Текст книги "Бесконечное землетрясение"

Автор книги: Эван Дара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Эван Дара
Бесконечное землетрясение

2025

Evan Dara

Permanent Earthquake

Перевела с английского Елизавета Рыбакова

Дизайн обложки Анны Стефкиной

© Evan Dara, 2021

© Рыбакова Е. Ю., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2025

* * *

Один тот факт, что Эван Дара – при всем внимании к его анонимной фигуре – ускользнул не только от книгоиздательских концернов, но и от патриархов американского независимого книгоиздания Fiction Collective Two, говорит о нем как о самом последовательном трикстере современной литературы. Но, несмотря на эту непроницаемость, в Даре угадывается наследник той эпохи Америки XX века, когда работа с языком была сродни джазовой импровизации, но при этом не заглушала окружающую социальную действительность.

Владимир Вертинский, издатель Pollen fanzine

* * *

Бесконечное землетрясение

Но является ли падение падением, если ты не стоишь на

И медли и медленно влачи, влачи левый спазманский мускул и медленно медли медли

НЕ на… медли, медленно наклон и наклон и левый спазманский мускул, и, И

И. Налегай. Ладно, клади камень сюда. Нет, клади его сюда. Ладно, бери – бери его и иди и иди невИДИмкой и

Ладно дальше давай дальше, рукам холодно | пальцам горячо | плечи ДЕРГает нет не, не слушай визжащих мышц и двигай! вперед и

лоскут травы позади и позади ПОЗАДИ дверца машины и шаг еще и шаг еще и

и камень тянет и камень летит к земле и

Я ставлю ногу вниз а вниза нет. Я ставлю ногу вниз а там нет там

Ладно нашел ритм, нашел, иди, просто иди, нет рук нет плеч просто иди просто иди. Сбалансируй камень, падай с ним, падай вперед ВМЕСТЕ с ним вот четыре фута вот восемь футов можешь и десять нет мышц нет плеч давай

коряжина позади и кирпича груда позади и уворачивайся от и уворачивайся от прытких собак и лужу рвоты обойди ВОКРУГ и…

И хорошо. Хорошо, что подождал. Снизилось до Q2. Лучше. Намного лучше, чтобы дальше идти. Рукой подать, минут семь-восемь максимум, до тропы В. Да, боль, и да, будут рубцы, новые. Но прогресс. Явный прогресс. Девяносто футов, может быть.

Прямо за низкими кучевыми громадами парит солнце. Потеешь, вечно потеешь ближе к вечеру. Но порядок. Я в порядке. Как минимум час до закрытия распределителя. Я могу дойти туда. Я дойду.

По всему пустырю поверженные люди отрывают плечи от вибрирующей земли. Встают, колышутся, как водоросли, валятся, вскидывая руки. Наконец снова вспучиваются и приводят себя в вертикальное положение. Потом глубокий вдох, потом несколько тяжелых шагов, будто выкорчевывают ступни из земли, потом шаткой походкой вперед. Никто никогда не стряхивает новую грязь с покровов или амуниции. Несколько все еще прямостоячих деревьев, рассеянных среди распрямляющихся тел, гнутся и клонятся в отсутствие ветра. Тыкающие вверх конечности поваленных ведут себя точно так же. И вечно, вечно продолжаются стенания, вездесущий землестон нарастает, потом стихает, потом увенчивается почти ревом.

Не имеет значения. Надо идти. Я снимаю обмотки с кистей рук, вытираю пот с ладоней о леггинсы и снова наматываю заляпанную холстину вокруг пальцев. Повожу плечами, чтобы рюкзак и нагрудная сумка уравновесились, подпрыгиваю, чтобы ремни скользнули во впадины на плечах. Поднимаю носки ног и ставлю ступни на землю, вбираю воздух в легкие, наклоняюсь, пока наколенники не щелкают, и поднимаю – поднимаю камень, черно-серый подвижный камень. Предплечья сводит от боли, мое «хуфф» теряется в непрерывном землестоне, но новый груз толкает меня вперед, принуждает следовать за ним, одновременно сопротивляясь его тяге к земле. Спотыкаясь на каждом шагу, я иду и иду, потом иду медленнее. У меня нет выбора. Единственный способ облегчить натугу – не останавливаться. Поставить рычаг некуда.

