Текст книги "Опасная обочина"

Автор книги: Евгений Лучковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Баранчук взял ключи на длинной цепочке и уж было пошел к двери, когда начальник его остановил:

– Эдуард…

– Что?

– Ты куда? Спать?

Эдик ухмыльнулся самым откровенным образом: он знал, что волновало сердце его начальника.

– Да вы что, Виктор Васильевич! Сейчас заправлюсь сам, заправлю «коня» и – на трассу.

Стародубцев удовлетворенно кивнул:

– Ну и ладно. Только это… «топи» поаккуратнее. И все дела.

Баранчук поехал, заправил МАЗ, потом заскочил в «ресторан „У Кобры“» и на ходу перехватил три порции макарон с олениной. По дороге на трассу остановился на минуту у знакомого вагончика, поднялся на крыльцо и, постучав, вошел.

Пашка спала в той же позе, в какой он ее оставил, лишь только рот приоткрыла – спала тихо, ни звука, ни движения. Он даже испугался, не случилось ли чего. Но, присмотревшись, все же увидел, что едва заметное волнение свитера наблюдается.

Эдуард взял табурет, ступая на цыпочках, поставил его в изголовье, положил сверху Пашкину шапку, а в нее – ключи. Эта придумка его даже слегка позабавила. Так же неслышно он удалился, хотя кто бы мог разбудить хрупкую девушку, впервые севшую за руль тяжелого МАЗа и сделавшую в ночных условиях семнадцать безупречных рейсов? Даже сводный духовой оркестр архангела Гавриила вряд ли разбудил бы сейчас Пашку…

А Виктор Васильевич Стародубцев в это время, яростно размахивая руками, диктовал радиосводку в штаб строительства.

Радист Володя Орлов, преобразуя слова начальника в писк морзянки, предавал все это гласности с помощью радиостанции.

Шофер дядя Ваня-манси выезжал в настоящий момент из карьера на МАЗе…

А его молодой друг – интеллигентный водитель Валентин Иорданов – въезжал туда же на «Татре».

В это же время кладовщица Венера отпускала сухие продукты, предназначенные для приготовления обеда, Ко… э-э, тете Дусе, под ватником которой изысканной белизной сиял рабочий халат.

И наконец, как говорят, об эту же пору Эдуард Никитович Баранчук покидал пределы поселка, собираясь повернуть налево – на лежневку. Он был несколько темен лицом и даже слегка красноглаз, но это не мешало ему ощущать достаточный прилив бодрости. И конечно, он не мог знать, что примерно через пару часов его догонит более скорый «на ногу» кунг и, отчаянно сигналя, заставит остановиться. Из кабины кунга выскочит существо, по внешнему виду неизвестно какого пола, и, прихрамывая, помчится к нему с термосом специально заваренного крепчайшего чая в одной руке и с пакетом бутербродов – в другой…

В это же самое время, но, как ни странно, на несколько часов позже, так как разница между, часовыми поясами все-таки есть, в далекой от этих мест столичной редакции жизнь раскручивалась по привычной спирали.

Это была редакция газеты, поэтому ее сотрудники приходили на работу вовремя – газета есть газета. Не и здесь не обходилось без исключений: их делали для особо одаренных творческих личностей, чьи заслуга перед газетой были несомненны, а перо несравненно. Впрочем, таких было немного. Но они имели право работать дома, разумеется с пользой для своей родной редакции.

Виктор Смирницкий – молодой, но подающий надежды специальный корреспондент – в это утро пришел на работу позже всех. В принципе он мог вообще сегодня не приходить: на нем висел рядовой, обычный очерк, который он закончил вчера, а срок сдачи наступал лишь завтра. Но он любил свою работу, был журналистом до мозга костей, кое-кто ему даже пророчил писательское будущее, а главное, он уже и сам чувствовал на своем загривке легкое дыхание фортуны.

Он был приятен в общении, но не распылялся на пустяковые встречи и бездарные разговоры; был добр и улыбчив, но по-журналистски цепок; был принципиален, хотя и допускал такую жизненную ситуацию, где есть место компромиссу.

Виктор Смирницкий был строен, высок, широкоплеч, короче – спортивен. Он был светловолос, но в рыжинку, голубоглаз – до невозможности установить точный колер, усат, но в разумных пределах. Читатель может пропустить этот абзац, ибо что такое внешность в сравнении с внутренним миром?!

