Текст книги "Опасная обочина"

Автор книги: Евгений Лучковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

«Вот и до Севера добрались эти длинноволосики», – посещает Смирницкого вторая горькая мысль.

Вслух же он спрашивает:

– Ты, собственно, куда едешь, паренек?

Водитель бросает на Смирницкого взгляд, полный пренебрежительного превосходства: дескать, откуда взялось это чудо с таким запасом некомпетентности?

– А на этом плече одна дорога, – говорит он звонким альтом. – Дальше нее не уедешь. Ферштейн?

– Ферштейн, – кивает Смирницкий. – До сто тридцать первой колонны далеко?

– Это в смысле времени или пространства? – уточняет водитель, нисколько не улыбаясь.

– Не понял юмора, – раздражается Смирницкий.

– А чего тут не понять. От пункта А до пункта Б – сто двадцать километров с хвостиком. Спрашивается: какие нужны погодные условия и состояние зимника, то есть, лежневки, чтобы автомобиль прибыл к месту назначения не завтра и не послезавтра, а сегодня?

Смирницкий некоторое время помалкивает, пряча за молчанием смущение.

– Погода вроде ничего, – наконец говорит он. – Да и зимник как будто в порядке…

– Да, – кивает водитель, – так-то оно так, но здесь иногда все очень быстро меняется.

«Этому пареньку палец в рот не клади, даром что молодой», – это третья конструктивная мысль Смирницкого.

Вот уже полчаса они катят по лежневке. Дорога в самом деле опасная. Под колесами – снег, под снегом – бревна. А метр влево, метр вправо – болото. Зазеваешься – сиди загорай, жди, пока вытащат добрые люди…

Виктор ревниво следит за своим молодым водителем, он и сам в армии был шофером. Правда, в таких условиях крутить баранку не приходилось. Впрочем, этот мальчик – специалист. Он ведет машину с показной небрежностью, но красиво. Порой кажется, что грузовик существует сам по себе, а водитель так, присматривает за ним от нечего делать да и в ус себе не дует.

Но на подъемах картина меняется. Его маленькая фигурка подбирается, словно перед прыжком. Руки, до этого незаметные, четко проявляются на баранке. Он включает передний мост и прибавляет газу. Грузовик, разогнавшись, устремляется в гору. И вот, когда он, теряя инерцию, почти готов остановиться и рухнуть вниз, этот парень мгновенно выжимает педаль сцепления и переключается на низшую скорость. Стремительно и неуловимо для глаза.

Сердце у Смирницкого в такие минуты бьется гулко, все мышцы его напряжены, и он ловит себя на том, что перебирает ногами по полу, пытаясь нащупать несуществующие педали. А правой рукой Виктор Михайлович ищет рычаг переключения передач и, разумеется, не находит.

Мальчик, конечно, видит все эти манипуляции корреспондента и едва заметно улыбается:

– Тоже водитель?

– Было дело под Полтавой.

– А чего же в корреспонденты подались?

«Призвание», – хочет ответить Смирницкий, но уста его произносят совсем другое.

– Сдуру, – вот что он говорит.

– Бывает, – авторитетно кивает паренек.

А Виктор Михайлович Смирницкий – золотое перо газеты, – прикрыв веки и мучительно наморщив лоб, никак не может себя понять: с чего это он взялся говорить о себе правду случайному попутному пареньку? Да и насколько она, эта правда – правда, он и сам не знает.

Лежневка петляет. Она часто возвращается обратно и снова бежит вперед, к горизонту.

Время от времени они проезжают мертвые поселки. Странно смотреть на бревенчатые остовы бараков. Здесь жили строители, они ушли дальше, оставив признаки своего былого жилья: нелепые, объемные чертежи. Так и останется стоять, задрав полосатую шею в небо, навсегда поднятый шлагбаум. Некому его опустить…

К обеду они проезжают какой-то поселок, как догадывается Смирницкий, трассовый вагон-городок монтажников. По всему видно, что вагон-городок снимается с места и передислоцируется.

– Прощай, мой табор, пою в последний раз, – комментирует водитель.

– Куда это они?

Паренек дергает ватными плечами.

