Текст книги "Семь лет между нами (ЛП)"
Автор книги: Эшли Постон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
4
Незнакомцы в странное время
Рука на моём плече встряхнула меня, выводя из сна.
– Ещё пять минут, – пробормотала я, отмахиваясь от прикосновения.
Шея затекла, а голова так раскалывалась, что хотелось закопаться в диван среди крошек от чипсов и никогда больше не вставать. В квартире было так тихо, что мне даже почудилось, будто кто-то возится на кухне. Тихий напев моей тёти. Шелест её любимой отколотой кофейной кружки с надписью «К чёрту патриархат». Звук включённой кофеварки.
Почти как раньше, когда я приходила домой глубокой ночью, с головой, набитой вином, слишком уставшая (и слишком пьяная), чтобы добраться до своей квартиры в Бруклине. Я всегда засыпала на этом диване, а утром просыпалась с ощущением сухости во рту и стаканом воды на журнальном столике передо мной. А тётя ждала меня за своим жёлтым кухонным столом, готовая выслушать все последние сплетни: какие выходки устроили писатели, на что жалуются пиарщики, кто из агентов закрутил роман со своим автором, как прошёл очередной неудачный эксперимент на свидании от Дрю и Фионы.
Но стоило мне открыть глаза, готовой рассказать тёте о выходе на пенсию Ронды, ещё одном провалившемся романе и новом шеф-поваре, с которым Дрю хотел подписать контракт…
Я вспомнила.
Теперь я живу здесь.
Рука снова встряхнула меня за плечо – прикосновение было мягким, но настойчивым. Затем раздался голос, спокойный и слегка хрипловатый:
– Эй, эй, подруга, проснись.
И тут я осознала две вещи.
Во-первых, моя тётя давно мертва.
А во-вторых, в её квартире находился незнакомый мужчина.
Охваченная диким ужасом, я резко села и, размахнувшись, ударила незнакомца. По лицу.
Он вскрикнул, схватившись за нос, а я вскочила на ноги, забралась на диван и схватила первую попавшуюся под руку вещь – тётину декоративную подушку с изображением Джеффа Голдблюма – и подняла её, как оружие.
Незнакомец вскинул руки.
– Я безоружен!
– А я нет!
И я ударила его подушкой.
А потом ещё раз. И снова. Пока он не отступил на середину кухни, всё так же держа руки поднятыми в знак капитуляции.
И только тогда, всё ещё находясь в полусонном режиме «бей или беги», я наконец как следует его разглядела.
Он был молод – лет двадцати пяти, чисто выбрит, с широко раскрытыми глазами. Моя мать назвала бы его «мальчишески симпатичным». На нём была тёмная футболка с растянутым воротом и принтом в виде мультяшного огурца с надписью «(Огуречный)Залп, бро!». Потёртые рваные джинсы, явно видавшие лучшие времена. Рыжие волосы растрёпаны, будто он даже не пытался их причесать. Глаза – настолько светло-серые, что почти казались белыми, в обрамлении бледного, но красивого лица, усеянного веснушками.
Я снова направила на него подушку, неуклюже перемахнула через спинку дивана и прикинула свои шансы. Он был немного выше меня, худощавый, но у меня были ногти и желание жизть.
Я могла его одолеть.
«Мисс Конгениальность» научила меня: главное – правильно петь. А я была подготовленной, хоть и слегка депрессивной, миллениалкой.
Парень неуверенно посмотрел на меня, руки всё ещё подняты.
– Я не хотел тебя напугать, – мягко произнёс он, в его голосе слышался южный акцент. – Ты… э-э… ты же Клементина, верно?
При звуке своего имени я приподняла подушку повыше.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, я вообще-то…
– Как ты сюда попал?
– Через… э-э… через входную дверь, но…
– Как давно ты тут? Ты что, смотрел, как я сплю? Какой же ты больн…
– Всю ночь! – громко перебил он. – То есть, нет, я не смотрел, как ты спишь всю ночь! Я был в спальне. Проснулся, вышел сюда и увидел тебя на диване.
Он замолчал, глубоко вздохнул и продолжил:
– Моя мама – подруга твоей тёти. Она сказала, что я могу пожить здесь летом. Я снимаю квартиру. И она упомянула, что у меня может быть гость.
