Текст книги "Семь лет между нами (ЛП)"
Автор книги: Эшли Постон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
– Просто прислушайся, – сказала я.
И, к моему удивлению, он послушался.
Я подождала несколько секунд, а затем спросила:
– Ты слышишь, как кто-то смеётся?
Он открыл глаза.
– Надеюсь, что нет.
– Я имею ввиду не над тобой, а друг с другом, – сказала я, кивая в сторону зала. За столами сидели незнакомцы, ёрзая на неудобных стульях, делая снимки своих блюд, листая соцсети, потягивая вино или шампанское.
Он медленно открыл глаза и тоже взглянул на зал. В его взгляде мелькнуло что-то странное, словно он пытался доказать мне, что я не права.
Но когда не смог, сказал:
– Я делаю здесь нечто новое. Изобретаю то, что люди хотят видеть, о чём будут говорить. – Его губы поджались, и взгляд снова метнулся ко мне. – Я даю людям идеальный ужин. Ты ведь знаешь, что это моя мечта. То, к чему я стремился.
– Я знаю, – попыталась объяснить я, но чувствовала, как теряю его. – Я просто прошу тебя не терять себя…
– Того, кем я был, – парировал он, и я вздрогнула. – Чего ты от меня хочешь, Клементина?
Хочу, чтобы ты снова улыбался мне той кривоватой улыбкой за замороженной пиццей. Хочу, чтобы снова шутил, пока мы ели холодную лапшу. Хочу, чтобы помнил дедушкины лимонные пироги и то, что они никогда не получались одинаковыми.
– Ты так далёк от того, кем был, – сказала я. – Сухой лёд для пасты?
Он скривился.
– Холодная лапша.
Точно такая же, какую он недавно готовил для меня.
Я попробовала ещё раз:
– Деконструированный лимонный пирог?
– В каждом кусочке – новый вкус.
Точно как в пироге его дедушки.
– Но это не одно и то же, – попыталась я достучаться до него. – Это были вещи, которые делали тебя тобой. Они…
– Если бы я до сих пор был тем самым посудомойщиком, ты была бы здесь? Билась бы за мою книгу? Нет. Никто из них тоже не был бы здесь.
От этих слов меня будто окатило ледяной водой. Горло сдавило, и я отвела взгляд.
– Я всё тот же, Клементина, – сказал он. – Я всё ещё стараюсь сделать дедушку гордым, создать идеальное блюдо. Только теперь я знаю как. Я учился у того, кто его создал. Я понял, что сделало его совершенным.
– Его делал совершенным твой дедушка, Айван, – перебила я.
Он осёкся, и резкость во взгляде замерла, а потом медленно сошла на нет, пока его лицо не стало таким, будто он снова потерял своего деда.
Я потянулась, чтобы взять его лицо в ладони, но он отстранился.
В горле саднило, а на глаза навернулись слёзы.
– Прости…
– Перемены – это не всегда плохо, Клементина, – сказал он, и его голос был твёрдым, но ровным. – Он стиснул зубы, подбирая слова. – Может, вместо того, чтобы требовать, чтобы я оставался точно таким же, каким ты встретила меня в той квартире… тебе самой стоит измениться.
Я резко отдёрнула руку.
– Я…
За его спиной распахнулись серебристые двери кухни.
Но вместо официанта с новой подачей идеально оформленных тарелок появился…
– Мигель?
Он был в бордовом костюме, волосы аккуратно зачёсаны назад, в руке – бокал шампанского.
Он всё-таки был здесь?
Мигель улыбнулся.
– Я уж начал гадать, куда ты подевался! Иса вот-вот откроет Salon Blanc 2002… Лимон! Привет! Айван, а ты мне не сказал, что она здесь.
Джеймс поджал губы, а я отвернулась, в панике ища повод уйти. Я его недооценила. Сильнее, чем думала.
И вдруг из зала донёсся шум.
Мы обернулись. Я побледнела. За моим столом что-то происходило. Дрю помогала Фионе подняться.
