Текст книги "Бесконечное землетрясение"

Автор книги: Эван Дара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Носильщики забираются на платформу. Мужчина в коричневом открывает дверь кузова. Господина поднимают за подмышки и переносят на сиденье кузова. Если там и есть ремень безопасности, он его не пристегивает. Носильщики разбегаются в стороны, дверь закрывается, обувь стучит по деревянной платформе.

Стоя возле кузова, человек в коричневом поднимает руку, крутит кистью, давая знак, что можно двигаться. Мужчины, ждущие снаружи забора, кидаются к закрытым носилкам.

Ему везет. Маленький и проворный, он добирается туда вовремя, чтобы, присев на колено, сунув пальцы в подстриженную траву, схватить одну из поддерживающих жердей позади портшеза. Как по волшебству, никто не пытается оттолкнуть его, отобрать конец палки. Может, она заразная? Как бы то ни было, он условно заявляет, что позиция принадлежит ему.

Он остается коленопреклоненным, смотрит на собравшееся вокруг войнство. От каждого угла платформы исходят, как лучи от нимба святого, две жерди, плюс по одной торчит с боков. Таким образом, носильщиков десять. Десять, несущих одного. Хотя он знает, что опаленные грязью мужчины, с досадой отваливающиеся от паланкина, жалеют, что это число слишком мало.

ВЗЯЛИ, – командует человек в коричневом. – ПОДНЯЛИ!

Быстрый вдох, и рабочие поднимают портшез, ставят на плечи. В первые мгновения все гнутся в три погибели, потом наконец им удается выпрямиться. Он принимает тяжесть перекладины на ключицу, но он меньше ростом, чем остальные, и потому опасается, что кузов будет крениться и ему придется тащить больший груз. Одной рукой он вынимает из рюкзака тюрбан, быстро опускается на колени, подкладывает мягкий головной убор под лежащую на плече жердь. Так лучше. Легче сбалансировать вес. Он постоит за себя. Хотя паланкин тяжелее.

Носильщики топчутся на месте, по возможности сглаживая колебания. Приглушают свое оханье, проглатывают его. С его обремененного плеча жгучая боль и растяжение переносятся на шею, левое колено сдавливается и хрустит. Через минуту, две – он рад, что не может свериться с часами, – он слышит шарканье ног по траве. Мужчины издают «хрфс». Потом раздается топот, и его с другими рабочими резко прижимает к земле. Паланкин становится тяжелее – значительно. Сообща, но каждый по отдельности носильщики сгибают колени, с усилием разгибают их и обретают шаткую устойчивость.

На платформу что-то нагрузили. Он не видит, что именно. Человек в отглаженной джинсе любит путешествовать с комфортом.

ГОТОВО, – говорит вожак в коричневом. – ВПЕРЕД.

Они выдвигаются в теплое утро. Поначалу носильщики ступают осторожно, постепенно, нестройно топая, все подстраиваются идти в ногу, и ритм становится равномерным. После небольшого поворота мужчины выносят паланкин через ворота за территорию особняков. Он не знает, куда они идут. И далеко ли. Сколько времени это займет. Зато знает, что не спросил по поводу оплаты и никаких вопросов задавать не станет.

Он немедленно потеет, чудовищно, как в те времена, когда еще не привык к разлитому в воздухе острова густому сиропу. Целые ручьи ощутимо текут с его висков, из-под мышек, посередине груди, достигают даже ладоней нагруженных рук. В движении, с тяжелой ношей на плечах невозможно подавлять все звуки, и кряхтение, пыхтение, хриплое сопение сотружеников становится мелодией поверх ту-дум, ту-дум их шагов. Когда один из них неизбежно спотыкается, никто ничего не говорит. Безмолвие продолжается, когда тот же человек валится с ног, группируется, встает, бежит назад к портшезу, снова хватает конец жерди. Пристраивается в ногу с остальными. Общая ноша создает молчаливое товарищество.