– Сейчас узнаем…

Он тормозит посреди поселка, неподалеку от вереницы машин. Шоферы стоят у переднего МАЗа, перекуривают.

– Знаете что, – говорит юноша Смирницкому, – вы здесь посидите, а я к подружке сбегаю – попрощаться надо. Ключ в замке. Если замерзнете – включайте. Но я недолго, мигом, туда и обратно. Не возражаете?

– Не возражаю, – улыбается Смирницкий. – Давай, Ромео, шуруй к подружке, только в самом деле недолго.

– Я – мухой, – говорит водитель.

Он вываливается из кабины и мелкой трусцой бежит к одному из вагончиков.

– Ишь ты, шустрый какой, – бормочет Виктор Михайлович, – подружка у него посреди тайги…

Водитель возвращается минут через десять. Он чем-то расстроен: хмуро лезет за баранку, рывком трогает машину и гонит с места в карьер.

– Что, переезжает твоя подружка? – с некоторым участием спрашивает Смирницкий.

– Переезжает…

– Далеко?

– Далеко. Отсюда не видно…

– Ну, ты и не расстраивайся – не навечно же. А то другую найдешь. В твоем-то возрасте…

Водитель как-то странно смотрит на корреспондента, словно тот говорит на иностранном языке. Разговор как-то сам собой прерывается и до самого конца, до головной мехколонны, они почти не перебрасываются ни одним словом. Лишь однажды Смирницкий просит остановить, поскольку утром по дороге в райком он успел заскочить в орсовскую столовую и выпить три бутылки жигулевского пива.

Причудливо петляет лежневка, шарахаются по сторонам разлапистые сосны. Впереди – край света.

И над их головами в ту же сторону направляется небольшой вертолет. Виктор, пригнувшись к лобовому стеклу, провожает взглядом этот летательный аппарат, прекрасно понимая, что дальше головной колонны лететь вертолету некуда.

«Зря проволынился с этим инспектором, – думает он. – Надо бы сразу – в аэропорт».

И, прислонившись поудобнее к дверце, Виктор Михайлович Смирницкий впадает в зыбкую дрему…

Когда начальник сказал Ми-два, радист слегка усомнился в справедливости такого предположения, но это и в самом деле был Ми-2, свистяще рассекающий лопастями воздух, – обычная зеленая птаха не самых крупных размеров. В ее появлении над крышами вагон-городка не было ничего необычного, подумаешь, вертолет, их в этих краях, как крокодилов в Ниле, как слонов в Индии…

Все бы оно было так, и сказанное нами выглядело бы вполне достоверно, если бы не одно обстоятельство… Но хватит этих «бы»! Скажем прямо: все дело в том, что в этом вертолете рядом с молодым пилотом в как бы надутом форменном полушубке, преисполненный собственного достоинства и значительный в своей мрачности, сидел старший инспектор милиции младший лейтенант Савельев. А это уже было необычным и кое-что значило, потому что милиционеров в тайге не так уж и много, во всяком случае, меньше, чем вертолетов.

Впрочем, не будем проводить сравнительный анализ, исследуя одушевленные и неодушевленные предметы – они несовместимы. А если и совместимы, то лишь в том, что один из них – царь природы, а другой – средство передвижения царя в границах этой самой природы.

Так или иначе, а старший инспектор Савельев опекал эту часть региона и, как мог, лелеял ее. Вот почему знакомый нам младший лейтенант, обозревая сверху окрестности орлиным взором, пребывал в твердой уверенности своего служебного, а равно и человеческого предназначения. И это так, потому что инспектор служебное, общественное и личное никогда не делил на равные или неравные части, а держал все это в душе как одно целое.

Сделав круг над вагон-городком, вертолет наконец приземлился в центре специально отведенной для таких машин площадки, и пилот выключил двигатель. Винты еще по инерции рассекали лениво воздух, но инспектор уже вышел из машины, и теперь бы дополнить описание его внешности одной не слишком значительной деталью, а именно: валенками огромного размера, втиснутыми в калоши. Надо сказать, что и этот штрих не портил общей картины, а, наоборот, придавал его фигуре некую специфическую респектабельность чисто профессионального характера.

