Текст книги "Опасная обочина"

Автор книги: Евгений Лучковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Он дождался конца разговора, а когда мужчина вышел, быстро спросил у секретарши:

– Кто это?

– Смирницкий… – ответила она, хлопая коровьими ресницами.

– Кем он у вас работает?

– Специальный корреспондент…

«То, что надо», – подумал Эдик и бросился в коридор за незнакомцем.

Он догнал его почти сразу.

– Товарищ корреспондент!

Спецкорр остановился.

– Разрешите обратиться? – почему-то по-военному выпалил Эдуард.

Молодой человек слегка удивился и улыбнулся одними глазами.

– Пожалуйста, – спокойно произнес он. – Обращайтесь.

Эдуард замялся.

– Моя фамилия Баранчук… – наконец произнес он, будучи почти в полной уверенности, что эта фамилия, безусловно, известна корреспонденту.

– Очень приятно, – ответил корреспондент. – Чем могу быть полезен?

Возможно, Баранчуку и повезло бы, но в это время из кабинета главного редактора вышла молодая красивая женщина с несколько надменным холодным лицом. Проходя мимо них, она на ходу бросила одну лишь фразу, странно подействовавшую на собеседника Эдуарда:

– Виктор Михайлович, вы мне срочно нужны, спуститесь, пожалуйста, я буду на улице.

Она не останавливаясь прошествовала мимо. Корреспондент теперь уже с некоторым беспокойством и даже раздражением посмотрел на Баранчука.

– Спуститесь, товарищ, – скороговоркой произнес он. – Там у нас приемная для посетителей, там и изложите свое дело.

Не то чтобы холодом, а каким-то равнодушием дохнуло на Баранчука. Он спустился, нашел приемную, там было полно народу. И тогда Эдик почувствовал, что здесь ему искать нечего. С этого момента его судьба вступила в новый поворот.

Говорить о судьбе можно много, как и о любом другом значительном предмете, но никогда достоверно не знаешь, где она, эта самая судьба, ударит хвостом, точно рыба из детской сказки…

В нынешние северные края Баранчука привел случай. Его соседом по вагону, мчащемуся сквозь ночь невесть куда (невесть куда – для Эдуарда), оказался веселый, разудалый, симпатичный парень. Ни с того ни с сего он в первые десять минут подробно изложил Баранчуку свою немудреную и ничем не приукрашенную биографию, в которой и с лупой не найти ни одной значительной вешки. Затем паренек полез в карман и после долгих поисков достал изумительную красную путевку – бесценный дар райкома комсомола. Он минут пять размахивал ею, сообщая Баранчуку грандиозные детали своих непретворенных пока что в жизнь, но от этого не менее грандиозных планов на будущее.

Этот разудалый паренек, собственно, и зародил в Эдуарде мысль о целесообразности передвижения по железной дороге именно в эту сторону – на Север.

«А почему бы и мне туда не поехать?» – подумал он.

Правда, не было у Баранчука такой путевки, какой обладал юный энтузиаст, хотя вполне могла быть другая, с направлением примерно в ту же сторону.

…Лежа на верхней полке, Эдуард вспомнил, как долго боялся он зайти в свой дом, все кружил и кружил неподалеку. Потом во дворе увидел соседского мальчишку, подозвал его к себе и так долго инструктировал, что, когда тот с ключом Баранчука отправился в его квартиру, за версту было видно – двенадцатилетний «гангстер» идет на дело.

Мальчик долго не возвращался, а может быть, Эдику так показалось, и он уже решил, что произошло худшее. Но тот наконец вышел из подъезда с таким небрежно-таинственным видом, что и дураку стало бы понятно – дело сделано.

Мальчик отдал Баранчуку целлофановый драгоценный пакетик, и Эдик с чувством пожал руку несовершеннолетнему детективу, пожелав ему успехов в учебе и личной жизни. Тот с достоинством поблагодарил…

Пакетик был действительно бесценный: в нем Баранчук хранил паспорт, водительские права, трудовую книжку. Там же лежали и последние деньги.

Далее полоса везения шла по нарастающей. К вокзалу он прибыл без приключений, ни у билетных касс, ни на платформе милиция на него и не посмотрела. Поезд уже стоял, и посадка начиналась.

