Текст книги "Семь лет между нами (ЛП)"

Автор книги: Эшли Постон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

10

(Суб)пограничные пространства

Утренний свет просачивался сквозь занавески в спальне. Голова была тяжелая, одеяло сбилось куда-то за ночь. Я обняла подушку, лежащую посередине кровати, и уткнулась в нее лицом. Она была теплой, а в квартире стояла тишина. Мне приснился чудесный сон – я ужинала с мужчиной, который, наконец-то, умел готовить. Раньше мне не доводилось встречаться с теми, кто мог сделать на кухне хоть что-то сложнее, чем сырный тост. У него была красивая улыбка, выразительные глаза, и я чуть не рассмеялась, вспоминая это, потому что никогда бы не сделала половину того, что происходило в этом сне. Я не позволила бы ему остаться в квартире моей тети. Мы бы не танцевали на кухне. Мы бы не спали в одной кровати, положив между собой подушку.

…Подушку, которую я прямо сейчас явно крепко обнимала.

И тут все нахлынуло разом. Я резко проснулась, села и схватила часы с тумбочки. 10:04 утра. Осмотрелась. Это была спальня моей тети. Ее монстера поникла в углу, на стене висел ее ливанский гобелен.

Вчера было на самом деле.

О, только не это.

Я уткнулась лицом в подушку и глубоко вздохнула.

– Вставай, – пробормотала я себе.

Айван должен быть где-то поблизости. На кровати рядом со мной еще оставался отпечаток от его тела, но она уже остыла. Когда же он встал? Я так крепко сплю, что не проснусь даже от атомного взрыва. Надеюсь, я не пускала слюни во сне.

Я скинула ноги с кровати и поднялась. Его вещи все еще были в ванной (не то чтобы я специально проверяла), а его спортивная сумка стояла на другом конце тетиного комода (я просто случайно заметила, выходя из комнаты), но его самого нигде не было.

В груди сгустился неприятный, тяжелый комок, когда я вошла на кухню. Он убрал посуду, все стояло на своих местах с вечера, хотя я все же поправила ряды бокалов и сложила столовые приборы аккуратно, потому что он разложил их кое-как. Это было автоматически – просто чтобы занять руки. В квартире было слишком тихо, только приглушенный гул города доносился с улицы – шум моторов, воркование голубей, голоса прохожих.

Я открыла хлебницу, чтобы достать бублик, и заметила на столе клочок бумаги, прижатый сверху ручкой. На нем было наспех выведено:

«Пошел добывать свою престижную должность посудомойщика. Кофе горячий! – А.»

Этот странный узел внутри меня тут же ослаб. Я и не подозревала, что хочу его увидеть, пока не поняла, что могу. И мне не нравилось, что этот узел вообще был.

Я взяла записку, уже собираясь смять и выбросить ее в мусорное ведро под раковиной, но в последний момент передумала и положила обратно. Потом зашла в ванную – умылась, почистила зубы, избавляясь от кислого привкуса вчерашнего вина. Нанесла немного туши на ресницы, чтобы не выглядеть так, будто меня только что откопали из-под земли.

Как Айван умудрился так рано встать? Он же выпил почти столько же, сколько и я. Хотя, опять же, он младше меня лет на пять. А разница между ранними и поздними двадцатыми годами – это то, что понимают только те, кому за двадцать пять. Ты все еще можешь бросить вызов судьбе, но потом придется прикладывать лед к коленям.

Когда бублик выпрыгнул из тостера, я уже умылась и собрала волосы в крошечный хвостик. Кофеварка еще держала тепло, и я воспользовалась этим, налила себе чашку.

По крайней мере, пах кофе потрясающе.

Я села на высокий стул у стойки, наслаждаясь завтраком, слушая голубей за окном, и пыталась убедить себя, что этот парень мне не нравится.

– Черт, – тихо выругалась я, потому что, ко всему прочему, он еще и варил превосходный кофе.

Он пропадал почти весь день, а по воскресеньям я обычно оставалась дома и догоняла сериалы – те немногие, что еще смотрела. В основном Выживший и все, что Дрю с Фионой заставляли меня смотреть, убеждая, что мне понравится. Однако тетя никогда не платила за кабельное и интернет, а мой телефон, конечно, не мог подключиться к Wi-Fi из будущего, так что я решила заняться чем-то другим.

Совсем чуть-чуть.

Просто чтобы не скучать.

Сначала я даже не собиралась, но его спортивная сумка стояла прямо там, в спальне, и я все время проходила мимо нее. Просто мельком заглянуть, ничего страшного, убедила я себя, выдвигая сумку из-под комода. Я уже начала расстегивать молнию, но совесть все же взяла верх.

