Текст книги "Путь отмщения"
Автор книги: Эрин Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава шестнадцатая
– Она из апачей, – произносит Джесси, когда мы возвращаемся к братьям. Он щурится, но это не его обычный добродушный прищур. Скулы заострились. Губы сжались в тонкую ниточку. Кажется, даже кожа на лбу натянулась. – Она с нами не поедет.
– Она поможет нам в горах, – возражаю я.
– Она с нами не поедет! – Он машет рукой на Лил, как будто она облако придорожной пыли в воздухе, которое можно разогнать. – Убирайся! – рявкает он. – Тебе здесь не рады.
– Джесси! – окликаю я, и он резко оборачивается с перекошенным от ненависти и страха лицом. Я помню историю, которую Билл рассказывал об их матери, и хорошо понимаю чувства бедного парня. – Послушай, Джесси, мне жаль, что ты потерял мать, но это было много лет назад. И Лил тут не виновата.
– Виноваты ее сородичи, – огрызается он.
– Но не она.
– Мне все равно. Не позволю я проклятой апачи ехать рядом с нами. Только через мой труп.
– Ох, черт тебя дери! – взрываюсь я. – Билл прав. Ты вечно проповедуешь, что надо оставить прошлое позади, жить дальше, не позволять демонам поглотить душу, но сам же цепляешься за прошлое больше нас и твердишь о событиях десятилетней давности! Чем раздавать полезные советы, попробуй им следовать. Вот только тебе духу не хватает!
Он прикусывает нижнюю губу и бросает на Лил испепеляющий взгляд. Однако индианка продолжает невозмутимо сидеть на пони, глядя в небо, будто она тут ни при чем.
– Я не призываю тебя стать ее лучшим другом, просто…
– Мы никогда не станем друзьями, – цедит Джесси сквозь зубы.
– Господи, ты меня до белого каления доведешь! – ору я. – Вот что я тебе скажу: она едет с нами, и точка. Ты, я, Билл и она – мы просто едем вместе. Не говори с ней. Даже не смотри на нее, если тебе так тяжко. Но Лил знает горы, и я не собираюсь отказываться от такого преимущества из-за твоей чертовой гордости или трусости. – Он злобно зыркает на меня, и я добавляю: – Короче, на время перехода тебе придется засунуть подальше свои предубеждения.
– А тебе, значит, нравятся апачи? С чего вдруг ты полюбила индейцев?
– Мне нравятся те, кто упрощает мне жизнь.
Джесси скрещивает руки на груди.
– Я думал, именно это мы с Биллом и делаем! Мы помогаем тебе найти Роуза, ты помогаешь…
– Я помню условия сделки, – поспешно перебиваю я. Если он проболтается, Лил тут же сбежит без оглядки.
Джесси снова прикусывает губу и задумывается.
– Все равно не понимаю, зачем все усложнять. Втроем путешествовать легче.
– А вчетвером безопаснее. Ты же сам говорил: чем больше народу, тем лучше.
– Говорил, – соглашается Джесси. – Похоже, ты все-таки не глухая.
– А у тебя припасена мудрость на каждый случай, да, Джесси?
– Не на каждый, – хмуро бурчит он. Потом цокает языком и разворачивает Бунтаря к востоку. Я придерживаю Сильви и провожаю его взглядом. Джесси нагоняет Билла, и дальше они едут бок о бок, а Дворняга пулей уносится вперед.
– Ты ему нравишься, – говорит Лилуай.
– Чего?! – Я изумленно оглядываюсь на нее. – Неправда!
– Тарак тоже всегда говорил со мной загадками. Когда он погиб в одном из набегов, его сестра призналась, что он хотел на мне жениться, и только тогда я поняла.
– Знаешь, Джесси не из апачей, и к нему твои выводы насчет загадок не применимы.
– Он прислушивается к тебе, – упорствует Лил. – Даже дал себя переспорить.
Потому что жадность поборола желание разъехаться в разные стороны. Джесси остался не ради меня и уж точно не потому, что я ткнула его носом в предвзятое отношение к апачам. Готова об заклад биться. Мы с Колтонами всего лишь используем друг друга. Не стоит придумывать то, чего нет.
Я напоминаю себе поскорее сказать братьям, чтобы не трепались о золоте, и трогаю поводья.
