Текст книги "Бесконечное землетрясение"

Автор книги: Эван Дара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Он шлепает в направлении предмета, который так высоко парил. Солнце теперь смотрит ему в спину, он шагает по своей колеблющейся тени. Итак, он движется курсом, который определил для себя сам. И пинает своего призрачного проводника. Когда он падает, его чернильная проекция сливается с его телом. Он говорит себе, что полностью цел, только когда лежит на земле.

Голод теперь постоянный, что по временам помогает его прогнать. Его гудящее глубинное течение остается с ним даже за последней сухой ирригационной канавой, пока он идет через жнивье, обратившееся в гнилье, потом через ветроломную полосу из какленовых деревьев, плотную, как портьеры, и такую же трепещущую.

До него доносится запах, острый, резкий, кислый. Он пробирается дальше, вовремя удерживает равновесие, когда нога оскальзывается на черном камне, не падает. Шатаясь, он бредет по напоминающему пустошь полю с пожелтевшей редкой растительностью и прибывает к месту, похожему на промышленную зону. Он находится на возвышенности, поэтому может осмотреть окрестности. Под ним вытянутые одноэтажные здания с открытыми широкими раздвижными дверьми, куда входят рабочие с пустыми руками, а выходят иные, несущие на плечах пухлые мешки. Другие мужчины, в резиновых комбинезонах, стоят, держась за перила, у объемистых металлических чанов. Небольшие грузовики на толстых колесах прыгают позади своих пустых ковшей, покидают территорию через немощеную дорогу. Едкий смрад в воздухе вызывает желание поскорее убраться отсюда.

На низком деревянном заборе висит доска из спрессованной стружки с нанесенными вручную красными буквами. Знак плавно скользит туда-сюда, но он все-таки может прочитать: «Комбикорм Эйми». На территорию с грохотом въезжает грузовик с нагруженной клешней, с которой капает густая бледная жидкость. Вонь усиливается. Он подается назад, закрывает глаза из-за омерзительного, отталкивающего смрада. Открывает их и снова наблюдает за слаженной работой на площадке. Невозможной, гадкой. Он спешит прочь, бежит, спотыкается вокруг периметра завода, кашляя, дыша рывками. Продолжает путь в том направлении, куда шел.

Он был прав. Он приближается к цивилизации. О чем возвещают чудовищные запахи рвоты Ее мерзость не уменьшена переработкой. Он удручен, но нет. На этом скорбном острове возможно все. Ближайший город, должно быть, охвачен ужасающим Q3.

Город в двух часах ковыляния по галечной дороге. Первые тела появляются минут через сорок. Запинаются на каждом шагу, их наклоняет в одну сторону, потом они наклоняются, потом их наклоняет. Лица дикие, искаженные гримасой, расползшиеся до ниток покровы задубели от грязи. Все идут ему навстречу. Из города. Прочь. Туда, гае еще больше того же самого.

У города нет ни обозначенной границы, ни демаркационной линии, нет даже дорожного знака с его названием. Наверно, расшатался, упал и был разобран на дрова. Q3, похоже, миновало, но после сотрясения городской ландшафт неотличим от других. Он смотрит, он это уже видел. Узкие длинные следы от прежних, когда-то надежных зданий. Борозды тропинок, от нужды протоптанных на пешеходных дорогах. Повсеместная патина пыли, ее клубы наводняют воздух. Кучи выдолбленного дерева. Груды металла с ржавыми краями. Обломки бордюра, перила, ложки. Высоко торчит знак «Как правильно падать». Аферисты, не скрываясь сбивающиеся в кружки на углах, ловчат, ловчат. Подросток хвастается своими чрезмерно развитыми икроножными мышцами перед двумя девочками.

Его печалит, что вечнотрясение сделало все города острова неотличимыми друг от друга. Денатурировало и гомогенизировало их, свело к идентичным развалинам. Местную специфику, особость, неповторимый дух – своеобразие – к мастерству выживания.