Я делаю шаг за шагом. При Q2 я могу осилить десять шагов в минуту. Но не сейчас, говорю я себе. Похоже, это самый увесистый камень, что я таскал. Фунтов тридцать пять, а то и сорок пять, запросто. Я удивился, когда нашел его. Он стоял торчком около длинного сегмента проволочного ограждения, утопая в луговой траве, зеленой складке, тянущейся по взбудораженному холму. Камень, видимо, бросили. Неподъемный. Я могу получить за него двадцать флоринов. Несомненно, этот потянет на двадцать. Я делаю вдох и выбрасываю бедро вперед. В предзакатном свете вес превращается в пот. Собирается, густеет, высвобождается струйкой. Сам камень даже тяжелее, чем мысль о том, чтобы его тащить.

Я двигаюсь дальше. Пересекаю по диагонали, направляясь к тропе В, пышущую жаром заброшенную пашню, опорок на левой ноге щиплется, на правой разболтался – кончик постоянно складывается под ступней, отчего я спотыкаюсь, если не поднимаю ногу выше. Надо, обязательно надо их заменить. Я тяжело ставлю на землю пятку, и содрогание от удара отдается в голень и бедро, сквозь грудь прокачивается воздух и вырывается со звуком «ах». Я прогоняю что-то свербящее на левой скуле, и остается лишь зудящая точка. Огибаю сиденье велосипеда.

Бегущие собаки и шатающиеся люди врезаются в поле моего зрения. Я останавливаюсь, чтобы выровнять лихорадочное дыхание, притискиваю камень к груди и ощущаю, как прохлада минерала просачивается сквозь нагрудную сумку. Никогда, никогда мне и в голову не придет мысль опустить камень на землю. Передо мной появляется коренастый человек с блестящим красным мысом на подбородке, похожий на китайскую фарфоровую собачку с высунутым языком. Кровь изо рта. Он, видимо, говорил. Пытался говорить. Может быть, даже кричать. После того, как выпала каппа. Или выть, потому что не может позволить себе купить каппу. Это хороший знак. Язык, вероятно, цел.

Еще один шаг, и правая лодыжка возмущается, когда я наступаю на ложку, невероятно, что я ее не увидел. Но боль не смертельная, скользкий озноб связки гаснет после того, как я перемещаю камень влево и осторожно пристраиваю на сгиб локтя. Я иду дальше, один черепаший шаг, другой, и мало-мальская заминка дает мне время прикинуть, как лучше обойти вертолет. Лежащий на боку скелет, без шасси, дверец, винта и стекол. Я выбираю самый глубокий след и тяжело тащусь мимо уткнувшегося в землю серого рыла мертвого ящера. Я отмечаю, что сиденья в его брюхе вырваны, и выскакивает первый за день волдырь. Жестоко опалив средний сустав безымянного пальца на левой руке. Следовало это предвидеть. Но не предвидел. Я не предвидел. Я перемещаю землежаждущий камень так, чтобы он не давил на жгучую ссадину. Лучше. Пока к волдырю не прикасается ткань обмотки и всего меня не пронзает иглами.

Теперь камень передвинут, и я больше не вижу ног. Но это знакомо. Я уже имел с этим дело. Помни: камни, расщелины в почве, оголенные корни – все это находится в движении. Поднимай ноги высоко, не споткнись. Разворачивая бедра, я выставляю голени вперед: раз, два, теперь просто иди дальше. Тяпай влево, тяпай назад и просто иди дальше. Но своих ног, несущих вес, удерживающих вес, ударяющихся о низ камня, я не вижу. Где-то через каждые шесть шагов кончик слишком длинного опорка высовывается из-под подвижного камня, затем скрывается снова. И на протяжении всего пути моя голова вытекает из верха камня. Ее тень видоизменяется, потом сужается до извилистого ручейка, потом ускользает. Твердое превращается в жидкое. Живое автозатмение, которое вне зависимости от угла принимает форму моего тела. Своенравный и неузнаваемый иероглиф, который есть форма моего тела.

На тропе В телодрожь. Одно трепещущее тело волочит длинный серый мешок, другое загребает вперед на двух длинных палках, еще одно тащит скребуще-бренчащую металлическую тележку без колес. Другие, их несколько, мытарятся с камнями. Люди-каракули уменьшаются вдали, под неумолимым солнцем. Всякий стыд утрачен. В молчании и землегрохоте.