Они ступают на ближний луг с особенно густой зеленью. По низкой траве идти немного легче, ближайшие туи до известной степени целые. Он позволяет себе отвлечься на них. Человек в коричневой униформе временами ходит вокруг паланкина, в основном идет спереди, показывает дорогу. Владелец особняка, насколько он может судить, хранит молчание. Сверху ни движения, ни указаний.

Идут медленно. Он передвигает жердь по плечу, перемещая ее сюда, туда, снова на дюйм или два вправо или влево. Порой дрожащее утомление мышц принуждает его перекатывать неумолимую палку на заднюю часть шеи. Каждое прикосновение – жестокий удар. Затем мгновенное отделение, и снова острая боль. Когда становится совсем невмоготу, он хватает жердь обеими руками, поднимает на долю секунды, благословляет воздух. Он убеждает себя, будто это что-то меняет, но, когда снова опускает жердь на плечо, давящая боль тут же обрушивается на него. Мужчина впереди него отбрасывает ногой камень, чтобы не споткнуться и не покачнуть платформу. Это действительно что-то меняет.

Так владелец особняка вышел на прогулку. Крытый насест. Хороший обзор. Расслабленные ноги. Плавное, беспрепятственное скольжение над сотрясающейся землей. Возможность обдумать выбор блюд. Десять пар коленей.

Они спускаются в низкую ложбину. Тяжелая ноша вонзается в шею и плечи, чуть не придавливает его к земле. Колени теряют силу, подгибаются, становятся ватными, обмотки опорок волочатся потраве. Мужчины впереди ропщут, отдуваются, шагают мельче и быстрее, но вскоре группа носильщиков ступает на новую равнину, это облегчение. Он видит, что направляющий в коричневой униформе припускает в низину, чтобы принять удобное положение для указания дороги. Вожак идет спиной вперед, машет поднятыми руками в направлении, куда он двигается. Тащите дальше.

Они обходят группу кедров, когда-то, видимо, составлявших ветроломную полосу. Тогда вожак кричит «СТОП!», поднимает руку. Носильщики посередине шага резко подаются вперед, качаются назад, останавливаются. Он не имеет представления, зачем их остановили. Все, что он видит, – трава под ногами, длинный шест, скрипящий у него на плече. К счастью, они в тени. В неподвижном положении портшез становится тяжелее.

Носильщики стоят на месте несколько минут, выворачивая руки и ноги, коверкая лодыжки и запястья так, чтобы земледрожь ни в коем случае не затронула паланкин. Он плавает в поту. Он рискует нарушить общую устойчивость, дрыгая левой ногой в надежде отделить прилипшую к ней брючину, косца человек в коричневом снова кричит: «ЗДЕСЬ!» Он дергает ногой назад, прирастает к месту. Через несколько секунд носилки начинают раскачиваться, потом медленно движутся вниз. Его колени крошатся под отяжелевшим на спуске грузом, затем он начинает бояться, что давящая с удвоенной беспощадностью жердь раздробит ему шейные позвонки. Он прыгает вперед, поворачивается вокруг, хватает жердь двумя руками, использует всю оставшуюся силу, чтобы поставить тяжелую ношу на траву. Огромный, массивный, портшез медленно оседает, пока не соприкасается с землей. Опускается, как перышко.

Он встает, наклоняется, кладет руки на колени, захлебывается слюнями, потеет. Приветствует передышку, но также стыдится. Своей слабости, недостатка выносливости. Они шли недолго. Полчаса максимум. Добавь одну переменную, и все уравнение становится неверным.

Так же как остальные девять носильщиков, он стоит у своего конца жерди, теперь лежащей на земле. Никто не разговаривает. Ветра нет. Пот льет градом.

Сейчас он может видеть сквозь изогнутую линию ближайших деревьев. За этим клином раскинулась обширная территория, испещренная тенями и представляющая собой кавардак. Груды обломков, безлиственные кусты. Между ними разложены прямоугольники замызганного брезента. Островки грязи, кучи древесины, костры, тлеющие или остывшие. Одежда наброшена на древопни. И люди. Люди, более грязные, чем все вокруг них. Руки, лица покрыты слоем черной пыли. Лбы особенно черные. С одной стороны, за низкой каменной стеной, сад блевотины.