Виктор Смирницкий вошел в лифт и поднялся на пятый этаж. В коридоре он снял пальто, перекинул его через руку и оказался в грубом черном свитере толстой вязки.

Когда он входил в секретариат, его чуть не сшибла Мэри – художница из отдела оформления. Рыдая, она промчалась мимо, распространяя слабый запах французских духов.

– Что это с ней? – спросил Смирницкий, поздоровавшись со всеми за руку.

– Да плашка [6]6
  Плашка – рисунок небольшого формата. Здесь и дальше – принятые в редакционной практике жаргонизмы.


[Закрыть]у нее не пошла во вчерашнем номере, – ответил зам секретаря. – Шеф снял.

– Чуть не убила, – сказал Смирницкий.

– Такая убьет, – подтвердил зам отсека [7]7
  Отсек – ответственный секретарь.


[Закрыть]. – Я ей говорю: шеф снял, а она говорит: нет, вы; я ей говорю: абстракция, а она говорит: современно; я ей говорю: газета, а она говорит: паршивая многотиражка. Ну что ты скажешь?

Виктор слез со стола и пошел к шкафу. Он был спецкором при главном редакторе, но держался со всеми ровно, дружелюбно и по-товарищески. А спецкор при главном редакторе – не просто корреспондент, а «перо», пользующееся особым доверием.

– Не бери в голову, старик, – сказал он, возвращаясь. – Женские слезы – не слезы. Другое дело, когда мужчина плачет. Подумаешь, плашка…

– Тоже верно, – вздохнул зам секретаря. – У меня однажды подвал сняли, так я хоть бы слово сказал.

Виктор открыл кейс, достал оттуда несколько листков и положил на стол.

– Сдаю.

– Как всегда, нормально?

– Думаю, да.

– Ну и тащил бы сразу в машбюро, чего это нам мудрить?..

– Лучше прочти, мало ли что.

Это был не то чтобы реверансов сторону секретариата, но подчеркнутое соблюдение редакционного этикета. Зам ответственного секретаря подобную деликатность оценил.

– Тогда я прямо сейчас прочту. Кстати, в буфете хорошие сигареты появились. Хочешь, сходи.

– Дело.

Смирницкий вышел из секретариата, но отправился не в буфет, а в отдел писем, который находился этажом ниже.

Виктор в отличие от некоторых своих старших собратьев по перу, умеющих придумывать тему, а потом выкачивать из нее все, полагал, что настоящая главная тема – Тема с большой буквы – может прийти, только из жизни. Не надо ее придумывать, потому что, как бы она ни была разработана, как бы мастерски ни написана, все равно из публикации будут выпирать эстетичность и мастерство, а сама жизнь окажется на втором плане.

У него была своя идея: Тема может прийти к нему вместе с посетителем, или, что более вероятно, в обыкновенном почтовом конверте, украшенном обыкновенными почтовыми штемпелями.

Вот почему Виктор Смирницкий направлялся сейчас в отдел писем. Он давно уже попросил учетчицу поступающей корреспонденции Аллочку отбирать для него самое интересное. И на этот раз в его кармане лежала традиционная шоколадка, поскольку Аллочке было всего девятнадцать лет.

Раньше он еще спрашивал, есть ли что-нибудь для него, но сейчас Аллочка просто протянула ему несколько писем, а он положил «Аленушку» рядом с учетными карточками. Конечно, это была не взятка, это был знак внимания: причем следует заметить, что Аллочка терпеть не могла любой шоколад, в том числе и «Аленушку», но к знакам внимания Виктора Смирницкого относилась с большим пиететом.

Виктор взял письма, они понимающе улыбнулись друг другу, и он направился в угол к огромному кожаному креслу, неизвестно как сохранившемуся в этой модерновой, приспособленной для плодотворной работы комнате. Кресло было реликвией. Поговаривали, что еще шесть или семь главных редакторов назад оно стояло в этом же кабинете.

Виктор уселся поудобнее, положил пачку писем на широкий подлокотник и принялся за чтение. Некоторые он просто проглядывал, некоторые читал внимательно и до конца. И вот, наконец, осталось одно-единственное, видимо, Аллочка не случайно положила его последним. Смирницкий сразу почувствовал: что-то есть. Нет, даже не что-то – просто есть, есть безусловно, безоговорочно… Неужели – Тема?

