и от нечего делать, заняв очередь и медленно двигаясь вдоль переборки, Баранчук стал перечитывать объявление. «Органы внутренних дел разыскивают». В парке у диспетчерской постоянно висело что-нибудь подобное, но за все недолгие месяцы работы Эдик ни разу не слышал, чтобы кто-то из шоферов непосредственно принимал участие в поимке преступника.

Вот и этот портрет висел уже дней десять. Он был рисованный и являл собой образ довольно приятного молодого человека, чем-то напоминающий его двоюродного брата из Серпухова. В первый раз Эдик даже вздрогнул: это было на прошлой неделе, после смены, когда ночью сдавал путевку и деньги.

«Надо же, – тогда еще подумал Эдик, – ну просто копия Борька… Вот так попадется на улице, и возьмут». «Хорошо бы», – почти злорадно подумал он. Сейчас эта мысль его рассмешила. Баранчук не любил своего двоюродного брата, не любил беспричинно, подспудно, может быть, потому, что сам рос почти без опеки родителей, всего добивался в одиночку. Борьке же все давалось легко: и институт, и деньги, и девушки, шел он по жизни победно, принимая успех как нечто обыденное, даже порой тяготящее. В общем, на взгляд Эдика, щеголь, пустышка и сукин сын… Впереди было еще человек пять-шесть, и Баранчук снова обратил свой томительный взгляд на портрет. Текст с этой точки не просматривался, но он помнил его наизусть: «…рост выше среднего, волосы темно-русые, зачесанные на пробор, нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые…» «Ничего себе, приметочки, – усмехнулся про себя Баранчук, – таких тысячи, если не больше. Хорошо бы поинтересоваться у того, кто это писал, как быть с пробором: если преступник в кепке – попросить снять? А для полного опознания еще сказать, чтоб улыбнулся, дескать, в самом ли деле „зубы ровные, белые“»?

Наконец подошла и его очередь, диспетчер подписал путевку, но сверху начертал – «два заказа». Эдик было возразил: и так, мол, опаздываю, плана не наберу, он даже голос повысил, но диспетчер только поморщился.

– Как это, не наберешь? Ты летай…

– Летай? – ехидно переспросил Эдик. – А ГАИ?

Не тут-то было: диспетчер и не моргнул.

– Ничего. Приспособишься. Над ГАИ летай. Следующий!

Стоящий вокруг народ расхохотался, и спор с начальством закончился.

На площадке во дворе он столкнулся нос к носу с утренним таксистом.

Баранчук хотел было обогнуть его, но тот загородил дорогу.

Водитель улыбался совершенно по-доброму, без подвоха.

– Постой-ка, мастер, сдачу-то возьми, – он повертел в пальцах новенький, вероятно, тот самый хрустящий рубль и с наслаждением затолкал его в нагрудный карман Эдиковой куртки. – Ишь ты, трудовая молодежь, смена наша. Вот и расти вас.

Эдик помчался к своей машине и по дороге вспомнил, что накануне торопился и не вымыл «Волгу», уж больно много народу было на мойку. Он в задумчивости потрогал пальцем крыло, махнул рукой – авось на воротах сойдет – и кинулся за руль. Двигатель взревел, мгновенно набрав обороты. Так прогазовывая, но на малой скорости, словно бы сдерживая рвущуюся вперед машину, с видом спешащего на линию человека, он подкатил к воротам и тормознул, подчиняясь жезлу дяди Васи, известного под кличкой Апостол.

– Дай сюда путевку, вьюноша, – потребовал дядя Вася.

Эдуард небрежно и с видимой неохотой протянул путевку, по-прежнему прогазовывая и давая понять, что теряет драгоценное время. Однако дядя Вася в путевку и не заглянул. Он сунул ее в карман и указал слегка подрагивающим коричневым перстом в сторону мойки, не унизив свой величественный жест ни единым словом. Пришлось бы Эдику ехать «мыться», но в это время, мрачно ступая, к машине подошел ночной механик Жора, бывший гонщик, человек добродушного и одновременно крутого нрава, признанный в парке авторитет, но не по должности, а по чему-то такому, чего Баранчук еще не понимал. И лицо у него было такое, не лицо – барельеф. Жора кряхтя загрузился в машину и уставился в лобовое стекло. Это значило, что его нужно везти к рынку в пивной зал. Ночной механик не выбирал Эдика, просто его машина стояла в воротах первой.