Население лощины насчитывает, должно быть, сотню человек. Люди сидят полукруглыми кучками, расслабленно лежат на покрышках. В молчании они заняты мелкими делами: срезают ножом кору с древоветвей, толкают катыши хлеба за темные зубы, оттирают камнями пятна с лоскутных юбок, расползающихся до волокон. Ни один не поднимает глаз дольше чем на секунду. Все приучены не смотреть. Теперь, когда он уже не придавлен носилками, Q1 волнами проходит сквозь него.

Вид портшеза становится для него тягостным пуще прежнего. Эти его правильные линии, незапятнанный слой краски. Его прочность, огромные размеры, бесшумность в пути. Он говорит себе, что жестоко со стороны владельца особняка делать здесь привал. Он говорит себе, что нужно бросить эту работу, как бы сложно ни было найти место, куда еще наняться. Просто смыться, сбежать.

Вожак в коричневом стучит его по плечу, машет тыльной стороной кисти в его сторону, явно говоря: займись делом. Он смотрит на платформу паланкина, видит, что несколько носильщиков снимают с нее груз, положенный туда перед самым отбытием. Это большие холщовые мешки цвета хаки, и мужчины берут их за горлышко и несут в унылую колонию, приткнувшуюся позади деревьев.

Один за другим они складывают мешки у входа в эту коммуну. Потом развязывают веревки, раскрывают мешки, переворачивают их. Разноцветные плоды высыпаются на землю. Манго, плантаны, ямс. Имбирь, репчатый лук, пакеты с кофе, рис. Все, что есть в распределителях. Услышав это, колонисты останавливают свои дела, поднимают глаза. Поворачивают головы друг к другу, снова отворачиваются. Медленно откладывают то, что держали в руках. Один за одним мужчины и женщины встают со своих подстилок, неуклюже двигаются вперед. Многие несут хлопковые мешки или куски ткани. Некоторые задирают углы передников, чтобы в них можно было что-то сложить. Но они не торопятся. Они знают, что пища будет делиться на всех.

А вот он чувствует нетерпение. Он снимает мешок с паланкина, последний из, наверно, дюжины. Крутит мешок, чтобы потуже затянуть горлышко и крепко ухватить его руками, затем несет к границе коммуны, у которой продолжают собираться люди. Ставит мешок на землю, развязывает его, толкает вперед. Оттуда, не без помощи землетрясения, как из рога изобилия, сыплется еда. Колонисты подтягиваются к его мешку, но все равно ничего не говорят. Встают на колени, берут свою долю, выбирая предпочитаемые фрукты и овощи или сгребая их в холмики вытянутыми руками. Некоторые смотрят на него снизу вверх. Потом опускают глаза, продолжают собирать продукты.

Когда вожак в коричневом зовет носильщиков обратно, все мешки почти пусты. Через несколько секунд мужчины снова стоят возле жердей. Еще пара мгновений, и раздается крик. Все вдыхают и поднимают портшез. Он всплывает в воздух, сначала очень высоко, потом опускается ниже, потом как надо. Вожак руководит разворотом. Носильщики переваливаются из стороны в сторону, в конце концов встают лицом в том направлении, откуда пришли. Начинается обратный путь. После двух небольших, относительно безобидных спотыканий он встраивается в шаг. Паланкин теперь легче, чувствует он.

Когда паланкин приближается к особняку, кто-то распахивает ворота в сетчатом ограждении. Еще пара шагов, и он чувствует, что под ногами ухоженная трава. Одновременно внешние звуки приглушаются, и он слышит хриплое дыхание стоящего впереди товарища.

Вожак указывает носильщикам развернуть паланкин задней частью к дому. Он не представляет зачем. Они делают, как велено, и через минуту портшез стоит на траве, хотя особенно сильный толчок замед ляет его приземление.

Новый человек в черной рубашке и обтягивающих джинсах машет руками на носильщиков, выпроваживает их с территории особняка. Через несколько секунд владелец дома в своих походных ботинках ступает из кузова на платформу паланкина. Он приветствует трех ждущих его мужчин в темно-синих комбинезонах, поворачивается, садится им на руки, и его вносят в дом через открытую главную дверь. Белоснежная рубашка по-прежнему без единой складки.