– Поехали, Лил. Не то отстанем.
– Лилуай, – поправляет индианка. Я скачу вперед, и она следует за мной.
* * *
Мы долго едем по берегу реки. Вокруг расстилается плоская равнина, и нам нет нужды сверяться с направлением: Солт-Ривер сама нас ведет.
К вечеру пейзаж меняется. Становится зеленее, но на горные склоны у Прескотта не похоже. Сосен не видно, зато тут и там высятся древние кактусы сагуаро, воображая себя деревьями и ломая линию горизонта. Между ними в изобилии растут кусты ежевики, окруженные опунциями и плюшевыми кактусами чойя. Растительность постепенно обступает нас, и я знаю, что это только начало. Дальше лежит еще более негостеприимная земля. Из нее вылезают валуны и острые скалы, она дыбится холмами, переходящими в небольшие плато. И это всего лишь предгорья – даже не знаю, далеко ли мы сможем проехать на лошадях. А что будет в самих горах? Скоро нам придется двигаться прямо по руслу Солт-Ривер, это единственная дорога сквозь непроходимые места.
Из-за настороженных ушей Сильви я наблюдаю за Джесси, который едет впереди. То и дело свистом подзывая Дворнягу, хотя пес ни на шаг не отбегает от реки, он лениво раскачивается в седле, двигая бедрами в такт шагам Бунтаря: обычная посадка для езды верхом. Щеки у меня вдруг вспыхивают. Я сама не своя, мне хочется сорваться в галоп, но вместо этого я тянусь за револьвером и упражняюсь в меткости: на месте каждого встречного кактуса представляю Уэйлана Роуза и делаю вид, что стреляю в него снова и снова. В следующий раз я уже не промахнусь. Всажу ему пулю в сердце, а не в плечо. Вскоре я успокаиваюсь и снова чувствую себя решительной, жесткой и собранной. Убрав револьвер в кобуру, я сосредоточиваюсь на цели нашего путешествия и уже не таращусь в спину Джесси.
Впереди Солт-Ривер делает поворот, исчезая за нагромождением скал. Я вспоминаю карты, которые изучала сегодня утром, мысленно прослеживаю течение реки. Русло огибает скалы, потом снова сворачивает на восток и прорезает горы Суеверия насквозь. Большинство ориентиров на пути к руднику рассчитано на тех, кто едет по тропе Перальты, как я и сказала Колтонам, – возможно, первые золотоискатели направлялись сюда из Тусона или еще дальше с юга. Учитывая, сколько страниц в дневнике написано по-испански, не удивлюсь, если изначально шахта принадлежала мексиканцу. Но поскольку мы едем вдоль реки – сначала до хижины Вальца, и только потом в каньоны, с северной стороны от шахты, – придется расположить все знаки в обратном порядке, чтобы отыскать дорогу к руднику. Или нам удастся найти другие тропы, которые не упоминаются в дневнике. В крайнем случае Лил поможет.
Если «Всадники розы» в точности следуют подсказкам дневника, они заедут в горы с юга и по каньонам будут продвигаться к северу, что весьма кстати. Нам не придется наступать им на пятки, мы просто выскочим наперерез и захватим Роуза врасплох. Но если бандиты едут впереди нас… даже думать не хочу, чем может закончиться эта гонка.
Мы добираемся до излучины и решаем готовиться к ночлегу. Уже надвигаются сумерки, мы вымотались и с головы до ног покрыты потом и пылью. Место для привала подходящее, вода рядом, но нагромождение скал за спиной и поперек дороги оставляет ощущение ловушки. Однако нас четверо, и мы, как обычно, собираемся караулить по очереди.
Пока Джесси рисует в блокноте, а Билл вслух размышляет, далеко ли еще до хижины Вальца, я замечаю, что Лил крадется прочь из лагеря. Опасаясь, что она собирается сбежать, я догоняю ее.
– Ты куда?
– Добыть что-нибудь на ужин, – отвечает она.
– У нас есть вяленое мясо. И лепешки. – О том, что они черствые и припахивают, я не упоминаю.
– Добыть свежего мяса, – исправляется она.
Рот наполняется слюной при одной мысли о дичи.
– Подожди, я с тобой!