Джульетта паниковала, лихорадочно шаря взглядом по ресторану в поисках меня, телефон в руке, вызывая такси. Когда она увидела меня, она подняла телефон вверх.
– НАЧИНАЕТСЯ! – закричала она.
Начинается…?
Джеймс нахмурился.
– Что начинается?
А я поняла за секунду до него.
– У неё отошли воды?
– Мне нужно идти, – пробормотала я, и он меня не остановил.
Пока я торопливо шла к столу, что-то тёплое скатилось по щеке. Я смахнула слёзы. Схватила телефон из рук Джульетты и свою сумку.
– Такси приедет через пять минут.
– Я его встречу! – Джульетта выбежала на улицу.
– Нам не обязательно так торопиться… – начала было Фиона, но никто её не слушал.
Дрю расчищала путь, ведя жену к выходу. Я обернулась в последний раз.
Джеймс. Все эти чужие лица.
Зуд под кожей стал таким сильным, что обжигал. Я не хотела здесь оставаться. Потому что в одном он был прав. Клементина Уэст, старший пиар-менеджер Strauss & Adder, не обратила бы внимания на Айвана, если бы он просто был посудомойщиком. Она бы не гналась за ним так упорно, если бы не его награды в резюме. Она была хороша в своей работе. Она искала талантливого шефа, который заполнит пробел в её списке авторов. Она была правой рукой Ронды Аддер, и это стояло выше всего остального. Она была надёжной. Твёрдой.
Но Лимон… Уставшая, перегруженная Лимон… Она любила того посудомойщика с кривоватой улыбкой, которого встретила за пределами времени. Она приходила на работу с акварелью под ногтями. Брала путеводители с бесплатных полок у лифта. Чувствовала под кожей этот непонятный зуд. И у неё был паспорт, полный штампов, и сердце, жаждущее свободы.
И пока я пыталась понять, кем хочу быть, мне казалось, что я испортила Дрю шансы получить эту книгу. Я испортила многое, пытаясь быть чем-то постоянным.
Но в итоге именно я ушла, через тяжёлую деревянную дверь, на тротуар, где Джульетта уже остановила чёрный внедорожник.
– Ты выбрала поездку с попутчиками?! – возмутилась Дрю.
– Я запаниковала! – оправдалась Джульетта.
Мы втиснулись в машину рядом с растерянной парой, которая, похоже, тоже была на свидании.
Я не обернулась, когда закрыла дверь.
И мы уехали.
35
Уведомление за две недели
Этаж родильного отделения пресвитерианской церкви Нью-Йорка явно не ожидал, не ожидали, что толпа хорошо одетых двадцатилетних людей ворвется вслед за их подругой, только чтобы быть остановленными у дверей измотанной медсестрой и отправленными в комнату ожидания. Мы с Джульеттой послушно уселись в углу бежевого помещения, готовые ждать столько, сколько понадобится. Конечно, мы могли бы уйти домой, но такая мысль даже не пришла нам в голову. Мы остались, потому что Фиона и Дрю были для меня не менее родными, чем собственные родители – да мы и виделись чаще, чем с семьей. Мы вместе жаловались на жизнь за бокалом вина, отмечали Новый год, Хэллоуин и случайные государственные праздники. Мы праздновали дни рождения и поминальные даты, и именно им я первой позвонила в самый худший день своей жизни.
Было естественно, что мы были вместе и в самые счастливые моменты.
Так что ничего удивительного в том, что я сидела в комнате ожидания, не было. А вот Джульетта – другое дело.
– Ты можешь идти, если хочешь, – сказала я ей, но она только покачала головой.
– Ни за что, я довожу дела до конца.
Мне хотелось возразить, что у нее нет никакого обязательства перед Фионой и Дрю, но я передумала. Если она хочет остаться – кто я такая, чтобы ее останавливать?
Прошел час. Я потянулась и взглянула на телефон – уже было почти десять тридцать вечера. Джульетта нервно листала ленту в Инстаграме, а я рисовала в своем путеводителе, заполняя раздел «Тихие уголки» – набросала схему комнаты ожидания, сонный диван, уставшие кресла, семью напротив: отец ушел к жене, бабушка с дедушкой сидели, сгорбившись, двое детей смотрели диснеевский мультик на телефоне отца.