Вожак к тому времени тоже ушел. Снаружи ограды крупный мужчина с перевязанной рукой начинает раздавать вознаграждение, вынимая монеты из низкого металлического ящика. Он смотрит на часы. На работу ушло в общей сложности почти час и три четверти. Он ждет своей очереди и, как и остальные носильщики, получает четыре флорина.

Четыре флорина.

И никакой еды. Ни крошки.

Все еще утро. Время есть. Он находит распределитель в центре города – это несложно, он следует за несколькими барахтающимися гражданами, пока один из них не приводит его туда, – и покупает ямс, имбирь, кукурузную муку, ананасы. В один мешок среднего размера помещается еды на все четыре флорина. Он выносит мешок за город, где легко снова ориентируется: оставленные носильщиками глубокие следы все еще хорошо заметны. Он идет дальше, быстро доходит до коммуны, которую посещал портшез. Ставит мешок на землю, где стояли другие, но сейчас исчезли.

Он поворачивается, уходит. На сей раз дорога туда и обратно занимает двадцать четыре минуты. На пути туда он встает четыре раза. На пути обратно два.

Ананасы – это вкусно. Его любимый фрукт. Он никогда не покупал их для себя. Опасно носить нож, когда ты беспрерывно падаешь.

Снова он радуется, что работа носильщика закончилась быстро. Еще есть время. Он пересекает центр Тисины, поворачивает, прибывает на заросший сорняками задний двор, засыпанный потрескавшимися осколками тарелок, мисок, керамики. Неверное направление. Он возвращается назад, находит центр города, знак «Как правильно падать» служит ему маяком. Выходит на другую раскуроченную улицу. Это та улица, теперь он вспоминает.

Он спотыкается дальше, футах в тридцати от рваного края дороги видит женщину. Повернувшись почти спиной к нему, женщина стоит на коленях, склоняется в молитве. В маленькой пыльной рытвине, все еще облагороженной следами зелени, женщина прижимает руки к груди крест-накрест. Потом вытягивает руки, наклоняется к земле. Застывает в позе молельщицы. Женщина двигается медленно, почтительно, вера делает ее безучастной к Q1. Она в простой попоне, измазанной серыми пятнами. Локти, запястья, колени не защищены.

Его трогает это зрелище, но нужно продолжать путь. Он устремляется вперед, однако останавливается, чтобы снова посмотреть на женщину. Она опять выпрямляется, складывает руки на груди. Впечатляющая картина. Он видит, как женщина что-то поднимает, прижимает к себе. Он подступает ближе, видит завернутого в тряпье ребенка у нее на руках. Потом замечает, как ручка младенца выпадает из свертка. Женщина не прячет ее в пеленку, она безжизненно качается. Женщина запрокидывает голову, смотрит в небо, закрывает глаза. Губы ее шевелятся, но слова поглощает земной гул. Он видит: она дрожит не только потому, что земля вокруг сотрясается.

Он подбирается ближе, думая о том, чем ей помочь. Как утешить. Потом видит, что женщина снова склоняется вперед. Кладет младенца перед собой. С мотрит на ребенка, он шевелится. Дергается и вертится в колеблющейся почве. Ручки поднимаются и опускаются, ножки дрыгаются. Грудь вспучивается и опадает. Головка поворачивается влево, вправо. Женщина смотрит на ребенка, но ее видно только в профиль. По щеке у нее текут слезы. Женщина продолжает смотреть на дитя, тогда как он разворачивается, возвращается на разбитую дорогу.

Он спотыкается дальше, чувствует ногами предзнаменования Q2, но оно не наступает. Деревья шумят, ничего больше. Он говорит себе, что эпизод, которому он стал свидетелем, – всего лишь один из миллионов. Тот факт, что ему довелось столкнуться с этим конкретным случаем, не придает ему особой значимости. Он говорит себе, что сверх определенного числа количество перестает быть важным. Много, больше, больше, и потом понятие множества исчезает. Главное правило политики. Предел понимания. Скорбь – земная константа.