Сама тропа – одно название. Асфальт трескается и шелушится, как псориазная кожа аллигатора. Я тащу себя в путь длиной сто восемьдесят шагов от Западных ворот и принимаю асфальтовую позу: плечи наклонены вперед, руки полностью вытянуты, камень, насколько возможно, держу подальше от голеней и коленей – каждый шаг мучение. На кончиках пальцев холодное давление тяжести.

Я продвигаюсь на один шаг, два, и меня молниеносно разворачивает на месте молодой пацан, прущий мимо. Он не замедляет хода и не поворачивается, когда мой камень обрушивается на землю. Один угол камня дробится и отваливается. Я смотрю на утрату: шесть процентов от веса камня как минимум. Это мне убыток. Теперь девятнадцать флоринов. Определенно в районе девятнадцати, вот что я получу. Но камень от этого не станет легче.

Я опускаюсь на колено, чтобы поднять его, смотрю на того самого парня, вполуприпрыжку мчащегося по пульсирующему асфальту. Он использует сопротивление и подъем земли, словно скачет по плавающим бревнам. Он тоже несет камень. Но, вероятно, меньше моего. Удаляясь по направлению к горизонту, он водит руками, будто работает косой, чтобы удержать его. Преобразуя неизбежное падение в силу, толкающую его вперед. Я пробовал так делать. Но у него камень меньше. Намного меньше, в этом нет сомнений.

Всего два-пять-семь человек ждут возле проволочного ограждения. Высокий, десять футов, забор каким-то образом стоит, простираясь в обоих направлениях далеко, туда, где ни один из обитающих с этой стороны никогда не был. Ворота открыты, но никто не входит. Я часто дышу, весь склизкий и липкий от пота. Но пячусь и ныряю за дерево, чтобы убедиться, что меня не видно. Вероятно, это излишне. Жандарм меня не заметит. Он очень занят тем, что пучит глаза и нацеливает их на людей в очереди. Ему положено следить за соблюдением тишины.

Теперь вопрос. Положить камень на землю или держать его в руках? Если положишь, придется снова его поднимать. А если держать, надежда только на то, что благодаря случайным сокращениям мышц он покажется легче. Я бросаю камень. Как будто у меня был выбор. Камень задевает мизинец правой ноги. Я слышу разъяренный голос. Не успел отпрыгнуть. Ты не успел.

Но ничего страшного. Боль не смертельная. Потом жжение.

Бросая быстрые взгляды, слежу за очередью у забора. За медленными полушагами ждущих людей. За их остановками. Их туниками, похожими на стекающий свечной воск. Одно тело падает. Так и остается лежать. Локтями вверх. Жандарм вздымается и хватается за свой поручень. А позади него – молчаливые трех– и четырехэтажные дома, под крышей.

Очередь сокращается до двух человек, но затем мимо меня проталкивается какой-то парень, и их становится трое. Ну и хамство. Но ладно. Я правильно сделал, положив камень на землю. Теперь у меня больше времени сосредоточиться и обуздать свои журчащие нервы. Подготовиться войти.

Очередь уменьшается до одного последнего эскиза человека, прижимающего к груди камень и шатающегося вперед-назад. Я приседаю, сую пальцы в почву, выдергиваю из нее своего спутника и иду.

Через пятнадцать шагов я покачиваюсь, как будто силы мне изменяют, затем останавливаюсь и поднимаю камень, позаботившись о том, чтобы руки заметно дрожали. Опуская камень на плечо, я прикидываюсь, будто ноги у меня подгибаются и я чуть не падаю на землю. В профиль, чтобы жандарм не мог этого не заметить.

Потом я приближаюсь к посту охраны. Прячу лицо за лежащим на плече камнем, не поворачиваюсь к жандарму и ничего не говорю. Ему скучно, лениво, он и сам трясется. Он не станет прикладывать усилия, чтобы разглядывать меня. Я слышу, как он пыхтит и хватается за поручень, потом слышу, как его ноги перестают взбивать землю. Он снова обретает устойчивость. Через несколько секунд я чувствую толчок. Жандарм ставит печать на мой камень.

ОСОБНЯК ЧЕТЫРЕ, МАЛЫЙ, – говорит он.