Пока я бегу к Сильви, достаю ружье из седельного чехла и возвращаюсь, Лил уже исчезает в густых зарослях. «Спасибо, что подождала», – бормочу я себе под нос и продираюсь за ней сквозь колючки и кактусы. Когда я догоняю индианку, она сидит на корточках, притаившись за большим камнем, и сжимает в кулаке какую-то сетку.
Она прикладывает палец к губам и кивает: мол, посмотри, но только осторожно. Я выглядываю из-за камня и вижу перепелок, целую дюжину; они клюют сухую землю – наверное, выискивают жучков.
Я подкрадываюсь, но мелкие камешки предательски хрустят под ногами. Птицы дружно вспархивают, вереща и хлопая крыльями, и перелетают глубже в заросли.
Лил кидает на меня неодобрительный взгляд:
– Ты так топаешь, будто ноги у тебя из камня.
– О, этому тебя тоже Тарак научил? Не только разгадывать загадки, но и ходить, не касаясь земли?
– Нужно смотреть, куда ступаешь, а не вслепую бросаться вперед.
– Но здесь лишь сухая земля и камни, – говорю я, тыкая пальцем вниз.
– Пусть тебя ведут пальцы ног, ступай на носочки, стань легкой. А если при каждом шаге приземляться всем весом на пятку, твое приближение даже гусеница услышит.
– У гусеницы нет ушей.
Девчонка вздергивает брови, будто говоря: «Вот именно».
Мне обидно, но я заряжаю винчестер и взвожу затвор. Впредь я не оплошаю, не спугну перепелок второй раз подряд.
– Оно нам не понадобится, – кивает Лил на ружье. – Перепелки держатся стайками. Одну подстрелишь, остальные разлетятся. А вот с этим… – Она показывает сетку. – Идем.
Я вслед за ней огибаю камень, мы крадемся мимо зарослей колючек, лавируем между кактусами, пригибаемся под ветвями необычно высокого дерева пало-верде. На ходу Лил показывает мне следы перепелок. Не знаю, как ей удается идти по их следу так быстро, уверенно и совершенно бесшумно. Я постоянно смотрю, куда поставить ногу, и мне все время кажется: вот сейчас я споткнусь и рухну лицом прямо на кактус. А когда я пытаюсь двигаться на цыпочках, то с трудом удерживаю равновесие, тем более с вывихнутой лодыжкой. Мне нравится ступать на пятку: надежно и устойчиво. Раньше я ни разу не замечала, как шумно двигаюсь: вся одежда шуршит, брючины трутся друг о друга, рукава скрипят под мышками.
Другое дело Лил. Она скользит неслышно, как клочок тумана. Будто ее вовсе здесь нет.
Когда мы наконец подкрадываемся к перепелкам, я обливаюсь потом, каждая мышца дрожит от напряжения. Я вдруг замечаю, что надолго затаила дыхание, изо всех сил стараясь не шуметь, – и медленно выдыхаю.
Мы приседаем на корточки за низеньким раскидистым кактусом чойя. Мои бедные икры, которые уже болят от ходьбы на цыпочках, в новом положении начинают ныть еще сильнее. Лил бесшумно разворачивает силки. Сеть похожа на гигантскую паутину с камешками по краям, которые придавливают ее к земле после броска. Наверное, все это время девчонка возила ее в мешке на спине пони.
Лил протягивает мне сеть, предлагая накинуть ее на перепелок.
– Не хочу снова их спугнуть, – шепчу я.
– Тогда кидай метко. – Она показывает, как это сделать. Сеть должна развернуться в воздухе и накрыть птиц, как корзиной. Лил сует мне сетку. Не знаю, почему она решила доверить мне такое важное дело. Впрочем, что гадать: обе руки у нее обожжены и забинтованы; вряд ли ее бросок окажется лучше моего. Я беру сетку и отдаю Лил ружье.
Медленно-медленно я встаю – кажется, целый год уходит на то, чтобы выпрямиться. Но не хочется насторожить птиц: если слишком быстро выскочить из укрытия или вспугнуть их шумом, перепелки улетят. Но если не встать, сеть при броске зацепится за иголки кактуса.
Пока что птицы вроде бы меня не заметили, а если и заметили, то сочли неопасной. Они как ни в чем не бывало продолжают клевать землю, стуча клювами; бурые головки снуют вверх и вниз. Так же медленно, как вставала, – все тело начинает ныть от напряжения – я разворачиваю сеть и готовлюсь ее бросить.