– Ну? – с медным отливом пророкотал Жора. – Чего стоим? – И голос у него был подходящий, под стать облику. Эдик молча кивнул на Апостола: дескать, вот он бюрократ, его и спрашивай.

– Вроде машина грязная, – неуверенно сказал дядя Вася.

– А с чего ей быть чистой? – слегка удивился Жора. – На ней же ездют…

– А начальство потом фитиль вставит, мне первому.

– Плюнь, – прогудел Жора. – Главное – спокойствие, Апостол. Береги нервы смолоду.

Последний аргумент окончательно убедил дядю Васю: он вернул Эдику путевку и опустил на воротах цепь.

Баранчук врубил скорость, и они выехали за ворота. Ощущение легкости и свободы овладело Эдиком, как всегда в начале смены. Он знал, что Жоре очень хочется пива, но был искренне потрясен и чуть не выронил руль, когда Жора, доселе мрачно молчавший, вдруг яростно заорал какие-то слова, оказавшиеся впоследствии стихами. Слова были такие:

 
Р-ревут мотор-р-ы.
Почки р-рвутся!
Глушители поют аккор-р-рд!
 

Ночной механик закончил декламацию, воздух в салоне еще дрожал. Он щелкнул ногтем по газете, которую держал в руках.

– Вот тут напечатано, – сообщил он.

– Неужто твои? – искренне удивился Эдик. Жора усмехнулся.

– Нравятся?

Эдуард дипломатично пожал плечами и вежливо промолчал.

– Нет, не мои, – сказал Жора. – Нашего водителя из третьей колонны.

– А что за газета? – просто так спросил Баранчук.

– Не газета это, – поучительно прогудел Жора, – а наша многотиражка. Лещ в ней…

Вскоре они подъехали к рынку. У входа в пивзал утренняя толпа восторженно и почтительно приветствовала Жору, уважая в нем признанного лидера.

Механик покинул салон «Волги», и можно было приступить к работе. Эдик постоял немного у пивнушки, потом сообразил: какой же здесь пассажир? Он медленно двинулся вдоль рынка, зорко выглядывая людей на тротуарах и соображая, куда бы податься. «Сливки» ранней работы уже были сняты, вокзальный разбор шел к концу, оставался центр с его случайными превратностями, магазинами, приезжим людом. «В центр, – решил Эдик, но, проезжая мимо ворот рынка, все же остановился, – возьму чего-нибудь такого, когда еще сюда попадешь…»

Он очень скоро вернулся с кульком яблок, а в машине уже сидел пассажир – Жора, невозмутимый и терпеливый. «Не запер я ее, что ли? – подумал Эдик с горечью. – Теперь катай его, черт побери…»

– Жора, я машину… не закрыл?

– Почему же, – басовито отозвался Жора, – закрыл…

Помолчал и с пивной сытостью добавил.

– В Химки поедем. За деньги, – он с легкостью повернулся и озорно заглянул Эдику в глаза. – Не волнуйся, корешок, могу вперед…

В парке не было замка, крючка, задвижки, вообще чего-нибудь такого, чего бы Жора не открыл.

Путь предстоял неблизкий, но Баранчуку жадность была несвойственна.

– Жора, я могу и бесплатно, – сказал Эдик, вспомнив злополучный рубль. – Меня самого сегодня бесплатно подвезли… Совсем незнакомый водитель.

– Дудки, – сказал Жора, – тебе бесплатно еще рано. Вот станешь мастером, заведешь дела…

– Вот еще! Какие дела? У меня дел не будет, Жора.

Механик усмехнулся.

– Ишь ты чистюля какой! Будут дела. Не захочешь, а будут. Это, брат, такси… Нервы, риск, деньги. Знаешь, кто в этом городе больше всех рискует? Милиция да таксисты. Вот так-то.

Эдик промолчал, и ночной механик продолжал развивать мысль.

– Вот милиция, ей на роду написано, у них работа такая. А у нас? Тоже почти такая.

Здесь уже Баранчук не выдержал.

– Ну ты даешь! Такая! Где она такая?

Предстоял разговор. Жора закурил, развернулся к молодому водителю, облокотился поудобнее. Нелегкое это дело – передавать опыт.

– Эдуард, вот ты, к примеру, ночью работаешь? А?

– Работаю…

– Ты и представь: садятся к тебе двое мужиков. Чтобы водкой пахло – ни-ни… Сажаешь ведь?