Рыться в чужих вещах – это невежливо, и он пока не дал мне ни одной причины ему не доверять.

– Ты не можешь контролировать всё, – прошептала я себе и заставила себя отступить. – Да там, наверное, просто одежда и всякое такое.

Но проигнорировать соблазн оказалось куда сложнее, чем я думала. Он многое рассказал о себе, но мне хотелось знать… все. Где он учился в школе. В кого влюбился в первый раз.

Какой у него любимый цвет.

Я бросила последний, почти жадный взгляд на сумку, но в итоге закрыла за собой дверь спальни, чтобы не поддаться искушению, и направилась в кабинет тети.

Мне нужно было себя отвлечь.

Можно было выйти из квартиры, но что, если, вернувшись, я больше не попаду сюда? Именно этого я и хотела – уйти, а дверь была прямо передо мной, возможность вырваться…

Я действительно должна, осознала я, ведь меня здесь ничто не держит. И хотя Айван был безумно хорош собой, я уж точно не собиралась нарушать законы времени и пространства ради него. Это не та история.

Уйти было бы самым разумным решением. Но что, если квартира снова вернет меня сюда? Снова и снова? Я схватила сумку и уставилась на дверь.

– Будем играть по-честному, – сказала я квартире, взялась за ручку и распахнула дверь в коридор…

И чуть не столкнулась с женщиной, которая прогуливалась, ведя на поводке, усыпанном стразами, своего… хорька.

Она кивнула мне, хоть ее взгляд задержался на мне чуть дольше, чем следовало.

– Клементина, – поздоровалась она. – Рада тебя видеть.

– И я тебя, Эмико, – ответила я и неловко передвинула сумку повыше на плечо.

– Ты сегодня весьма модно выглядишь.

И тут до меня дошло: я все еще в пижаме. Жар прилил к ушам.

– Да, ну, эм… просто проверяю, как дверь работает, – пробормотала я, кивнув в сторону квартиры, вставила ключ в замок и тут же снова скрылась внутри.

Дверь захлопнулась с сухим щелчком.

И я еще до того, как сделала шаг в гостиную, поняла, что снова оказалась здесь.

Кофе все еще был теплым. Записка по-прежнему лежала на столе. Я исчерпала все варианты. Конечно, я могла бы уехать к родителям. Или попроситься на ночь к Дрю и Фионе, они бы наверняка разрешили мне переночевать на диване. Но мысль о том, чтобы признать поражение, вызывала во мне только раздражение.

Я всегда хотела, чтобы квартира унесла меня куда-то вдаль, а теперь, когда это случилось, я только и делала, что пыталась вернуться обратно.

– Ладно, – громко сказала я, сдаваясь. – Ты победила! Я остаюсь.

Мне могло показаться, но голуби за окном явно ворковали с ноткой самодовольства.

Я снова бросила сумку на диван и поплелась в тетин кабинет, надеясь найти, чем себя занять. Здесь все пахло так же, как я помнила. Запах старых книг, потертой кожи и потрескавшихся книжных корешков. Романы, приключения, фантастика, путеводители, детские иллюстрированные книги. Когда тетя не путешествовала, она читала. Впитывала истории, тонула в словах.

Летом, между поездками, она строила крепость из подушек, зажигала гирлянды и лавандовые свечи в стеклянных банках, а мы залезали внутрь и читали вместе. Иногда я проводила целые выходные, путешествуя с Эллоиз или разгадывая тайны вместе с Гарриет.

В книгах было что-то по-настоящему утешительное. У них есть начало, середина и конец. Если что-то не нравится, можно просто перелистнуть страницу. Если кто-то умирает, можно остановиться на предыдущей главе, и он останется жив навсегда. Счастливый конец неизбежен, зло повержено, добро вечно.

А книги о путешествиях? Они обещали открытия. Описывали истории и культуру мест с восторгом антрополога, исследующего чудеса, выпадающие раз в жизни.

Во время одной из наших первых поездок, мне тогда было девять, кажется, я смертельно скучала на экскурсии по какому-то старому английскому замку. Группа состояла в основном из пожилых людей, а я была единственным ребенком в автобусе. Я забыла свой скетчбук – рисованием я увлекалась с детства (родители всегда говорили, что мой первый рождественский подарок был набор акварели, который легко смывается) – так что начала разрисовывать брошюру, пока тетя не открыла свой путеводитель, ткнула в описание места, куда мы направлялись, и сказала:

– Почему бы тебе не рисовать прямо здесь? Так будет интереснее.

И я так и сделала.