Звучало это крайне сомнительно.
– Что?
– Аналия Коллинз, – ответил он всё с той же неуверенностью. Затем потянулся к заднему карману. – Вот, смотри…
– Только попробуй пошевелиться, – рявкнула я, и он застыл.
Затем медленно снова поднял руки.
– Окей… но у меня есть записка?
– Тогда отдай её мне.
– Но ты же… ты же запретила мне двигаться?
Я злобно уставилась на него.
Он кашлянул.
– Эм… можешь сама её взять? Левый задний карман.
– Я не буду ни к чему прикасаться.
Он бросил на меня раздражённый взгляд.
Ах да. Я же запретила ему двигаться.
– …Ладно.
Осторожно подойдя к нему, я потянулась к его заднему левому карману…
– И вот мы наблюдаем редкого джентльмена в дикой природе, – начал он комментировать на удивительно паршивом австралийском акценте. – Осторожно. К нему надо приближаться медленно, чтобы не спугнуть…
Я злобно на него посмотрела.
Он приподнял одну бровь – до невозможности раздражающе.
Я рывком выхватила содержимое его кармана и тут же отступила на расстояние вытянутой руки. Взгляд упал на ключ от квартиры тёти. Я узнала его сразу – на брелке была подвеска, купленная в аэропорту Милана много лет назад, когда мы ездили туда после моего выпуска из школы. Я думала, этот ключ давно потерян.
Рядом с ним лежала записка, сложенная в виде бумажного журавлика.
Я развернула её.
Айван,
Как здорово, что всё получилось! Передавай маме привет и не забывай проверять почтовый ящик каждый день. Если Мать и Ублюдок появятся у окна, не открывай. Они врут. Надеюсь, ты насладишься Нью-Йорком – летом здесь чудесно, хоть и жарковато. Пока!
Целую, АК
(P.S. Если увидишь пожилую женщину, бродящую по коридорам, будь так добр, проводи мисс Норрис обратно в G6.)
(P.P.S. Если моя племянница заглянет, скажи Клементине, что ты снимаешь квартиру у меня на лето. Напомни ей про летние поездки за границу.)
Я смотрела на записку дольше, чем следовало. Хотя у меня было полно открыток от тёти – ко дню рождения, ко Дню святого Валентина, к Рождеству – спрятанных в шкатулке с украшениями в спальне, видеть её новый, живой почерк всё равно было непросто.
Я думала, что больше никогда не увижу этих строчек. Это было глупо. Я знала, что это глупо. Но теперь её осталось чуть больше, чем было раньше. Летние поездки за границу…
Незнакомец вывел меня из мыслей, уверенно спросив:
– Теперь всё прояснилось?
Я сжала челюсти.
– Нет, вообще-то.
Его уверенность дрогнула.
– …Нет?
– Нет. Потому что мисс Норрис умерла три года назад. А в её квартиру въехала молодая пара, которая выбросила все её старинные музыкальные шкатулки и скрипку, потому что завещать их было некому. Моя тётя хотела их спасти, но не успела, и они сгнили под дождём на обочине.
Он нахмурился.
– «Каждое лето»? Да нет, я только на прошлой неделе с ней говорил…
– Это не смешно, – резко перебила я, крепче сжимая подушку с пайеточным лицом Джеффа Голдблюма.
Он моргнул, затем медленно кивнул.
– Ладно… Я соберу вещи и уйду, хорошо?
Я попыталась не выглядеть слишком облегчённой.
– Отлично.
Он опустил руки и молча развернулся, направляясь в спальню тёти.
Я ожидала увидеть свою кровать на чёрной металлической раме из ИКЕА, но заметила одеяло, которого не видела с тех пор, как собрала вещи полгода назад.
Я тут же отвела взгляд.
Это просто похоже на то одеяло. Это не оно. В груди защемило, но я постаралась подавить это чувство. Это было почти полгода назад, напомнила я себе, потирая грудную кость. Её больше нет.
Пока он собирал вещи, я зашагала по гостиной – я всегда так делала, когда нервничала.
Квартира казалась светлее, чем я её запомнила. Сквозь большие панорамные окна лился солнечный свет.