А потом вспоминаю уроки Джесси и рисую у себя в голове последовательность действий: как я вытягиваю руку и замахиваюсь, в какой момент отпускаю сеть, как она разворачивается в воздухе, как я прослеживаю взглядом весь ее путь от начала до конца. И пока меня не успевают охватить сомнения – не подведет ли раненое плечо и не разозлится ли моя спутница, если я снова спугну стаю, – делаю бросок.
Тупая боль разливается в руке, задетой пулей, но силки перелетают через кактус, не задев его, и раскручиваются вокруг своей оси под тяжестью камешков.
Перепелки слышат свист рассекаемого воздуха или, может, замечают летящую тень и бросаются врассыпную, но слишком поздно: сеть падает сверху и накрывает сразу троих.
– Ха! – Я прыгаю на месте от радости.
Лил бесстрастно сворачивает шеи перепелкам, собирает их в сетку и закидывает ее на плечо.
– Вот теперь пора ужинать, – говорит она, отдает мне винчестер и направляется к лагерю.
Всю обратную дорогу она молчит. Даже не улыбнулась, не похвалила меня, не поздравила с удачной охотой. Но я не в обиде. Меня занимает другое: как это мне хватило ума отдать заряженное ружье в руки девчонки-апачи и повернуться к ней спиной.
* * *
Мы жарим добычу на маленьком костерке и делим ее поровну вместе с вяленым мясом и черствыми лепешками.
Джесси ворчит, что перепелки наверняка отравлены, а я вместо ответа молча вгрызаюсь в тушку, отрываю солидный кусок мяса и сосредоточенно жую, глядя ему прямо в глаза.
Он продолжает бормотать себе под нос – явно что-то обидное, – но, когда я проглатываю мясо и не падаю замертво, тоже приступает к еде. Даже Джесси не настолько горд, чтобы отказаться от обеда. С самого отъезда из Уикенберга наши трапезы не отличаются разнообразием, а перепелки божественно вкусны.
Билл утверждает, что остается еще день пути до хижины Вальца. Он пускается в бесконечное описание временного жилища, притулившегося у подножия холма в том месте, где река глубока и полноводна. Его байки не внушают доверия. Там, где мы находимся сейчас, Солт-Ривер напоминает жалкий ручеек, а если посмотреть на выжженную пустынную землю, окружающую нас со всех сторон, трудно представить, что дальше река вдруг разольется во всю ширину и глубину. Но Билл клянется, что говорит правду, и Джесси согласно кивает, однако не спускает глаз с Лил. Он сердито таращится на нее весь вечер, но девчонка будто ничего не замечает: начисто облизывает пальцы, мурлычет себе под нос какую-то песенку и делает вид, что ее вообще здесь нет.
Я обгладываю перепелку до последней косточки и отставляю в сторону грязную тарелку.
– Благослови тебя Бог, Лил. За последнюю неделю не ела ничего вкуснее, – говорю я, но индианка уже успела ускользнуть. Я вижу ее у реки, где она моет руки. – Движется она тише падающего снега. – замечаю я.
– Апачи славятся своим умением подкрадываться, – мрачно соглашается Джесси.
Я бросаю на него вопросительный взгляд.
– Так и есть! Они любят убивать, они кровожадны и бесшумны, как тени.
– А может, это мы слишком шумные и неуклюжие? Кроме того, сколько живу, столько и слышу про то, как белые нападают на индейцев, а индейцы на белых, так что вряд ли мы намного добродетельнее. – Сама не знаю, почему так яростно защищаю Лил. Она мне не подруга, мы едва знакомы. Думаю, меня просто пугает темная сторона Джесси, исполненная ненависти, злопамятства и гнева. Мне больше нравилось, когда он беззлобно дразнил меня у Белой купальни, когда ему казалось, что он все обо мне знает, и в его добродушно прищуренных глазах плескался смех.
– Надо залить костер, – говорит Джесси, вставая. – Одному богу известно, где сейчас «Всадники розы», и ни к чему оповещать их огнем о своем присутствии, ведь скоро стемнеет. Поможешь мне с лошадьми, Билл? – И он, не оглядываясь, уходит из лагеря.