Он быстро поднялся и подошел к столу учетчицы.

– Аллочка, эти я возвращаю, а это запишите за, мной.

– Хорошо, Виктор Михайлович. Что-нибудь интересное?

Он задумчиво постучал листками по ладони левой руки.

– Кажется, да…

Она улыбнулась и снова порозовела.

– Я так и знала, что именно это вы и выберете.

Он улыбнулся ей в ответ:

– Большое спасибо. – И пошутил: – Гонорар пополам, разумеется, в случае удачи… Что ж, пойду проситься в командировку.

Аллочка как-то странно на него посмотрела:

– Виктор Михайлович, а разве вы не заметили, что… письмо анонимное?

Смирницкий чуть не подпрыгнул.

– Как?!

– Там ни адреса, ни фамилии, только инициалы… – тихим голосом произнесла учетчица и так приподняла худенькие плечи, словно в этом была виновата она.

Виктор взглянул на конверт – ничего, заглянул в конец письма – только инициалы. Тогда он пробежал письмо снова, надеясь найти зацепку, и… кажется, нашел. Под сильной настольной лампой он медленно поворачивал конверт, читая штемпели. Один из них, тот, который ему был нужен, оказался слабо пропечатанным…

– Ни у кого нет лупы?

Пожилая сотрудница Калерия Ивановна протянула ему свои очки с толстыми стеклами:

– Это получше любой лупы будет.

Он снова устроился под лампой и сразу же все прочел.

Аллочка все еще чувствовала себя неловко.

– Виктор Михайлович, – сказала она, – а может быть, и анонимное пригодится. Ведь пишут же статьи по анонимным письмам, я сама читала…

– Недостоверно, – нахмурился Смирницкий. – Анонимное письмо можно написать себе самому и самому же на него ответить. Дешевый прием. Настоящий материал всегда требует настоящей основы. Люди должны где-то жить, работать, короче – должны быть конкретны.

Да-а, не случайно этот корреспондент был специальным при главной редакции…

Виктор вернул очки Калерии Ивановне и уже от дверей по-дружески подмигнул учетчице писем:

– И все-таки большое спасибо, Аллочка. Мне кажется, можно найти этого анонима. Так даже интереснее…

В секретариате его ждали.

– Прочел, – сказал зам ответственного секретаря. – По-моему, блеск. Уже отдал на машинку, ни одной запятой не поправил. Ну как, доволен?

– Конечно, – скромно кивнул Смирницкий. – Спасибо.

Он повертел в руке несколько страничек.

– Ким, у тебя время есть?

– Для тебя – всегда. А что?

Смирницкий протянул письмо:

– Прочти, пожалуйста.

– Давай.

Пока зам ответственного секретаря читал, Виктор взял со стола пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и со вкусом затянулся.

Ким закончил чтение и поднял голову.

– Что скажешь? – спросил Смирницкий.

– Интересно. Очень интересно, но…

– Но?

– …но ведь это – анонимка.

Виктор усмехнулся с оттенком горечи.

– А я на радостях поначалу этого и не заметил, думал – золотую рыбку поймал.

– Жаль, – сказал Ким. – Очень жаль…

– А теперь смотри сюда…

Виктор встал за спиной коллеги и указательным пальцем ткнул в какую-то строчку текста, а потом в штемпель на внешней стороне конверта.

– Что же из этого следует? – сначала не понял Ким.

– А то, что если инициалы верны, то-о-о…

– Думаешь найти?

– Уверен на девяносто девять.

Зам отсека развел руками, выражая таким образом свое восхищение.

– Ну, отец, если это получится, ты в порядке. Считай, что премия Союза журналистов у тебя в кармане.

– Да бог с ней, с премией, – отмахнулся Смирницкий. – Тьфу, тьфу, тьфу… Материал бы сделать.

– Сделаешь, – убежденно тряхнул головой Ким. – Если найдешь – сделаешь. Верь моему глазу!