Я быстро прорываюсь мимо и рысью устремляюсь к указанному дому. Сердце успокаивается, даже несмотря на то, что я двигаюсь быстрее.

Я прохожу мимо водоноса, склонившегося под углом сорок градусов под конусами, наброшенными ему на плечи. Какой-то мужчина распростерся в медальоне почерневшей от пота земли. Дети сгибаются полугоризонтально под камнями, крест-накрест пристегнутыми к их спинам. Я тащусь к прорабу и кладу свой камень у его ног. У меня уходит десять секунд на то, чтобы отдышаться, расслабить мышцы и с хрустом выпрямиться. Я сгибаю и разгибаю руки, чувствуя, как восстанавливается кровообращение, из уголка глаза сочится благо, или нет, влага. Я говорю себе: расслабься. Теперь можно. Только тогда я замечаю, что миротряска снизилась до уровня Q1.

Прораб высокий и довольно упитанный, борода – серое облако, заржавленное пылью. Он смотрит на мой паданец, ничего не говорит, соскребает печать и отступает в сторону. Подбегает каменщик. Он приседает, на мгновение теряет почву под ногами, чуть не опрокидывается, затем уносит камень.

Особняк четыре – дом с тремя щипцами, по одному на каждой стороне, что я видел. Здание в три этажа стоит неколебимо, увенчанное панковской прической из угловатых крыш и крутых фронтонов. Стены из тяжелого известняка, за окнами-бифориями бездонная темнота. Посередине фасад опоясан фахверковыми конструкциями, находящимися в целости и сохранности.

Сейчас каменными опорами укрепляют восточную сторону особняка. Контрфорсы уже достигают низа оконных проемов третьего этажа и тянутся в форме лекала на двенадцать – четырнадцать футов от наружной стены. На одном камне видна полустертая, размытая овальная эмблема, которая когда-то висела у входа в наше почтовое отделение.

Рабочий, таща мой камень, прокладывает себе путь по уклону. Время от времени он опускает мой камень на расположенную уступами кладку и использует его как опору для следующего шага. Ни разу он не крякнул. Меньше чем через минуту каменщик останавливается, поднимает мой валун над головой и сжимается под ним, как пружина. Дрожа от натуги, он возвращается в вертикальное положение, поднимает руки, рукава при этом соскальзывают ниже локтей, и задвигает камень на верх склона. Потом двумя руками толкает его в выемку. Никакого раствора или цемента. Существующая конструкция из валунов и скальных обломков удерживает мой камень на месте.

Ловко, как обезьяна, каменщик слезает на землю. Убегая, перепрыгивает через человека с голым торсом, сбитого колебаниями земли с ног, и приближается к прорабу у северного фасада соседнего особняка. Первый прораб продолжает смотреть на мой камень в опорной стенке. Я говорю себе, что сейчас он, возможно, оценивает его с эстетической точки зрения. Он кивает и поворачивается ко мне. Хмыкает и моргает, давая понять: дело сделано. Открывает свой денежный ящик и водит внутри двумя пальцами. Выуживает и протягивает мне грязные темные монеты – четырнадцать флоринов. Потом отворачивается, чтобы принять следующий паданец от мужчины с белой дымкой волос, которому на вид лет семьдесят. Тот проворно вертится, совершая короткие суетливые движения. Под мешковатой, пропитанной влагой одежей на спине проступают рельефный костяк и выпуклые мышцы. Он наклоняется, и я вижу, что он притащил два камня. Два больших камня.

Я исчезаю из поля зрения прораба. Он стоит, обвив рукой поручень, и смотрит, как другой каменщик взмащивается на груду камня. Обувка рабочего, бежевая тряпка без подошвы, цепляется за края камней. Взрастает твердый холм. Щебень дождем брызжет вниз. Четырнадцать флоринов.

Другие заботы. Рюкзак и нагрудная сумка съехали влево, и внутренние края их лямок врезаются мне в шею. Я повожу плечами и подпрыгиваю, и вещмешки размещаются ровно. Тогда на первый план выступает глухая боль в коленях. Она пухнет и гложет выпуклую кость изнутри. Неважно. Не обращать внимания. Забыть.