Глава семнадцатая
Я мою грязную тарелку и сковородку, чищу запылившееся ружье, раскатываю одеяло и ложусь. Подсунув под спину седло, открываю дневник па.
На бумаге путь до рудника выглядит просто. Нужно въехать в Боулдер-каньон с юга и миновать три сосны, отыскать скалу в форме лошадиной головы и дождаться рассвета, стоя на обрыве в указанном месте. Все это следует проделать на исходе лета. И когда лучи восходящего солнца пробьются из-за лошадиной шеи, они упадут прямиком на то место, где находится рудник. На другой карте он отмечен крестиком – туда якобы должна указывать тень от Иглы Ткача. И вот тут все дьявольски усложняется.
Па посвятил целую страницу заметкам об Игле Ткача – островерхой скале, которая возносится над горами подобно церковному шпилю. По его расчетам, ее высота равна паре тысяч футов. Я пытаюсь проникнуть взглядом за низкие холмы, туда, где темнеют тени гор Суеверия, но отсюда Иглы не видать, хотя дневник утверждает, что в горах она заметна почти отовсюду. Впрочем, если она и вправду такая высокая, как считал па, нам все равно не удастся найти шахту с ее помощью. Рано утром и на закате дня тень Иглы может простираться на многие мили. Что ж, тогда остается ориентир в виде конской головы. При условии, что я все-таки смогу отыскать нужную скалу. Даже у этой излучины Солт-Ривер нагромождено столько валунов и осколков причудливой формы, что, если долго всматриваться, при желании можно разглядеть в их очертаниях любое животное.
Но даже если подсказка с лучами поверх конской шеи окажется ложной, у меня в запасе остается еще несколько ориентиров. На одной небрежно набросанной карте есть рисунок дерева пало-верде; от него до шахты несколько сотен шагов. Внизу страницы приписка: к западу от входа растут кактусы сагуаро, подрубленные ножом таким образом, что отростки указывают в одном направлении: к золоту.
Я продолжаю читать, хотя и костер уже догорел, и последний свет растаял в вечернем небе. Наконец глаза начинает жечь, будто в них насыпали песка, и тогда я захлопываю дневник и засовываю за пояс брюк сзади. Нет никакого смысла перебирать в уме подсказки и ориентиры. Наверное, когда я увижу их своими глазами, многое прояснится само собой. Кроме того, у меня перед Роузом есть одно неоспоримое преимущество: опытный следопыт.
Лил сказала, что хочет искупаться, и ушла плескаться в реке. Поскольку она велела Колтонам держаться подальше и не подглядывать, а Джесси в кои-то веки не стал пререкаться, парни сейчас сидят и курят на другой стороне лагеря, рассматривая горы. Думаю, самое время рассказать им об отношении Лил к золотоискателям – другого такого случая может и не выпасть. Я встаю и направляюсь к ним. Они молча, без возражений выслушивают мою просьбу никогда не упоминать о нашей сделке при Лил, и я испытываю невероятное облегчение. Я-то думала, Джесси нарочно начнет орать про золото в надежде избавиться от ненавистной девчонки-апачи. А может, он испугался, что она перережет им горло во сне, если узнает правду. В любом случае оба соглашаются держать язык за зубами.
Я иду обратно к своей подстилке, и братья тянутся следом, однако Джесси не останавливается возле их места ночлега, а подходит и садится на одеяло рядом со мной.
– Вот интересно, – говорит он, не вынимая изо рта самокрутки, – каким образом глухая тетеря вроде тебя могла услышать то, чего я не рассказывал.
– В смысле?
– Про ма, – поясняет он. – И тот набег на Уикенберг, в котором она погибла.
– Билл рассказал мне в Белой купальне, пока ты спал.
Он выдыхает дым и молча кивает, не глядя мне в лицо.
– Сочувствую, – добавляю я. – Тяжело, когда родители уходят молодыми, ведь мы к этому совсем не готовы.
– Нет, меня другое расстраивает, – говорит он. – Знаешь… может, я и не умею отпускать прошлое. Может, не следую своему же совету. Но, по крайней мере, ворошить прошлое уж точно не стану: ни говорить о нем, ни переживать его заново. И мне тем более не нравится, когда брат треплется у меня за спиной. Да еще при посторонних.