– Черт, – пробормотала Джульетта, остановившись на каком-то фото.
Я опустила карандаш и потянулась, размяв шею.
– Что такое?
Она вздохнула.
– Ничего.
Я все равно заглянула в ее экран.
– Это Роб?
– У него сегодня концерт, – ответила она. Но дело было не в этом. На фото он целовал другую женщину.
– Наверное, просто фанатка, – добавила Джульетта, будто бы пытаясь оправдать его. – Он всегда очень мил со своими поклонниками.
Я посмотрела на нее с возмущением.
– Серьезно?
– …Неважно. Он все загладит, – сказала она, выключая телефон и бросая его в сумку. – Все нормально.
Но это не было нормально. Я повернулась к ней и взяла ее за руки.
– Мы же друзья, верно?
– Надеюсь. Ты видишь мои закрытые истории в Инстаграме, и если мы не друзья, мне срочно нужно пересмотреть список подписчиков.
Я невольно рассмеялась.
– Мы друзья, так что я скажу тебе: к черту Ромео-Роба.
Она моргнула.
– Что?
– К черту Роба, – повторила я. – Ты слишком умная, слишком красивая и слишком успешная, чтобы позволять какому-то гитаристу третьего сорта из никому не известной группы обращаться с тобой, как с расходным материалом. Ты не такая.
– Он вообще-то играет на басу… – пробормотала она.
– Пошел он нахуй! Почему ты снова и снова к нему возвращаешься, если он делает тебя несчастной?
Ее глаза расширились, рот приоткрылся, но она тут же осеклась, покосившись на семью в углу. Родители поспешно закрыли детям уши, явно шокированные моей тирадой. Мне было все равно. Это был мой момент.
– Я понимаю, он горячий. Наверное, это лучший секс в твоей жизни. Но если ты не чувствуешь бабочек в животе каждую секунду, когда ты рядом с ним, если он не делает тебя счастливой, то какого хрена ты тратишь на него свое время? У тебя всего одна жизнь, – сказала я, потому что если я чему-то и научилась в квартире, путешествующей во времени, так это тому, что сколько бы у тебя ни было времени, его всегда оказывается мало. А я хотела начать жить так, чтобы наслаждаться каждым мгновением.
– И если ты проживешь ее правильно, – добавила я, вспоминая, как моя тетя смеялась, когда мы мчались по аэропорту, пытаясь успеть на стыковочный рейс, как раскидывала руки на вершине холма в Эдинбурге, у руин Парфенона, на крышах Санторини, будто пытаясь обнять небо; как всегда долго выбирала, что заказать в кафе; как расспрашивала всех подряд об их историях, вбирала их сказки и гналась за луной.
– Если ты проживешь ее правильно, одного раза будет достаточно.
Джульетта долго молчала, а потом ее лицо скривилось, и по щекам потекли слезы.
– А если я больше никого не встречу?
– А если все-таки встретишь? – спросила я, сжимая ее руки крепче. – Ты заслуживаешь хотя бы попробовать.
Судорожно всхлипнув, она раскинула руки и вцепилась в меня, уткнувшись головой в мое плечо. Я не ожидала такого порыва, поэтому напряглась, но, если она и заметила, то не подала вида, не отпустила, а наоборот, прижалась еще крепче. Я неуклюже обняла ее в ответ и похлопала по спине.
Я не знала, что ей никто никогда не говорил, что она заслуживает большего. Я не знала, что она уже давно подумывала все закончить. Я не знала, насколько она была несчастна. Как сильно страдала. Она сказала, что даже не осознавала этого, пока я не произнесла вслух, что она достойна лучшего.
В животе у меня свернулась холодная, твердая мысль. Когда она наконец отстранилась, утирая слезы, и сказала, что я права, я вдруг подумала о своем крошечном офисном кубике, о картинах с пейзажами, развешанных по всей пробковой доске, и о стопке путеводителей, спрятанных в ящике стола. О том, как каждый вечер возвращаюсь в небольшую квартирку тети, а каждое утро еду в поезде, планируя чужие приключения в Excel, и так всю оставшуюся жизнь.