– Глазу, – широко улыбнувшись, протянул специальный корреспондент. – Твоими бы устами…

– Не надо! – шутливо перебил Ким, загораживаясь двумя ладонями. – Сам знаю, что пить. Ты лучше иди к шефу. Расскажи и покажи то, что мне, – загорится, как спичка…

Но шеф не загорелся, его пришлось убеждать. Достаточно молодой для поста главного редактора – пятьдесят только через два года, – он сам был опытным журналистом, да и сейчас еще, несмотря на загруженность, иной раз позволял себе выкроить время и блеснуть былым мастерством. Но в основном он занимался тем, чем и обязан заниматься главный редактор, – держал в руках рычаги творческих, административных и, это может показаться странным, хозяйственных сил редакции. И еще был политиком. И еще – дипломатом. Нет, что ни говори, главным редакторам не позавидуешь…

Этот главный редактор, конечно, видел всю перспективность темы, предложенной Смирницким, но в связи с отсутствием адресата тема повисла в воздухе.

– Шеф, – горячился Виктор, – но вы поймите; это же как дважды два. Посмотрите на карту…

Смирницкий подошел к огромной карте страны.

– Вот здесь, здесь и здесь… Совершенно ясно! У меня, например, это никаких сомнений не вызывает.

Главный редактор смотрел на карту, но думал о другом. Он в душе давно уже понял, что игра стоит свеч, даже если результат будет отрицательным. Рисковать надо. Но… ему не хотелось в ближайшее время отпускать Смирницкого в командировку – ни на север, ни на юг, никуда. Тому была своя причина, весьма благородного свойства, и обреталась она в этической, а точнее, в нравственной сфере… Но об этом потом.

– Вот эти точки на карте. Вы меня слышите, шеф?

– Да, да… Но так, Виктор Михайлович, вы можете проехать полстраны. Причем с многочисленными остановками. Не накладно ли для газеты?

– Для нашей-то?! Вы лучше подумайте, шеф, сколько читателей привлечет к нам этот материал. Это же будет целая гора писем. Поток…

– А если все-таки не найдете адресата?

Смирницкий на секунду задумался.

– Ну, тогда пропадай мое честное имя! Сделаю материал по анонимке. Да еще оттуда что-нибудь привезу – репортажик, зарисовочку… Пару информашек по телефону передам. В общем, не пропадут редакционные денежки. Не волнуйтесь.

– Честно говоря, Виктор Михайлович, вы меня не убедили. Все-таки эта затея попахивает авантюризмом.

Смирницкий прошелся по кабинету, лицо его стало непроницаемым, губы жестко сомкнулись.

– Знаете что, шеф? Мне действительно не нужна командировка. Я могу поехать и на свои. Дайте мне отпуск.

«Ну вот, – подумал главный редактор, – я сделал все, что мог. Не хотелось, да придется…» Он нажал клавишу селектора.

– Марья Ивановна? Сейчас к вам зайдет Смирницкий. Выпишите ему, пожалуйста, командировку.

Селектор ответил сухим прокуренным голосом:

– Куда, Евгений Матвеевич?

– Куда? – главный редактор искоса глянул на Смирницкого. – Это он сам вам скажет.

– А на сколько?

– На сколько, тоже скажет. Во всяком случае, проставьте ему «самолет» и «купе». Спасибо. Все.

Главный редактор отключил переговорное устройство, вышел из-за стола и поспешил к стенному шкафу.

– Я сейчас еду, в ЦК на совещание, Виктор Михайлович, – сказал он, надевая пальто. – Командировку подпишите у любого зама. Вы когда летите?

Смирницкий неопределенно поднял брови:

– Если удастся, то сегодня.

– К чему такая спешка?

– Загорелось, шеф.

– Ну что ж, желаю удачи.

– Спасибо.

Эта их встреча закончилась рукопожатием.

В коридоре он встретил Кима.

– Ну как? – спросил тот.

– Ажур.

– Что я говорил?!

– Не скажи. Пришлось потрудиться. Еле-еле уломал.

Они сердечно распрощались, и Виктор поспешил на четвертый этаж, к Марье Ивановне.

– Если что, звони, – крикнул ему вслед Ким. – Или телеграфируй. Достанем отсюда.

– Спасибо!

Пока Марья Ивановна, как обычно ворча «не сидится им на месте, все прыгают», выписывала ему командировочное удостоверение и ордер на получение денег, он изучил расписание самолетов.

Потом он помчался по привычному кругу. Завизировал у первого зама документы. Получил в бухгалтерии деньги. Взял у заведующего редакцией бронь на самолет. В машбюро на всякий случай запасся бумагой. Заглянул к стенографисткам, и сказал, что «конечно, вряд ли», но вполне возможно «возникнет необходимость» и он тогда их потревожит по межгороду.