Инспектор Савельев направился прямо к вагончику, где обреталась контора. На крылечке он сбил веником с обуви снег, погромыхал для приличия казенными калошами и уже через минуту входил в кабинет Стародубцева. Войдя, он дважды откашлялся и извлек из недр своего грузного тела ломкий, юношеский, но звонкий и уверенный голос.

– Здравия желаю, товарищ Стародубцев, – вот что сказал инспектор милиции.

Стародубцев мрачно и даже подозрительно посмотрел на младшего лейтенанта, про себя прикидывая, что бы это милиции летать на вертолетах, что это за срочность такая, не иначе, как что-то случилось из ряда вон…

– А-а, Савельев, – вслух же произнес он. – И я тебе желаю. С чем пожаловал в наши пенаты?

– Погодите-ка, Виктор Васильевич… Одну минуту. Дайте вздохнуть.

Тут бдительный инспектор, несмотря на тяжелые валенки, отягощенные калошами, быстро подошел к дверям радиостанции, из круглого окошечка которой уже давно двумя пунцовыми ушами-гладиолусами расцветала стыдливо-любопытная физиономия радиста Вовочки Орлова. Савельев не стал церемониться с радистом: он совершенно спокойно и бесцеремонно затолкал эту самую голову внутрь радиостанции и вернулся к столу, будучи твердо уверен в том, что служебные переговоры находятся в почти такой же безопасности, как, скажем, на конференциях в Ялте или Тегеране.

Однако возмутился Стародубцев. Притворно или нет – какая нам разница.

– Ты что это себе позволяешь, Савельев?! – грозно вопросил он. – Ты тут поаккуратнее. Здесь, понимаешь, мои люди, не кто-нибудь – почти орденоносцы… И все дела!

– Почти – это еще не уже, – резонно заметил старший инспектор. – А пока не орденоносцы, учить их будем.

– Тебя бы самого учить смолоду, – проворчал Стародубцев, – глядишь, в генералы бы вышел. Хотя вряд ли, не слишком ты способный.

Эта перепалка была безусловно дружеской. Дело в том, что Стародубцев и Савельев были людьми не просто одного поколения, а старыми добрыми приятелями, и вот уже на протяжении чуть ли не двух десятилетий манера их общения была именно такова.

– Давай выкладывай, «майор Пронин», – насупил рыжие мохнатые брови начальник колонны. – Что там у тебя?

«Майор Пронин» еще раз откашлялся.

– Прошу меня выслушать внимательно, Виктор Васильевич, – сказал он, – дело очень ответственное и сурьезное. Вы улавливаете мою мысль?

– Да откуда же у тебя мысли?! – сокрушенно вздохнул Стародубцев. – Где ты их прячешь? А вот что-нибудь «сурьезное» у тебя про запас всегда есть. Правда, потом выясняется, что оно и яйца выеденного не стоит.

– Вы ошибаетесь, товарищ Стародубцев, и находитесь в заблуждении. Сейчас я вам все разъясню.

– Да уж сделай милость.

Инспектор снова откашлялся, а затем со значением произнес:

– Информирую вас, товарищ Стародубцев, совершенно официально. Значит, так. Из колонии совершил побег…

Стародубцев поморщился:

– Из тюрьмы, что ли?

– Повторяю: из колонии, – с педантичной непреклонностью подчеркнул младший лейтенант.

– Ладно, ладно, не тяни. Что там дальше?

Инспектор мягко прошелся по кабинету, демонстрируя свою должностную терпеливость, достойную более высоких сфер, нежели эта.

«Экой торопливый и непонятливый», – подумал он о своем старом товарище.

Савельев еще раз откашлялся – такая уж у него была манера – и педагогично вернулся к началу «сурьезного» дела, с которым сюда прилетел:

– Еще раз повторяю: из исправительно-трудовой колонии усиленного режима совершил побег особо опасный рецидивист, то есть преступный элемент.

– Ясное дело, не академик, – ухмыльнулся в усы Стародубцев.

– Само собой. Значит, так. Какие есть данные? Направление побега пока неизвестно.

– Очень много данных, – хмыкнул начальник колонны. – А еще что-нибудь есть?

– Есть, но об этом позже.