Баранчук предъявил билет хмурой проводнице, она молча сунула сложенную бумажку в ячейку, а на Баранчука и не взглянула.

По дороге на вокзал, чтоб не выглядеть совсем уж нелепо без багажа, Эдуард заехал в магазин «Турист» и приобрел рюкзак – нужную вещь зеленого цвета с многочисленными карманами и отделениями. Но положить туда пока что было нечего. Он так и вошел в вагон с пустым, но топорщащимся за спиной предметом туристской оснастки.

И теперь вот этот, с красной путевкой…

Приехали они не на Север, а в областной центр, расположенный на юге области. Паренек ушел вместе со своими ребятами, такими же, как он, счастливцами – обладателями комсомольских путевок, а Эдуард отправился в аэропорт. Он уже знал, что ему делать дальше.

Однако денег на билет до Октябрьского не хватило, выяснилось, что этот самый населенный пункт удален от областного центра почти на столько, на сколько областной центр удален от Москвы…

Баранчук послонялся по зданию аэровокзала; не слишком большое, оно было переполнено пассажирами, не утерявшими надежды улететь. Народ сидел, стоял – мигрировал. Такое скопление объяснялось двумя сутками нелетной погоды. Сейчас аэропорт открыли, но он уже представлял собой гудящий разномастный табор: бросалась в глаза прежде всего теплая обувь, валенки, унты, кисы [4]4
  Кисы – меховые сапоги из оленьих лапок.


[Закрыть], а иной раз попадались сапоги – толстой кожи, на меху, с пряжками и ремнями. Верхняя одежда для впервые попавшего сюда человека тоже представляла интерес: полушубки двух видов – дубленые и крытые, шубы, летные меховые куртки и даже малицы – знаменитые меховые рясы национальных меньшинств.

Разговор двух мужчин северного вида привлек внимание Эдика. Он подошел поближе и прислушался…

– …а из Октябрьского как?

– «Вертушкой».

– Это до Озерного-то?

– Не понимаю, чем тебе не нравится?

– Так четыреста с лишним верст! Может, они туда и не летают вовсе.

– Ну попутной машиной.

– Ага. Скажи еще – на оленях. А ротор под мышку возьмешь. Под одну. А меня – под другую.

– Ну как знаешь, мое дело предложить. Пока есть спецрейс до Октябрьского, можно договориться.

– А кто тебе сказал, что он есть?

– Кто-кто… В АДП [5]5
  АДП – аэродромный диспетчерский пункт.


[Закрыть]знакомый сказал. Пауза.

– Нет. Лучше здесь бичевать будем. Пока прямого на Озерное не дождемся.

– Как знаешь…

– Не «как знаешь», а как прикажу. Кого начальником назначили?

Баранчук не мешкая подошел к этим двум и как можно вежливее обратился к ним с вопросом:

– Извините, пожалуйста, вы не скажете, откуда идет этот спецрейс на Октябрьский?

Они посмотрели на него, на его нейлоновую куртку, молча переглянулись и, не сговариваясь, пошли прочь к выходу из аэровокзала.

Эдик поглядел им вслед, а потом на свою куртку: ничего, куртка как куртка, разве что яркая, трехцветная, подумаешь…

Мимо шла девушка в форме Аэрофлота с серебристыми тонкими шевронами на рукавах. Баранчук быстро догнал и пошел рядом: по всему было видно, что девушка очень спешит. Он тронул ее за локоть.

Девушка остановилась, дружелюбно улыбнулась Баранчуку:

– Вам что-нибудь нужно?

– Вы не скажете, откуда летают спецрейсы?

– Налево за угол, пройдете с километр, там кругом склады и арка такая – весы для машин. Что вам там надо? Какую организацию?

– Мне самолет нужен, – невесело улыбнулся Эдуард. – Такой, чтоб летел до Октябрьского.

Она тоже посмотрела на его куртку.

– А-а, все понятно, из отпуска, трассовик… – улыбнулась девушка, – Деньги, наверно, кончились… Одолжить?

– Да что вы! – возмутился он. – Деньги есть.

– Так я вам и поверила. Судя по куртке, в отпуск, еще летом, наверно, уходили.

– Точно, – соврал он.