На улице он облегченно вздохнул и решил, что возьмет билет прямо в аэропорту.

«Была зима, но в воздухе стояла сырость…» – вспомнил он стихи молодого поэта, приходившего к ним в редакцию. Сейчас был конец марта, и сырость в воздухе «стояла». Более того, моросил мелкий дождь, и грязные сугробы ноздревато осунулись. На углу уличный термометр показывал плюс один. Небо было рваным, асфальт мокрым, а настроение прекрасным.

Дома он выбрал одежду потеплее, уложил все необходимое в небольшой «походный» чемоданчик, собрался с мыслями и подошел к телефону.

На пятом гудке щелкнуло.

– Алло.

– Будьте добры Ольгу Николаевну.

– Одну минуту.

Прошло три минуты, и писклявый обиженный женский голос сообщил, что Ольга Николаевна обедает:

– Что-нибудь передать?

– Передайте ей – приятного аппетита. Я позвоню позже.

Он еще раз оглядел комнату, подошел к письменному столу, погладил пишущую машинку. Поискал футляр, но не нашел его и накрыл машинку сложенным пледом. В стопке документов, различных пропусков и удостоверений на глаза ему попались водительские права.

«Чуть не забыл…» – подумал Виктор и усмехнулся, вспомнив, как дважды они ему действительно пригодились – в Средней Азии и в городе Темрюк Краснодарского края. Нет, три. Еще в Тюмени, когда он временно пристал к автопробегу.

Был еще один предмет, который сопутствовал ему в его поездках по стране, так называемый железнодорожный тройник – обычный ключ, ключ-трехгранник и отвертка в сборе. Вещь незаменимая для открытия дверей в нерабочий тамбур и для перехода из вагона в вагон.

Он повертел в руках тройник – подарок одного знакомого начальника поезда – и положил его на место: поездов в этой командировке не предвиделось.

Смирницкий снова набрал тот же номер. И опять в ответ жалобно пропищали:

– Ольги Николаевны еще нет, она обедает… Это вы звонили?

– Да.

– Я ходила в столовую и передала то, что вы просили…

– Спасибо. Что же она вам ответила?

– Вот как вы сейчас, тоже «спасибо»… Я вас узнала по голосу, мне сказали, что у меня абсолютный слух…

– Вы, вероятно, новая лаборантка? – догадался он и мельком взглянул на часы.

– Правильно. А как вы узнали?

– У меня абсолютный нюх.

– Как интересно…

Может быть, еще что-нибудь передать Ольге Николаевне?

– Передайте ей, пожалуйста, если вас, конечно, не затруднит, что кисель на десерт – лучшее средство от бессонницы.

– Любой? Любой кисель или какой-то определенный?

Он закатил глаза и тяжко вздохнул.

– Лучше всего из еловых иголок. Если есть чем – запишите.

– Ничего, я запомню. До свиданья.

«Взорвет эта девушка лабораторию, если, конечно, там есть чему взрываться…» – подумалось ему.

Он положил трубку на рычаг, и с этого момента началась командировка. Виктор собрался, сконцентрировался и стал действовать быстро и решительно. Он посмотрел на часы и произвел мысленные расчеты на ближайшее время. Затем надел пальто и шапку, погасил свет и у входной двери символически на несколько секунд присел на чемоданчик.

Дежурная редакционная машина, любезно предложенная первым замом, уже стояла у подъезда. Водитель был незнакомый. Виктор сел, поздоровался и попросил отвезти его в Домодедово. Они тронулись, и по характерному звуку шин Смирницкий понял, на каких скатах они едут. Это было не обычное шипение, а какое-то жужжание с цокотом.

– Резина шипованная? – спросил он у шофера.

– Точно.

– Что ж не снимете? Асфальт чистый, снега нет…

– Еще выпадет.

Это были единственные слова, которыми они обменялись за всю неблизкую дорогу. В начале командировки, в ее преддверии, то есть по дороге в аэропорт, Виктор любил мысленно прокрутить два-три аспекта своих действий. Этим он сейчас и занимался, поскольку плана командировки, как некоторые другие журналисты, никогда не составлял.

В порту народу было видимо-невидимо – как он понял, результат двух– или трехдневной нелетной погоды. У касс колыхались и гудели толпы людей, пробиться было невозможно.