Я прошла мимо фотографии на стене – тётя улыбается перед театром Ричарда Роджерса в вечер премьеры The Heart Mattered. Я точно помнила, что сняла её, когда переехала сюда неделю назад. Она должна была быть в коробке, вместе с вазой, которая сейчас стояла на столе, и с цветными фарфоровыми павлинами на подоконнике, которых тётя привезла из Марокко.
А потом я заметила календарь на журнальном столике.
Я могла бы поклясться, что выбросила его. И точно знала, что тётя Аналия перестала вести календарь. Но не семь лет назад…
– Ну, кажется, это всё, – раздался голос. – Оставлю продукты в холодильнике.
Он вышел из комнаты тёти с дорожной сумкой на плече, но я едва его слышала.
В груди стало тесно. Я не могла дышать. Семь лет. Почему календарь стоял на семь лет назад? И где мои вещи? Коробки, которые я ещё не распаковала и которые стояли в углу? Фотографии, что я развесила на стенах? Он их переставил? Перетащил, чтобы меня запутать?
Он остановился в гостиной.
– Ты… в порядке?
Нет. Нет.
Я тяжело опустилась на диван, сжимая подушку с пайеточным лицом Джеффа Голдблюма так сильно, что ткань зашуршала.
Теперь я замечала каждую мелочь, потому что тётя никогда ничего не меняла в квартире. Если что-то исчезало или появлялось, это бросалось в глаза. Шторы, которые она выбросила три года назад, когда подобранный ею с улицы кот обмочился на них. Свеча Святая Долли Партон на кофейном столике – та самая, из-за которой загорелся её пернатый боа и которую она в панике вышвырнула в окно. Тот самый плед, которым я накрывалась ночью, хотя он должен был быть в коробке в шкафу в коридоре. Столько вещей, которых уже не должно быть. Включая…
Мой взгляд упал на кресло с высокой спинкой, цвета яйца малиновки. Кресло, которого здесь больше не было. Кресло, которое не должно было здесь быть. Потому что… потому что это было её место.
– Моя тётя… – Голос дрогнул, но я заставила себя спросить: – Она сказала, куда уехала?
Хотя я уже знала. Если сейчас семь лет назад, то…
Он почесал затылок.
– Эм… Кажется, в Норвегию?
Норвегия. Бегать от моржей, фотографировать ледники, искать билеты на поезда до Швейцарии и Испании, потягивать вино из старой бутылки, купленной в магазине напротив хостела.
Края зрения начали темнеть. Я не могла вдохнуть. Что-то застряло в горле, воздуха было слишком мало, лёгкие не слушались, не…
– Чёрт, – выдохнул он, роняя сумку. – Что случилось? Что мне сделать?
– Воздух, – прохрипела я. – Мне нужен… нужен свежий… нужен…
Выйти. Уйти отсюда. Продать эту квартиру, уехать на другой конец света…
В два шага он оказался у окна.
Я резко замотала головой.
– Нет, не…!
Он распахнул его.
То, что произошло дальше, напоминало сцену из фильма Птицы Альфреда Хичкока. Потому что тётя всегда с любовью давала имена всем своим «питомцам». Крысе, что жила у неё в стенах несколько лет? Громила. Коту, который помочился на шторы? Свободный Вилли. А поколению голубей, что гнездились на её кондиционере столько, сколько я себя помнила?
Два серо-синих размытых силуэта ворвались в квартиру с воинственными курлыканьями.
– Мать твою! – взвыл он, прикрывая лицо.
Они налетели, словно летучие мыши из преисподней, ночные крысы, беспощадные мстители.
– Голуби! – закричала я.
Один плюхнулся с грохотом на кухонную столешницу, другой сделал круг почёта по гостиной и приземлился мне на голову. Острые когти впились в кожу, спутываясь в моих и без того растрёпанных волосах.
– Сними его! – завопила я. – Убери с меня эту гадость!
– Не двигайся! – крикнул он.
Его пальцы осторожно схватили птицу за тело, мягко, но уверенно пытаясь её освободить.
Голубь не хотел отпускать.
В ту секунду я всерьёз подумывала побриться налысо.