– Вам позавидуешь: отпуска по три, по четыре месяца. Так дать денег на билет? Потом пришлете…

– Спасибо. Не надо. На ближайшие три дня все равно нет билетов, – он полуопределенно указал в ту сторону, где должны были формироваться спецрейсы. – А там у меня знакомые, отправят, как из пушки.

– Ну смотрите. Если понадобится, я до девяти утра в окне справок. Счастливо добраться до трассы.

– Спасибо! Всего вам хорошего.

Он еще постоял, глядя ей вслед, даже залюбовался: фигурка, точеные ножки, тонкие чулки, туфельки – аккуратная, стройная, очень симпатичная девушка. Добрая – вот что главное. Доброту Баранчук ценил превыше многих других черт, свойственных человеку.

«А эти двое испугались, – думал он по дороге к весам. – Наверно, решили, что бичую, деньги буду просить. Ну дела! Видно, и на Севере раз на раз не приходится – всякие люди бывают…»

Он поежился и прибавил шагу.

«А девушка эта из справочного – молодчина. Теперь точно улечу – она талисман. Если буду еще в этих краях, надо бы ей что-нибудь приятное сделать. Цветы или что-нибудь такое».

А теперь одну минуту, читатель. Отойдем в сторонку. Эта девушка покинула наш рассказ и уже не вернется, поэтому ждать не надо. Просто надо сказать, что Баранчуку через год довелось побывать в этом аэропорту. Первое, что он сделал, так это пошел к справочному окну, но там сидела другая девушка, тоже хорошая, но не та. По описанию Баранчука она индентифицировала образ с реальной личностью: да, работала такая, но два месяца назад уволилась.

– А где она сейчас работает?

– Не знаю… Она иногда заходит. По старой памяти, с девчонками поболтать.

Эдуард сунул в окошко руку и поставил перед девушкой небольшой флакон французских духов.

– Если вам нетрудно, когда она в следующий раз появится…

– Будет сделано. А… что передать?

– Передайте ей… большой привет.

Девушка понимающе улыбнулась:

– От кого?

– Это неважно. Она сразу поймет, – скупо улыбнулся Эдуард Никитович – Спасибо. До свиданья.

Он уже отошел на несколько шагов, но вернулся. Девушка смотрела на него с интересом.

– А… как ее зовут?

– Кого? – не поняла «справка», морща носик от напряжённого мышления.

– Ну… о ком мы сейчас говорили.

– Света Журавлева.

– Вот-вот, – подхватил он, – действительно… Большой привет Свете Журавлевой.

Эта девушка действительно сыграла роль талисмана. Он нашел грузоотправителя, а тот послал его к пилотам. Дальше – больше: пилоты оказались москвичами, более того, по выговору признали сразу в нем москвича.

– До Октябрьского?! – сказали хором они оба – и первый, и второй. – Доставим в лучшем виде. Вот только замерзнешь ты, мы не герметизированы, мы – грузовики.

Но в целях доставки «в лучшем виде» они ему подарили ватник, забытый грузчиками, который он с удовольствием и напялил поверх «отпускной» куртки.

– Держи хвост пистолетом, земляк! – сказали они ему в грузовом отсеке и пошли заводиться. – Четыре часа – и мы на месте.

– Точно! – бодро ответил он и залег на мороженые оленьи туши, которые и были грузом этого «лайнера».

Его вместе с тушами немного потрясло на ВПП – взлетно-посадочной полосе, но вскоре они оторвались, и самолет круто пошел вверх. Он сразу понял разницу между пассажирским аэропланом и грузовым – чем выше, тем холоднее.

Лежал он на этих деревянных розовых тушах и думал о том, что два дня назад он и предположить не мог, какую штуку с ним выкинет эта самая судьба. А ведь могло быть и иначе, если по справедливости: и сейчас еще работал бы в такси.

Зимой сюда можно добраться только на самолете. Удивленному взору человека, впервые прибывающего в эти места и ожидающего увидеть редкие огни северного аэродрома, предстает неожиданная по своему размаху картина: из-под плоскости ринувшегося к земле самолета выплывают гроздья огней обжитого и вовсе не тихого края – символ прогресса и созидания.