– Допустим, сажаю…

– Ага!

Механик с видимым наслаждением затянулся. Ощущая себя сподвижником Макаренко, он в лучших традициях педагогики сбил пепел одним движением мизинца и продолжал:

– Таким образом, твои пассажиры рассредоточиваются: один садится впереди, другой – сзади. Маршрут – дачный поселок Солнечный, по-старому деревня Фирюлевка. Километров эдак двадцать за кольцевую, однако в пределах, допустимых инструкцией, везти обязан. Везешь? Или нет?

Эдик пока подвоха не чувствовал:

– Везу…

– Вот и зря! А я не везу, – и Жора одним элегантным движением с силой выщелкивает окурок в ветровичок – навстречу потоку воздуха. – Не везу, – продолжает он, – потому что чувствую: не тот это пассажир. И не повезу ни за какие коврижки, потому что мой внутренний голос, понимаешь, говорит мне: «Не вези, Жора, худо будет». А внутренний голос у меня не алики-эдики, не салага то есть, извини, Эдуард, но в одном таксомоторе двадцать лет пашет, знает, что почем и что к чему… Так вот.

Эдик уже представил себе молодого Жору: прическа «полубокс», кепочка-восьмиклинка, брюки от колена шире некуда, на ногах белый парусин, стоит себе, опершись о «Победу» с шашечками, курит «Герцеговину флор». И музыка из старинного репродуктора со столба подходящая, что-то вроде «Компарситы» или «Брызг шампанского». Тут-то к нему и подходят двое: мордатые, с фиксами, руки по плечо в наколках – сразу видно кто…

– Раньше-то, может, еще бы и повез, – из далекой реальности доносится басовитый речитатив Жоры, – а теперь и просить не надо, ясное дело – не повезу.

…Но тот Жора – молодой и неопытный – везет. Он галантно распахивает дверцу перед двумя мордоворотами и чуть ли не со слезами на глазах усаживает их в авто. И все это так выразительно, ну словно в немом кино…

– А то ведь как может быть, – продолжает Жора. – Тот, что сзади, приготовил удавочку из тонкой лески. А передний рядом с тобой тоже не зря: перехватит руль в случае чего и машину остановит. Заехали в темное место, р-раз и – кранты, сливай воду…

Монолог утомил Жору.

– И из-за чего? – с горечью заканчивает он. – В кассе-то больше тридцатки не наберется – копейки…

Разбушевавшееся воображение Эдика уже рисует трагический финал этой истории. В могучих лапищах одного из амбалов появляется катушка от спиннинга. Отмотав изрядный конец, он делает лицо, как у Германа в «Пиковой даме», и приближается к переднему сиденью, где молодой красавец Жора о чем-то весело щебечет с передним пассажиром. Р-раз – и голова Жоры валится на грудь как подкошенная, в лице ни кровинки. Злодеи бросаются к нему и начинают бешено выворачивать карманы – пусто. Тогда один из них, вздрогнув от озарившей его догадки, срывает с Жоры белый парусиновый туфель и, торжествуя, высыпает себе на ладонь горсть тусклых однокопеечных монет…

– Ты чего на него уставился? – недовольно гудит Жора. – Он уже давно зеленый… Трогай!

Эдик стряхивает оцепенение, включается и последним в потоке проскакивает перекресток.

– А вообще-то в такси всякое может быть. Там, в диспетчерской, объявление видел? Вот они и надеются на наш острый глаз – где только за день не побываешь, с кем не столкнешься… Тормози здесь! Тут мне недалеко…

Видно, нешуточная жажда замучила Жору, потому что приказал он остановиться рядом с пивным баром, где тоже толпился многочисленный люд. Он и в самом деле вытащил из кармана горсть мелочи – ночная дань водителей механику – и начал было считать, но близость пивбара мешала сосредоточиться. Тогда он щедрой рукой ссыпал все в ладонь Эдику: мол, трояк там точно наберется, и думать нечего, а на счетчике и двух рублей нет. Он, кряхтя, вылез из машины и уже было двинулся к толпе завсегдатаев, откуда ему тоже приветственно махнули, но вдруг вернулся и постучал пальцем в стекло, которое Баранчук тут же опустил.

– Ты ведь пересдавал на права? – спросил он как бы между прочим.

– Ну пересдавал…

– Значит, талон предупреждений чистый?

– Чистый, – с гордостью отвечал Баранчук.