Тут, видимо, старший инспектор Савельев решил, что административное вступление сделано, и перешел с официального языка на обиходный, нормальный:

– К вам на трассу он вряд ли, конечно, выйдет. Но кто его знает, голод не тетка… Опять же ружьишко может понадобиться или, там, самосвальчик. Во всяком случае, небольшая вероятность все-таки есть. Так что, Виктор Васильевич, надо оповестить личный состав и быть начеку.

Стародубцев натурально пригорюнился:

– И куда же вы это смотрите, хотел бы я знать?

Савельев вспыхнул:

– Я-то здесь при чем, Виктор Васильевич?! Мне с вашими шоферюгами забот хватает. Вот так! – и он чиркнул ребром ладони по бескадычному горлу.

– С кем, с кем, с кем? – подивился Стародубцев такой агрессивности. – С моими шо-фе-рю-ю-га-ми? А сам-то ты, мил человек, давно шоферюгой был?! У меня в семнадцатой колонне? А? Или память отшибло?

– Давно, – хмуро ответил Савельев. – Восемнадцать годочков минуло, и вспоминать не хочу.

– А я напомню, я напомню. Был ты, Савельев, шофером, может, и не самым лучшим, но все-таки шофером. И чего это ты в милицию пошел? Ну какой из тебя сыскной инспектор, прости меня господи?

– Так я и есть участковый, а не оперативный. Вам что, не нравится?

– Не нравится, – вздохнул Стародубцев. – Вон уж, милый друг, ты лысый стал, а все еще… младший лейтенант. Ладно ли это? А? Не слышу возражений.

– Счас услышите! – услышал Виктор Васильевич. – Вы, товарищ Стародубцев, мою лысость не третируйте, не по зубам она вам. Да и у вас, между прочим, не чубчик кучерявый. А моя лысина на посту заработана. Ясно?

– От шапки, что ль?

– Нет, не от шапки. От ума.

Стародубцев искренне изумился:

– Это как же?

Старший инспектор младший лейтенант Савельев приосанился и даже слегка выпятил грудь.

– А вот так! От круглосуточного напряженного мышления, – Савельев со значением постучал согнутым указательным пальцем в висок. – Бессменно! Но вам это не грозит, вам это ни к чему. У вас свои задачи.

– Эх ты, Савельев… – снова притворно вздохнул Стародубцев. – И когда ж тебя, бессменного, сменят-то? На пенсию не собираешься?

Тот засопел и нахмурился:.

– Не ждите – пока не собираюсь. А чего это, Виктор Васильевич, вы меня на пенсию хотите спровадить? – осенило старого дружка Стародубцева. – Может, вы недовольны моим служебным долгом, так скажите прямо.

– Грубый ты, Савельев, – сокрушенно покачал головой начальник мехколонны. – Водители на тебя жалуются.

– Вы тоже не подарочек. Лучше на себя посмотрите.

Стародубцев, как ни странно, не обиделся:

– А я что? Я ничего и не говорю. Видно, пора нам обоим на пенсию. Надо вовремя уступать молодежи дорогу. Молодежь, она ведь какая сейчас? Талантливая, умная, вежливая. Как, уступишь?

– Пока нет. Вы-то постарше будете, вы и уступайте. А грубость моя, Виктор Васильевич, сами знаете, от сердечной задушевности. Я людей люблю.

– Люблю-у, – передразнил дружка Стародубцев. – А как же их не любить-то? Это ведь данность… Что это у тебя за черта такая особенная – люблю-у?! Ишь ты, оригинал, людей он любит.

Стародубцев раздраженно побарабанил пальцами по корявой столешнице.

– А грубость, товарищ младший лейтенант, нехороша в любом ее проявлении. Давай, что там у тебя есть, и проваливай к чертовой бабушке! Надоел ты мне, хоть и при исполнении, дьявол тебя возьми.