Одно облегчение. Нет жандармов на посту. Город слишком мал, слишком незначителен, полагает он. Или все ушли пить фруктовый сок. А может, просто сачкуют. Бывает. Он приседает, зачерпывает рукой в обмотках грязь. Размазывает ее по щекам, становясь похожим на енота, натягивает ниже тюрбан, опускает по бокам ткань. На всякий случай.

Он находит распределитель, а в нем наколенники. В дальнем углу, там же, где они лежат в любом другом распределителе, которые он посещал. На кассе он вручает человеку в капюшоне монеты, притворяясь, будто пересчитывает оставшуюся мелочь, – уловка, чтобы не поднимать головы, – и быстро выходит.

Когда он удаляется, женщина на пыльной дороге шлепается почти к его ногам. Растягивается во всю длину, отрезает путь. Он думает, что это ловушка, потом слышит, как женщина пристыженно выдыхает. Потом рыдания. Она закрывает глаза рукавом в грязных потеках.

Он не понимает, почему женщина до сих пор так тяготится. На всем острове не найдешь и десяти прямостоячих людей. Какая жалость, говорит он себе, что стыд не улетучивается, когда он коллективный.

Он пытается помочь женщине встать, но она отказывается от его помощи. Опять же цивилизация. Женщина с трудом поднимается на одно колено, очередной толчок снова валит ее на землю. К тому времени он уже прошел мимо, не смотрит. Как она, должно быть, и предпочитает.

Он возвращается на городские пространства. Идет крадучись, держится в тени – незаметность сейчас необходима. Трясет всего лишь Q1, но он опасается, что его маленькое вибрирующее «я» привлечет внимание. Хотя каждый человек вокруг него, скрючившийся в своем огороженном космосе, дрожит почти точно так же.

Он бесшумно пробирается позади лишенной колес кабины грузовика. Поспешно семенит через пустой пыльный участок земли. Забивается под упавший навес какого-то складского ангара. Это металлическая конструкция с одним помещением, запертая на висячий замок, подпертая наклонными бревнами и удачей.

Прячась здесь, он до некоторой степени чувствует себя в безопасности. Сидит на земле, после прыжка вместе со вздыбившейся землей снова сидит, разгибает левую ногу. Разматывает с колена одеяло. Складывает одеяло испачканной стороной внутрь, кладет его в рюкзак. Затем натягивает, закрепляет на месте новый наколенник. Светло-серый, жестковатый. То и другое только поначалу. Сгибает ногу раз, два, черпает утешение в этом новом надежном подспорье.

Он встает. При первом шаге ногу тянет, поэтому он поворачивает новый предмет снаряжения слегка влево. Выпрямляясь, видит летящий снаряд. Откуда-то поблизости тот кренясь поднимается в воздух, потом замедляется, потом камнем падает на землю. Совсем как та штука, которую он видел издалека. Которая привлекла его сюда. Он подпрыгивает на месте, в солнечном сплетении поднимается волна. Но не в ответ на Q3. Земля не ярится до такой степени. Он думал, что привык к необъяснимому.

Приходит побуждение посмотреть, что это такое. Разгадать тайну. Он пригибает голову, мышью скользит вдоль задней стенки ангара. Потом следует по обочинам троп, ныряя за любой крупный предмет, находящийся по пути. Приседает возле большой тачки, лежащей на боку, выравнивает дыхание, бросается к заросшему сорняками основанию трубы, потом к бывшей сеялке, теперь высаживающей в землю разбитое стекло. Скрывая свою суетливость, пробирается через группу людей, подозрительно сбившихся в кучу, довольный, что они там собрались. Через несколько минут он выходит на открытое пространство.

Территория, видимо, была общественным садом, созданным, когда в городах еще заботились о благоустройстве. Остатки ограды, выложенной сухой кладкой, обозначают его границы. Осколки черной плитки тянутся вдаль, извиваясь, как дорожки, когда-то вымощенные ими. Массивная каменная пирамида все еще поддерживает металлическое основание памятника. Рот каменного дельфина охватывает конец трубы, изгибающейся вверх, выходя из слоя пыли у центра площадки. И вот здесь люди.