Меня задевают его слова. Не найдясь с ответом, я отворачиваюсь и наблюдаю, как на другом конце лагеря Билл играет с Дворнягой. Тут волосы у меня на затылке чуть ли не шевелятся, и когда я снова смотрю на Джесси, он буравит меня взглядом. Выражение лица у него жутко серьезное.
– Ты была права, когда сказала, что я обвиняю девчонку в преступлениях, которых она не совершала.
– Джесси, ты не передо мной должен извиняться.
Лил уже вернулась после купания и расстилает попону, готовясь ко сну, но Джесси не делает ни единого движения в ее сторону.
– Значит, мне ты можешь признаться в собственной неправоте, а ей нет? – возмущаюсь я.
Он пожимает плечами, вынимает самокрутку изо рта и вертит между пальцев.
– Пожалуй, лучше бы я сразу рассказал тебе и о маме, и о своих предубеждениях. Но я не был готов поделиться.
– Тогда поделись чем-нибудь другим, – предлагаю я, понимая, что сегодня мне не уговорить его извиниться перед Лил. – Правдивой историей вроде той, что я рассказала тебе в заброшенном доме.
Джесси удивленно поднимает брови:
– Но я никогда тебе не лгал!
– Но и никогда ничем не делился. Ты скор на осуждение ближних, Джесси, и раздаешь советы направо и налево, однако о себе не особенно распространяешься. Черт, да все, что мне известно о тебе, я услышала от Билла или из обрывков разговоров на ранчо. Так что скажи мне хоть что-нибудь. Такое, чего больше никому в целом свете не говорил.
В сгустившейся темноте его прищуренные глаза светятся, как у койота. Его взгляд обшаривает мое лицо, точно луч света, задерживаясь то на губах, то на носу, то на шее, и вновь возвращается к глазам.
– Наверное, ты одна такая в целом свете.
Меня снова бросает в жар, и хочется сбежать без оглядки.
– И что это значит?
– Не знаю. Сам пока не понял.
– Тогда не считается. Расскажи о том, что понимаешь.
Он смотрит на дотлевающие угли костра. Открывает рот, но снова закрывает и затягивается самокруткой.
– Из меня неважный читатель, – наконец выдавливает он. – Конечно, я запросто читаю и письма, которые Клара посылает в Уикенберг, и объявления, которые вывешивает шериф, но в жизни не прочел ни одной книги. Да что уж там, даже пары страниц подряд ни разу не осилил.
– Тут нечего стыдиться, – утешаю я. – У кого найдется время на книги, когда нужно растить урожай и перегонять скот. Чтение – это роскошь, Джесси. А не жизненная необходимость.
– Да, но ты с таким восторгом рассказывала про тот роман…
– «Маленькие женщины»?
– Ага. По всему видно, книга произвела на тебя сильное впечатление, и я подумал: «Господи, мне бы хоть каплю такой целеустремленности, как у этой девушки». Потому что у меня бы точно не получилось, Кэти. Вряд ли я смог бы одолеть такую толстую книгу и не помереть со скуки.
– Значит, тебе пока не попалась правильная книга, – говорю я. – Тут ведь каждому свое. Мой па обожал стихи: что может быть скучнее цветистой напыщенной чепухи, а ему нравилось. И если романы – это роскошь, то что уж говорить о поэзии. Я вообще считаю, что у любителей поэзии нелады с головой.
Джесси делает последнюю затяжку и тушит окурок в пыли между нами.
– Даже не удивлен, что ты так думаешь.
– Почему?
– Я как раз собирался сказать, что моего терпения хватает только на стихи. У Сары есть сборник, и она иногда читает вслух Джейку. Стихи – они ведь как песня. Как другой мир.
– Прости. Я не это хотела сказать.
– Именно это, но ничего страшного. Людям не должно нравиться одно и то же. Иначе жизнь была бы ужасно скучной.
Его взгляд скользит в сторону Лил, и я гадаю, не пытается ли он таким образом сказать мне, что он никогда не смирится с ее присутствием, никогда не извинится, глядя ей в лицо. Что насчет нее мы никогда не придем к согласию.
– И я вовсе не думаю, что у тебя нелады с головой. Это я ляпнула для красного словца. Мой па, например, был умнейшим человеком из всех, кого я знала.