Смирницкий мгновенно оценил ситуацию и проработал варианты. Первый – дежурный начальник смены, но дверь наверняка заперта, ясное дело, прячется. Второй – сменный начальник порта, это надо зафиксировать и подумать, тут смотря кто. Третий – милиция, газетчиков иногда выручает. Четвертый…

Мимо, пробираясь сквозь толпу, носильщик катил тележку.

– Дружище, какая сегодня смена? – спросил Смирницкий.

– Третья вроде…

«Ну вот и все, – облегченно вздохнул спецкор. – В депутатскую комнату».

Там его действительно знали и встретили очень тепло. На ближайший рейс он уже не успевал, заканчивалась посадка. Следующий шел через два тридцать, и это его вполне устраивало, потому что он все-таки хотел дозвониться Ольге; любая женщина обидится, не предупреди ее об отъезде. И вообще…

Пока ему оформляли билет, он нашел телефон и позвонил. На этот раз было занято. Он пошел в буфет. Там ничего особенного не было, разве что сигареты. Взял блок, заказал две порции сосисок и два стакана чаю. Несмотря на голод, жевал машинально, без аппетита. Допил чай и пошел звонить снова.

На этот раз зуммер был длинный и трубку сняли сразу. Он тут же узнал ее обычное «Вас слушают». Его всегда это раздражало, и он как-то вечером попытался объяснить ей, что вместо «Вас слушают» гораздо короче «алло» и еще короче «да», а уж если слушают, то вполне понятно, что вас, и поэтому достаточно просто сказать «Слушаю». Но этот его монолог ничего не изменил и пропал втуне.

– Вас слушают, – сказала мембрана ее голосом.

– Привет, – сказал он.

– Наконец-то… Здравствуй. Где ты пропадал?

– Я? Я весь день тебе звоню.

– И я тебе.

– Из столовой – тоже?

– А-а, так это ты… Ты поразил воображение нашей Верочки, новенькой лаборантки.

– Чем?

– Во-первых, баритональными модуляциями…

– Ну да, у нее же абсолютный слух.

– …во-вторых, диэтической эрудицией. Она и в химики пошла из-за того, что любит смешивать несовместимое.

– Бойся ее – она вас взорвет.

– Присматриваем. Ты откуда?

– Из аэропорта.

– Встречаешь кого-нибудь?

– Нет. Провожаю.

– Кого, если не секрет?

– Себя.

– Шутишь?

– Правда. Потому и звоню.

– А почему ты вчера ничего не сказал?

– Вчера я и сам не знал. Так вышло.

– Это он… это шеф тебя послал?

– Нет, он-то как раз возражал, очень не хотел отпускать. Я сам напросился.

– Я тебя не понимаю. Разве ты не помнишь, что послезавтра у меня… что…

– Конечно, помню. У тебя день рождения.

– Так как же ты?

– Очень просто. Мне приснилось, что мы не сумеем отпраздновать это событие вместе, и я напросился в командировку.

Пауза.

– Ты гадкий человек, Смирницкий.

– Верю. Но я поздравляю тебя заранее…

– Ты был противным еще в школе.

– …потому что из той глуши, куда я еду, скорее всего, нельзя будет дать телеграмму.

– Подумать только, столько лет этот человек мне интересен! Не-е-ет, я, безусловно, ошибалась в тебе…

– Кстати, сколько тебе стукнет?

– Не прикидывайся. Ты прекрасно знаешь, что мы ровесники. Во всяком случае, знал все эти годы.

– Да, действительно…

– Но я все равно моложе тебя и лучше.

– Несомненно.

– И умнее, и добрее…

– Согласен.

– И человечнее.

– Безусловно.

– Ты – свинья!

– Я пожимаю плечами…

– Смирницкий, я еще успею в аэропорт?

– Нет.

– На такси?

– Ты же знаешь, как я люблю провожания. Потом тоски на два дня не оберешься.

Пауза.

– Так хочется увидеть твою наглую физиономию… Ты летишь надолго?

– Думаю, нет. Все зависит от обстоятельств. Мне нужно разыскать одного человека во что бы то ни стало.

– Женщину?

– По всей вероятности, мужчину. Что-то я не припомню, чтобы раньше тебе было свойственно чувство ревности.

– Я с ума схожу. Витечка, я не могу без тебя.