Десятки людей, смотрящих в одну сторону, на высокого молодого человека в необычном костюме, повернутого лицом к ним. Все стоят или сидят, поднимаясь на гребнях волнующейся земли, и высокий молодой мужчина тоже колышется. Но иначе. У него двигаются только руки. Остальные части тела неподвижны. Он улыбается.

Молодой человек жонглирует, посылая три тонких металлических кольца в воздух длинной овальной петлей. Он узнает металлические кольца: их использовали для укрепления телефонных столбов с проводами, чтобы те стояли прямо. Когда-то они были по всему острову. Теперь кольца кружатся по воздуху и небу, и жонглер хватает их одно за другим, когда они плавно идут к земле, и снова запускает в полет.

Высокий молодой человек, лет, наверно, двадцати четырех, одет в оранжево-бежевый комбинезон, перетянутый на талии толстым черным ремнем. Хорошо заметна его широкая улыбка, даже притом, что голова закинута назад и совершает небольшие круговые движения, следя за подбрасываемыми снарядами. На нем тирольская шляпа с полями в виде морской волны и большим бело-серым пером, заткнутым за ленту. Диковинные украшения блестят на запястьях и пальцах молодого человека, однако они не мешают неравномерным, но все же плавным движениям его рук – он ловит кольца, отводит их в сторону, снова бросает вверх. Каждое движение грациозно.

На ногах у молодого человека, как поддержка всей этой конструкции, большие кобальтово-синие кроссовки, испещренные блестками. У них толстая платформа. Не меньше четырех дюймов высотой.

Он продолжает удивленно смотреть. Молодой человек, жонглируя, целиком отдается своему делу, он и здесь, и не здесь. В долю секунды между падением и очередным запуском парень наклоняется и хватает четвертое кольцо и добавляет его в круговорот. Невероятно, что ему это удается. Потом он подключает пятое, и пунктирная дорожка из летающих колец почти становится непрерывным кругом. Ореолом. Проходит еще десять, двадцать секунд, а он не уронил ни одного кольца. Ничто не упало на землю. Толпа ахает.

Но вскоре все кольца стремительно летят вниз, и молодой человек насаживает их на вытянутую вверх руку – ушш, бреньк, звяк-звяк, звяк. Потом молодой человек сдвигает кольца на землю, высоко задирает голову и улыбается зрителям. Все так же без усилий наклоняясь, он берет три кегли для боулинга, выпрямляется и начинает снова подбрасывать их в воздух. Кегли взлетают, а через секунду он радостно ловит их и подбрасывает снова. Кегли вращаются в полете, крутятся вокруг своей оси в непрерывном цикле. Но они возвращаются, и молодой жонглер ловит их. Каждую. Без промахов. Кегли для боулинга. Где он взял их? Целые и невредимые.

– И раз, и раз, и раз, – говорит молодой человек. – Смотрите, как они летают. Смотрите, как красиво.

Молодой человек не носит каппы.

Десятки людей теперь стоят на прогалине и наблюдают, как молодой человек снова и снова мечет в небо кегли. Головы медленно кивают в такт с воздушным представлением, никто не в курсе, что их соседи тоже улыбаются. Некоторые из горожан защищены нагрудниками и другим снаряжением, многие довольствуются лишь мешковатыми протертыми до дыр покровами. У края толпы маленький человечек, чья лысая голова чуть ли не запрокидывается от многослойной грязи, продает горячий ямс из печи – импровизированного очага, сооруженного из груды камней.

Группа зевак продолжает наблюдать за представлением, глаза сосредоточены на жонглере, тогда как тела качаются. Жонглер позволяет кеглям упасть ему на плечи, хватает их, когда они скатываются с руки, и снова отправляет в полет. Ловит одну, потом две за спиной. Бросает их перед собой, снова окрыляет их.

Он осматривает людей, смотрящих на летающие кегли. Потом чувствует людей, когда смотрит на кегли.