Но его руки были тёплыми, движениями – аккуратными, и это, к моему удивлению, немного успокоило бешено колотившееся сердце.
– Всё, всё, тише, хорошая девочка, – пробормотал он низким, мягким голосом, и я не была уверена, кому он это сказал – мне или птице.
Я была очень рада, что он не видел, как мои щёки покрылись жарким румянцем.
И вот наконец… мы были свободны. Я резко отскочила за диван, пока он держал голубя на вытянутых руках.
– Что мне с ним делать? – спросил он неуверенно.
– Отпусти его!
– Я только что его поймал!
Я изобразила, как выбрасываю что-то.
– В ОКНО!
Голубь дёрнул головой, как девочка из Изгоняющего дьявола, и моргнул, уставившись на него. Тот скривился и швырнул птицу в окно. Голубь взмыл в воздух и улетел на противоположную крышу.
Парень тяжело вздохнул.
Второй голубь моргнул, курлыкнул и, переваливаясь, подкатился к краю кухонного стола, клюнув уголок конверта.
– Эм… я так понимаю, это и есть Мать и Ублюдок? – осторожно спросил он.
Я пригладила волосы.
– Теперь ты вспомнил записку?
– Можно было бы и уточнить, что речь о голубях, – парировал он и шагнул, чтобы поймать второго.
Тот тут же бросился в противоположную сторону, но парень цокнул языком, пытаясь его загнать.
Я смотрела на всё это, ощущая нарастающую панику.
Семь лет назад.
Тогда я должна была отправиться в путешествие по Европе с парнем, но мы расстались прямо перед поездкой. И, если честно, я горевала не о нём, а о самом путешествии. А потом на крыльце дома моих родителей появилась тётя – с дорожным шарфом на голове, в солнцезащитных очках в форме сердечек, с чемоданом у ног.
Она улыбнулась мне и сказала:
– Пойдём, моя дорогая Клементина. Будем догонять луну.
И мы пошли. Мы не знали, куда направляемся. У нас не было плана. У нас никогда не было плана, когда мы пускались в приключения. Говорила ли она тогда, что сдаёт квартиру? Я… не помнила.
То лето пролетело туманом, в котором я была совсем другой девочкой – без карты, без расписания, без пункта назначения.
«Эта квартира волшебная», раздался в памяти голос тёти.
Но это было неправдой. Не могло быть правдой.
– Я… я должна идти, – пробормотала я, хватая сумку у дивана. – Когда вернусь, чтобы тебя тут не было. Иначе… иначе.
И я убежала.
5
Совместное владение
Я вышла из лифта, хватая ртом воздух, снова и снова, пытаясь ослабить сдавившую грудь. Попыталась успокоиться. Дыши.
Я в порядке, я в порядке…
Я в порядке…
– Клементина! Доброе утро! – поприветствовал меня Эрл, приподнимая кепку. – Сегодня немного моросит… Что-то случилось?
Да, хотелось сказать мне. В моей квартире посторонний.
– Просто решила немного прогуляться, – быстро ответила я, изобразив улыбку, которая, надеюсь, говорила, что всё в порядке, и поспешила выйти в серое утро. Было душно, влажность липла ко мне, словно вторая кожа, а город для половины десятого утра гремел слишком громко.
Я заснула в одежде со вчерашнего дня – осознание пришло внезапно. Поправила блузку, завязала волосы в крошечный хвост и надеялась, что тушь под глазами не растеклась слишком сильно. Даже если и так, в этом городе наверняка найдутся люди, выглядящие хуже.
Город, который никогда не спит.
Почему я не сказала Эрлу про мужчину в своей квартире? Он мог бы подняться и выгнать его…
Потому что ты веришь в эту историю.
Моя тётя умела рассказывать истории, и одна из них крепко засела у меня в голове.
У её квартиры были свои странности: голуби на кондиционере не улетали, поколение за поколением; седьмая дощечка в гостиной скрипела без всякой причины; и ни в коем случае нельзя было включать кран и душ одновременно.
– И, – сказала она однажды с важностью, тем летом, когда мне исполнилось восемь, и я думала, что знаю, в чём магия этой квартиры, но ошибалась, – она изменяет время, когда меньше всего этого ждёшь.