– Наверно, в лаборатории никого нет?

– Отчего же? Верочка здесь. Что-то смешивает…

– Сейчас как ахнет.

– Пусть ахнет! Пропади оно все пропадом! Верочка, не трогай… Смирницкий, я тебя люблю!

– Я тоже. Прости, здесь служебный телефон.

– Возвращайся поскорее, милый.

– Я постараюсь.

– Целую тебя.

– Я тоже.

Он положил трубку и несколько секунд простоял в задумчивости, ощущая какое-то странное раздвоение внутри себя. Пока что он не мог дать этому оценку, но ощущение, привкус чего-то неуловимого, неприятно-печального поверг его, с одной стороны, в растерянность, с другой стороны, как это ни было ему странно, в злость.

Подошла девушка в синей форме «Аэрофлота» – он ее здесь раньше не видел.

– Товарищ Смирницкий?

Виктор кивнул.

– Вот ваш билет и паспорт. Я приглашу вас на посадку.

– Спасибо.

Она в нерешительности медлила, не зная, к какой категории пассажиров его отнести, потому что в природе их существует две: понятливые и непонятливые. Но видимо, придя к мысли, что кашу маслом не испортишь, ровным, приветливым, профессиональным голосом произнесла:

– В вашем распоряжении два часа. Вот там – кафе, там – телевизор. Курить можно. Пепельницы на столах. Приятного отдыха, товарищ Смирницкий.

– Благодарю вас, молодая леди, – с изысканной вежливостью поклонился он. – Не беспокойтесь, я не покину этот зал ни на минуту, Вы найдете меня в том углу, где скучает этот пожилой джентльмен с Чукотки. Позвольте еще раз выразить самую искреннюю благодарность за столь внимательное отношение к моей совершенно незначительной персоне.

Пока он произносил этот мерзкий текст, у девушки постепенно расширялись глаза, а тонкие, в ниточку, брови поползли вверх.

Но ее реакция оказалась иной, нежели он ожидал.

– Ой, – сказала она, – значит, вы и есть тот самый корреспондент? Мне сказали, что вы где-то здесь, но я вас приняла за депутата…

– Неужели я так старо выгляжу?

– Почему? Среди них бывают и молодые. Даже моложе вас.

– Спасибо.

Она с беспокойством заглянула ему в лицо.

– Простите, товарищ Смирницкий, вы не смогли бы…

– Нет, не смогу.

– Почему? – огорчилась она.

– Улетаю.

– Но вы же вернетесь?

– Надеюсь.

– Вот тогда и выступите.

– Где?

– У нас в коллективе. Мы все читаем вашу газету. Она такая интересная. Ну, что вам стоит?

– Читаете? – усмехнулся он. – А меня с депутатом перепутали. Вот на билете написано – Смир-ниц-кий, а я ведь чуть ли не через номер печатаюсь…

Она покраснела:

– Ну что вы! Это от волнения… Конечно же я вас читала! Ну да, правильно – Вэ Смирницкий. Репортажи с БАМа…

Он смягчился:

– Ладно, ладно, не огорчайтесь, молодая леди. Вам более к лицу благородная бледность. Давайте лучше знакомиться.

Она первой протянула узкую, с тонкими пальцами руку.

– Вера. Вера Малышева.

«Эх, встретить бы еще одну Веру до конца дня, и тогда мое дело в шляпе…» – суеверно подумал он. Вслух же произнес:

– Вэ Смирницкий. Виктор Михайлович.

– Так вы у нас выступите?

– А что вы так хлопочете о коллективе? – ответил он вопросом на вопрос.

– Я член комитета комсомола, – сказала она. – На мне культмассовый сектор, встречи с интересными людьми…

Он приосанился:

– По-вашему, я интересный человек?

– Еще бы! Вы так интересно говорите. И пишете тоже…

«Ну вот, – с тоской подумал он, – давно ведь собирался проблемную статью написать на тему общеобразовательной школы, да так и забросил идею. А она сейчас возникла с новой силой. Возьми хоть вот эту: училась где-то, может быть, даже лучше других, наверняка лучше многих, школу кончила… Внешне – само совершенство. А две-три необычных фразы из прошлого века и – глаза на затылке…»

– Выступлю я у вас, Верочка, обязательно выступлю.

Она просияла:

– А когда? Как нам вас найти?