– Ну и плохо, – поморщился Жора. – Даю бесплатный совет. Сделай себе дырку. Придумай нарушение попроще и сделай. Чистый талон – это некрасиво, нехорошо, понимаешь. У нас еще ничего, а у них – только глаза мозолить будешь: что это за таксист с чистым талоном?!

И, резко повернувшись, Жора окончательно зашагал прочь.

«У нас – это в такси, – расшифровал Эдик, – а у них – это в ГАИ. Что ж, наверно, резон есть…» Он не раз уже замечал плотоядный блеск в глазах инспекторов, проверяющих его талон на просвет.

«Надо проколоть», – решил Эдик.

Не откладывая дела в долгий ящик, Эдуард Баранчук выехал на бульвар и помчался к развороту, превышая скорость. Однако он тут же сбросил ногу с педали газа: этот пункт в перечне нарушений был первым и мог грозить более серьезными последствиями, нежели дыра в талоне. По недолгому размышлению Эдик выбрал вскоре нарушение средней тяжести. По ту сторону бульвара, за зеленью, находился невидимый глазу пост ГАИ, именуемый в обиходе «стаканом». Там же была удобная, пользующаяся постоянным спросом стоянка такси. «Развернусь в неположенном месте, – решил Эдик, – заодно и в очередь встану, двух зайцев убью».

Приняв меры предосторожности и пропустив редкий в это время встречный транспорт, Эдуард заложил изящный, с его точки зрения, вираж и… пересек осевую линию.

На визг горящей резины со стоянки оглянулись изумленные шоферы. Милиционера в «стакане» не было.

«Невезуха, – с горечью подумал Эдик. – Как началось с утра, так и пошло…»

Он подрулил к стоянке и вышел вон, раздраженно хлопнув дверцей.

– Так ее, казенная – не своя, – озорно подмигнул известный всей таксистской братии дед-бородач, – лупи ее, родимую, все равно прокормит…

В другой раз Эдик бы и вступил в разговор, покалякать с этаким стариком, помнящим еще «форды» и «амы», было одно наслаждение. Но сейчас он лишь хмуро обошел свою лайбу, так, от нечего делать, попинал каждый баллон и, ни слова не сказав товарищам по цеху, снова уселся на свое место. Очередь двигалась быстро. Когда Баранчук оказался первым и, как всегда, не то чтобы с замиранием сердца, а с каким-то волнующим интересом ожидал «своего» пассажира, к нему подошла совершенно обыкновенная старушка. Она не села в машину, а, шустро семеня, обогнула ее и робко прикоснулась к Эдиковой дверце, не говоря ни слова и глядя как-то жалобно и таинственно. Так молча и смотрела на водителя.

– Бабушка, мне подвинуться? – вежливо спросил Эдик.

Вот тут старушка, просунув голову в салон и источая какой-то щемящий домашний запах, жарко зашептала:

– А не откажешь, сынок?

– Ну-у… Смотря чего, – осторожно ответил Эдик. – За руль не пущу, не надейся.

– Да что ты! Мне телевизор купить, – по-прежнему виновато и просительно зашептала старушка. – Ты уж не откажи, сынок. Дело-то оно ведь такое, редкое… А надо хороший.

– Я ведь телевизорами не торгую, бабушка. У меня свой поломанный. Вам в магазин надо.

– Да зачем же мне твой? Я и говорю, в магазине… – она робко прикоснулась к его плечу. – Дочка у меня замуж выходит…

Они поехали. По дороге в универмаг бабушка лопотала без умолку, и была в ее старушечьей болтовне какая-то уютная умиротворенность, тихая основательность старых людей, не привыкших к легким деньгам. Баранчук чуть не задремал.

– Я что хочу сказать, – скороговоркой бубнила она. – Ты уж похлопочи, сынок, в магазине-то, выбери хороший. Но недорогой… Я в ентих телевизорах не разбираюсь, хоть слыхала, правду ль, нет, говорят, есть такие – подороже дома будут… Так мне такой не надо. Ты недорогой выбери, только хороший, чтоб показывал… Дочка-то сюда переехала, теперь городская. А дома у нас в деревне ну совсем дешевые стали… Так она меня к себе зовет, и муж не возражает.

Эдик вежливо кивал, поддакивал, но слушал старушку вполуха: непретворенная в жизнь идея мешала ему жить, ибо талон предупреждений все еще оставался чистым.