И я поняла, что тоже несчастна.
Двери комнаты ожидания резко распахнулись, и влетела Дрю, с улыбкой такой широкой и яркой, что ей невозможно было не заразиться. Какой бы ответ у меня ни был, он тут же стерся этим моментом.
– Ну же, ну же! – Дрю схватила нас за запястья, рывком поднимая с кресел и увлекая за собой в коридор. – Вы должны ее увидеть! Просто обязаны! Она потрясающая.
И Пенелопа Грейсон Торрес, появившаяся на свет с весом три килограмма девятьсот грамм, действительно была потрясающей. Даже когда извергла на меня содержимое своего крошечного желудка.
В то утро Понедельника в кабинете Ронды было тепло и тихо. Я вошла и положила письмо на ее стол. В офисе стало слишком спокойно без Дрю и Фионы, но они ушли в декрет на несколько месяцев, а меня к их возвращению уже не будет.
Из колонок Ронды негромко лилась подборка поп-музыки. Она откинулась в кресле, перелистывая страницы переплетенной рукописи, а очки сползли у нее на кончик носа. Увидев письмо, она нахмурилась.
– Что это?
Конец. Начало. Что-то новое.
– Я кое-что поняла за это лето, – начала я, нервно сплетая пальцы, – и это то, что я больше не счастлива. Уже давно, но я не знала почему, пока в моей жизни не появился один старый друг.
Ронда выпрямилась, развернула письмо и начала читать.
– Прости, что так внезапно, – продолжила я, пока она молча изучала мое заявление об увольнении, а ее лицо становилось все серьезнее. – Это стало неожиданностью и для меня. Я не уверена, чего хочу, но, кажется, вот этого – нет. Спасибо тебе за эту возможность. И прости.
Потому что я чувствовала, будто потратила ее время впустую. Семь лет. Семь лет пыталась вписаться в рамки, которые сама для себя нарисовала, стирая по кусочку себя, чтобы соответствовать. Но я никогда не стану той, кто носит строгие костюмы и шпильки. И я больше не хочу этого. Это пугало, но еще и немного волновало.
Я не могла смотреть ей в глаза, когда развернулась, чтобы уйти.
Но Ронда вдруг сказала:
– Я не знала, кем хочу быть, до тех пор, пока мне не исполнилось почти сорок. Приходится примерять много пар обуви, пока найдешь те, в которых удобно идти. И не стоит за это извиняться. Как только я нашла свою, я довольна уже двадцать лет.
– Да вам и пятидесяти не дашь, – заметила я, и она запрокинула голову, смеясь.
– А теперь иди, – махнула она мне моим же письмом, – и развлекайся.
Так я и сделала.
Хотя у меня оставались две недели, чтобы передать дела Джульетте и помочь Ронде запустить процесс поиска нового сотрудника, я сложила все свои вещи в одну коробку – Дрю всегда называла такие вещи «уход в один ящик» – и поняла, что где-то глубоко внутри я всегда знала, что не задержусь здесь надолго. Я не завалила рабочий стол личными вещами. Не развешивала на пробковой доске фотографии семьи и друзей. Даже обои на компьютере не поменяла.
Я просто была здесь.
Но теперь этого было недостаточно.
После того как заявление было подано, работа казалась странной. Мы с Джульеттой обедали в Брайант-парке, сидя прямо на траве, я постепенно передавала ей своих авторов, закрывала последние дела и делилась с Фионой и Дрю свежими сплетнями из офиса.
После пробного открытия «гиацинта» Дрю так и не получила ответа от Джеймса и его агента вплоть до следующего вторника, и даже тогда это было лишь уведомление, что окончательное решение еще не принято, и никто не может сказать, когда именно оно будет. Оказалось, что подготовка к официальному открытию ресторана отнимает слишком много времени.