Как страницы книги, связывая пролог со счастливым финалом, эпилог с трагическим началом, два центра, две кульминации, две истории, которые никогда не встретились бы в реальном мире.
– В один момент ты находишься в настоящем, в коридоре… – она указала на входную дверь, будто повторяя уже пройденный путь, прокладывая его по карте своей памяти, – …а в следующий – открываешь дверь и скользишь во время, в прошлое. Семь лет назад. – Затем, тише: – Всегда на семь лет.
В первый раз, когда она рассказала мне эту историю, сидя в своём кресле цвета яйца малиновки, с сигаретой Мальборо в руке, она поведала только хорошее. Мне было восемь, впереди было целое лето с тётей.
– Лет двадцать назад, задолго до твоего рождения, лето было знойным, и на город надвигалась гроза. Небо разрывали молнии…
Моя тётя умела рассказывать. Всё, что она говорила, хотелось верить, даже когда я уже начинала понимать, что Санта-Клауса не существует.
По её словам, она только что купила эту квартиру, и моя мама помогала ей переезжать. Коробки с вещами были сложены вдоль стен, на боках аккуратным, размашистым почерком обозначено содержимое: «кухня», «спальня», «музыка».
Она только что завершила карьеру в The Heart Mattered, бродвейском шоу, где играла главную роль. Ей было двадцать семь, и все удивлялись, почему она больше не хочет выходить на сцену.
Квартира была пустой. Как комната без книг. Риэлтору удалось достать её по дешёвке – продавец спешил избавиться от неё, но тётя не из тех, кто упустит выгодную сделку. Она пошла за продуктами (и вином) – не собиралась встречать первую ночь в новом доме, спать на надувном матрасе без хотя бы кусочка бри и бокала мерло.
Но когда она вернулась, что-то было не так.
В гостиной не оказалось коробок. И квартира была обставлена.
Повсюду стояли цветы, на стенах висели пластинки старых групп, под окнами громоздился огромный проигрыватель.
Она решила, что просто перепутала дверь, и развернулась, чтобы уйти…
Но нет. Это была В4.
Она вернулась внутрь, и вся мебель была на месте.
Как и странная молодая женщина, сидевшая на подоконнике с открытым окном, впуская редкий ветерок, способный хоть немного смягчить нестерпимую летнюю жару Нью-Йорка. Влажность висела в воздухе, тяжёлая, липкая, а в небе не было и следа той грозы, которая ещё мгновение назад должна была обрушиться на город.
Её длинные бежевые шорты были на размер больше, чем нужно, а майка настолько пёстрая, что её место было где-то в выпуске Jazzercise. Светлые волосы собраны в хвост ярко-синей резинкой, а в руках – крошки хлеба, которыми она кормила двух голубей, негромко что-то напевая им. Когда же она заметила мою тётю, то быстро затушила сигарету в хрустальной пепельнице и приподняла густые брови.
Как говорила моя тётя, это была самая красивая женщина, которую она когда-либо встречала. Солнечный свет окутывал её, словно нимб. Именно в тот момент она и влюбилась.
(– Ты всегда знаешь, – однажды шёпотом сказала мне тётя. – Ты всегда знаешь тот самый миг, когда падаешь.)
Женщина посмотрела на неё с лёгким замешательством, а затем…
– Ах, ну вот, снова это произошло.
– Что произошло? Что происходит? Кто вы? – тётя растерялась.
Она была уверена, что зашла в свою квартиру. У неё не было времени разбираться в чём-то подобном. Жара уже раздражала её, мокрые от дождя балетки липли к ногам, а молоко нужно было поставить в холодильник, пока оно не испортилось.
Женщина улыбнулась.
– Это немного странно, но, кажется, вы из тех, кто может в это поверить.
– Я настолько наивной кажусь?
Незнакомка округлила глаза.
– О, я совсем не это имела в виду. Вы только что переехали, верно? В Монро? Оно ведь до сих пор так называется?
– А почему должно называться иначе?
Женщина прижала палец к губам, задумчиво постукивая по ним.
– Вещи меняются. Меня зовут Вера, – сказала она, протягивая руку. – Я здесь жила.