Я отхожу от особняка, поворачиваюсь и смотрю на его ошеломительно длинную тень. Для такого размаха потребовалось только три этажа. Два рабочих проталкиваются мимо, стискивая камни, разбрызгивая пот, и я разворачиваюсь и продолжаю путь к Западным воротам. На выход с территории особняков очереди нет, хотя пять или шесть камненосов спят или лежат без сознания вдоль внутренней стороны забора. Возле них на земле стоит вибрирующее корыто, где осталось воды не больше, чем в луже. Широкий деревянный черпак, подвешенный на шнуре и бьющийся о землю, изглодан вдоль всего края.

А вот и лазейка. Жандарм отвлекся на человека, который сложился, как штангенциркуль, и кашляет, кашляет. Я выскальзываю за ограду.

Осталось еще восемьдесят, девяносто минут дневного света. Я могу успеть в распределитель, надеюсь. Запастись едой. Добыть новый запястник, пока левый не треснул полностью, что неминуемо в ближайшие дни. Всегда лучше заменить что-то, не дожидаясь повреждения и его последствий.

Я иду дальше, почти опрокидываюсь при первом же шаге. Опираюсь на правую пятку и машу руками, как мельница, чтобы восстановить равновесие, затем выбрасываю туловище вперед. Головокружительное мгновение. Верчение солнцелучей вокруг. Я останавливаюсь, хватаю ртом воздух, и вытираю лицо, и осматриваю следующие несколько ярдов в поисках палок, корней или ложек. Только один потенциально опасный камень на пятнадцать градусов справа. Я распределяю вес тела на обе ноги, поднимаю левую ступню и медленно выдвигаю ее вперед. Затем отрываю правую. И все равно умудряюсь загреметь при каждом шаге. И между шагами тоже. Теперь, когда со мной больше нет спутника. Балласта. Моего камня-компаньона.

Разбитый асфальт тропы В имеет ответвление, которое поворачивает к распределителю, – это пешеходная дорога, идущая через пущу тисов, сейчас сломанных и упавших, обнаженных до бледной коры. Я достаю из среднего кармана нагрудной сумки морковь, стираю с нее землю и, спотыкаясь, плетусь пару ярдов от асфальта. Встаю и отряхиваю грязь с налокотников. Потом поднимаю морковь. Снова вытираю ее. Новый ушиб на правом колене начинает выпевать пронзительную трель. С удовлетворением я вспоминаю, что скоро забуду об этом.

Я вынимаю каппу, кладу ее в карман нагрудной сумки и отхватываю зубами солидный кусок моркови. Он падает в расщелину, только что открывшуюся в земле. Проглочен, но не мной. Приятная текстурная оранжевизна исчезает в черной бездне. Прощай, ценный ломоть. Я слышу зернистый скрежет, поднимаю голову и вижу прорезающуюся не больше чем в пятнадцати футах впереди меня скважину. Вся лежащая передо мной местность трясется, и кусок мира с грохотом обваливается. Трава и частицы почвы туманят воздух. Провал, должно быть, шириной восемь футов и тянется вперед на одиннадцать. При виде его я закрываю глаза. Потом представляю несколько других расколов в земле, мимо которых прошел на этой неделе.

Я быстро вынимаю из кармана сумки каппу, вставляю ее в рот и прикусываю. Когда она со щелчком становится на место, я припускаю к бывшей тисопуще, за которой находится распределитель. На каждом шагу спотыкание.

Теперь я верчусь. Теперь я еле ноги переставляю. Это Q3. Я говорю себе: легких путей не ищи, чтобы не сбиться с пути. Землегул нарастает, бурые собаки мчатся, выстроившись дугами, горизонт ходит взад-вперед и скачет. Я встаю и, ставя ступню полностью на землю, делаю шаг за шагом по направлению к тисовым пням и поваленным расколотым деревьям. Земля пинает меня вперед, и руки болтаются позади, и я плашмя падаю на грудь, прыгаю по каменистой почве несколько секунд, а потом еще немного. Голову я держу высоко, но верхние части бедер грубо ободраны, а на губах скрипит песок. Потом пауза. Возможность сделать вдох. И почувствовать новые жгучие ссадины – на правом локте, на всем правом бедре, повсюду'. Я ползу дальше, следя за тем, чтобы запястники были на месте. Я твердо знаю: надо защищать ладони. Через минуту я переворачиваюсь на спину, упираюсь в землю обеими пятками и толкаю тело вперед, приподнимаясь с каждым толчком, чтобы нагрудная сумка не перекрыла мне доступ воздуха. Еще две минуты, и я снова ползу. Так лучше, безопаснее. Коленные чашечки какое-то время могут это выдержать. Скользить змеей необязательно.