Фломастеры сменились тушью, потом снова акварелью, и это стало моим привычным занятием. С тех пор в каждом путешествии я разрисовывала путеводители. На книжной полке выстроились целые ряды из разных уголков мира, куда меня привозила тетя. Их корешки потрескались, страницы сморщились от акварели.

Так что было вполне логично, что я захотела работать с книгами, особенно с путеводителями. Это была легкая работа, потому что я уже любила её. Чувство, когда проводишь пальцами по гладкому переплету, запах свежей краски, легкий хруст страницы, когда загибаешь уголок, треск корешка у старой книги в мягкой обложке.

Ощущение тайны, которую знает только автор.

Я потянулась к одной из книг, путеводителю по Боливии, но тут взгляд зацепился за жестяную коробочку на краю полки. Маленькая, испачканная разными цветами, но я узнала её мгновенно. Это был мой дорожный набор акварели – один из старых, потому что в тот год тетя подарила мне новый, с более глубокими, насыщенными оттенками, и я разрисовывала им Амстердам и Прагу. Маленькая коробочка, размером с ладонь, внутри шесть миниатюрных ячеек с красками.

Я ожидала, что цвета высохли и рассыпались, но они просто слегка затвердели. Немного воды и они оживут. Внутри даже лежала кисть.

Я взяла коробочку, и тут мне в голову пришла идея.

В сумке у меня все еще лежал путеводитель по Нью-Йорку, который я взяла на работе. Я достала его, собрала с дивана несколько подушек (включая Джеффа Голдблюма) и направилась в ванную. Тетя всегда шутила, что я устраиваю себе гнездо в ванне, как голубь, но на самом деле это было единственное место, где она разрешала мне рисовать после того, как я однажды пролила акварель на её новый ковер.

– Здесь ты ничего не испортишь! – заявила она тогда, разведя руками. – А если испортишь, отбеливатель всё исправит.

Я уселась в сухую ванну и начала смачивать краски, пробуждая их ото сна. Большинство ячеек уже почти пустые, лишь капли цвета цеплялись за углы, словно тени.

Я пролистала путеводитель и остановилась на знакомом месте – мост Бо в Центральном парке, лодки с туристами, проплывающими под ним.

Оттенки синего и зеленого, теплый кремовый оттенок каменного моста, яркие белые пятна рубашек, романтические пары, признающиеся друг другу в любви, пока их лодки покачиваются на воде.

Надо мной висела картина, которую я когда-то нарисовала для тети – луна в море облаков. Ей так понравилось, что в тот же день она отнесла её в багетную мастерскую.

– Ты подарила мне луну, моя дорогая! – восхищалась она. – О, какой чудесный и невозможный подарок.

Она всегда говорила мне гнаться за луной. Окружать себя людьми, которые в любой момент готовы достать её для меня.

Для неё это было легко. Она была главной героиней своей собственной истории и знала это.

И, наверное, какое-то время она была главной героиней моей тоже.

На её фоне я казалась тенью. Пока она бродила по улицам Милана, я шла следом с картой. Пока она поднималась в замки, я оставалась с гидом и следила, чтобы у нас был аптечка. Она рассказывала страшные истории, а я разоблачала их, находя спрятанные вентиляционные отверстия. И сколько бы ни было сладких воспоминаний, я всё равно ощущала горечь оттого, что в этом мире её больше нет.

Но постепенно картина начала обретать форму.

Я утонула в цветах, в том, как они причудливо растекались друг в друге. Даже не помнила, когда в последний раз позволяла себе просто рисовать. Обычно я была слишком занята работой, а после смерти тети рисовать стало больно. Ведь это она всегда дарила мне акварель, находила красивые виды, усаживала на скамейку и оставляла на часы, пока сама уходила бродить по винтажным лавкам и сувенирным магазинам. Наверное, ей не стоило оставлять подростка одну – на скамейке у Сены, у Акрополя, в саду чайного дома. Но именно эти моменты стали моими любимыми.

Когда я смотрела на мир сквозь оттенки синего, зеленого, золотого.

Смешивала их. Наслаивала. Искала идеальный оттенок лазури для неба.

Было приятно снова делать что-то для себя.

Просто быть.

Без списков дел, которые надо выполнить.

Без ожиданий.

Только я.

И, хоть я больше не была той девочкой, что забиралась в ванну с акварелью, я всё равно чувствовала… что в безопасности.

Я все еще чувствовала себя одинокой – сомневаюсь, что это когда-нибудь изменится, – но мне больше не казалось, что я развалюсь на части. Правда была в том, что я жила в изоляции последние несколько месяцев, с тех пор как умерла Аналия, потому что это был единственный способ удержаться на плаву.