Ты, слегка взволнованный и смущенный отсталостью своих представлений, уже готовый и к другим неожиданностям, спускаешься с трапа и проходишь насквозь через небольшое, но основательное здание аэровокзала. За ним на «площади» в белесой полутемноте северного утра тебя встречает неумолкающий гул моторов самых разнообразных машин. Тут и КрАЗы и МАЗы, и «Магирусы», и «Уралы», и «уазики» начальства с непременными антеннами всегда включенных на прием раций. Все это скопище техники стоит вперемешку: машины – не люди, субординации нет. Но моторы работают… Холодно!

– Не так уж и холодно… – сказал пилотам Баранчук, спустившись по трапу и не попадая зубом на зуб. – А говорили, Север, Север…

– Ничего, еще почувствуешь, – заверили они его.

А первый добавил:

– Разомнись, попрыгай да беги в вокзал, а то вон какой синий.

– Эт-то от т-туш, – пробормотал Эдик, прыгая и разминаясь, – они ж-же… м-мороженые.

– Мы же говорили, – сказал второй. – Все претензии – к небесной канцелярии.

– Н-ничего. Спасибо. Г-главное, я на месте.

Эдуард хотел было вернуть ватник, но они его остановили укоряющим жестом.

– Бери, бери – не соболя.

Он сердечно попрощался с экипажем и бегом ринулся к зданию аэропорта. Там было почти пустынно, но зато хорошо натоплено. И работал буфет. Эдуард съел кусок холодной курицы, запил ее двумя стаканами обжигающего кофе с молоком и почувствовал себя готовым к новым свершениям.

Баранчук вышел из аэровокзала, бросил пустой зеленый рюкзак на утоптанный хрусткий снег и принялся ждать попутной машины: от аэропорта до поселка было довольно далеко.

Поначалу он холода не чувствовал, но первое впечатление оказалось обманчивым. Через пару минут задубели щеки, а модные ботинки «на рыбьем меху» вскорости стали тверже самой твердой кирзы.

Неподалеку стояли два молодых, окутанных паром дыхания бывалых бородача в унтах и полушубках. Стояли, видимо, не ощущая мороза, да еще и курили. Баранчук подошел к ним в надежде что-нибудь выяснить.

– Парни, как добраться до треста? – спросил он у них.

Ребята переглянулись, а один из них, видимо тот, что постарше, сказал:

– Вань, спроси у него – до какого треста?

– Тебе до какого треста? – спросил Ваня.

– Мне?

– Тебе.

– А что их здесь… два?

– Ну два не два, а десяток точно наберется…

Эдуард задумался, поеживаясь и стуча ботинком о ботинок, попеременно меняя ногу.

«Эх, надо было у этого с путевкой спросить, какой трест», – огорчился Эдик.

Бородачи молча изучали своего эклектически одетого ровесника.

– На работу, что ли, устраиваешься? – спросил один из них, не выпуская папиросы, примерзшей к губе.

– Устраиваюсь, – подтвердил Эдуард.

– А профессия есть у тебя?

– Шофер.

– Вань, как ты думаешь, где шофера нужны?

– Везде, – отвечал покладистый Ваня.

– А где лучше платят?

– Известно где, на трассе.

Бородач, тот, что был чуть-чуть старше, оценивающе примерился взглядом к Эдику.

– Парень ты вроде крепкий… Какой класс?

– Первый.

– Вань, у него первый. Как ты думаешь, куда ему с первым-то податься?

– В АТТ, куда же еще, – сказал Ваня. – Там его на трассу живо определят.

– А что такое это «атэтэ»? – спросил Баранчук.

– Автотранспортный трест.

– Как же до него добраться?

– Проще простого, – сказали они ему, – Походи по машинам, увидишь на дверце «АТТ» – садись да и поезжай.

Но искать ему не пришлось. Из предрассветной мглы, сияя огнями ослепительных фар и широченных окон, выплыл ярко-бордовый «Икарус» с белеющей по борту надписью «Для авиапассажиров». Во лбу трафарет «Аэропорт – Октябрьский», почти как в Москве.

«Цивилизация», – подумал Баранчук, подхватив рюкзак и устремляясь за небольшой группой по-зимнему хмуро спешащих людей.