Джесси улыбается и встает. Он идет к своему одеялу, но на полпути оборачивается и спрашивает:
– Кэти, а твое полное имя – Кэтрин?
Я киваю.
– Но отзываюсь я только на Кэти.
– Тебе идет. Увидимся утром, Кэти. – Джесси подмигивает, и в животе у меня вспархивает стая бабочек. Затем, не говоря больше ни слова, он идет на другой коней лагеря, где они с Биллом расстелили свои скатки. Я откидываюсь на одеяло и переворачиваюсь на бок, будто хочу скрыть свою улыбку от ночного неба. И тут же натыкаюсь взглядом на Лил: она лежит напротив и ухмыляется с понимающим видом.
«Ты ему нравишься».
Я перекатываюсь на другой бок и натягиваю одеяло до самого подбородка. Джесси мне разок подмигнул, и я тут же растаяла? Да у него такие узкие глаза, удивительно, как они вообще открываются! Может, у него тик или он просто моргнул. Или мошка в глаз залетела.
Тщетно пытаясь уснуть, я придумываю и другие возможные варианты, потому что мне все это не нравится. Я тысячу раз беседовала с Моррисом в Прескотте, но никогда сердце не выпрыгивало у меня из груди. Похоже, это у меня нелады с головой. Нужно будет завтра пить побольше воды и беречься от солнца. Пустыня плохо на меня действует.
* * *
В кои-то веки Сильви не рвется в дорогу прямо с рассветом. Думаю, ей понравилась наша стоянка: и вода, и зелень здесь в изобилии. Когда Сильви паслась вчера вечером, клянусь, я собственными ушами слышала, как она радостно ржала, заигрывая с конями Колтонов. А может, она подружилась с пони Лил. Своей понурой мордой и потертой шкурой он немного напоминает мне Либби. Бедная папина лошадь.
Сильви покусывает мне руки, пока я затягиваю подпруги седла, и снова тянется меня ущипнуть, когда я скручиваю одеяло и прилаживаю ей на спину.
– Ты уже капризничаешь, а ведь еще весь день впереди, – ворчу я на нее.
Она фыркает, будто понимает мои слова, и больше не пристает. Иногда мне кажется, что Сильви различает на слух все мои интонации.
Мы оставляем место ночевки, наполняем фляги и пускаемся в путь. Братья в авангарде – точнее, впереди всех бежит Дворняга, – мы с Лил едем сзади. Местность становится гористой, и мы вынуждены замедлять шаг и направлять лошадей по руслу реки, потому что Солт-Ривер уже пробила дорогу между обрывистых берегов.
Чем ближе к полудню, тем шире разливается река. Очень приятно смотреть на ярко-голубую воду после того, как глаза привыкли к унылой серости пыли и обломков камней. Дворняга с разбегу прыгает в реку, растопырив в воздухе все четыре лапы, как будто вообразил, что умеет летать. Мы ненадолго останавливаемся набрать воды и смыть пот с лица, но тут же едем дальше. До хижины Вальца еще несколько миль, и мне уже не терпится туда добраться. Судя по описанию местности, она находится неподалеку от Боулдер-каньона, а именно этим путем нам и следует добираться до рудника. Во всяком случае, если верить карте.
Мы продолжаем ехать по руслу Солт-Ривер. Оно прихотливо извивается; река то и дело петляет, сворачивая то в одну, то в другую сторону. Я ловлю себя на мысли, что уже скучаю по высохшим равнинам, где можно скакать к цели по прямой. А здесь нас со всех сторон обступают скалы, и даже там, где они отходят назад, путь преграждают высокие холмы. Мне не видно, что находится за ними, но не хочется заставлять Сильви взбираться на каждый холм только с целью убедиться, что дорога по ту сторону холма не уведет нас с маршрута. Поэтому мы держимся у берега и пускаем лошадей по отмелям, если по суше совсем не проехать.
Мы уже давно не видели ни единого человека. Ни одной живой души кроме ястребов, парящих в небе, да ящериц, которые греются под солнцем на прибрежных камнях. Здесь так пустынно, что поневоле становится жутко. В памяти всплывают горные духи и сердитые боги из рассказов Лил, а также призрачный стрелок, о котором упоминал Билл: он подстерегает путников, сидя в засаде на гребне хребта.