Он прибывает на место, которое сейчас является парком, и люди уже ждут. Это неожиданно. Он смотрит на часы, до полудня еще четырнадцать минут. Назначенное время. Он говорит себе, что в этом нет ничего неожиданного.

Он присоединяется к людям, дрожащим и выстроившимся полукругом перед площадкой для представления. Занимает место, сняв нагрудную сумку и поставив ее на землю впереди, но не в самом первом ряду. Затем идет наполнить свой водоконус из правительственного фонтана с изогнутым носиком. Возвращается к своей сумке, садится, потягивает чистую воду. Чувствует прикосновения трепещущей земли. Все-таки он был прав. Это легкое Q2. Как же Пласидо справится?

Скоро он узнает. Через несколько минут на площадку ступает Пласидо, его бирюзовый рюкзак наполнен реквизитом, бежевый комбинезон украшен широким белым поясом, усеянным заклепками и дырками, отделанными металлическими кольцами. Пласидо останавливается в сердцевине внимания – неверно: он создает сердцевину внимания – и начинает вынимать и расставлять свои приспособления. Но можно не беспокоиться. Пласидо устойчив и незыблем. Энергичен, деятелен. Q2 ничего не значит для Пласидо.

Он встает, поворачивается, оглядывается вокруг, видит, что прибывают новые зрители. Впечатляюще: представление еще даже не началось. На сей раз их сотня, он уверен в этом. Толпа уже давит и наклоняется вперед, чтобы лучше видеть. Он оборачивается, осматривает поляну, встает позади долговязого человека. Он не хочет отвлекать Пласидо.

Представление феерическое. Пласидо бросает первое кольцо из-за спины, заслуживает благосклонность публики одним только умелым изгибом запястья. Немедленно следуют ликующие возгласы и топот. Вскоре три, потом четыре кольца размером с тарелку парят, словно невесомые, описывая фигуры, удостоверяющие красоту геометрии. Пласидо присборивает лоб и неистово сосредотачивается на движущихся кругах, выписывая общий рисунок, одновременно посвящая бдительное внимание каждому кольцу. Потому-то Пласидо и не смотрит на него.

В прежних представлениях после колец он бросал кегли для боулинга. Теперь Пласидо берет шляпы. Ошеломительно, ново. Он достает из рюкзака три канотье с круглыми полями, вставленные одно в другое, разделяет их и посылает по очереди в воздух, золото кружится на фоне густой синевы. Соломенные шляпы возвращаются в пальцы Пласидо с писклявым звуком и, с легким свистом рассекая воздух, снова взмывают вверх. Красиво. Он и раньше видел, как летают шляпы, но не вертикально.

Это впечатляющий трюк, и вскоре Пласидо делает его еще интереснее, низко наклоняясь и бросая шляпу из-под расставленных ног. Делает это один, два, бесконечное количество раз, затем попеременно поднимает ноги, когда тянется вниз. Сложное движение и убедительная причина, почему Пласидо не видит его.

Шляпы пойманы, снова составлены стопкой и отложены в сторону. Затем следует сюрприз. Из своего рюкзака Пласидо вынимает три кинжала с серебряными клинками в фут длиной и толстыми рукоятками из ясеня. Аханье и хорошо слышное фырканье исходит от толпы, потом все замолкают. Пласидо проверяет кинжалы. Он подносит каждый по очереди к правому глазу, оценивает их длину, проверяет на наличие опасных изъянов. Все в порядке. Но Пласидо осматривает их дальше. Он располагает кинжалы веером перед лицом, вглядывается в серебристый павлиний хвост. Оценка снова удовлетворительная. Потом наконец он широко расставляет ноги, набирает в грудь воздух. Сосредотачивает взгляд на кинжалах, находящихся поблизости от его лица, потом смотрит в землю. Не двигается. Словно по заказу, Q2 переходит в Q1.