Нет, не удержался Виктор Васильевич Стародубцев от резкости, но тому была своя причина, поскольку, как мы знаем, был он ранее полковником и считал, что дружба дружбой, а служба службой. Субординация имела для Стародубцева большое значение. А что такое субординация? Это быстрое и неуклонное подчинение младшего по званию – старшему. Почему субординация имела для Виктора Васильевича особое значение? Так это проще простого: во-первых, специфика работы на Севере, это уже что-нибудь да значит, во-вторых, контингент – шоферы, в-третьих, коллектив, руководимый им, на девяносто шесть и шесть десятых процента – мужики. И в-четвертых, связь с центром – только по радио. Ну чем, спрашивается, не прифронтовая полоса? Тут и отношения должны быть другими: пусть дружескими, но жесткими, подчиненными одной цели – построить в этих условиях железную дорогу – чем быстрее, тем лучше.

Старый друг Виктора Васильевича инспектор Савельев, вероятно, тоже подумал об этом, а потому, скрывая обиду, засопел, закряхтел и полез в планшет за документами – оно хоть и в отставке, а полковник все же, орденская планка в четыре ряда. Протянул Савельев Стародубцеву бумаги и сразу стал экономен в словах:

– Получите фотографический портрет преступника. Рекомендую повесить в диспетчерской.

– Фотографический? – удивился Стародубцев. – А какой же еще может быть? Натуральный?

«Детектив» снисходительно усмехнулся:

– Бывает еще рисованный.

– Ах, ну да…

Тут послышался шум затормозившей у крыльца машины, захлопали дверцы, и потому остается неизвестным, что бы еще сказали старые друзья на прощание друг другу.

В кабинет Стародубцева вошли двое; впереди – паренек в ватнике, ватных брюках и валенках, абсолютно шоферской наружности, за ним – молодой человек явно городского или даже более того – столичного типа, несмотря на унты, выглядывающие из-под длинного цивильного пальто.

– Что такое? По какому вопросу? – строго сдвинул брови Стародубцев, слегка покосившись на Савельева.

– Виктор Васильич! – выпалил паренек для начала, а дальше так зачастил, так пошел крыть беглой картечью, что только успевай ушами шевелить да поворачиваться.

– Отставить! – рявкнул Стародубцев. – Ну-ка доложи мне суть дела спокойно, по порядку, по-деловому. Начинай!

Паренек перехватил воздух:

– Виктор Васильевич, на базе рессор нет, втулок нет, баллонов не дали. Все!

– Что? Так ничего и не дали?

– Нет, почему же. Дали грей-фрукт. Так в накладной.

– Что?!

Паренек пожал плечами:

– Ну апельсины такие, зеленые… Типа лимоны. Четыре ящика. Пахнут здорово!

Стародубцев ненадолго задумался, он очень рассчитывал на рессоры и новые баллоны, да и втулки тоже были нужны позарез. Теперь в мозгу его зрела такая радиограмма, что ни один радист не взялся бы ее редактировать.

– Это, надо полагать, все? – спросил он водителя.

– Не совсем, – замотал чубом юный шофер, кивком указав на приехавшего с ним «городского». – Этот товарищ к вам, Виктор Васильевич. Из Москвы, из газеты.

Но тут реанимировался старший инспектор милиции младший лейтенант Савельев. С любезностью и задушевностью старого знакомого, с чувством пожал он руку Смирницкому, явно демонстрируя Стародубцеву свою потрясающую осведомленность опытного работника.

– Добрый день, товарищ Смирницкий! Как здоровье? Как доехали? Алексей Иваныч звонили, справлялись о вас. Мы и доложили – отправили честь честью…

Стародубцев взирал на эту сцену исподлобья.

– Благодарю вас, – чуть наклонил голову Смирницкий. – Одно непонятно: как вы здесь оказались раньше? На вертолете обогнали?

Савельев неожиданно подмигнул корреспонденту столичной газеты. Неожиданно для себя.

– Государственная тайна, – сказал он то ли в шутку, то ли всерьез. – Служба такая – сегодня здесь, завтра там. Никогда не знаешь, где через полчаса окажешься. Ну-с… желаю здравствовать, всем доброго здоровья!

И, оглушительно скрипя калошами, старший инспектор Савельев величаво и монументально удалился по своим неотложным государственным делам.

– Удивительные вещи происходят, – задумчиво посмотрел Смирницкий вслед участковому. – Он мне помог машину найти, еще утром, в Октябрьском. А сам оказался здесь раньше меня. Мог бы и с собой прихватить, воздухом.