– Очень просто. Прилечу с Севера, зайду в депутатскую. Если ваша смена, то тут все понятно, а если не ваша, оставлю записку Вере Малышевой. Устраивает?

– Нормально!

– А теперь я пойду вздремну по-стариковски, вон и «Чукотка» освободилась…

– Я вас разбужу к посадке, – сказала она. – Отдыхайте.

Член комитета Вера Малышева ушла, задорно стуча каблучками, а член Союза журналистов Виктор Смирницкий пошел в угол и действительно по-стариковски плюхнулся в уютное мягкое кресло с удобными подлокотниками.

Кто-то прикоснулся к его руке – он действительно задремал.

– Виктор Михайлович, пройдите, пожалуйста, в «рафик», мы отвезем вас к самолету.

Над ним стояла Вера Малышева и улыбалась. Он встал, с удовольствием потянулся и пошел вслед за ней к стеклянной двери, ведущей на летное поле.

– Верочка, – спросил он ее по дороге, – вы случайно не знаете, какой тип самолета?

– Ту-154.

Он заглянул в билет: место 2–6.

– Хорошо бы «первый класс»… – мечтательно произнес он, пропуская девушку в «рафик».

– Вот этого я вам сказать не могу, – улыбнулась Вера, – сейчас сами увидите, вот он – ваш лайнер.

Смирницкий хорошо знал, что такое «первый класс».

Это когда вместо трех кресел в первом салоне установлены два. Но каких! Широкие, мягкие, опять же с удобными широкими подлокотниками… Мечта! Есть возможность вытянуть ноги и спать, спать, спать…

У трапа он попрощался с комсомольской богиней, пожелав ей легкой смены. Прощаясь, поднял указательный палец и заговорщицки подмигнул, состроив серьезную мину:

– Лектор все помнит. Не боись.

«Рафик» с Верочкой укатил, а он, зная, что она оглянулась, помахал вслед перчатками. На верхней площадке трапа стояла не менее элегантная бортпроводница и приветливо улыбалась хоть и заученной, но ослепительной улыбкой.

Она заглянула в билет и повела его в первый салон. Тот действительно оказался первым классом. Кресла были приятного синего цвета и обиты чем-то наподобие «букле».

– Вот ваше место, – прозвучало глубокое контральто.

Он сел, она продолжала:

– Над вами находятся…

– Стоп-стоп-стоп! – перебил он ее. – Это мы все пропустим: индивидуальное освещение, кнопка вызова бортпроводницы… Давайте начнем с последней фразы. Меня зовут…

– Люда, – весело закончила она.

Он с огорчением поморщился:

– Нет, не то… Нет в жизни счастья.

– Могу заменить на «Люся», – предложила она.

– К сожалению, замена в этой игре исключается.

– А что же вам надо?

– Вера – вот что мне надо.

– Так вы же только что с ней попрощались.

– Теперь другую надо…

Она кусала губы, сдерживая смех:

– А сколько всего вам нужно Вер?

– Не менее трех, – совершенно серьезно ответил он.

Бортпроводница не выдержала и рассмеялась:

– Вас посадят за многоженство.

В это время ее окликнули из прохода:

– Вероника! Автобус пришел! Давай на трап – начинаем посадку.

Он изумленно взглянул на нее и показал кулак.

– Ладно, не сердитесь, – сказала она, поворачиваясь к выходу. – Вам все равно еще одну надо.

«Нет уж, – подумал он, закрывая глаза. – Теперь комплект».

А поскольку профессиональный бродяга Виктор Михайлович Смирницкий привык засыпать в любых условиях – и при посадке, и на взлете, – а тем более здесь, в тепле и уюте просторного салона, он удобно вытянул длинные ноги, плотнее сомкнул веки и расслабился. Еще он вызвал в памяти образ Ольги и стал впадать в легкую дрему, предшествующую глубокому сну.

Пробудился он от толчка – «тушка» мчалась по взлетно-посадочной полосе и явно тормозила. Это он понял по характерному визгу турбин.

«Значит, не взлетаем, а прилетели», – подумал Виктор и потянулся за чемоданчиком.

У выхода он кивнул Веронике, она ответила улыбкой.

– Ну зачем вам три с таким умением спать? – тихо проговорила бортпроводница.

– Для дела, – честно ответил Смирницкий и, поблагодарив за приятный полет, стал спускаться по трапу.