Быстрым движением запястья Пласидо подбрасывает ножи вверх – раз, раз, раз. Клинки искрятся на солнце и угрожающе пронзают воздух. Затем, взлетев к высшей точке, замедляются, снова набирают скорость и резко падают. Невероятным образом Пласидо ловит все три за рукоятки и снова подбрасывает их, не колеблясь ни секунды подвергнуть себя риску. Присутствующие разражаются благоговейными ахами и восклицаниями, потом внезапно замолкают. Пласидо нельзя отвлекать.

Жонглер бросает кинжалы вверх еще двумя петлями, высокими острыми параболами. А потом начинает вращаться. Запустив в воздух клинки, Пласидо оборачивается вокруг себя на месте – из-под кроссовок брызжет земля, перо на шляпе крутится, – затем снова поворачивается лицом к публике, чтобы продемонстрировать рискованный, ужасающий трюк – поймать кинжалы. Один – потом два – потом три. Люди ошеломлены. Никто не в силах сдержать изумленных вздохов. Но Пласидо продолжает. Он делает бросок и поворачивается вокруг два, потом три, потом четыре раза, каждый оборот более впечатляющий, чем предыдущий, – просто потому, что они происходят, потому, что они совершаются. После этого Пласидо мгновение отдыхает, вбирает в себя воздух. Потом буквально творит еще одно мгновение напряженного ожидания. После этой тяжелой тишины Пласидо смотрит в землю, поднимает глаза вверх – и посылает один из кинжалов очень, чрезвычайно, неправдоподобно высоко в небо. Изящный и гладкий, искрящийся белыми солнечными лучами, клинок взмывает на тридцать, сорок футов или больше.

Объятые ужасом зрители инстинктивно подаются назад. И потом снова изумленные возгласы – и тут Пласидо устремляется в толпу, и находит его, его стоящим во втором ряду, и предлагает ему подержать два оставшихся кинжала. На мгновение он пятится, затем берется за теплые рукоятки. Эйфория взлетает на такую же высоту, как и нож.

Пласидо бежит обратно в центр площадки, делает полуприсед, ждет несколько секунд, потом легко ловит последний кинжал, когда тот завершает свой полет к земле, схожий с падением мертвой птицы. Его рука хватает нож и вместе с ним опускается, останавливаясь, когда деревянная рукоятка касается земли. Красивое лезвие торчит вверх, сверкая чистым серебром. Пласидо держит так кинжал секунда за секундой. Он не дрожит.

Молчание в толпе. Пласидо не двигается. Когда он наконец выпрямляется и улыбается, публика взрывается ответным ревом небывалой силы. Горловые крики, и дружное одобрение, и топот ног, сотрясающий землю чуть ли не наравне с Q2. Через минуту собравшиеся проталкиваются мимо него и затопляют площадку, отставляя его стоять с двумя кинжалами в руках, похожими на шпили на крыше особняка.

Он смотрит на столпотворение очарованных людей. Кишащих, ликующих, с поднятыми руками. Благодарность. Он видит, как Пласидо, столь разительно отличающийся от других, уподобил своих поклонников себе. Для этих людей в этот момент землетрясения не существует.

Через некоторое время он слышит звон монет, падающих в чайник Пласидо. Это приятная музыка, бренчащий перезвон, бодрая пиликающая капель. Он открывает нагрудную сумку, находит несколько монет. Проталкивается вперед, мимо идущих навстречу людей, уже вознаградивших жонглера, видит, как патлатый человек в забрызганном грязью сером пальто падает на землю и хватает чайник. Что? Мужчина обнимает сосуд, разворачивается на месте, начинает уползать.

Убийственный, вероломный, предательский поступок. Украсть заработок Пласидо. Но он такого не допустит, он даст отпор. У него в руках два кинжала: с их помощью он остановит кражу. Он бросается к преступнику, замирает, увидев, как тот вытаскивает из кармана витой шнур длиной в фут. Потом мужчина продевает концы шнура в дырочки с двух сторон на верхнем ободе чайника, мастеря ручку, которой до этого сосуд был лишен.

Он сует оба кинжала в левую подмышку, ждет, пока сидящий на земле человек закончит связывать концы шнура. Когда мужчина уползает прочь, оставив чайник, он выступает вперед. Чайник вибрирует от подземных толчков, монеты тихо бренькают, и он хочет убедиться, что его флорины не упадут мимо. Он наклоняется к сосуду.