Этот АТТ он нашел не сразу. Да и немудрено: в лабиринте вагончиков, жилых «бочек», строений барачного типа автотранспортный трест мало чем отличался от подобных трестов и управлений: одноэтажка в почти сплошь одноэтажном поселке.

К удивлению Баранчука, вопросами приема на работу занимался сам управляющий. Кадровик и разговаривать не стал, сразу послал его к начальству. Позже Баранчук понял, в чем дело. Трест был недавно создан, и поэтому одновременно с приемом на работу происходило формирование рабочих подразделений, комплектовались производственные звенья, происходила расстановка сил.

Управляющий молча листал трудовую книжку Эдика, время от времени исподлобья поглядывая на прибывшего с Большой земли.

– Баранчук Эдуард Никитович… – наконец как про себя произнес он. – Пятьдесят шестого года рождения… шофер первого класса… Так?

– Так, – подтвердил Эдуард, ожидая самого худшего – вопроса о статье.

– Статья… – задумчиво продолжал управляющий, человек лет тридцати пяти, не больше. – Пункт «недоверие»… Значит, выгнали. А почему не доверяли?

– В такси мало кому доверяют… – отважился Баранчук на правду.

– Из-за чего выгнали?

Эдик на секунду задумался, а потом с горечью махнул рукой.

– Пломбу с таксометра сорвал – хотел обмануть государство, но не вышло. Ну да если на работу возьмете, я здесь что-нибудь украду.

Управляющий с интересом посмотрел на такого откровенного посетителя. Углами губ едва приметно улыбнулся, но тут же погасил улыбку. Вид у него был невыспавшийся, издерганный и усталый.

– Такси… – задумчиво произнес он, – легковушки… Тяжелые машины водить не приходилось, конечно?

Теперь усмехнулся Баранчук:

– Отчего же… Бронетранспортеры.

– Ого! В армии, надо полагать?

– В армии…

Управляющий нажал один из клавишей селектора – новейшего, модернового.

«Ничего себе, – подумал Эдуард, – барак бараком, а техника – будь здоров».

– Николай Петрович, – сказал в микрофон управляющий, – сейчас к вам зайдет Баранчук. Водитель… Оформляйте.

– Куда? – спросил репродуктор.

– Куда хотите, по своему усмотрению. Водители везде нужны. Хотя нет, – постойте… Пошлите его в сто тридцать первую, к Стародубцеву – у него большой недокомплект.

Управляющий отпустил клавишу, повернулся к Баранчуку:

– Будете работать в одной из лучших мехколонн. Там начальником Виктор Васильевич Стародубцев. В прошлом военный и бывших военных любит. Сам просил по возможности посылать ему ребят из армии. Ко мне вопросы есть?

– Нет.

Управляющий помедлил, потер висок.

– Тогда у меня вопрос… Работать намерен?

– Намерен.

– Сезон? Два? Работа тяжелая…

– Там видно будет…

– Прямоту ценю. Выпиваешь?

– Раньше за собой не замечал.

– У нас на трассе сухой закон. Разумеется, исключая праздники. Будешь стараться – заработаешь много.

– Меня деньги не волнуют.

– Всех волнуют, – отрезал управляющий. – Бесплатно никто не работает. А здесь Север, условия тяжелые, все начинаем с ноля, потому-то и заработки побольше, чем на Большой земле. Раза в два-три… Конечно, не за красивые глаза. Пахать надо. У меня все.

Пока в отделе кадров Баранчук писал заявление, кадровик тоже успел выступить в роли то ли Макаренко, то ли Сухомлинского. На статью, сказал он, что увековечена в трудовой книжке, смотреть не будем – прояви себя сам и тогда – почет и уважение. С Севера народ возвращается орденоносцами. Жить надо заботами коллектива, а коллектив только-только складывается. Трест – новый, вновь организованный в условиях Крайнего Севера. До этого было всего лишь ATК – автотранспортная колонна. Родился этот трест прямо с пылу с жару, прямо здесь, в Октябрьском. Народ прибывает в основном молодой, вероятно хороший, но, увы, больше незнакомый. Это вам не другие известные управления и тресты, которые существуют давно, и люди там, считай, друг другу братья. Там и рекорды, там и достижения, там и победители. В одном – известная на весь Союз бригада такого-то, в другом – известная на весь Север бригада такого-то. Их деды, мол, чуть ли не Николаевскую дорогу строили.