Я не осмелилась сказать Дрю, что, скорее всего, сама все испортила. Я была уверена, что Джеймс меня ненавидит. Или, по крайней мере, не хочет больше видеть.
Но Дрю была так занята новорожденной дочерью, что, думаю, Джеймс ее сейчас интересовал меньше всего.
А если бы он вдруг захотел меня увидеть, он знал, где я живу.
Вот только, похоже, даже квартира не хотела, чтобы мы снова встретились.
36
Туристический сезон
Но хуже всего в уходе с работы было то, что мне предстояло рассказать об этом родителям. Родителям, которые были успешны во всём, за что брались. Родителям, которые никогда ничего не бросали. Родителям, которые привили мне ту же самую трудовую этику.
Родителям, которые настояли на праздновании моего дня рождения в эти выходные, как они делали всегда.
Родителям, с которыми я согласилась, потому что любила их и не хотела разочаровать.
Но всё равно боялась, что разочарую.
– О, милая! – позвала меня мама, махая рукой, чтобы я подошла к столику, за которым они с папой уже сидели, хотя я и так могла бы дойти до него с закрытыми глазами. Они приезжали в город на мои дни рождения каждый год. Заказывали тот же столик в том же ресторане в ту же субботу перед моим днём рождения. И всегда в итоге выбирали одну и ту же еду. Это была традиция, уходящая корнями в глубокое прошлое – уже нечто вроде ритуала.
Мы обедали в милой закусочной на Восемьдесят четвёртой улице под названием Eggverything Café. Мама неизменно заказывала номер два – два блинчика, два яйца всмятку и две подгоревшие сосиски. Не просто прожаренные, а именно подгоревшие. А папа всегда брал яичное совершенство – просто омлет с болгарским перцем, грибами и тремя видами сыра, но без лука, и чашку кофе без кофеина.
Я долго играла в игру, стараясь никогда не заказывать одно и то же дважды, но, спустя почти тридцать лет посещения этого места, такой фокус уже не удавался.
Если моя тётя была человеком, который всегда искал что-то новое, то мои родители довели до совершенства скучную монотонность, повторяя одно и то же снова и снова.
В этом даже был свой шарм. В каком-то смысле.
Подойдя к столику, я попала в медвежьи объятия отца – он встал, обнял меня так, что аж рёбра хрустнули, а его жёсткая борода неприятно уколола кожу. Папа был крупным мужчиной, который обнимал с размахом. Он подхватил меня и закружил, а когда поставил обратно на землю, пол словно поехал у меня под ногами.
– Доченька! – громогласно объявил он. – Как же давно мы не виделись!
– Посмотри на себя! Ты выглядишь такой уставшей, – добавила мама, схватив меня за лицо и чмокнув в щёку. – Тебе нужно больше спать, юная леди.
– Последние недели на работе были… странными, – призналась я, усаживаясь за стол.
– Ну, теперь ты здесь! А в честь дня рождения ты хотя бы ближайшие… – мама глянула на экран умных часов, – четыре часа вообще не будешь думать о работе.
Четыре?
– Не выгляди так воодушевлённо, – с ухмылкой добавил папа, видимо, поймав выражение моего лица. – Ты ведь никогда не приезжаешь нас навестить, так что нам постоянно приходится совершать этот долгий путь в город.
– Да он не такой уж долгий, – возразила я. – Вы живёте на Лонг-Айленде, а не в Мэне.
Мама отмахнулась.
– Всё равно тебе стоит навещать нас почаще.
Официантка нас запомнила, она прекрасно знала, что закажут мама и папа, а затем повернулась ко мне, готовая услышать, что я выберу на этот раз. Но, пробежавшись взглядом по меню, я вдруг осознала, что уже перепробовала в нём всё.
– Давайте тогда вафли с черникой?
Она вскинула брови.
– Вы же брали их в прошлый раз.
– Тогда давайте с тем самым кленовым сиропом из Вермонта, который у вас есть, – добавила я, – и самую большую кружку кофе, которую сможете принести.
Официантка записала заказ и скрылась в кухне.