Бывшая древопуща реже, чем я помню. Расхищено больше насаждений. Всего несколько минут требуется, чтобы маневрировать через ее тернии и ухабы. Я проползаю под сломанными древоветками, перебираюсь через кочки влажного мха, опираюсь на пеньки и, схватившись за них, подтягиваюсь. У последнего пня перед пространством и днем я поднимаюсь, и нахожу равновесие, и нахожу равновесие, и крепко встаю на ноги. Я пойду. Попытаюсь идти. Мои колени, надеюсь, предпочтут такую боль.

Я делаю первые шаги. Передо мной широкое поле, ведущее к распределителю, чей забор образует часть низкого горизонта, похожего на десантный катер. Поле запружено людьми – видимо, до закрытия распределителя меньше времени, чем я думал. Я вижу их всех. Десятки тел размахивают руками и судорожно корчатся, колышущиеся фигуры трепещут, как языки пламени, словно их терзают страхи, извергающиеся из самого нутра. Одно тело крутится и крутится на месте, обездвиженное движением. Другое ныряет к земле, тогда как его туника поднимается и, надутая ветром, парит, а затем накрывает его, будто саваном. Рваный силуэт семафорит, подавая сигналы, которых никто не понимает. Громадная сковорода мира раскаляется и раскаляется, превращая человеческое присутствие в клубы дыма. В горсть сухой почвы, когда они ударяются о землю.

Грохот Q3 – прекрасное сопровождение для этой безжалостной хореографии. Далекие тела валятся на землю и в ответ на рев материка, кажется, согласованно поднимают сначала головы, потом туловища. Рассеянные повсюду оборванцы падают на колени, напоминая молящуюся церковную общину. Панически размахивая руками, они принимают вид хора, взывающего к небесам. В разных концах ходящего ходуном поля две похожие на чучела женщины стоят с разинутыми ртами – дуэт, исполняющий молчаливые ламентации. Затем вступает соло. Одна женщина совершает акробатический скачок назад в воздухе. Согнутый мужчина с согнутой клюкой непроизвольно отплясывает джиттербаг. Непонятное существо стоит, расставив руки и ноги в виде буквы «X», затем пропадает со сцены.

Люди-пузыри на поверхности кипящей земли. Они направляются в распределитель или идут оттуда? Есть ли сейчас разница? Я спотыкаюсь дальше. Другого выхода нет. Спотыкайся или голодай. Но это полномасштабное Q3. Я ставлю ногу вниз, а вниза нет. Я переношу свой вес туда, а туда нет. Но я нахожу подходящий угол, я выторговываю свой путь вперед, я уворачиваюсь от камней, щиколоток и шквалов земли.

Вот я оказываюсь перед холмами Морн-Катр. Вот я оказываюсь перед парковкой – машин нет, асфальта нет. Вот я вижу дерево, стоящее на ровном месте, потом стоящее на бугре. Вот я вытираю прах со рта, вот я смотрю на подошву ботинка. Я встаю и шатаюсь в том направлении, где, как подсказывает мне неубиваемый инстинкт, находится распределитель. Я веду к нему свой корабль, я гребу и гребу по воздуху.

Я приближаюсь к женщине в порванной спецовке, потом вижу небо там, где она была

Я подхожу к мальчику с заплывшим от синяка закрытым глазом, и вот он на земле, схватился за локоть

Я стою возле человека со свисающей с нижней губы каппой, который протягивает ко мне переливающуюся от грязи и крови руку

Я стою рядом с женщиной, колотящей кулаком свои ноги, чтобы они не поднимались

Я спотыкаюсь дальше. Легких путей не ищи, чтобы не сбиться с пути, легких путей не ищи, чтобы не сбиться с пути, через час или четыре я буду дома. Человек с одной рассеченной штаниной переползает через наполовину ушедший в землю камень, потом летит, его четкая тень следует за ним. Вопль, и он приземляется в восьми футах впереди. Труп велосипеда лежит, частично врезавшись в куст, колесами вверх, педали медленно крутятся. Бледный тощий человек неопределимого пола сидит, плачет и скребет лицо согнутыми, как когти, пальцами и при этом подпрыгивает.