Так что, Эдуард-свет-Никитович, тебе все пути открыты, с твоим-то первым классом. Тут и о бригадирстве подумать можно, тем более – бывший воин. А бригады хорошие нужны. Крепкие. Боеспособные. Как говорится, линейные высокого темпа. Вот такие пироги!

И еще сказал ему кадровик, почти повторив слова управляющего, дескать, все условия, начиная от производственных и бытовых и кончая метеорологическими, – тяжелые. Заработки тоже тяжелые, но хорошие. Впрочем, по труду. Она хоть здесь и малая земля, но работа большая, видная всей стране, настоящая мужская работа.

После всех этих наставлений Эдуарду Никитовичу пожали руку, сказали: «Ни пуха ни пера, товарищ Баранчук». И проводили. Взглядом. До двери.

И вот стоит он, товарищ Баранчук, на вертолетной площадке автотреста и уже испытывает некоторые неудобства от сорокаградусного мороза. Укрывается товарищ Баранчук локтем от садящейся «вертушки», которая, как всегда при посадке, соорудила маленькую пургу. И полетит он не куда-нибудь, а в трассовый поселок, не имеющий официального названия, не обозначенный ни в одном географическом атласе, но обладающий одной-единственной улицей.

Не далее, как сегодня, поселят товарища Баранчука в «бочку» или вагончик, где уже живут хорошие люди. А завтра получит и наденет на себя Эдуард Никитович вполне приличную робу с прекрасным научным названием «костюм для работы в сложных метеорологических условиях», и приступит он к трудовой деятельности путем совмещения бешено вращающихся колес МАЗа с добротно сработанным зимником, то есть с лежневкой – дорогой из бревен. Эта пора и станет для товарища Баранчука основным этапом в его молодой, но уже серьезной биографии бывалого человека.

Но об этом он пока ничего не знает.

…Что уж там произошло, Эдуард не понял, но вертолет, подчиняясь чьему-то приказу, по дороге изменил маршрут и приземлился совсем не там, где было нужно Баранчуку. Он сверху увидел примерно то, что и должен был увидеть: плоские крыши вагончиков, антенну радиостанции, машины. Но это был близнецовый поселок пятьдесят седьмой колонны, о чем и сообщил ему первый пилот, совершив немудреную и очень быструю посадку.

– Станция «Дерзай», кому надо вылезай, – сказал он Эдику, – дальше поезд не идет…

– А куда вы теперь полетите? – спросил Баранчук.

– Обратно, – улыбнулся пилот. – У меня ресурс полетного времени кончается.

– А как же мне до сто тридцать первой теперь добраться? На своих двоих?

– На своих далековато будет, – сказал пилот. – Во-он, видишь? Там лежневка, кто-нибудь да поедет, Ежели ты, парень, везучий.

Он оказался везучим. Не прошло и пяти минут, как из поселка вынырнул пассажирский пятиместный «уазик» и стал поворачивать в ту сторону, куда и нужно было Баранчуку. Эдуард вскинул руку, но машина поначалу проскочила мимо него. Он огорченно вздохнул.

«Наверно, начальство, – подумал Баранчук. – Такие вряд ли подсадят».

Но «уазик» затормозил и даже дал задний ход. Дверца распахнулась с правой стороны, и навстречу бегущему Баранчуку выглянул смуглый темноволосый человек, по всей вероятности высокого роста, в полушубке, в унтах, по виду – обычный трассовик, лет тридцати пяти, улыбчивый, симпатичный. Он и окликнул Баранчука:

– Куда, молодой человек?

– До сто тридцать первой довезете?

– Садись.

Эдик забрался на заднее сиденье и сел так, чтобы видеть дорогу в просвете между водителем и смуглым. Очень интересовала его дорога.

Смуглый человек полуобернулся к пассажиру.

– А зачем тебе в сто тридцать первую, если не секрет? – спросил он дружелюбно.

– На работу, – коротко ответил Эдик.

– Водитель?

– Водитель…

– Нужная профессия, – кивнул смуглый.