Мама заполнила паузу светской беседой, пожаловавшись на новую обивку сидений в поезде, на затянувшийся ремонт на их участке шоссе и на то, что ей пришлось сменить врача, который ничего не знает о её лекарствах. Мама была мастером жалоб. Она делала это с большим энтузиазмом и завидным постоянством, а папа за столько лет научился просто кивать и слушать.
Она была полной противоположностью своей сестры. Две стороны одной монеты: одна уставшая от всего нового, другая вечно жаждущая перемен.
А мой желудок тем временем сводило узлом, потому что рано или поздно они спросят о работе.
И вот…
– Ну, – сказал папа, – как там твои книжки?
Слишком рано. Это прозвучало слишком рано.
– Я… эм…
Официантка принесла еду, и мои родители тут же отвлеклись, обсуждая, что, наверное, на кухне сменился повар, потому что яйца у мамы были приготовлены не так, как она помнила. Я ковыряла свои вафли с черникой, которые казались вполне нормальными, особенно с щедрой порцией кленового сиропа из Вермонта.
Они расспросили меня, как дела в квартире, а я спросила папу о его «птичьем кондоминиуме» – конструкции из скворечников, сложенных так, будто это дизайнерский курорт для пернатых. Я предупреждала его, что если он построит это чудо архитектуры, его захватят голуби. Он не верил. Пока, разумеется, не оказался по уши в голубях.
Когда мы доели, мама пошла в туалет, а папа подвинул стул ближе ко мне и незаметно украл последний кусочек моей вафли.
– Ты же знаешь, что мама не всерьез, – сказал он. – Когда говорит, что ты выглядишь усталой.
Я покрутила в пальцах масляный нож и посмотрелась в его отполированную поверхность. Кто угодно сразу бы понял, что мы с родителями одной крови – у меня был тот же красноватый нос, что и у папы, те же мягкие карие глаза, а вот хмурый взгляд достался мне от мамы. От тёти Аналии я, кажется, не унаследовала ничего. Может, поэтому я всегда так старалась быть на неё похожей.
– Я же не выгляжу так уж плохо, да?
– Нет! – быстро ответил он, закалённый годами общения с мамой, которая сама не раз ставила его в такие ловушки. – Конечно, нет. Я же сказал. На самом деле, ты выглядишь счастливой. Довольной. На работе что-то хорошее произошло?
Я склонила голову набок, решая, как ответить. Наверное, сейчас самое время сказать.
– Вообще-то… я уволилась.
Папа уставился на меня с открытым ртом. Поморгав, он выдавил:
– Эм… у тебя есть другое предложение?
– Нет.
– Тогда…
– Да. – Я отвела взгляд. – Я знаю, что это было глупо, но… этим летом я вдруг поняла, что несчастна. Уже давно. И хоть это было не самое разумное решение, когда я отнесла заявление, у меня словно узел в груди развязался. Я почувствовала облегчение.
Я снова посмотрела на него, надеясь, что он поймёт, даже несмотря на то, что сам никогда ничего не бросал.
Он молчал с полминуты. Это мне в нём и нравилось – он был добрым и терпеливым. Полной противоположностью мамы, которая была громкой, резкой и напористой. Именно поэтому я всегда рассказывала о важных вещах сначала папе, чтобы смягчить удар для мамы.
– Думаю, – наконец сказал он, подбирая слова, – что ничто не длится вечно. Ни хорошее, ни плохое. Так что просто найди то, что делает тебя счастливой, и делай это, пока можешь.
Я отложила нож и положила салфетку на тарелку.
– А если не найду?
– Может, и не найдёшь, – ответил он. – А может, и найдёшь. Кто знает, что ждёт впереди, милая.
Он потрепал меня по голове, как в детстве, и подмигнул.
– Только не думай об этом слишком много, ладно? У тебя есть сбережения…
– И я могу продать квартиру тёти, – тихо добавила я.
Его брови взлетели вверх.
– Ты уверена?
Я кивнула. Я думала об этом уже давно.
– Я не хочу жить там вечно. Это слишком… близко к ней. Я устала жить в прошлом.