Стародубцев никак не отреагировал на деликатную жалобу корреспондента. Не то чтобы Смирницкий ему не понравился, а просто не любил начальник мехколонны пишущую братию и испытывал к ней прочную застарелую неприязнь. Себе же дал слово: не следовать порочному и тщеславному примеру своих ровесников-товарищей и, как уйдет на пенсию, никаких мемуаров не писать. Ни за что! Никогда! Вот почему поначалу Виктору Михайловичу Смирницкому в этой колонне был оказан довольно сухой прием.

– Чем могу служить? – ровно, на одной интонации пробурчал Стародубцев, всем своим видом давая понять, что времени у начальника колонны не так уж много.

Виктор Смирницкий оценил ситуацию и понял, откуда и какой ветер дует, на то он и был журналист.

«Ничего, – подумал он про себя, – растормошим… Не таких бирюков поднимали».

Вслух же, доверительно и открыто улыбнувшись, со всей искренностью пусть и незваного, но все-таки гостя произнес:

– Прибыл в ваше подразделение, Виктор Васильевич… по срочному заданию редакции.

– Удостоверение личности есть? – по-прежнему сухо спросил полковник запаса.

– Есть! – весело откликнулся Смирницкий. – Есть удостоверение. А личность – перед вами, собственной персоной.

Стародубцев не отреагировал на шутку, а молча ждал. Виктор достал бумажник – подарок Ольги на двадцать третье февраля, – вынул алое, тисненное золотом редакционное удостоверение и протянул начальнику колонны.

– Да уж давайте, – проговорил Стародубцев, – а то время сейчас тревожное, скажем так, оперативное.

– Чем же оно тревожное?

– Ищут тут одного, – ответил Стародубцев, старательно сличая фотографический портрет Смирницкого с оригиналом, так, словно Смирницкий этим самым искомым и был.

– Вы говорите, ищут? Не журналиста ли? – усмехнулся Смирницкий, несколько уязвленный поэтапным, как того требует инструкция, изучением своего лица.

– Нет, не журналиста, – с видимым сожалением вздохнул Стародубцев, – но тоже из серьезной организации, то есть из учреждения.

– Скорблю вместе с вами, – участливо проговорил Смирницкий.

Он еще утром слышал в милиции о том, что кто-то бежал из колонии, дежурный при нем принимал телефонограмму, но Виктор, занятый своими проблемами, не обратил внимания на ЧП, не относящееся к его собственным проблемам. Да и появление Савельева в вагон-городке Виктор не связал с этим неординарным происшествием.

Наконец Стародубцев вернул красную книжечку владельцу, сцепил на столе крупные руки и с оттенком тихой грусти, так несвойственной ему, повел следующую речь:

– Да-а, – протянул начальник колонны, – давненько ваш брат нас не баловал, не добирался до нашей глухомани, слава богу… Впрочем, запамятовал я: приезжали тут как-то двое, из телевидения, что ли, на пленку снимали. Ну и придумали же! По-ихнему, у меня водители на трассу без двустволки не выезжают. Одно занятие у них – зверье бить и прочих куропаток. Артисты, одним словом. На всю область ославили. Еще сейчас в штабе стройки тыкают пальцем в спину: гляньте, мол, бригадир охотников пожаловал. А то и еще похлеще…

Смирницкому это надоело: лимит времени истекал через три дня, и он к тому же прекрасно понимал, что Стародубцев морочит ему голову.

– Меня проблема охоты не интересует, Виктор Васильевич, – холодно перебил он. – Командировка моя одобрена секретарем райкома партии Трубниковым Алексеем Ивановичем. Вам должны были радировать.

– Орлов! Вовка! – рявкнул хозяин, так что Смирницкий даже вздрогнул.

В окошке радиостанции мгновенно появилась ушастая физиономия бдительного радиста.

– Радиограмма из райкома была?

– Никак нет, товарищ полковник! – отчеканил тонко чувствующий ситуацию Дятел.

– Не было… – развел руками Стародубцев.

Смирницкий покладисто, но уже не слишком добро усмехнулся:

– Значит, будет. Ожидайте.

– Ну, будет так будет, – согласился Стародубцев. – Позвольте поинтересоваться, с чем вы к нам пожаловали?