– Жила?
– Технически, для меня – всё ещё живу.
Улыбка Веры стала шире, и она кивнула на пакет с продуктами в руках у тёти.
– Можете поставить их в холодильник. Я как раз собиралась приготовить летнюю феттуччине. Если останетесь, я всё объясню.
Тётя, сбитая с толку, быстро развернулась и направилась к выходу.
– Абсолютно нет.
Она спустилась вниз и позвала управляющего. Тот открыл дверь – ту самую, из которой она вышла. В4. Она не ошиблась.
В квартире её встретили картонные коробки. Управляющий заглянул внутрь для уверенности, но не нашёл никакой незнакомки. Ни мебель, ни проигрыватель, ни цветы – ничего, что тётя видела минуту назад.
Она не видела эту женщину снова несколько месяцев.
К тому времени тётя уже не спала на полу. Она купила кресло цвета яйца малиновки и поставила его в угол гостиной. В её холодильнике теперь всегда было вино и сыр, а на кухонном столе лежал раскрытый путеводитель по Малайзии.
Она вышла из квартиры буквально на секунду – забрать посылку из почтового ящика. А когда вернулась и снова открыла дверь, оказалось, что она опять попала в ту самую странную квартиру. С пластинками на стенах, с цветами, заполнившими весь подоконник и столешницы.
Та же самая женщина, только теперь с коротко остриженными волосами, лениво развалилась на старом потёртом диване, вышедшем из моды ещё в шестидесятых. Она взглянула на тётю поверх экземпляра Джейн Эйр и тут же села ровнее.
– О, вы вернулись!
Вера явно была рада её видеть.
Что показалось тёте странным. После того, как она разрушила свою карьеру, люди смотрели на неё в лучшем случае с недоумением, в худшем – с лёгким презрением. Она не знала, что делать. Уйти? Снова позвать управляющего?
(– Очевидно, в этот раз я этого не сделала, – фыркнула тётя, отмахиваясь. – Он даже с крысами у меня справиться не мог. А я всерьёз думала, что он вытолкает целого человека из моей квартиры? Абсурд.)
Вместо этого тётя приняла приглашение Веры на феттуччине – блюдо, которое никогда не было одинаковым дважды. Вера не измеряла ингредиенты, и наблюдать за ней на кухне было всё равно что наблюдать за ураганом в человеческом обличье. Она везде и всюду, вытаскивала из шкафов что-то, что приходило в голову на ходу, бросала это на стол, забывала про кипящую кастрюлю на плите, в последнюю секунду решала сделать салат (но какой соус?) и при этом рассказывала тёте абсолютно невозможную историю.
О квартире, которая иногда ускользала во времени – на семь лет вперёд или семь лет назад.
– Как тот самый «семилетний кризис»? – насмешливо спросила тётя.
Вера так расстроилась, что тётя даже могла подумать об этом.
– Нет, как счастливое число! Семь. Оно ведь счастливое, раз ты здесь.
Тётя всегда клялась, что ничто в жизни не могло её смутить, но в тот момент она не знала, что сказать.
Они говорили часами за тарелками пасты аль денте и увядшего салата. Разговаривали до самого рассвета, пока небо не окрасилось в розовый. Смеялись над дешёвым вином, и когда тётя рассказывала эту историю, можно было видеть, как счастье молодит её, заполняет её лицо любовью.
У меня никогда не было сомнений – она любила Веру.
Любила её так сильно, что начала называть её «моё солнышко».
И именно на этом месте её рассказ всегда заканчивался – на этом моменте, полном волшебства, чудес, открытий. И когда я была ребёнком, мне этого было достаточно. Это был счастливый конец.
Я жила в той же квартире, открывала двери, надеясь, что когда-нибудь и меня унесёт в неизвестное прошлое, или, может быть, в будущее.
Через семь лет я буду успешной? Популярной? Красивой?
Смогу ли я разобраться в своей жизни? Влюблюсь?
А если бы попала в прошлое, встретила бы тётю из тех фотографий, где я только родилась? Ту тихую, сдержанную женщину, которая выглядела немного потерянной. И я тогда не понимала почему.