Я вижу еще одно тело, старика в отвратительных лохмотьях, ползущего вдоль толстой, невероятно длинной витой веревки. Остаток от прежней попытки сделать аэролифт. Словно взбираясь по крутому склону, мужчина простирает и тянет к себе голые руки, простирает и тянет к себе; согнутые, как у лягушки, ноги барахтаются позади. Потом попадается камень, и мужчина, вслепую протягивая руки, ударяется о него правой. Он мгновенно садится и машет рукой, чтобы притупить боль. Потом порывисто прижимает ее ко рту, чтобы пососать рану и остановить кровь.

Он морщится, он раскачивается на месте, белые волосы шевелятся и колышутся. Этот человек далеко не уйдет. В распределитель, вероятнее всего, не попадет. Я шарю в нагрудной сумке и вынимаю марлю и пластырь, протягиваю их ему, напрягая руку, чтобы она дрожала как можно меньше. Мужчина тянется ко мне одной рукой, хватает мое запястье другой, чтобы унять тряску, чтобы уменьшить дрожь, которую не могут прекратить никакие мои усилия. Но потом тянется выше и хватает мое предплечье, а потом локоть, потом ползет рукой дальше, двигаясь к плечу.

Опираясь на меня, он пытается подняться, снова встать на ноги. Такое со мной не в первый раз, и я ему помогу. Я хорошо держу равновесие и способен послужить опорой, ноги у меня сильные. Еще четыре раза схватившись за меня, человек подтягивается, ноги у него распрямляются, и он начинает принимать вертикальное положение. Его шумное дыхание увлажняет мне лицо. Но потом мужчина бросает руки мне на плечи, и его голова стукается о мою нижнюю челюсть, и он обходит меня вокруг и повисает своим длинным костлявым телом у меня на спине.

Я пошатываюсь. Я качаюсь под этим новым грузом. Мужчина худой, как борзая, но все же представляет собой массивный груз, и его ерзанье и карабканье лишают меня равновесия, мне с таким балластом не справиться. Тогда человек хватает себя за локти, сцепляет руки у меня на груди, и я инстинктивно дергаю его запястья, отдираю его пальцы и расправляю плечи. Но он липнет ко мне, висит, как накидка, которую нельзя сбросить. Его борода царапает мне шею, он фыркает мне в правое ухо, но через мгновение я крепче встаю на ноги и думаю, и думаю, как быть. А что тут поделаешь? Человек голоден, человек стар, и находится в отчаянии, и хрупок, как фольга. Он так ведет себя лишь потому, что знает о необходимости попасть в распределитель. Чтобы добыть провизию. Чтобы выжить. Он не может иначе.

Я не брошу его. Я окажу поддержку этому человеку в нужде. Это мне по плечу. У меня есть сила воли, и решимость, и у меня есть сила. Путь займет больше времени, будет тяжелее, но я доставлю его в распределитель.

Я подаюсь вперед на несколько шагов и слышу, потом чувствую, как ноги мужчины волочатся по земле. Дополнительное сопротивление ослабляет мое присутствие духа, но у меня все же достаточно энергии, и вдруг скользкий угорь в правой лодыжке оживает. Я снова ступаю колченого, и травма от прежней запинки отзывается жгучей болью. Мне придется считаться с ней, избегать ее, переносить свой, наш, вес на левую ногу, как вдруг я вижу руку, ползающую у меня по груди. Узловатые согнутые пальцы, словно ленивый паук, пробираются к солнечному сплетению. Я взвизгиваю, но рука продолжает двигаться и дотягивается до среднего кармана моей нагрудной сумки, затем щиплет большим и указательным пальцем язычок застежки-молнии. Я подпрыгиваю и передергиваю плечами, чтобы остановить его, но рука начинает открывать молнию, тянет ее вниз, вниз.

НЕТ, – говорю я, стуча каппой. – ЕДА В РАСПРЕДЕЛИТЕЛЕ. ТАМ МОЖНО.

Порыв дыхания брызжет по моей щеке, и мужчина продолжает открывать молнию. Я дергаюсь в сторону, чтобы сбросить его руку, но он уже просунул указательный палец в карман и впопыхах режет кожу о зазубренный край застежки. Пятнышко кровавого цвета мелькает мимо моего лица, тогда как мужчина скулит, подтявкивает, потом брыкается, крепко хватается за меня, пытается снова забраться мне на плечи, сползает с меня, как жидкий цемент.