Потом все заканчивается. Молодой жонглер ловит за узкий конец все три кегли для боулинга, затем вращается один раз на месте и низко кланяется. Опустив голову почти до земли, он поднимает, широко расставив, руки, две кегли в одной, одна в другой. Человек с крыльями. Грациозен, даже когда ничего не делает. Потом молодой человек выпрямляется, и кивает, и дарит всем улыбку. Широкую и ослепительную.

Молчание. Потом становится слышно шарканье и дыхание. Руки в обмотках начинают хлопать, и хлопки вскоре становятся громче, энергичнее и гуще. Затем следует сумбур горловых гласных среднего тона – сдержанная похвала, приглушенные каппами одобрительные возгласы. Аплодисменты и восторженные восклицания продолжаются дольше чем полминуты.

Несколько человек выходят вперед, кладут монеты в маленький ржавого цвета чайник, стоящий на земле недалеко от жонглера. Чайник потерял ручку: две крошечные дырочки зияют друг напротив друга на его верхнем ободе.

Большинство зрителей тем не менее разворачиваются и топают прочь – хотя одна женщина в черной тунике возвращается и опускает в сосуд две монеты.

На пути к выходу многие пользуются ближайшим правительственным фонтаном, вероятно переделанным из прежнего питьевого фонтанчика, когда-то находившегося в парке. Это возможность наполнить водоконусы.

Он смотрит на молодого человека, который все еще приветствует доброжелателей, расслабленно опустив руки по бокам. По временам, регулярно, молодой человек сияет чистой радостью, затем белозубая улыбка теряется среди благодарственных кивков.

В конце концов толпа расходится, и молодой человек кивает сам себе, наклоняется и начинает собирать реквизит, который разложил вокруг себя аккуратным геометрическим узором. Молодой человек складывает свои снаряды в большой холщовый мешок.

Он уходит последним. С дальнего конца прогалины продолжает смотреть. Как собирается жонглер. На освободившийся полукруг, в котором тот давал представление. На чем держится это действо? – размышляет он. Как молодому человеку удается управляться со всем этим? Молодой человек не шатается.

Он снова идет через разграбленный приплюснутый город мимо его согбенных оторопелых жителей. Он встает, вспоминает, что ему нельзя светиться. Закрывает лицо рукой, проскальзывает позади кучи деревянных досок, слишком истерзанных стихией и ни к чему не пригодных. Тогда он думает: я постоянно ползаю, разве можно быть еще незаметнее?

А сейчас? Он не знает, где находится следующий город или деревня. Он не хочет это признавать, но его силы иссякли. У фонтана, того, что в бывшем парке, он может выстирать одеяло, назрела необходимость. Он не видел ни одной жандармской фуражки – уродливого головного убора, круглого и синего. Утром можно будет купить свежих овощей.

Он оглядывается по сторонам. До темноты еще час или больше. Он остановится около этого города, чьего названия не знает, на ночлег.

Он за границами города, но недалеко. Он спотыкается в сумерках, обходит препятствия: моток колючей проволоки, бочку для бензина, деформированную, как произведение Олденбурга, диван без ножек и подушек. Он проходит мимо бывшего пункта приема утильсырья, огромных связок картона, раскисших от дождя, смердящих невыносимой горечью.

Он ищет место для ночлега. Хороших расщелин не наблюдается. Он на равнине, так что всюду будет на виду, на ветру. Незащищенный. В сгущающейся темноте он бредет-спотыкается еще несколько минут, больше не в состоянии видеть грязь, обходить ее. Запнувшись о тело человека, уже расположившегося на ночлег, он пугается, извиняется. Стыдится. Но человек только ворчит и снова укутывается в хрустящий брезент, и он приободряется. Эта территория не связана с высоким риском.