– Вот это уже другой разговор, – одобрительно кивнул Смирницкий, но, оглянувшись, увидел все еще находившегося здесь водителя. Паренек, разморившийся в тепле, сидел на табуретке у двери, лениво прислонившись к косяку.

– Товарищ Стародубцев, – устало произнес журналист, – у меня к вам разговор конфиденциальный.

– Какой?

– Конфиденциальный. Не подлежащий огласке. Во всяком случае, пока…

– Понял. Что-то все секретничают сегодня. – Стародубцев повернулся к водителю, сделав разрешающий жест рукой: – Иди, Паша, ты мне пока не нужна, иди ужинать, а то столовские разбегутся. Да накажи им, кстати, чтоб не уходили, попозже товарища накормят.

– Спасибо, – как-то странно и машинально проговорил Смирницкий, глядя вслед водителю, – спасибо. У меня всегда сухой паек есть.

– Горячее не помешает, – хмыкнул Стародубцев. – Слушаю вас внимательно, товарищ корреспондент.

Товарищ корреспондент ошеломленно повернулся к Виктору Васильевичу с выражением муки на узком лице.

– Извините, Виктор Васильевич, вы сказали «не нужна»? Это что… девушка? А, Виктор Васильевич?

Начальник колонны недоумевающе уставился на корреспондента, задающего нелепые вопросы.

– А то кто же! – удивился он. – Ясное дело, не дедушка.

– Девушка… – машинально пробормотал Смирницкий, пытаясь в голове прокрутить все, что было по дороге. – Значит, девушка…

– Еще какая! – воскликнул Стародубцев. – У нас здесь народ живой, знаете ли, подвижный. Да что это с вами? Понравилась, что ли?

Смирницкий отрицательно качнул пробором.

– Ну, тогда и говорить не о чем, – заключил начальник колонны. – И все дела…

Была у Стародубцева еще одна причина, по которой так не слишком любезно был принят столичный журналист. Почудилось ему, что не с добром приехал газетчик, что-то такое было в его поведении – настораживающее и заставляющее держать ушки на макушке. А Виктор Васильевич Стародубцев, несмотря на свою суровость, любил своих людей. Можно сказать, что в душе он даже обожал их и, как мог, оберегал от превратностей жизни, от зигзагов молодой и шалопутной судьбы, используя свой немалый жизненный опыт и, конечно, фронтовую закалку. Был он своим шоферам, как нам известно, строгим отцом-командиром, справедливым и непреклонным.

И потому ему не нужно было вставать, идти к двери радиорубки, чтоб затолкать лопоухую голову Дятла обратно в окошко. Он лишь глянул, как обычно исподлобья, и малиновые уши вспорхнули, а створка почтительно прикрылась и плотно вошла на свое место.

Начальник колонны слегка откашлялся в кулак, привычным жестом расправил усы и обратил настороженный, но полный внимания взгляд на пытающегося сосредоточиться Смирницкого. Тот начал прямо с дела:

– В том, что я сейчас скажу, Виктор Васильевич, секрета особого нет, просто мне с вами хотелось посоветоваться с глазу на глаз…

– Уважаете старика?

– Безусловно. Буду краток – не хочу надолго занимать ваше внимание. Итак, некоторое время назад, в редакцию пришло письмо, надо сказать, любопытное письмо, вызывающее на размышления.

– Я-то здесь при чем? – перебил Стародубцев.

– Вы лично ни при чем. Позвольте мне досказать. Это письмо оказалось анонимным, хотя есть инициалы, а это для нас уже кое-что. Из письма вытекают еще некоторые подробности, имеющие значение для установления личности автора. Например, совершенно достоверно то, что писавшему двадцать четыре года. Известно также, что он работает водителем в одной из линейных механизированных колонн на вашей стройке. Вот, пожалуй, и все, что нам известно. Моя задача: отыскать этого водителя.

– Ну, дорогой мой, – усмехнулся Стародубцев, переходя на «ты», – эдак ты состаришься, и превратишься в прах, разыскивая по такой схеме человека. Известно ли тебе, сколько этих самых мехколонн на всей трассе? От начала и до конца? Вижу, что не знаешь. Я и сам точно не знаю. А вот то, что очень много, гарантию даю. Где уж тут найти человека?! А этот инкогнито и вовсе без фамилии. Нет, не берусь я тебе давать советы. Хотя один могу дать: ехал бы ты домой да занялся делом.