У моих родителей были они, друг у друга, чтобы опираться, когда горе накатывало посреди ночи.

А у меня – никого. Я была одна в квартире в Бруклине.

Никого, кто погладил бы по спине и сказал, что нормально – не быть в порядке. Я сама говорила себе это, сидя на полу на кухне в глухой ночи, зарываясь лицом в подушку, чтобы не разбудить соседей.

Прошлое – это прошлое и его не изменить. Даже если бы каким-то чудом я встретила её здесь, в этой квартире, за семь лет до её смерти, это бы ничего не поменяло. Она все равно бы умерла. И я все равно оказалась бы на полу в два часа ночи, плача в темноте.

А потом появился Нейт, через три месяца, и, кажется, решил, что сможет меня починить. Стоит только приложить немного любви в нужные места.

Но мне не нужно было, чтобы меня чинили.

Я пережила самый худший день в своей жизни одна. И я выбралась из него.

Я выжила.

И это не то, что требовало исправления.

Мне не нужно было, чтобы меня починили. Мне просто… нужно было напоминание, что я еще человек.

И ужин с незнакомцем, который не смотрел на меня, как на сломанную, оказался неожиданно хорошим началом.

11

Гори, Детка, Гори

В конце концов я перестала рисовать и набрала себе ванну.

Опустилась в горячую воду, вдыхая мягкий, успокаивающий аромат лаванды и ромашки от мыла, которым пользовалась, и уставилась на лепнину на потолке – замысловатые завитки и позолоченные узоры, характерные для Монро. Должно быть, я задремала, потому что следующее, что я услышала – это как открылась входная дверь, и кто-то вошёл в квартиру. Шаги были тяжёлыми. Я потерла глаза сморщенными от воды пальцами.

Я села в ванне.

Айван.

Я потянулась за телефоном, лежащим на табурете. Уже пять вечера?

– Лимон? Я вернулся, – раздался его голос, шаги приблизились.

– Здесь! – ответила я, стараясь не запаниковать. – Я… эээ… в ванне!

Шаги резко остановились.

– О-о!

Я поморщилась. Отлично, Клементина, подумала я. Надо было просто сказать, чтобы он не входил. Уши вспыхнули от смущения.

– Не делай из этого что-то странное!

Он фыркнул.

– Это не я делаю странным, а ты!

– Это ты сделал странным первым!

– Я вообще ничего не сказал!

– Ты сказал «О-о»!

– Мне нужно было сказать что-то другое?

Я закрыла лицо руками.

– Просто… просто забудь. Я пойду утоплюсь в ванне. Прощай.

Он усмехнулся.

– Ну, только не слишком надолго. Я опять готовлю ужин, – добавил он, уходя на кухню.

Я быстро схватила полотенце и выбралась из ванны. Слышала, как он расставлял продукты на кухне, пока вытиралась, и вдруг вспомнила, что не выбрала одежду.

– Чёрт, – пробормотала я, открывая шкафчик в ванной в поисках хотя бы халата.

Вместо этого нашла великолепный чёрный атласный халат с отделкой из перьев марабу. Совершенно нелепая вещь – из тех дорогих халатов, что носят богатые дамы в старых фильмах, непременно с длинным мундштуком и трупом в прихожей. Я фыркнула, снимая его с вешалки. Почти забыла, что он у неё был. Несколько лет назад халат загорелся из-за её свечи с изображением Святой Долли Партон, и в панике она вышвырнула и то, и другое в окно. Квартира потом неделями пахла горелыми перьями.

Ну, лучше, чем просто полотенце.

Я натянула халат. Он всё ещё пах её духами. Red от Giorgio Beverly Hills. Такой узнаваемый, насыщенный запах. Она пользовалась ими почти тридцать лет.

Когда я вышла из ванной, Айван взглянул на меня. Волосы у меня были влажные, кожа пахла лавандовым мылом. Он открыл рот, закрыл, моргнул… несколько раз. А потом, совершенно серьёзно, спросил:

– Мадам, у меня к вам очень важный вопрос: вы убили своего мужа?

Я встряхнула боа и перешла на ужасный псевдо-аристократический акцент:

– Простите, офицер, я не помню, как умер мой муж. Должно быть, это был мальчик из бассейна! Придётся завести нового.

Он приподнял бровь, стоя у плиты, где медленно разогревал большую кастрюлю. На столе лежало с полдюжины лимонов.

– Нового мальчика или нового мужа?

– Не уверена, а какие у вас рекомендации?

Он быстро окинул меня взглядом с головы до ног.