Сняты вещмешки, экипировка, водоконус. Он вынимает свой брезент и нижние одеяла. Убирает несколько камней с того места, которое теперь его место, расстилает самое нижнее полотно брезента, кладет его верхний край на пушистую траву, которая теперь стала его подушкой. Падает в сидячее положение. Он голоден, но, вероятно, ему не следует есть. Хруст может привлечь внимание людей, если кто-то устроился поблизости. Разбудить их тела или аппетит. Лучше разложить спальный комплект, подождать, пока спазмы в желудке сойдут на нет. Он поворачивается, больно приземляется на левое колено, стоит на четвереньках, ища камни, чтобы придавить углы постели.

Перед глазами у него летают в вертикальном дефиле кольца: вверх, потом вниз, потом снова изящной дугой вверх. Прочно, неколебимо, надежно. Кегли для боулинга, кувыркающиеся в пустоте над пустотой, где есть только руки, которые их ловят Величественные вращающиеся штуки, отражающие свет, затем соскальзывающие в тень и снова обретающие свое надлежащее сияние. Невероятное мастерство. Элегантность. Грация. Как молодой человек научился таким фокусам? Как он может исполнять их сейчас?

Вот бы тоже так уметь. Поучиться, чтобы попытаться повторить эти трюки. Или хотя бы проделать нечто подобное. Бросать, ловить и оставаться на ногах, затем делать поклон. Это был бы фейерверк. Положительный заряд. Он избавил бы его от особняков. Позволил бы упасть в хорошем смысле, вернуться к тому, чем когда-то был. Стать лучше, чем был когда-то. Он бы воспарил.

В темноте и тепле ночи он размышляет, почему перестал думать об оазисе устойчивости. Почему он забросил надежду обрести спокойствие в этом мире. Он говорит себе, что знает почему. Оазис устойчивости найти невозможно. Остров слишком велик, его ресурсы скудные, недостаточные. Жалкие. Он говорит себе, он осознал, что оазис устойчивости – несбыточная мечта. Всегда так было. Острый, жгучий, непреклонный зуд, который подстрекал его идти в никуда, где нет никакого смысла.

Эта мысль успокаивает его. Дает передышку от головокружительного чувства, что передышки для него никогда не будет. Может, оно и так. Оазис устойчивости лежит в заслуженном спокойствии, которое проистекает из знания, что он всегда будет искать оазис устойчивости.

Это симметрия и асимметрия. Напряжение утоляет напряжение. Покой происходит от его отсутствия. Жизнь – это страдание, которое нужно полюбить.

Лежа на слоях брезента и одеял под таковыми же, он разглаживает складки, выталкивает бугорки гальки. Устраиваясь спать, он ощущает, как под ним пинается и елозит земля. С рожденной ночью чувствительностью он думает, что сотрясение можно охарактеризовать как Q1.1. Немного иная картина, чем та, какую он знает. Толчки более отрывистые, стаккато. Возможно, региональный вариант.

Это не дает ему спать. Беспорядочный ритм земли мешает сбросить напряжение. Лежа неподвижно и нет, он томится под почти полной луной. Пытается согнуть ноги, вытянуть их. Кладет руки туда, потом сюда. Он не подготовится к следующему дню, думает он. Не накопит достаточно энергии. Запаса сил, необходимого, чтобы высмеивать себя во время падений.

Довольно. Он откидывает свои покрывала, решительно встает. Надо утомить себя ходьбой.

Ночной пейзаж ему знаком и незнаком. Текучая, неподатливая темнота. Впечатление беспредельности, от которого внутри все чахнет. Ближайшие кусты окаймлены лунным серебром. Вдалеке темные разбросанные строения – угловатые, горбатые, торчащие из мрака, будто клинки, – не раскрывающие своего предназначения. Все кажется спокойнее, но землерокот громче.

Он ходит, ища утомления. Но медленнее, чем обычно, поскольку сейчас не видит пустых провалов мира под ногами, заусенцев на земле, которые могут подстерегать его. Он проходит мимо ручья, сочащегося с уступов обнаженной горной породы. Его шаги хрусть, хрусть по упавшей деревянной двери. Ночная птица вспархивает близко от его уха.