– О, нет-нет, – слышит он строгий голос.

Он поворачивается и видит Пласидо, который направляется к нему от толпы поклонников.

– Не может быть и речи! – говорит Пласидо и останавливается прямо возле него. – Ты уже внес свою лепту, мастер кинжалов. Не надо монет. – Пласидо улыбается ему. – Это я должен заплатить тебе.

Он замолкает, улыбается в ответ, отдает кинжалы Пласидо.

СПАСИБО, – говорит он.

Пласидо не отводит от него взгляда.

– Наоборот, тебе спасибо, – говорит он. – Пласидо держит кинжалы за кончики лезвий, прижимая к бедру. Таким образом они никого не поранят. – Как у тебя дела сегодня, Сэм?

Он смотрит на Пласидо.

ПОНРАВИЛОСЬ, – говорит он.

– Ну, – говорит Пласидо, – делаем что можем. – Пласидо улыбается, чуть поводит рукой, возвращается к ждущим его людям.

Он не знает, что делать. Он все равно хочет оставить флорины. Потирает пальцами ребристые края монет. Улыбается, довольный проявленным к нему вниманием.

Потом Пласидо возвращается.

– Слушай, Сэм, – теперь с серьезным видом говорит он. – Хочу с тобой кое-что обсудить.

Он смотрит на Пласидо. Вспоминает о своей животной вони, усиленной перемещением владельца особняка в паланкине. Слегка пятится.

– Знаешь, если тебе удобно, – говорит Пласидо, – ну, если ты не занят, можем мы встретиться здесь минут через двадцать – двадцать пять? К тому времени я уже должен закруглиться. Ладно? Тогда увидимся.

Немного отойдя от импровизированного парка, он закатывает рукав, смотрит на часы. Они по-прежнему ходят. Стрелки по-прежнему крутятся, показывают правильное время. Если они продолжат работать еще двадцать минут, он снова увидит Пласидо.

Он забредает на территорию неопределенного назначения, когда-то промышленную, теперь не подлежащую идентификации. Разрушенные остатки офисных зданий, кирпичи с отбитыми углами, куски штукатурки, несколько фрагментов витых лестниц, напоминающих расшатанные ДНК. Небесно-голубое основание кулера, опрокинутое, текущее проводами. Пустые места, некогда используемые для чего-то – вероятно, для парковки, вон, кажется, тормозные следы. Тревожная пыль. Месяцами он мечтал воспарить над всем таким. Идти-идти и мягко вознестись над безымянными местностями, полями, людьми-мертвецами, руинами. Сейчас он ловит себя на том, что думает об Антее. Борце из древнегреческих мифов. Антея нельзя было одолеть в борьбе, пока он стоял ногами на земле. Она была источником его силы. Одна нога на земле, и он становился непобедимым.

Возможно, землетрясение оказывает такое же влияние на него. Непрерывно возвращая его к максимальной связи с землей. Вопреки его инстинктам, несмотря на нещадную самомуштровку, остров пытается наделить его силой. Несомненно, сейчас он сильнее. И где еще он познал так много, как лежа на земле. В соприкосновении с грубой почвой. Ее структурой, ее переменчивостью, но и нескончаемой прочностью. Сверху можно видеть абстракции. Находясь на земле, ты изучаешь частности. А через частности постигаешь все на свете. Основополагающее сопряжение. Учись на частностях, черпай ненависть из абстракции. Эта мысль – абстракция, с которой он может смириться.

Остается четырнадцать минут. Он думает об исходящем от него зловонии, хотя сам его не чувствует. Об отталкивающем смрадном духе. У него есть время постирать, избавиться от отягощающих дивидендов работы на обитателей особняков. Он найдет правительственный фонтан. Обычно они расположены в общественных или псевдообщественных местах. Он не видел жандармов.