– У меня довольно внушительное резюме, – ответил он своим мягким, тянущимся южным акцентом. – И много рекомендаций.

Я цокнула языком.

– Надеюсь, по части характера.

Краешки его губ дрогнули, превращаясь в самодовольную ухмылку. Он явно считал себя чертовски обаятельным, пока небрежно прислонился к плите… и резко вскрикнул:

– Ах, твою ж…!

Он мгновенно подбросил руку вверх, но уже успел обжечь палец, сунул его в рот.

– Ты в порядке? – встревоженно спросила я, сбросив свою нелепую манеру говорить.

– Всё нормально, – ответил он, держа палец во рту. – Всего лишь пустяк.

Я бросила на него многозначительный взгляд и подошла ближе, вытягивая его руку, чтобы осмотреть ожог. По внутренней стороне мизинца расплылось злое красное пятно.

– Надо намазать сливочным маслом.

– Сливочным маслом? – Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– Да! Моя мама всегда так делает.

Он засмеялся, мягко высвобождая руку из моей. Затем включил кран и подставил мизинец под прохладную воду.

– Так сойдёт, не хотелось бы испортить Échiré твоей тёти.

Мне понадобилось пару секунд, чтобы осознать.

– У её дорогого масла есть имя?

– Если у чего-то нет имени, значит, оно недостаточно дорогое, – галантно ответил он, выключая воду, пока я искала пластырь в аптечке. Когда он вытер руку, снова протянул её мне, и я заклеила ожог пластырем с Диснеевским принтом.

– Хочешь поцеловать её? – спросил он. – Чтобы быстрее зажило?

– Это не работает.

– Примерно так же, как масло, я полагаю, – усмехнулся он.

– Ну, в таком случае… – Мне не понравилось, насколько самодовольно он это сказал, а в боа моей тёти я вдруг почувствовала себя храбрее, чем обычно. Я взяла его руку и мягко поцеловала пластырь.

Его лицо тут же стало приятного розовато-красного оттенка, покраснело от шеи до самой макушки, а веснушки на щеках будто засветились. И это было ещё и странно привлекательно – его растрёпанные после дня в городе кудри, ослабленный и сбившийся в сторону галстук, белая рубашка, которая была чуть велика ему, и чёрные брюки, которым, судя по слегка потрёпанным краям, было уже несколько лет. Каждый раз, когда я вглядывалась в него внимательнее, он напоминал мне калейдоскоп – постоянно меняющийся, полный красок и форм, которые не должны сочетаться, но почему-то складываются в нечто идеальное.

Возможно, он был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела.

Но особенно когда краснел.

Он сглотнул, его кадык дёрнулся, выдавая замешательство.

Я отпустила его руку.

– Кстати, масло действительно помогает.

– Я… эм… – Он посмотрел на забинтованный палец.

– Тебе же стало легче?

Его взгляд скользнул к моим губам. Задержался. Он медленно наклонился ко мне, миллиметр за миллиметром, и чем ближе оказывался, тем больше деталей я замечала – длинные ресницы, веснушки, казалось, их становилось всё больше. У него были мягкие губы. И приятный рот – добрый. Сложно было объяснить, почему он казался добрым, но это было именно так.

Но потом что-то заставило его передумать. Он чуть отклонился назад, явно засомневался, и у меня внутри что-то болезненно скрутилось от сожаления. Он прочистил горло.

– Ладно, ладно. Может, масло и правда помогает, – пробормотал он, торопливо возвращаясь к готовке, отмеряя сахар, что-то вроде кукурузного крахмала или муки и соль. Покрасневшие уши остались последним напоминанием о том моменте, который почти случился.

Ты хотел меня поцеловать? – хотела спросить я. И не была уверена, хотела бы услышать отрицательный ответ.

Но вместо этого я спросила:

– Что у нас на ужин?

– О, это десерт, – ответил он, кивнув на лимоны на столе. – А на ужин… как насчёт пиццы?

– Думаю, на холодильнике есть номер доставки…

– Я имел в виду замороженную.

Я рассмеялась, но даже мне самой этот смех показался пустым.

– Ты точно повар?

– Я полон сюрпризов, Лимон, – сказал он, снова улыбнувшись мне, на этот раз озорно.

И мы вернулись к тому, что было раньше. Было глупо расстраиваться, что он меня не поцеловал. Это вообще на меня не похоже. Да и на него, похоже, тоже.

– Кроме того, – добавил он с заговорщицким подмигиванием, сделав, возможно, самую нелепую штуку на свете – пистолеты из пальцев, – я сегодня делаю тебе десерт.