Он идет дальше. Подходит к поляне, усеянной десятками небольших костров, оранжево-белыми сферами, оживляющими ночь. В озаренных огнем кругах сидят наполовину освещенные люди, занятые домашними заботами – что-то складывают, что-то раскладывают, едят руками. Должно быть, у здешних жителей это поле для ночевки, где можно найти безопасность в темноте. Место взаимной поддержки по всеобщей договоренности, каждая маленькая заметная застава обеспечивает спокойствие другим.

Его план себя не оправдал: спать он хочет еще меньше, чем перед прогулкой. Он ускоряет шаг, цепляется правой ногой за корягу, его бросает в новое темное пространство, заваленное грудами больших камней. Они колышутся, даже как будто левитируют, оживший пейзаж Ива Танги. Он вглядывается пристальней, видит людей, лежащих под камнями, головы и конечности торчат в стороны. Под большими грудами взрослые, под кучами поменьше – дети, и у всех шевелятся руки-ноги.

Он останавливается, дыхание спирает. Все понятно. Люди придавили себя мертвым грузом наподобие пресс-папье. Чтобы притупить тряску. Чтобы завлечь сон. Сами возвели над собой могильные холмики. Он отворачивается и в другом месте видит шесть или семь тел, сидящих вокруг костра. Наверно, семья. Огонь окрашивает их спереди в адский красно-оранжевый цвет, льет тени на их спины. Когда подступает волна Q2, они наклоняются вперед, вытягивают руки в стороны, хватаются друг за друга, образуют прочный круг. Атакованные снизу, они качаются все вместе.

Q2. Он должен вернуться к своему спальному месту, срочно. Он идет, как надеется, в нужном направлении, но с каждым шагом деревья впереди отдаляются от него, и он приходит к большому пространству с лежащими на спинах людьми, которые размахивают поднятыми руками и ногами. До самого горизонта сотни тел, слабых, беззащитных, с колышущимися в воздухе конечностями, пригвождены к земле. Он слышит, как хлопают на ветру их лохмотья, как трутся о сухую землю позвоночники, как тонко и жалобно воет что-то, будто скрипит металлическая проволока. Он ретируется с этого поля подкошенных – их поместили сюда? они соскользнули сюда? – вся эта брошенная на произвол судьбы прорва людей-насекомых обретает цвет крови под усиливающимся солнцем.

Он слышит стук в полую дверь и с толчком просыпается, видя большого жука, ползущего по его груди. Вскрикивает, садится, хватается за края верхнего брезента, откидывает жука. Тот взлетает, удаляется, он слышит, как жук падает – шлеп – на сухой дерн в нескольких футах от него. Нет его. Убрался. Вернется ли, неведомо. Он часто дышит, отдувается, подносит чумазую руку к лицу, умоляет волну испуга отхлынуть от груди. Оглядывается повсюду. Еще ночь. Видимость почти нулевая. Для этой маленькой букашки он стал землетрясением.

Он ложится, дрожит, ждет долгие минуты, чтобы его дрожь растворилась в дрожи окружающей среды. Таким образом он может сказать себе, что его дрожь закончилась, стала долей общей натуги земли. Так ее легче перенести. Тогда как все это, он знает, довольно спорно, в одном он не сомневается. До наступления сна еще как минимум сорок минут.

Утро сухое, теплое, громыхающее. Он поспал, но зевает. Чувствует большую усталость, чем перед сном. В пределах видимости никаких людей, ни распластавшихся на земле, ни стоящих/качающихся. Должно быть, все отбыли по своим делам, чем бы они ни занимались.

Но он не может. Он слишком устал, чтобы отправляться в другой город. Он будет слишком часто падать по пути, раздавит оставшиеся пищевые запасы. То и дело приходится жалеть колени.

Решение несложное. Он останется в этом городе и уработается до изнеможения, чтобы в следующую ночь удалось заснуть. Так измотается в изнурительных трудах, что, каким бы жестоким ни было миротрясение, оно покажется ему качающейся колыбелью.