В мозгу Баранчука вдруг мелькнуло смутное предположение.

– А вы… не начальник сто тридцать первой? Не Стародубцев, случаем?

Смуглый рассмеялся:

– Нет. Случаем, не Стародубцев. Можем познакомиться. Меня зовут Трубников Алексей Иванович.

– Баранчук, – пожал протянутую крепкую руку Баранчук. – Эдуард Никитович.

– Впервые в наших краях, Эдуард Никитович? – сдерживая улыбку, спросил Трубников.

– Можно сказать, первый день.

– Ну и какие впечатления?

– Мало пока впечатлений. Вроде нравится.

– Еще понравится. Тот, кто попадает на эту дорогу, отсюда уже не уходит. Чем-то он держит, этот Север… колдовством каким-то.

И как бы в подтверждение этих слов и сама дорога, и окружающая ее природа чем-то изменились.

Редкий перелесок, еще как-то радовавший глаз, внезапно кончился, и впереди открылось пространство, упирающееся в красное, замутненное, по-зимнему маленькое и болезненное солнечное око. Оно, это пространство, время от времени вздымало химерические белые смерчи, раскручивающиеся произвольно там и тут и угасающие непонятно отчего. Безрадостное и призрачное, лишенное малейшей надежды на присутствие человеческого жилья, оно порождало ощущение бесприютности и тоскливой затерянности в этом холодном мире, где нет никого и ничего.

Они какое-то время ехали молча, потому что, как показалось Эдику, сколько здесь ни езди, а все равно не привыкнешь.

– Вот оно – «русское поле», – произнес наконец Алексей Иванович.

Баранчуку показалось, что он ослышался.

– Как вы сказали?

– Я говорю: «русское поле», – улыбнулся Трубников. – Так это место в шутку шофера называют. Народный юмор.

– Да-а, – подтвердил пожилой водитель, доселе не проронивший ни слова (заодно он включил передний мост). – Если уж скажут, так в точку.

Уже приближались ранние северные сумерки. Холодный воздух сгустился, призрачно-фиолетовый свет растекался по серому насту, объединяя в один тусклый монолит низкое небо и земную поверхность.

– Останови, Григорьич, – попросил водителя Трубников, – что-то ноги затекли, надо бы размяться немного, считай, с шести утра колесим.

Но ни остановиться, ни тем более немного размяться им не пришлось. Зимник вдруг превратился в бешеную петляющую ленту с глубокой и рыхлой колеей.

Водитель Григорьич снова включил ведущий передний мост, заодно переключился на низшую передачу и так заработал баранкой, что шапка чуть не свалилась с головы. Двигатель натужно ревел, их швыряло, из стороны в сторону, иной раз чуть не заваливало набок, и только истинное мастерство водителя в сочетании с интуицией или, если хотите, нюхом на лучший вариант проезда яростно и, казалось бы, безрассудно вели взбесившийся «уазик» под сень Полярной звезды.

Остановиться – означало прочно сесть. По крайней мере, так казалось Баранчуку. И когда дорога стала чуть-чуть поспокойнее, Эдик в сдержанных, но профессионально кратких словах, с восхищенным одобрением высказался о манере вождения Григорьича.

Тот в ответ лишь безразлично хмыкнул и почти с повседневным равнодушием произнес:

– Это, брат, веники. Это ты еще не видел настоящей дороги. Вот перевернулись бы разок-другой, тогда да… А здесь что?

Трубников утвердительно и одобряюще кивнул.

«Кто же он такой? – подумал Баранчук о хозяине добротного, обшитого грубой ковровой дорожкой „уазика“. – На начальника не похож. Председатель колхоза? Вполне может быть… Сейчас в кино то и дело показывают молодых современных председателей, ушедших в глубинку».

Но не суждено было в этот раз Эдику Баранчуку узнать, что подкидывает его к месту будущей работы секретарь районного комитета партии Алексей Иванович Трубников, смуглый человек высокого роста, по виду – обычный трассовик, умный, энергичный руководитель, совершающий обычную, будничную и очень утомительную поездку по одному из самых нелегких участков трассы.