Он приземляется на бок, и пыхтит, и валится без сил, колотя по земле краем рваного башмака и тыкая рваный палец в рот. Я пячусь и смотрю на это вытянутое месиво лохмотьев, дергающееся, словно нога умирающей собаки. Зрелище болезненное, печальное и душераздирающее – даже хуже: этот индивид не подлежит ремонту. Но я больше ничего не могу сделать, разворачиваюсь и удаляюсь. Втайне очень довольный, что избавился от ноши, от всего. Но потом я оглядываюсь и возвращаюсь, потом я стою над человеком, потом опускаюсь на колени и смотрю, как он шумно дышит. И вскоре я шарю руками и ловлю его запястья, потом крепко хватаю их. Я силюсь одним рывком поднять этого раздавленного жизнью человека, ставлю его худо-бедно в вертикальное положение и поворачиваюсь к нему спиной, и кладу его тонкие податливые руки себе на плечи.

Когда старик завязывается вокруг меня, я упираю ноги в землю и подпрыгиваю. Приземляюсь жестко, мужчина соскальзывает ниже, и его вес падает на мои плечи тяжелее, чем раньше, но более устойчиво. Он начинает пинать мои икры, понятия не имею почему. Но затем постепенно его жалобы и возня стихают, руки расслабляются, и он стискивает их у меня на груди почти в объятии. Я тоже становлюсь более уравновешенным. Дышится легче. Я жду несколько секунд, чтобы укрепить это новое спокойствие. Затем устремляюсь вперед.

Двигаюсь по вибрирующей земле, медленно переставляя ноги: оторвал – поставил, оторвал – поставил. Вокруг нас ничего не изменилось. Хаос, поверженные люди, растения, бичующие пустой воздух. Я вижу, как кровь из порезанного пальца мужчины капает на мою нагрудную сумку. Потом уже больше не вижу. Взгляд затмевает вода, хлынувшая из моих глаз и текущая по лицу.

Мужчина кашляет, отхаркивается и плюется, теплая влага брызжет мне на левое ухо, земля вздыбливается вокруг, и я делаю два волочащихся полушага и грохаюсь на усыпанную камнями траву. На все это не уходит и секунды, и мой ездок оказывается в аккурат поверх меня. Мои налокотники достаточно прочные, чтобы смягчить удар от падения двух тел, но он вышибает воздух у меня из живота, и мне не удается ослабить встряску. Подбородок бьется о землю, и весь череп бренчит, как будто по нему колотят барабанными палочками. Потом, вскорости, упрямая тупая боль. К завтраму определенно будет синяк. Сейчас, может, есть и кровь. Не буду трогать, чтобы посмотреть. Я говорю себе: я должен кому-то это сказать.

ВСТАНЬ, – кряхчу я. – ПОЖАЛУЙСТА. ПОДЪЕМ. МОЖНО СНОВА.

Мужчина корчится, и фыркает, и пихается. Мое правое плечо сплюснуто, ребра прижаты к скачущей земле. Мужчина как будто намеренно давит туда, где я ощущаю его вес тяжелее всего, где он приносит максимальную боль. Я не могу оставить его здесь.

Все еще лежа на животе, я тяну обе руки вверх и вожу ими, пытаясь найти руки мужчины. Но он шевелится хаотично, он прижимает и расплющивает меня без какой бы то ни было систематичности. Я продолжаю нащупывать его, я хватаю воздух. Но потом груз легчает. Давление уменьшается, и я могу поднять плечо. Сиплые стенания старика прекращаются. Моей спины касается холодок, я перекатываюсь на левый бок и вижу, что человек лежит рядом со мной. На животе. Он дышит – бока мерно ходят, травинки у лица сгибаются. Потом внезапно человек поворачивается на бок и резко садится. Опирается на руку, потом вдруг встает на ноги. Шатаясь, он выпрямляется в полный рост. Замирает, смотрит вперед, проводит рукой по волосам, хлопает себя по бедрам. Потом удаляется с решимостью в остановившемся взгляде. Но с опаской, мелкими шагами и спотыкаясь, будто только учится ходить.