Он собирает вещи, съедает плантан, горсть орехов, знает, что делать. Он идет в центр города, забивается за кучу кирпичей, провонявшую едким запахом мочи, осматривает проходящие мимо тела. Ищет тех мужчин, кто плетется медленнее, кто больше всех согнут. Их не пропустишь. Все бредут в одном направлении. Он выскакивает из своего тенистого угла, присоединяется к их волочащей ноги веренице.

Он тащится пятьдесят минут. Ждет, пока его товарищи останавливаются и вздрагивают, падают вперед на каждом шагу, затем оправляются, затем продолжают движение. Когда они прибывают на место скопления камней, он пережидает их короткое замешательство.

Около десяти мужчин бродят там среди высокой травы, присматривают, что подобрать. Он незаметно присоединяется к ним, ходит кругами, шаркая ногами по бурьяну. Уже чувствует, как уступает усталости. Как общипан жаждой. Необходимость прочищает ему мозг, и он выбирает камень. Такой, который выглядит не слишком тяжелым. Встает на колено, дергает камень вверх, пристраивает его на плечо. Ощущает, как тот соскальзывает, слышит, как тот падает на землю. Снова поднимает, встает в очередь выстроившихся вразрядку кряхтящих мужчин, что тянется в город.

Неожиданно: особняк только один. Все перемещения камней и укладка в пирамиды, прорва горьких усилий ради того только, чтобы укрепить один-единственный дом. Большой, коричневый, лжетюдоровский, с пристроенным верхним этажом целиком из сияющего оконного стекла. Он угнездился посреди зеленой поляны, такой обширной, что не разглядишь ни входящих, ни выходящих из дома. За окнами, как обычно, никого не видно. Да, не видно никому из тридцати или около того мужчин, трудящихся на здешних лужайках и над здешними лужайками.

Хоть бы какой-нибудь опорный камень, допустим принесенный им, пробил стекло верхнего этажа. Он останавливает себя. Не надо, он не должен этого желать.

Он совершает три захода. Каждый раз выбирает камень все легче, сгибается под ним все ниже. Бицепсы окостенели от боли, дрожат, мышцы пресса тянет, изо рта змеятся ручьи слюны. Пот собирается на пояснице, под мышками, сползает посередине груди. Все равно нет сил вытереть его. Неважно. Тряска в конце концов высушит его полностью. В конце концов она высушит все. Тем лучше. Плата здесь меньше, чем в больших городах. Двадцать восемь флоринов. В сумме, за все три камня. Ему все равно. Его вознаграждение в виде усталости принесет дивиденды сегодня ночью.

Пищи хватит дотянуть до утра, но запасы воды истощены жаждой, циркулирующей в теле весь день напролет. Он много разлил, поскольку, когда пил, не мог поднять над головой дряблый водоконус, даже положив конец змеи на плечо. Он вспоминает о фонтане в бывшем общественном парке. Надеется, что помнит к нему дорогу.

У него уходит почти полчаса, чтобы дотащиться до свободного от жандармов города. Как только он добирается туда, смутные ориентиры начинают проигрываться в памяти. Среди строительных обломков, гейзеров пыли, мчащихся собак, чахлых людей одно направление почему-то кажется более вероятным. Он обходит груды дров, все еще не тронутые два резиновых шлепанца, кошачьи трупы, скелет раскуроченного на детали мопеда – металлическая рама вынутого зеркала заднего вида все еще мерцает на ножке. Тень от одиноко стоящего столба ограждения невразумительно намекает, что он движется в верном направлении. Вскоре он прибывает к бывшему общественному парку.

Но он не один. Десятки людей там с ним, сидят или стоят, невзирая на подземные толчки, и все смотрят в одну сторону. В сторону яркой поляны, где молодой жонглер снова дает представление, теперь подбрасывая и ловя четыре белых пластиковых диска. Он удивлен, что не видел их издалека, даже на подступах к парку: блестящие круги взлетают в воздух, потом падают, потом немедленно снова взлетают. Ровно и точно по вертикали в течение всего своего овального цикла. Он останавливается как вкопанный. Белые диски выглядят почти как лица в рекламе. Можно даже вообразить, что они улыбаются.