В буквальном смысле тоже.
Папа пожал плечами и откинулся на спинку стула.
– Ну вот и всё. А если тебе что-то понадобится, мы с мамой всегда рядом…
– Ах! Любимая! – воскликнул он, осознав, что мама стоит прямо за нами и, вероятно, слышала наш разговор. – Как… хаха… как давно ты тут?
Она возвышалась над нами, сверля меня своим острым взглядом. О нет.
– Достаточно долго, – загадочно ответила она.
Мы с папой переглянулись – негласный соглашение о том, что если мама решит кого-то из нас прикопать, второй выкопает тело.
Затем мама села обратно, повернулась ко мне и взяла мое лицо в ладони. Её длинные, аккуратно ухоженные пальцы были накрашены нежно-розовым лаком, в тон цветам на её блузке.
– Ты уволилась с работы, Клементина?
Я замерла, сжатыми между её ладонями щеками едва выдавливая слова:
– Д-да…?
Она прищурилась.
До выхода на пенсию мама была поведенческим терапевтом, и часто использовала свои профессиональные навыки в общении со мной и папой.
А потом вздохнула и отпустила моё лицо.
– Ну! Такой поворот я точно не ожидала.
– Прости…
– Не извиняйся. Я рада, – сказала мама и сжала мою руку своими холодными пальцами. Они напомнили мне руки тёти Аналии. Мы с мамой редко понимали друг друга, и хоть я старалась быть похожей на неё, в итоге я оказалась ближе к её сестре.
– Ты наконец-то делаешь что-то для себя, милая.
Это удивило меня.
– Я… я думала, ты разозлишься.
Родители переглянулись с явным недоумением.
– Разозлиться? – переспросила мама. – С чего бы это?
– Потому что я увольняюсь. Потому что сдаюсь.
Мама крепче сжала мои руки.
– О, дорогая. Ты не сдаёшься. Ты пробуешь что-то новое.
– Но вы с папой всегда находите способ сделать так, чтобы всё работало. Делаете одно и то же снова и снова, даже если становится трудно.
Я моргнула, сдерживая слёзы. Конечно, именно в Eggverything Café у меня начался экзистенциальный кризис – в закусочной, где у официантов на футболках были нарисованы разбитые яйца, а на бейджиках красовались дурацкие каламбуры с яичным уклоном.
– Я чувствую себя неудачницей, потому что не смогла просто пересилить себя.
– Ты не неудачница. Ты одна из самых смелых людей, которых мы знаем.
Папа кивнул.
– Чёрт, ты просто разговорилась с незнакомцем в такси и решила стать книжным публицистом. Это гораздо смелее, чем что-то, на что решался я. Мне понадобилось десять лет, чтобы понять, что я хочу стать архитектором.
Это правда.
Когда я вернулась после того лета за границей, в такси со мной оказался незнакомец, который спросил, какую книгу я читаю. Это был путеводитель, в котором я всё лето рисовала.
Мама добавила:
– Ты будешь счастливее всего в своём собственном приключении. Не в приключении Аналии, не в том, который строится вокруг того, с кем ты встречаешься, не в том, который диктует тебе общество, а на своём.
Потом она хлопнула в ладоши и поманила официантку, чтобы принести нам чек.
– А теперь! Мы почти закончили! Кто хочет взять праздничное мороженое у тележки перед Метрополитен-музеем и прогуляться в парке?
Её глаза блестели от восторга, потому что это был именно тот же самый сценарий, который мы повторяли… ну, вы понимаете.
Я впитала их слова во все уголки своего сердца, а потом последовала за родителями, чтобы купить мороженое в брикетах. Мы шли по парку в этот золотистый субботний день начала августа, делая вид, что не слишком жарко и не слишком солнечно, хотя проходили этим маршрутом тысячу раз.
Но было что-то приятное в том, чтобы сделать это снова – сидеть на тех же скамейках, кормить тех же уток в пруду. Не сказать, что это было одинаково, потому что каждая прогулка всё равно была немного другой. Но это было знакомо.
Как встретить старого друга спустя семь лет.