Наконец случай представился. Он совершенно внаглую переехал перекресток на желтый свет, хотя возможность своевременного торможения была исключительно налицо. Тут же раздался суровый свисток, за которым последовал требовательный жест жезла, зажатого в белую крагу.

– Торопитесь, водитель? – холодно и не вполне дружелюбно спросил подошедший инспектор. Вопрос был риторический и не требовал никакого ответа, разве что обычных в этой банальной ситуации оправданий. Однако ответ последовал.

– А хоть бы и тороплюсь, – сказал Эдик, протягивая без приглашения права и не удостаивая инспектора выходом из машины.

– Что? – поначалу опешил милиционер.

– А то, – отрубил Эдик. – Нам летать надо, а не стоять на солнышке… греться, понимаешь.

Оскорбительный и несправедливый намек до глубины души поразил инспектора. Губы его залегли тонким полукругом – концами вниз. Он вынул талон из корочек и посмотрел на просвет.

– Чистый, – сказал он неодобрительно.

– Чистый, – подтвердил Эдик.

И тогда инспектор аккуратно вложил талон в удостоверение, захлопнул его и протянул Баранчуку.

– Ладно, – миролюбиво сказал он. – Ограничиваюсь устным предупреждением. Будь внимательнее, водитель.

И, козырнув, пошел к перекрестку.

Потрясенный благородством инспектора ГАИ, Эдуард не испытывал судьбу до самого универмага, а когда приехал с бабушкой к магазину, его осенило. Он поставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена» и, взяв бабушку под руку, торжественно ввел ее в лучший в городе торговый центр.

Знак разрешал остановку любого транспорта не более чем на пять минут, а в магазине они пробыли минут сорок. Эдуард загонял продавцов, заставляя их выкатывать из подсобки и включать один телевизор за другим. Он был придирчив и взыскателен. То ему не нравился оттенок светящегося экрана, то тембр звучания, то неудовлетворительный предел качества настройки, а то и просто едва видимая царапина на полировке. Продавщицы ему не перечили: эмблема такси на фуражке авторитетно свидетельствовала о хваткой бывалости этого человека. Бабушка жалась рядом с ним и за все долгое время закупочного процесса не проронила ни слова. А когда наконец Эдуард выбрал телевизор, продавцы облегченно вздохнули.

Одной рукой оберегая старуху от толчеи, другой уцепив запакованный приемник второго класса, Баранчук наконец-то выбрался на улицу и торжествующе улыбнулся. У его машины стоял милиционер явно агрессивного вида.

– Машина ваша, товарищ водитель? – зловеще спросил он. Вопрос по-прежнему строился риторически.

Баранчук хотел уже было слегка нагрубить, но опыт подсказал, что это могло быть излишним. Потому он изобразил на лице испуг и пролепетал:

– Моя.

Инспектор с гневной горечью улыбнулся.

– Я уже и уходил, – сообщил он, – потом вернулся. Сейчас хотел опять уйти, но нет, думаю, дождусь, посмотрю, кто ж это. Вот он, собственной персоной.

– А чего бегать-то? – не выдержал Эдик, но, перехватив сокрушительный взгляд инспектора, виновато добавил: – Машина-то моя, куда я от нее денусь… Наказывайте.

– Документы на право вождения, товарищ водитель.

Баранчук протянул удостоверение вместе с талоном.

– Целый, – глядя талон на просвет, усмехнулся инспектор.

– Целый, – подтвердил Эдуард.

История повторялась как по-писаному. Но когда младший лейтенант достал компостер, у Эдика дрогнуло сердце. Ему вдруг стало ужасно жалко свой новый талон.

Лейтенант бы и проколол, если бы рядом не раздался истошный вопль и, совершенно забытый в этой драматической ситуации, второстепенный персонаж вдруг не явился на сцену, чтобы стать главным действующим лицом. Это была бабушка, которая все поняла.

– Ой, не губи! Не губи, родимый! – завопила она.

Она мертвой хваткой повисла на инспекторе, хватая его за руки, за лацканы, дергая за планшет и причитая.

– Не виноват он! Ой, не виноват! За что ты его, сердешного?! Это же такой человек! Он меня спас… Да! И дочь мою спас! Замуж она выходит… Отпусти ты его, батюшка, а? Христом богом молю, отпусти!

Их окружила публика, и, как всегда, кто-то невидимый в толпе, выражая якобы общее мнение общественности, анонимно, но грозно спросил:

– Чего к старухе привязался? Лучше бы бандитов и воров ловили, которые на свободе.