Он думает о человеке, который говорил об оазисе устойчивости, грязнолицем парне, месившем самого себя в чистой озерной воде. Наверно, недели прошли с тех пор. Был ли он на самом деле? Существовал ли этот человек выдра? Существовал. Но, возможно, он не был мудрецом. Возможно, оазис устойчивости не один. Около аэропорта он говорил себе, что не нашел оазиса устойчивости. Но это не означает, что таких мест не может быть несколько. Конечно, это никак нельзя доказать. Но если наличия чего-то нельзя доказать, нельзя доказать и отсутствия этого.

Вот его питательная среда. Зыбкая неопределенность, которая из-за своей незавершенности обретает реальность. Незнание дает возможность, и оно станет его переносной устойчивостью. Непрочность, генерирующая более высокую устойчивость в перспективе. Он полминуты сидит на земле, отдыхает, затем встает. Отправляется на поиски фонтана. Чтобы помыться.

Восемь минут – или тринадцать, если ориентироваться на названный Пласидо крайний срок в двадцать пять минут, когда он должен вернуться в импровизированный парк.

Он находит фонтан, расположенный, по-видимому, в бывшем ресторанном дворике, сейчас не предлагающем подкрепления. Видит деревянные перекладины от спинок стульев, небольшую вазу из рифленого стекла, дырчатые крышки солонок. Рваный список песен из цифрового музыкального автомата, ложки. Он представляет, как люди сидят на барных табуретах в ожидании, когда их обслужат. По столам скользят чеки и чашки кофе. Не двадцать, но двадцать две минуты будет в самый раз.

Он снимает с верхней части тела одежду и снаряжение, мочит ладонями подмышки. Вода стекает по его бокам, холодная, щекочущая. Он наклоняется, чтобы вода капала на землю, не оставляла пятна на брючинах. Мыла у него нет. Навряд ли ему удалось избавиться от вони. Не стоит ли обмакнуть голову? Расчески у него нет. Шесть минут.

Закоченевшей рукой он обмахивает свое смрадное одеяние, растягивает его, пытается придать глаженый, отутюженный вид. Безнадежное дело. Все мятое, измаранное.

Но. Есть аргумент в пользу несовершенства. Контраста как источника энергии. Разности. Он говорит себе, что теперь видит это. Сотрясения, различные Q… Мир своей тряской пробуждает его. Подталкивает к осознанности. Загоняет к ней. Всевозможные тяготы Q повышают вероятность, что человек будет работать. Довольство – враг. Теперь он это видит. Еще три минуты. Еще.

Две.

Он топает, стряхивая пыль с опорок. Поправляет нагрудную сумку и рюкзак, чтобы они сидели ровно. Расчесывает волосы пальцами, хотя пальцы все еще грязные. Осталась еще одна минута, но ничего. Он идет.

Неторопливым шагом, настолько небрежно, насколько позволяет ему взбаламученная душа, он входит в импровизированный парк. Удивляется, увидев среди пыльных, лишенных растительности клочков земли и изломанных деревьев одинокого Пласидо. Склонившись к реквизиту, жонглер протирает кеглю. Раскладывает свои принадлежности, потом поднимает клапан рюкзака и аккуратно составляет их туда. Он встает, видит, что Пласидо повернулся к нему.

– Уже пришел? – говорит Пласидо. – Дай мне минутку.

Пласидо отворачивается, продолжает собираться. Наполняет рюкзак, пока тот не становится разбухшим и тугим, и затягивает шнурок наверху. Рюкзак вибрирует, но стоит ровно.

– Ладно, – говорит Пласидо. – Иди сюда. Давай присядем.

Он идет к Пласидо. Потом они вместе садятся, скрестив ноги по-турецки, на землю.

– Ну так вот, – говорит Пласидо. – Рад тебе. Значит, понравилось сегодняшнее представление?

Он опускает глаза, потом поднимает.

ЕЩЕ КАК, – говорит он.

– Хорошо, – говорит Пласидо. – Спасибо. – Пласидо улыбается, потом игриво закручивает прядь волос. – Слушай, Сэм, – говорит Пласидо. – У меня есть одна мысль, и я собирался обсудить ее с тобой. – Пласидо переводит дух, затем смотрит на него. – Скажи, ты бы не хотел помогать мне?