Впрочем, размышления Эдуарда были прерваны вскорости самым грубым образом, потому что зимник снова стал выкидывать фортеля. Дорога снова превратилась в бешено петляющую ленту, пытающуюся безуспешно вырваться из-под цепких, повышенной проходимости баллонов «уазика», но тот держался за нее всеми четырьмя колесами и двумя ведущими мостами и неукротимо стремился вперед и только вперед…

Так они и мчались без страха и упрека, пока счастливая дорожная судьба и провидение не вынесли их к немногочисленным, но приветливым и ярким в кромешной тьме огням жилгородка сто тридцать первой механизированной колонны, успешно руководимой строгим начальником товарищем Стародубцевым.

А назавтра Эдуард Баранчук, отстажировавшись всего лишь полдня, приступил к совершенно самостоятельной работе. В самом непродолжительном времени он проявил себя настолько, что начальник колонны совершенно заслуженно перевел его на новую машину, на которой Эдуард и подавно стал творить чудеса, ставя рекорд за рекордом, намного перекрывая сменное задание.

Он очень быстро вышел в число самых передовых водителей, и это несомненно грело его душу. У него были настоящие товарищи, и он им отвечал безусловно верным дружеским расположением. В конце концов появилась женщина, которая пусть пока и не вошла в его жизнь, но которой он тайно симпатизировал и несомненно чувствовал ее приязнь по отношению к себе…

Короче, все было бы хорошо и жизнь бы радовала Эдуарда Никитовича Баранчука и доставляла ему полное удовлетворение, если бы не «проклятое прошлое», висящее как дамоклов меч над всяким его достижением, над каждой его удачей.

Когда Полина вышла из зала суда, в глазах у нее было темно. Темно по-настоящему. В метро показалось, что люстры светят гораздо слабее. Она даже машинально удивилась: дескать, что это с электричеством стало?

Но все, что происходило сейчас в ее душе, никак не отражалось на внешности: спокойное лицо уверенной в себе девушки, привычно возвращающейся домой после трудового дня – чуть уставшая, невозмутимая, внешне равнодушная, типичная москвичка… Спуститесь в метрополитен – увидите таких тысячи, особенно в часы «пик».

Внутри же ее колотило, трясло мелкой дрожью. Ведь еще неделя – и она жена… рецидивиста. На суде вскрылись и другие «подвиги» ее жениха. Но больше всего ее огорчало то, что она сама – сама! – не смогла разглядеть за внешней респектабельностью, за показной добротой, за, казалось бы, искренним отношением к себе душу с двойным дном, черное, притворившееся на время белым. А ведь она считала, что разбирается в жизни, та ее не баловала и пряниками кормила далеко не всегда; Полина с детства привыкла во всем помогать матери – и по хозяйству, и в воспитании двух младших сестренок, даже в вечернюю школу пришлось перейти, чтоб увеличить семейный бюджет.

Было еще одно обстоятельство, которое ее угнетало. Родственники и друзья их семьи получили открытки с приглашением на свадьбу – жених заказал кабинет в ресторане «Прага», даже не кабинет – банкетный зал на шестьдесят человек. Матери потом пришлось всех обзванивать и придумывать всякую всячину, но разве скроешь такое… Позор!

На работе у нее тоже каким-то образом стало все известно. И хотя в коллективе ее любили и относились к Полине с заслуженной теплотой и дружелюбием, все же нашлись и такие, что за спиной перешептывались и косились на нее, – кто сожалея, а кто и с ухмылкой.

Полина долго не раздумывала. На работе подала заявление об уходе по собственному желанию. Ее отпускать не хотели и заставили отработать положенное по закону – полагали, что одумается. Она не одумалась.

При расчете денег оказалось довольно много: последняя зарплата и компенсация за отпуск. Себе оставила только на билет – остальное отдала матери.

К тому времени пришел вызов, организованный подругой, а это означало, что по прибытии к новому месту работы Полине полагались «подъемные», так что ближайшее будущее ее беспокоило не особенно.

Нервы тоже поулеглись, и только сегодня, в суде, она еще раз пережила это потрясение, хотя многое из того, что она услышала собственными ушами, ей еще раньше стало известно от адвоката.

Впрочем, это была ее собственная идея – пойти в суд на последнее заседание. Такую уж она себе придумала казнь. Да и увидеть его хотелось. В последний раз…