Мне потребовалось несколько лет, чтобы осознать – тем летом она рассказывала мне только хорошее.
Когда мне было двенадцать, она рассказала и грустное. Сказала, чтобы я слушала внимательно. Что разбитое сердце – это тоже важно.
Мы ужинали на летней веранде, пока над городом собиралась гроза. Феттуччине, как всегда, было не таким, как в прошлый раз. Я уже знала эту историю вдоль и поперёк, всё ещё надеясь, что однажды, входя в квартиру, она выберет меня, унесёт меня куда-то—
– Я хотела выйти за неё замуж.
Она сказала это тихо, за третьим бокалом мерло, когда мы играли в «Скраббл» за день до нашего вылета в Дублин.
Я помню тот вечер слишком хорошо – так, как запоминаются моменты, что застревают в голове и проигрываются снова и снова спустя годы, меняя в деталях, но никогда в сути.
– Найти своего человека двадцать с лишним лет назад было сложнее. Мы встречались в этом месте вне времени так часто, что я знала линии её ладоней так же хорошо, как свои. Я заучила все веснушки на её спине, рисовала из них созвездия. Квартира всегда притягивала нас друг к другу в моменты, когда мы стояли на перепутье. А таких моментов было слишком много – в карьере, в личной жизни, в дружбе. Мы помогали друг другу. Мы были единственными, кто мог.
Она посмотрела куда-то вдаль.
– Я думала, что смогу найти её. Что это будет просто. Что это будет как увидеть кого-то знакомого в толпе, встретиться глазами, и время замрёт.
Она горько усмехнулась.
– Но время никогда не замирает.
Семь лет – это огромный срок.
Через семь лет я уже буду учиться в колледже. Через семь лет у меня будет первый парень и первое разбитое сердце. Через семь лет мой паспорт будет поистрепаннее, чем у большинства взрослых, которых я знаю.
Я могла только догадываться, что произошло между ними за семь лет.
Но мне не нужно было догадываться.
Всё оказалось просто. И грустно.
Когда тётя нашла Веру в настоящем, она уже была другой. Изменилась – немного, но достаточно, чтобы это ощущалось.
А тётя… Она любила перемены, любила новые открытия, но боялась, что то, что было у них в той квартире, не выдержит реального мира. Боялась, что это никогда не будет таким же прекрасным, как было тогда. Что, если провести вместе целую жизнь, их любовь испортится, как несвежий хлеб. Что их сердца остынут.
В конце концов, Вера хотела семью, а Аналея – весь мир.
– Поэтому я отпустила её, – сказала тётя. – Лучше уж так, чем быть для неё обузой.
И Вера пошла дальше. Воспитала двоих детей одна. Вернулась в родной город, чтобы их растить. Снова поступила в колледж. Стала юристом. Она росла, менялась, становилась новой версией себя – потому что время всегда меняет. И она больше не оглядывалась назад.
А тётя осталась такой же. Боялась держаться за что-то слишком долго, чтобы это не испортилось.
В её квартире всегда было только два правила:
Во-первых, снимать обувь у двери.
Во-вторых, никогда не влюбляться.
Потому что любой, кого ты здесь встретишь, любой, кого тебе позволит найти эта квартира, не сможет остаться. В этой квартире никто не оставался. Никогда.
Так почему же теперь она дала мне кого-то? Почему не тётю – того, кого я хотела увидеть? Почему отправила меня в момент, где её уже не было, а её квартира оказалась отдана в аренду какому-то обаятельному незнакомцу с самыми пронзительными серыми глазами?
Но это не имело значения. К тому моменту, как я вернусь, его уже не будет.
Квартира просто ошиблась. Или я схожу с ума. В любом случае, это ничего не меняло, потому что он не останется.
Я шла дальше, чем собиралась, и в итоге оказалась у Метрополитен-музея. Я всегда приходила сюда, когда терялась. Вневременные портреты, яркие пейзажи, мир, увиденный через пятна краски. Я бродила по галереям, и за это время сумела собрать себя воедино. И придумать план.
На обратном пути я купила маккиато в итальянском кафе напротив Монро и быстро осушила его. Выбросила стакан в урну у здания. И решительно направилась в то последнее место, куда мне хотелось идти.