Несмотря на относительную молодость собеседника Стародубцева, его нельзя было упрекнуть в отсутствии здравого логичного мышления и профессиональной цепкости: он ждал такого поворота и конечно же подготовился к нему. Первый удар, нанесенный Стародубцеву, был легким, но и парировать его не имело смысла: он попал в цель.

– Это письмо, полученное нами в редакции, – с обезоруживающей негромкой твердостью произнес Смирницкий, – отправлено из отделения связи, обслуживающего три механизированные колонны. В том числе и вашу, Виктор Васильевич.

– Что же из того? – не слишком бодро возразил Стародубцев. – Что из этого следует?

– Из этого следует то, товарищ начальник сто тридцать первой колонны, – так же негромко, но веско сказал, как отпечатал, Смирницкий, – что в двух других – пятьдесят седьмой и сто двадцать второй – я уже был. Ни в той, ни в другой даже близко похожих нет.

Стародубцев потер переносицу и досадливо крякнул: этот жест и сопутствующее ему звуковое сопровождение означали пусть и не крайнюю, но все же высокую степень растерянности «товарища начальника», хотя, с другой стороны, растерянным гвардии полковника в отставке никто никогда не видел.

Никто… но Смирницкий все же почувствовал слабину в обороне противника и удвоил усилия.

– Я, конечно, понимаю, Виктор Васильевич, что нахожусь на чужой территории, – чуть улыбнувшись, проговорил он, – но давайте будем принципиальными, давайте вместе найдем этого прячущегося за инициалы водителя. Он ведь мог и подписаться полностью… будучи уверенным в своей правоте. Вы-то как считаете, а?

Стародубцев по старой привычке сцепил на столе крупные и сильные руки.

– А что мне считать? – пошевелил он усами. – Вы-то сами уверены, что этот писака находится в моей колонне? Есть у вас такая уверенность?

Смирницкий не был уверен: он дипломатично умолчал о том, что инициалы могут быть вымышленные. Нет, он не был уверен, но вслух убежденно заявил:

– Уверен, Виктор Васильевич. Уверен.

Стародубцев тяжело вздохнул:

– Только кляузника мне и не хватало…

Тут-то Смирницкий выказал живейший протест.

– Что вы, Виктор Васильевич! Вовсе он никакой не склочник. Этот парень, по всей вероятности, хороший, честный и даже мужественный человек. Да я в этом больше чем уверен… А вот то, что разуверился он в людях, в доброте, в бескорыстии их, это вполне возможно. Знаете, как это бывает, – заблудился в собственных мыслях, зачерствел душой, а может, кто и обидел. Всякое в жизни бывает, не мне вам об этом говорить. А то, что он не склочник, – гарантирую. Вы просто не так меня поняли.

Стародубцев снова почувствовал себя «в седле». Такой поворот существенно менял дело и не угрожал чести сто тридцать первой колонны. Однако он никак не мог взять в толк, чего же добивается этот москвич, если искомый безвестный водитель не аморальный элемент. Зачем же его тогда искать? Мало ли у кого какие мысли.

Смирницкий выжидающе смотрел на Стародубцева, давно уже догадавшись, что тот терпеть не может журналистов. А Стародубцев смотрел на Смирницкого и думал о том, что уже не питает неприязни к этому профессионально настойчивому парняге, чем-то тот подкупал сердце видавшего виды старого вояки. И все же Виктор Васильевич задавил в себе зарождающуюся симпатию, справедливо полагая, что от журналистов можно всего ожидать.

«Вот он, сидит паинька-умница, – тоскливо думал начальник колонны. – Мягко стелет, а потом ославит на всю страну, людям в глаза смотреть будет стыдно. Гнать бы его отсюда к чертовой матери, так нельзя, Трубников, видите ли, одобрил».

Но Стародубцев, когда хочет, тоже может быть дипломатом, и неплохим, а потому, изобразив крайнюю степень радушия, произнес совсем не то, о чем думал.