Лейтенант покраснел, с трудом отцепился от бабки и, возвращая целехонькие документы Эдику, зло прошипел:

– Вали отсюда, да побыстрей! И чтоб я тебя здесь больше не видел.

На обратном пути к дому бабкиной дочери Эдуард Баранчук думал о противоречиях человеческой личности. Вот ведь был близок к достижению цели, а сам все и испортил. Да еще и старуха ввязалась, совсем нехорошо. Теперь тот лейтенантик запомнит номер, и лучше ему на глаза не попадайся. Старушка сидит как мышка, притихшая, но прямая, довольная собой до смерти и скромная: мол, спасла от погибели такого человека. И Эдик не стал ее огорчать. Какой смысл?

– Бабушка, большое тебе спасибо, выручила ты меня, – пробурчал он с чувством.

А бабушка в ответ разразилась целой речью, дескать, что она, букашка! Это он ее выручил, спас, понимаешь, от разорения, так что его, Эдика, она и хочет отблагодарить, поскольку вот ее дом и дальше ей ехать некуда.

Эдуард в темпе затащил телевизор вместе с бабушкой на третий этаж, отобрал у нее ключи и открыл квартиру, в которой не оказалось ни души. Он стремительно распаковал телевизор, водрузил его на комод и подключил антенну, которую они с бабушкой купили впрок в том же злосчастном магазине. Когда на экране появился хулиганский волк из мультяшки и голосом артиста Папанова зарычал свое всегдашнее «Ну, погоди!», старуха уже была близка к обмороку от счастья и дрожащими пальцами разворачивала сильно похудевший после покупки белый платочек с каемкой. Она уже вытаскивала оттуда красненькую, но Эдик, не дав ей опомниться, сам вытащил мятую пятерку и, не желая больше слышать слов благодарности, помчался из квартиры.

В смысле плана денек оказался не из лучших. Время летело катастрофически быстро, а в кассе – Эдик бросил взгляд на «цепочку» таксомотора – шесть рублей с копейками и две сиротливых посадки. Не густо.

В центре, у телеграфа, к нему сели какие-то две щебечущие девицы с цветами, а у почтамта к ним присоединился бородатый негр, говорящий по-русски лучше, чем ведущий передачи «Утренняя почта»: он иронично корил девиц за якобы невнимание к его чуть ли не коронованной персоне. Причем не мэкал, не экал, а садил деепричастными оборотами и вводными предложениями, да так, что Эдик подумал: «Ну и ну, этот тебе не только „Катюшу“ споет». Сошла эта троица у общаги университета. Там Эдик, бросив машину, посидел на бордюре, понюхал весеннюю травку на газончике. Было тепло, солнышко уже хорошо пригревало, и как-то лениво подумалось даже: а плевать на план. Однако чувство долга вскоре снова взяло верх, и Эдик вновь включился в суматошные гонки по улицам большого города.

У гостиницы «Южная» он прихватил элегантного грузина на Курский вокзал. По виду даже не скажешь, кем бы тот мог работать: дымчатые очки, вельвет, хлопок, через руку плащ «лондонский туман», благородная ухоженная проседь, на запястье, разумеется «Ориент-колледж», словом, простенько, но со вкусом, неизбитый фасончик. Заплатил он, как само собой разумеющееся, вдвое больше по счетчику, и, когда Эдик было возразил, дескать, много, тот даже не улыбнулся, а заметил по-деловому, серьезно:

– Это мое правило, дорогой: сам зарабатываю и другим даю жить. До свидания, дорогой.

На стоянке у Курского вокзала Баранчук встал в очередь, но двигалась она медленно, и он решил выскочить на Садовое кольцо к обычной толкотне у бойкого «Гастронома», где могло повезти быстрее. Так он и сделал. Тормознул за троллейбусной остановкой, достал расхожую тряпку из-под сиденья и, выйдя из машины, что есть мочи принялся тереть лобовое стекло до самозабвенного блеска: что поделаешь, водителя Эдуарда Баранчука еще со времен армии раздражали на стекле малейшие пылинки. Так он тер, пока его не хлопнули по плечу и громкий голос не окликнул:

– Ба, да это же Баранчук!

Он обернулся и обомлел: на него, улыбаясь, глядел парень, как две капли похожий на тот портрет, что висел в диспетчерской. Это, конечно, был его родственник Борис – Борька из Серпухова, двоюродный брат.