Когда мы направляем лошадей в узкий проход между ржаво-красными скалами, теснящими реку с двух сторон, руки у меня покрываются гусиной кожей, несмотря на жару. Эти скалы и вправду выглядят зловеще: как могильные камни, или мертвые тела, или гигантские ножи с окровавленными лезвиями. Или окаменевшие люди, проклятые мстительными духами, чтобы стоять здесь целую вечность. Чертовы легенды апачей и дурацкие рассказы о призраках! Мне и без них тревог хватает.
* * *
За несколько часов до заката перед нами открывается широкая панорама: красные, будто из обожженной терракоты, скалы и высокие каменные столбы, а между ними вьется голубая лента реки. Течение здесь довольно быстрое, как и обещал Билл. Похоже, Солт-Ривер в этом месте так глубока, что в ней можно поплавать. Берега поросли приземистыми деревцами, кустами и пучками высокой травы.
Мы едем по реке, против не сильного пока течения.
– Еще немного, и мы должны увидеть дом Вальца, – говорит Билл.
– Должны? – эхом откликаюсь я.
– Вообще-то, мы здесь раньше никогда не были. Только у него дома в Финиксе. Однажды.
– Дьявол, ребята, тогда как мы вообще найдем хижину? – Я обвожу рукой суровый пейзаж перед нами.
– Никакого доверия, – обиженно качает головой Билл.
– Помолчи, Билл, – осаживает его Джесси, поворачиваясь ко мне в седле: – Вальц говорил, что если ехать вдоль реки и поглядывать на юг, то хижину никак не пропустишь. Здесь мало кто путешествует, и он опасается незнакомцев: предпочитает, чтобы дом не бросался в глаза с дороги.
– Вон за тем холмом кто-то живет, – говорит Лил, указывая на невысокую горушку почти на берегу Солт-Ривер.
– С чего ты взяла? – спрашивает Джесси, щурясь в ту сторону.
– Земля вокруг скалы утоптана, но не со стороны реки. Тропой кто-то пользуется. Пешком и верхом. Там следы ног и копыт. Видите, трава и кусты примяты?
Теперь, когда индианка все объяснила, я и сама вижу: тропа действительно протоптана человеком.
– А-а, – тянет Джесси.
– В таком случае я хочу искупаться, пока мы не остановились на ночлег, – заявляет Билл, слезая с Рио.
Джесси улыбается с озорным видом и тоже спрыгивает с Бунтаря.
– На этот раз мы не станем снимать подштанники, – обещает он, расстегивая рубашку, и с усмешкой оглядывается на меня.
– Только посмейте, – говорю я.
Спустя мгновение он уже сверкает белой кожей, вбегая в воду, и ныряет. У меня в животе опять все переворачивается и ухает вниз – почти как от голода, но чуть по-другому. Билл и Дворняга тоже присоединяются к Джесси, балуются и брызгаются, и внезапно меня тянет к воде как магнитом.
Я снимаю шляпу и бросаю ее к снаряжению.
– Он тебе тоже нравится, – говорит Лил.
– Что?
– Старший. Он тебе нравится.
– Господи, Лил, у тебя что, своих дел нет?
– Лилуай.
– Я… Он мне… – Я тяжело вздыхаю. – Короче, я иду купаться. Мы не мылись уже несколько дней, а когда заедем в каньоны, там будет негде.
Я стаскиваю с ног ботинки. Лил пожимает плечами и похлопывает пони по крупу. Я не обязана перед ней оправдываться. Мне хочется искупаться, и пошло все к черту. Начав расстегивать штаны, я вдруг понимаю, что плавать мне придется в своих панталонах и нижней рубахе Эвелин, которую я взяла у нее из комода. Вид будет совершенно неприличный, и мне даже не верится, что я решусь на такое, но жара просто ужасная, от меня воняет потом, и одному богу известно, когда удастся искупаться в следующий раз. К тому же рану на плече необходимо промыть.
Последней я снимаю рубашку и бросаю ее к остальным вещам.
– Ты идешь? – спрашиваю я у Лил.
– Я мылась вчера вечером. Лучше прогуляюсь.
– Куда?
– Бледнолицым вечно нужна цель, – бормочет Лил себе под нос, – они не умеют попросту жить.