Он проталкивается вперед, чтобы было лучше видно, напрягает слабые колени. Поверх чужих плеч он смотрит, как диски курсируют по небу, почти не колыхаясь. Они совершают еще несколько кругов, потом молодой человек ловит их один за другим, составляет стопкой, складывает руки на груди, кланяется. Затем молодой человек поднимает голову, и улыбается, и немедленно получает аплодисменты и громкие охающие одобрения. Один зритель вынимает свою каппу, кашляет, кашляет, произносит:

– Да!

Затем жонглер начинает подбрасывать большие деревянные ложки вроде тех, что используются на кухне для приготовления соусов. Он постепенно вовлекает их в действо, три, потом четыре. Они переворачиваются и падают в пустоте, как вышедшая из строя космическая станция в кино. Жонглер не роняет ни одной.

Молодой человек одет в тот же рыжеватый комбинезон, перехваченный ремнем на талии, но теперь заметно, что он с нагрудником и лямками, а не цельный. Также молодой жонглер снова щеголяет тирольской шляпой с пером и украшениями на запястье и пальцах. Самое удивительное, что молодой человек чистый. У него чистая одежда. У него чистое лицо. Волосы у него прямые, опрятные, изрядно выгоревшие на солнце. Сильное, крепкое тело молодого человека кажется нетронутым каждодневной деградацией. Он отталкивает дрянь и волнение и словно бы даже светится.

Около молодого человека стоит нечто новое: маленькая металлическая вертушка, воткнутая в землю. Это реквизит, новое развлечение, мельничные крылья получают от Q1 импульс к равномерным круговым движениям. Вертушка крутится и крутится на месте сама по себе, устойчивая и элегантная. Ее лопасти улавливают строгий дневной свет, взбалтывают его до мягкости.

Глядя на молодого человека, десятки присутствующих улыбаются и качаются и некоторые едят ямс. Кое-кто сидит бок о бок на земле, прислонившись плечами друг к другу, иные переплели руки. Зрители крутят головами, следя за бросками жонглера, и после особенно впечатляющего трюка некоторые хлопают ладонями по земле. Когда молодой человек приступает к следующему фокусу – снова, какая радость, с кеглями для боулинга – и изящным движением кисти отправляет их в полет, еще больше людей расслабляются и садятся на враждебную землю.

Вскоре кегли для боулинга кувыркаются по воздуху: три, потом четыре. Затем, после особенно высокой петли, пять. Они будто живые, похожие на играющих выдр. Он думает: обычно очки получают, сшибая эти штуки. Этот парень получает очки, удерживая их в воздухе.

Как молодому человеку это удается? Он думает, секрет в обуви. Молодой человек снова в больших синих кроссовках с блестящими звездочками. Он стоит на космосе. Вот почему он не падает. Видимо, есть в толстой платформе кроссовок некий секрет, который защищает его от исходящего снизу вероломства, поглощает это вероломство или перенаправляет в другую сторону. И даже больше: благодаря этой платформе молодой человек стоит на целых четыре дюйма над землей – на четыре дюйма выше, чем все остальные люди на острове. Положение еще более неустойчивое и ненадежное, чем общая судьба. Молодой человек заставляет предметы падать вверх.

Представление продолжается. Не отвлекаясь на восторги и аплодисменты, молодой человек откладывает кегли и извлекает два круглых пластиковых жезла, соединенных шнуром около ярда длиной. Потом он хватает предмет, похожий на большие черные песочные часы, круглый на концах и сужающийся в середине. Молодой человек берет по жезлу в каждую руку и начинает подбрасывать сосуд на шнуре, короткими движениями отталкивая его узкой частью вверх. Затем, без всякого намека или предупреждения, молодой человек резко натягивает шнур и запускает часы в небо. Высоко в небо.