– Давненько же мы не виделись, – фальшиво обрадовался Борька. – Ну, как ты?

Братья не виделись года три, а то и четыре.

– Привет, – сумрачно сказал Эдуард.

Он и повел себя довольно холодно: родственных объятий не случилось, какое там братание с таким хмырем. Ишь выставился, чистюля. И проборчик аккуратненький, как из парикмахерской вышел. И курточка замшевая – фирменная.

– Я на часок по делам и обратно к себе в Серпухов, – сообщил Борька, как будто его кто спрашивал. – В одно местечко надо заехать. Не подвезешь?

Баранчук неприветливо глянул на родственника, вытер руки той же тряпкой и вдруг его осенило: да это же Борькин портрет висит в парке. Точно! Он и в детстве был аферюгой: если чего не выменяет или не стащит, три дня ходит дутый. Вот и сейчас, поди, что-нибудь спер или честную девушку обидел, а следов, кроме описания своей подлой хари, не оставил, потому что хитер больно.

– Отчего же, подвезу, – сказал Эдик, он уже принял решение. – Садись.

– Отлично. Ты погоди минутку, я сигарет возьму.

Брат отправился в киоск за сигаретами, а Эдик, как бы нехотя, как бы гуляя, пошел за ним, мало ли, такой и сгинуть может, потом ищи-свищи.

Однако брат купил сигареты, Эдик издали увидел – «Дымок», и вернулся.

«И сигареты ханыжные, – наметанным взглядом частного детектива определил Баранчук. – А то, что вылизался, так это маскировка, ясное дело, шпана шпаной, вылитый преступный элемент».

– Какой маршрут? – как бы невзначай спросил Эдик.

– Пока прямо езжай по Садовому, а потом я соображу.

«Ну ясное дело, темнит, голубчик, ишь ты, „в одно местечко“. Сейчас тебе будет одно местечко!»

Садовое кольцо Эдуард, разумеется, знал как свои пять пальцев.

«Если до Колхозной не скажет повернуть, так прямо во двор двадцать второго отделения и въедем. Тут-то мы и приехали».

Эдик уже представил себе Борьку в полумаске, «нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые», – оскалился и подступает к девице. А девушка тоненькая, худенькая, ну вылитая Дездемона, что-то лепечет, умоляя.

– Очень хорошо, быстро едем, – похвалил Борька. – А то я в самом деле опаздываю. Давай еще прибавь.

– Ничего, не опоздаешь, – пообещал Эдик, на секунду прерываясь, чтобы незаметно переодеться в милицейскую форму.

…И когда Борька, протянув свои дерзкие лапы, стал срывать с девушки водолазку, он, Эдик, не спеша вошел в комнату и, спокойно усмехаясь, облокотился о комод, в руке тяжеленный пистолет армейского образца – ну точь-в-точь майор из телевизионной серии, то ли Лялин, то ли Танин…

– Площадь переедем и поворачивай направо, – сказал брат.

Но все случилось иначе: Эдуард повернул раньше.

– Ты куда?! – завопил Борька. – Я же сказал, за площадью!

– Цыц и не прыгай! – сквозь зубы процедил Баранчук, поворачивая к уже близкой милиции.

– Стой! – взвизгнул Борька. – Стой, говорю! Куда ты меня везешь? Мы куда едем?

– Узнаешь!

Баранчук затормозил прямо у входа. Он ловко выскочил из машины, на ходу ухватив монтировку, и тут же оказался по ту сторону «Волги». Борька сидел весь белый и перепуганный. Эдик рванул дверцу.

– Вылезай!

– Да ты что, рехнулся, что ли?! – прошипел Борька.

– Кому говорю, вылезай.

Эдик левой рукой ухватил воротник замшевой куртки, а правой сунул под нос ее обладателю тяжелую монтировку. Борька отшатнулся, и воротник, треснув по шву, остался в руках водителя.

– Ах, ты так?! Ты вещи рвать будешь?! – с холодной яростью изумился Борька и попытался ткнуть Баранчука ногой, не вылезая из салона.

Но Эдик был начеку. Он успел схватить брата за ногу и наконец выдернул его из машины на свет божий. Борька больно стукнулся об асфальт и больше сопротивления не оказывал, а лишь постанывал, яростно сверкая глазами, и громко дышал. Эдуард втащил его в дежурную комнату, приткнул к стене и потребовал у дежурного: