Текст книги "Путь отмщения"

Автор книги: Эрин Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать девятая

Когда я поднимаю голову, Мария отползает в укрытие за скалу, приволакивая раненую ногу. Брючина на бедре уже пропиталась кровью. Но каким-то невероятным образом моей матери удалось опередить Роуза, потому что тому явно пришлось хуже. Он стоит на коленях и прижимает ладонь к груди. Когда он отнимает руку, пальцы у него в крови. Роуз опрокидывается на спину, лицом к небу, согнутые ноги неловко выворачиваются.

Я бегу к нему.

Из-за скалы, где прячется Мария, раздается выстрел, и пуля со свистом пролетает у моего уха. Вот и верь после этого, что у нее рука не поднимется стрелять в собственную дочь.

Краем глаза я замечаю, как Джесси прыгает на Марию и пытается повалить на землю, а дальше слышу лишь звуки их борьбы. Но разбираться мне некогда. Моя единственная цель – Уэйлан Роуз.

Я приближаюсь к нему: он старается дышать неглубоко, чтобы сдержать кровотечение, зажимает рану на груди, но кровь ручьем льется сквозь пальцы.

Роуз поднимает руку с револьвером – моим револьвером, – но я бью по ней ногой и наступаю на кисть, придавливая к земле. Вырываю оружие из скользких от крови пальцев. Но в другой руке у него тоже кольт, Уэйлан поднимает его, и я реагирую автоматически. Руки действуют сами.

Наставить, прицелиться, выстрелить.

Он роняет револьвер и корчится от боли. Пуля попала в нужное место: в мясистую часть руки.

Я нависаю над Уэйланом. Моя тень накрывает его. Кольт поет у меня в руке, когда я целюсь Роузу в лоб, точно по центру.

Я настигла его, па. Сейчас все кончится. Я все исправлю.

– Сдашь меня живым – дадут больше, чем за мертвого, – говорит Роуз, кривясь от боли.

– Ты уже умираешь, и за тебя я не возьму ни цента. Ты ничего не стоишь. Даже пир стервятников над твоим трупом – слишком милосердная участь для такого мерзавца.

Он заходится хриплым смехом; в пробитом легком свистит воздух.

– Милая, может, добьешь наконец? Или собираешься заболтать меня до смерти?

Я кладу палец на курок, и Роуз кашляет, разбрызгивая кровь. Зубы у него окрашиваются красным. В голубых глазах больше нет злобы. Они округлились от ужаса и смертельного отчаяния. Неужели па такими же глазами смотрел на своих убийц?

– Ну давай же, – говорит Роуз. На губах у него выступает кровавая пена. – Пожалуйста.

Его уже не спасти, и на секунду я подумываю развернуться и уйти. Так я причиню ему больше страданий. А он сполна заслужил каждую секунду боли. Пусть его мучения длятся миллион лет. Пусть горит в аду целую вечность. Стоило бы даже вырезать чертову розу у него на лбу, чтобы он помнил о своих злодеяниях.

Но тогда я стану таким же чудовищем, как Уэйлан. Как Мария.

Дурное во мне перевесит доброе, мстительность – прощение. А я хочу быть такой, как па, – хочу верить, что большинство людей добры по природе и всегда придут на помощь тем, кто попал в беду. Я хочу начать заново, избавиться от бурлящей во мне черной злобы, от незаживающей раны в душе. Хочу жить дальше.

Поэтому я поступаю милосердно, хотя Уэйлан Роуз этого и не заслуживает.

Я приставляю дуло кольта ко лбу Роуза, говорю: «Спаси тебя Бог» – и нажимаю на спусковой крючок.

Кровь выплескивается фонтаном, заливая мертвое лицо. Глаза по-прежнему смотрят в небо, все такие же голубые, но пустые и безжизненные. Я поднимаю второй кольт, оброненный Роузом, и крепко сжимаю рукояти своих парных револьверов.

Я отомстила ему, па. Все кончено.

За спиной, у шахты, еще продолжается схватка, и это возвращает меня к реальности. Оба револьвера Джесси по-прежнему у Марии. Она наносит удар локтем, застав его врасплох. Он делает шаг назад, всего на секунду потеряв равновесие, но она успевает наставить на него револьвер. На губах у моей матери играет улыбка.

И хотя я знаю, что мне ее не опередить, что стрелок из меня никудышный и Мария, считай, уже победила, а Джесси обречен, я вскидываю кольты. И представляю у себя в голове другой финал. Я мысленно вижу, как в мгновение ока наставляю револьверы, целюсь и стреляю. Сначала из кольта в правой руке, потом с левой руки и снова с правой.

И тогда время будто замедляется.

Я вижу каждую седую прядь в волосах Марии, которые треплет ветер. Вижу, как ее палец сгибается на спусковом крючке. Вижу, как пламя вырывается из дула моего револьвера. Первая пуля летит мимо. Вторая оцарапывает ей руку. Третья бьет прямо в грудь пониже плеча.

Время снова ускоряется, и все приходит в движение.

Мария роняет один из ремингтонов и, пошатнувшись, делает шаг назад. Недоверчиво дотрагивается до груди и встречается со мной взглядом. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уже вскидывает второй револьвер.

Я вижу вспышку, сгибаюсь и тоже хватаюсь за грудь. Судорожно ощупываю себя, но понимаю, что могу дышать и не чувствую боли. Отнимаю руки от рубашки – сухие, никакой крови.

Поднимаю глаза. Револьвер выскальзывает из руки Марии и падает к ногам, лязгнув о камень. На груди против сердца расплывается красное пятно.

Джесси стоит в нескольких шагах от нее, в вытянутой руке все еще дымится дуло второго ремингтона. Должно быть, он подобрал его, когда я ранила Марию в руку и она выронила оружие.

Шатаясь, она пятится и ударяется бедром о груду камней возле шахты. Руки взлетают, как лепестки цветка кактуса, сбитого выстрелом. Мария теряет равновесие, перелетает через опалубку и падает вниз головой в воронку шахты.

Как только она исчезает из виду, Джесси бежит ко мне, но я отталкиваю его и, точно в трансе, подхожу к шахте. Заглядываю внутрь.

Ничего не видно. Тело Марии Томпкинс, простреленное и изувеченное падением, теперь лежит где-то на дне рудника, погребенное под золотом, которое она так любила. Лучи полуденного солнца проникают внутрь, освещая стены шахты. Толстые жилы золотой руды змеятся по ним и исчезают во тьме. Зрелище завораживает и приносит мне странное умиротворение.

Я убираю свой кольт в кобуру, засовываю его близнеца между ремнем и поясом штанов. Потом глубоко вздыхаю и поворачиваюсь.

Джесси стоит там, где я его оставила. Он бледен, из носа у него идет кровь, а на рубашке проступила бледно-розовая полоса.

– Прости, – говорит он. – Я всего лишь хотел ее разоружить, но стрелять пришлось так быстро, и я… У меня не было выбора, Кэти. Мать убила бы тебя.

Я смотрю на шахту и чувствую… Сама не знаю, что чувствую.

– Она мне не мать, – отвечаю я наконец. – Не та ма, которую я помню.

Джесси проверяет, не сползла ли повязка на груди, вытирает рукавом кровь под носом. Потом дотрагивается носком ботинка до тела, лежащего у наших ног.

– Ты застрелила Роуза, – говорит он.

– Как видишь.

Я смотрю вдаль, на Иглу Ткача, и не нахожу слов. Все закончилось. События развивались слишком стремительно, и теперь я не в силах уложить их в голове. Как ни странно, я не чувствую ничего, кроме опустошения.

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Теперь, – говорит Джесси, щурясь на солнце, – можно ехать домой.

* * *

Мы возвращаемся к пещере – забрать ослика Вальца.

– Может, прихватим немного? – говорит Джесси, окидывая взглядом груду золота.

– Оно нам не принадлежит. Помнишь, что сказала Лилуай?

– Но только представь, сколько всего можно будет купить!

– Это грязное золото, Джесси. Проклятое. Не хочу до него дотрагиваться.

Он обдумывает мои слова.

– Совсем забыла, – говорю я и лезу в карман. – Я сохранила их для тебя. – И отдаю ему полпачки жевательного табака и шейный платок Билла. Потом перерываю мешок со снаряжением у ослика на спине, нахожу ковбойский ремень и тоже отдаю Джесси.

Он берет вещи, но смотрит только на табак, будто в руки ему попало настоящее сокровище.

– Когда ты нашла Билла… Он уже…

– Да, – киваю я. – Я обо всем позаботилась, сказала над ним несколько слов.

– Спасибо, Кэти.

На глаза у него наворачиваются слезы, но Джесси не позволяет им пролиться.

– Знаешь, ты права, – говорит он, взяв себя в руки. – Насчет золота. Я тоже не хочу его трогать.

Я снова киваю, и больше мы это не обсуждаем.

Мы решаем забрать с собой и осликов Роуза. Вальц, вероятно, сможет продать их в Финиксе – извлечет хоть какую-то выгоду из всей этой истории. Это наименьшее из того, что мы можем сделать для старика-золотоискателя. Если бы он не одолжил нам осла и горное снаряжение, мы бы пропали. К тому же жаль бедных животных: если мы их оставим, они погибнут с голоду.

Когда мы спускаемся на дно ущелья, на изрытую ямами тропу, я оглядываюсь на восточную стену каньона. Отсюда не видно ни рудника, ни тайной пещеры. Словно их там и нет, словно мы побывали в каком-то другом мире.

– Думаю, если отправиться по этой тропе на север, она выведет нас в Игольный каньон, – говорит Джесси. – По крайней мере, когда я смотрел с месы в бинокль, выглядело именно так.

Я достаю из-за пояса дневник па. Одна из нарисованных от руки карт подтверждает теорию Джесси.

– А потом по своим следам вернемся к Вальцу? – спрашиваю я.

– Ага.

В воздухе раздается странный свист, и в пяти шагах от нас что-то втыкается в тропу. Стрела.

Мы застываем на полушаге. Даже ослики перестают размахивать хвостами.

Я кручусь на месте, оглядывая верх ущелья. Один за другим они выступают на край обрыва: всего человек шесть, молодые мужчины. В руках у них луки, рубахи из оленьих шкур перетянуты ремнями. Среди них я узнаю двух юношей, которые встретили меня на месе два дня назад и проводили к Лилуай.

– Апачи, – бормочет Джесси.

Я понимаю, что должна бы испугаться. Если верить всему, что я слышала об индейцах, сейчас мне следовало бы развернуться и бежать. Но я поднимаю раскрытую ладонь, давая понять, что вижу их.

Один из знакомых мне юношей делает шаг вперед и поднимает руку в ответном жесте.

Затаив дыхание, я жду, что сейчас на нас польется дождь стрел, как когда-то на людей Перальты. Но индеец просто поворачивается и уходит. Другие апачи следуют за ним, исчезая так же бесшумно, как и появились.

– Какого дьявола…

– Думаю, они просто нас проверяли, – говорю я Джесси. – Мы не взяли золото, я им помахала, мы не пытались бежать.

Джесси вздрагивает.

– Давай-ка выбираться отсюда. И побыстрее.

– Согласна, – говорю я.

Так мы и делаем.

Глава тридцатая

Спустя два дня, когда мы с Джесси покидаем Боулдер-каньон, потные и обгоревшие на солнце, мы почти умираем от голода. Как только вдалеке показывается хижина Вальца, ноги у меня подгибаются и отказываются идти дальше. За домом переливаются бриллиантовым блеском волны Солт-Ривер.

Вальц, прихрамывая, бегом бросается нам навстречу, потом видит, что нас только двое, и нерешительно замирает.

– А где…

Я поспешно мотаю головой. Вальц обрывает вопрос, но его лицо искажает горькая гримаса понимания, которую не может скрыть даже растрепанная борода. Старику хотя бы хватает деликатности не напоминать, что он нас предупреждал.

С трудом доковыляв до хижины, мы укрываемся в благословенной тени, вдоволь напиваемся воды и вытираем пот с разгоряченных лиц. Немного отдохнув и освежившись, я оставляю мужчин разговаривать, а сама иду развьючивать животных.

Первым я освобождаю от поклажи ослика Вальца, раскладывая свои вещи и снаряжение Джесси и Вальца в три разные кучи. Потом приходит очередь несчастного создания, на котором Джесси после ранения прибыл в стойбище апачей. Серая шерстка до сих пор покрыта запекшейся кровью. Я отпускаю этих двоих пастись и возвращаюсь к тем ослам, которых мы увели от тайника с золотом.

Седельные сумки почему-то ужасно тяжелые.

Ненормально тяжелые.

Я открываю одну из них, и меня ослепляет яркий блеск.

Целую минуту я не могу поверить тому, что вижу. Моргаю, чтобы убедиться, не мерещится ли мне. Сумка набита золотом. Самые маленькие кусочки не больше ногтя, самые крупные – размером с ладонь. Я огибаю ослика и открываю сумку с другого бока. Опять золото. Мешок набит доверху, часть самородков высыпается мне на ботинки.

Не понимаю, как мы этого не заметили, когда уезжали. Неужели нам так не терпелось добраться до дома? Или нас опьянили окончательная расправа над Роузом и возможность живыми убраться с гор? Или все-таки Джесси…

Я проверяю сумки на втором осле. Там золота поменьше, и все равно обе заполнены больше чем наполовину.

Я запускаю в один из мешков обе руки и набираю целые горсти золота.

– Ах ты, мерзавец! – кричу я, врываясь в хижину Вальца и протягивая руки к Джесси. – Когда ты успел набить сумки самородками?

– Это не я! – Джесси ошарашенно смотрит на мои руки. Глаза у него почти вылезают из орбит, и я понимаю: он не врет. – Наверное, Роуз нагрузил осликов еще до нашего прихода.

На душе у меня тяжело. Получается, я обманула Лилуай, предала ее доверие и отплатила ее народу злом за все хорошее, что они для нас сделали. Но она сама говорила, что подбирать золото с земли не возбраняется. И в каком-то смысле именно так и получилось. Мы же не дробили скалу, не копали шахту. Мы даже не хотели прикасаться к золоту. И лишь по недоразумению ушли из каньонов с полными сумками самородков.

Я вздрагиваю, вспоминая воинов-апачей, которые наблюдали за нашим отъездом. Они не знали, не могли знать. Иначе мы сейчас истекали бы кровью где-нибудь на дне каньона, как люди Перальты.

Все еще не оправившись от потрясения, как в тумане я выхожу из дома и иду к реке. Опускаю руки в воду и смываю многодневную грязь, плещу водой в лицо. Вдруг сзади раздается знакомое ржание. Я чувствую толчок и едва не падаю в реку.

Оборачиваюсь: Сильви тычется мордой мне в плечо.

– Привет, девочка, – говорю я, запуская руки в гриву и обнимая лошадь за шею. – Я скучала по тебе.

Она бьет копытом и мотает головой, смахивая челку с глаз.

– Да-да, знаю, ты тоже скучала, – приговариваю я.

Следом прибегает Дворняга, но когда я встаю на одно колено, чтобы погладить его, он вдруг узнает меня, отскакивает и начинает рычать.

– Вижу, твое мнение обо мне не изменилось, – улыбаюсь я.

Пес разворачивается и убегает обратно – видимо, чтобы наглядно подтвердить мои слова.

– Кэти? – раздается совсем рядом голос Джесси.

Я вскакиваю. Он стоит в нескольких шагах от меня и мнет в руках шляпу.

– Клянусь, я не брал золото. Это случайность.

– Знаю, – говорю я. – Я тебе и в первый раз поверила.

Он оглядывается на дом. Вальц стоит в дверях и ненавязчиво посматривает в нашу сторону, точно любопытный кот.

– Когда собираешься возвращаться на ранчо? – спрашиваю я. – Отсюда до цивилизации три дня пути. Или два, если поднажать.

Джесси мрачнеет.

– Я поеду в Тусон. Возможно, Клара все еще там, к тому же мне надо загладить вину перед Бенни. Сара будет в ярости, если я вернусь домой, потеряв и Билла, и один из источников дохода. Как думаешь, ты сможешь заехать к ней и рассказать, где я? Пусть она знает, что я все улажу и скоро нам не о чем будет волноваться.

Мне не хочется напоминать, что золота с лихвой хватит нам обоим и ему больше нет смысла перегонять скот ради заработка. Возможно, ему нужно вернуться к прежней работе, вести прежнюю жизнь, как будто ничего не случилось. В конце концов, золото и погубило па, когда он начал его тратить.

Однако еще больше меня беспокоит другое. Просьба заехать к Саре.

– А тебе не кажется, что лучше бы тебе самому рассказать ей обо всем? Я ведь могу и подождать в Финиксе несколько дней, пока ты не разберешься с делами.

– Не уверен, что я быстро управлюсь у Бенни. Не стоит тебе ждать меня. Поезжай, повидайся с Сарой. Помоешься в ванной, поспишь под крышей. Увидимся на ранчо через несколько дней. Ты заслужила отдых.

– Ладно. Хорошо, – говорю я, – тогда поеду прямо сейчас.

– Спасибо, Кэти. Спасибо тебе. – Джесси берет мое лицо в ладони и по-детски чмокает в губы. По крайней мере, от такого поцелуя колени у меня не подгибаются. – И золото из седельных сумок забери с собой. Оно ведь твое.

Он поворачивается и уходит в дом, не говоря больше ни слова.

Долгую минуту я не могу прийти в себя, пытаясь осмыслить случившееся. Не так я это себе представляла – что придется возвращаться одной. Я видела нас вместе: мы с Джесси, наши лошади и Дворняга. Почему он решил, что именно мне стоит сообщить Саре ужасную новость? И почему я не могу просто подождать его в Финиксе? Я бы с радостью так и сделала.

Может, Джесси хочет от меня избавиться? Я служила ему лишь костылем, на который можно опереться, пока не прошло первое потрясение от потери брата. До гибели Билла мы были друг другу никем – без конца бранились, пререкались, ссорились. И что мне взбрело в голову? Я искала возмездия, а Джесси хотел отвлечься от своего горя. Он сам признался. Мы просто использовали друг друга, чтобы получить желаемое. А теперь все вернулось на круги своя.

Господи, какая же я недогадливая. Какая слепая.

Сильви снова ржет, и я выхожу из оцепенения. Поспешно седлаю ее, накидываю уздечку. Собираю и закидываю лошади на спину свои вещи, потом оглядываюсь на ослов Роуза. Недолго поколебавшись, забираю одну сумку, а остальные оставляю Джесси и Вальцу: пусть хоть подерутся из-за них.

И снова меня охватывает чувство вины. Я ведь хотела оставить все это позади: дневник, золото, алчность.

Но в Прескотте меня ждет пепелище вместо дома, а средств на постройку нового у меня нет. Надеюсь, ничего страшного не случится, если я возьму немного золота, только чтобы обустроиться и протянуть хотя бы первые несколько лет.

Я собираюсь упаковать дневник, как вдруг мое внимание привлекает деталь, которой я раньше не замечала: смазанная подпись внизу самой первой страницы.

«Мигель Перальта».

Так это его дневник – того мексиканца, о котором рассказывала Лилуай! В письме, оставленном в Уикенберге, па упоминал, что нашел дневник рядом с останками ослов и людей. Должно быть, он лежал там все эти годы с тех пор, как племя Лилуай изгнало людей Перальты. Лежал и ждал, кто его подберет.

– Значит, ты его нашла, да?

Заслышав голос Вальца, я захлопываю дневник.

– Что?

Старый рудокоп кивает на седельные сумки, а я перевязываю дневник тесемкой.

– Золото, – говорит он. – Ты нашла его.

– На восточном склоне узкого ущелья, которое протянулось с севера на юг. Если смотреть от шахты, можно увидеть тропу, но снизу рудника не видно.

– Старая военная тропа в ответвлении Игольного каньона? – уточняет Вальц.

– Наверное.

Он качает головой.

– Я ходил там не один десяток раз.

– Нужное место легко просмотреть. Уверяю вас, можно пройти в нескольких шагах от рудника и даже не заметить входа. – Я провожу ладонью по обложке дневника. Мне вдруг расхотелось брать его с собой. Лучше бы я выбросила его в каньонах среди пролитой крови и костей, где ему самое место. – Послушайте, Вальц. Вы вернетесь сюда на следующий год? – Я киваю в сторону гор Суеверия.

– А ты разобралась с призрачным стрелком?

– Да, его теперь можно не опасаться.

– Тогда, пожалуй, я снова сюда приеду.

– В таком случае забирайте. – Я отдаю ему дневник. – Здесь все необходимые карты.

Старик удивленно вскидывает седые брови.

– А тебе они не нужны?

– Я не собираюсь сюда возвращаться никогда в жизни. Хочу двигаться только вперед. Оставить прошлое позади.

Вальц пожимает плечами и берет дневник.

– Спасибо тебе, девочка.

– Но будьте осторожны, – предупреждаю я. – Это суровая земля. Священная. Она не потерпит надругательства над собой ради золота.

Но старый рудокоп уже зарылся носом в дневник и быстро, не читая, пролистывает страницы.

Я качаю головой, забираюсь в седло и пускаю Сильви галопом. Пес бежит за нами некоторое время, и когда мы доезжаем до излучины – той самой, где каменная гряда перегораживает берег, – я невольно останавливаюсь и оглядываюсь на хижину.

Джесси стоит на пороге и машет мне шляпой на прощание.

Я тоже снимаю шляпу и машу ему.

А затем разворачиваюсь и скачу во весь опор.

Глава тридцать первая

Я галопом проезжаю Финикс и задерживаюсь только для того, чтобы заглянуть к шерифу. Это низкорослый, крепко сбитый мексиканец по фамилии Гарфиас, и он недоверчиво усмехается, когда я сообщаю, что Уэйлан Роуз и его парни мертвы.

– Банда Роуза? – смеется он. – Все до единого?

– Так и есть.

– Что ж, нет тел – нет вознаграждения.

– Один из трупов был в нужнике в Прескотте, хотя наверняка его давно оттуда убрали. Еще два лежат на берегу Агуа-Фриа и один – в долине Солт-Ривер. Остальные, включая тело самого Уэйлана Роуза, разбросаны в горах Суеверия.

– Там же исконные земли апачей! – ахает Гарфиас, и сигара чуть не вываливается у него изо рта. – Никто не сунется обыскивать горы, чтобы найти тела преступников.

– Вот и хорошо, – говорю я. – Просто хотела сообщить властям, что молодчики Роуза мертвее мертвого.

– Вознаграждения ты все равно не получишь.

– Я так и поняла. Хорошего дня, мистер! – Я приподнимаю шляпу и ухожу, не оглядываясь, хотя затылком чувствую озадаченный взгляд шерифа.

* * *

Обратный путь до ранчо Колтонов кажется вполовину короче, чем наше путешествие на юг, и вдвойне одиноким.

Погода благоприятствует поездке – жара адская, но ни одной пыльной бури, – и вскоре я снова двигаюсь вдоль пересохшего каменистого русла Хассаямпы, направляясь в Уикенберг.

Сара совершенно убита известием о гибели Билла. Задать бы сейчас Джесси хорошую трепку! Это он должен сидеть здесь, на ранчо, держать Сару за руку, гладить по спине и обещать, что все наладится. Он, а не я. Трус, сбежал в свой Тусон, отговорившись срочными делами.

Но я сдерживаю злость, потому что Саре и так несладко. Ее муж Рой приковылял домой через пару дней после моего первого визита на ранчо и, со слов Сары, свалился на кровать в пьяном беспамятстве. С тех пор он почти не встает, разве что, шатаясь, поднимается налить себе еще виски, поэтому я молча выполняю всю работу на ранчо: дою коров, выбиваю половики и пропалываю грядки, а малыш Джейк скачет вокруг меня, распевая песни.

На четвертый день приносят телеграмму из Тусона. Джесси нашел бедную Клару в убогой гостинице, где, по ее уверениям, крысы каждую ночь пытались свить гнездо у нее в волосах. Джесси сообщал, что оплатит ей проезд в дилижансе до Уикенберга, но сам пока не вернется: Бенни и так закрыл глаза на прошлые проступки

Джесси, и теперь ему придется перегнать другую партию скота, чтобы остаться у босса на хорошем счету. Обо мне в телеграмме нет ни слова.

На следующий день я собираю вещи и уезжаю домой.

* * *

В первую ночь я ложусь в сарае рядом с Сильви; свернутая попона – раньше я укрывала ею Либби – служит мне подушкой.

Сплю я плохо. Такое чувство, что я никуда не уезжала: будто па только умер и я снова горюю о нем, свернувшись калачиком у ног своей лошади.

Я-то думала, свершенная месть принесет мне облегчение. Думала, жизнь вернется в прежнюю колею и снова обретет смысл. На самом деле я все так же одинока, все так же страдаю от потери па, все так же злюсь, что ничего не изменишь.

На следующее утро я сшибаю крест на могиле матери и выбрасываю его в ручей. Прибираюсь в сарае, выметаю пыль и паутину, накопившиеся за время моего отсутствия. Еще через день запрягаю Сильви в телегу и еду в Прескотт за досками для стройки. По пути заворачиваю на почту и даже набрасываю письмо Саре, где спрашиваю о Джесси, но гордость берет верх, и я рву черновик на мелкие клочки, так и не отправив письмо. В итоге, как и планировала, покупаю доски, и Сильви тащит их домой. Мне не увезти все за один раз, и я заказываю доставку.

На следующий день скачу две мили до ближайшего соседа, Джо Бентона. Он вместе с сыновьями пашет землю, но прерывается, завидев меня.

– Кэти! – радостно улыбается Джо. – Что привело тебя в наши края?

– Хочу попросить об одолжении. Дом сгорел, и мне нужна помощь, чтобы отстроить его заново.

– Господи, вот жалость-то! Мы приедем и поможем вам с Генри завтра же прямо с утра, идет?

– Па умер, – говорю я. – Его повесили бандиты.

– Боже всемогущий, когда?

– Три недели назад, когда вы были в отъезде, навещали родственников в Хардивилле.

Голова Джо мотается из стороны в сторону, как разболтанный флюгер.

– Ох, Кэти. Что же ты ничего не сказала, когда мы вернулись? – сокрушенно вздыхает он.

– Не знаю. – У меня щиплет в горле, на глаза наворачиваются слезы. – Я повела себя… глупо. Теперь-то я понимаю, что просить помощи не стыдно.

– Конечно, не стыдно! – уверяет Джо. – Мы поможем тебе со стройкой. Непременно поможем.

* * *

В течение нескольких дней мы возводим наружные стены, потом занимаемся внутренними перегородками и спустя две-три недели уже навешиваем ставни на окна. Я отстроила дом в точности таким, каким он был, с комнатой па и всем прочим. Единственное отличие – дощатый пол. Хватит с меня утоптанной земли.

Соседи не спрашивают, где я взяла деньги на стройку, за что я им очень благодарна.

Дни идут за днями, я занимаюсь мелкими столярными работами. Конечно, можно было купить все необходимое на золото, доставшееся мне в горах Суеверия, но это слишком рискованно. Не хочу, чтобы люди начали судачить и задавать вопросы, чтобы пошли слухи. Иначе меня выследят, как выследили па. Поэтому я сама мастерю кухонный стол, навешиваю несколько полок, сколачиваю новую раму для кровати. Мои изделия далеки от совершенства, но свое предназначение выполняют, и этого достаточно. Кое-что даже не пришлось заменять. Каменная печка гордо стоит на прежнем месте, да и чайнику ничего не сделалось.

Джо привозит лишний матрас, который валялся у них с тех пор, как его старшая дочка вышла замуж и уехала из дома, а еще целый сундук постельного белья и даже одеяло и немного одежды. Но и на этом не останавливается, а помогает мне оформить собственность на землю. Па оставил по завещанию сто сорок акров, но я, будучи незамужней, по закону не имею права лично владеть участком. Мы указываем Джо вторым собственником, и хотя после подписания бумаг он становится фактическим владельцем моей земли, он клянется никогда ее не продавать.

– Пока мы, Бентоны, будем твоими соседями, участок, что застолбил для тебя па, по праву принадлежит тебе. А когда выйдешь замуж, я сразу же продам тебе его обратно за один пенни.

Я столько раз говорю «спасибо», что под конец чувствую себя попугаем, повторяющим одно и то же.

Когда месяц спустя дочь коммерсанта из Прескотта выходит замуж, я вместе с Бентонами еду на свадьбу. Ожидаются танцы и веселье, и я решаю, что имею право развлечься. Надеваю платье – одно из тех, которые отдал мне Джо. Непривычно снова чувствовать, как ребра сдавливает корсет, а вокруг ног колышется юбка. Правда, я так и не забрала волосы кверху, как раньше. Распущенные пряди по-прежнему не достают даже до плеч.

Я пью чай с сахаром. Притоптываю ногой в такт музыке. Моррис приглашает меня танцевать.

На нем приталенный пиджак и галстук-бабочка – настоящий франт, не то что за прилавком «Голдуотерса», – и от него пахнет табачным дымом. А еще горным воздухом и пряностями. Эти запахи напоминают мне о Джесси.

– Ты подстриглась, – говорит Моррис, когда мелодия заканчивается.

– Ага.

– Мне нравится. Тебе идет.

Я улыбаюсь. Моррис заливается румянцем. Почему-то именно в этот момент я понимаю, что у меня все наладится. Даже если обида никогда не пройдет до конца, даже если мое сердце будет вечно тосковать по упрямому ковбою с прищуренными глазами, я справлюсь. Наверняка справлюсь.

В последующие дни я, как могу, обрабатываю поле, и мне удается спасти большую часть урожая. Я сажаю цветы на могиле па и возле крыльца. Погода начинает портиться, сумерки опускаются все раньше, принося облегчение после изнуряющей жары. В очередной день рождения па я пеку пирог и объедаюсь им, пока не начинает болеть живот.

Почти все золото с гор Суеверия я закапываю под мескитовым деревом и только небольшую часть храню в кожаном кисете па, который держу под матрасом в жестяной коробке для бутербродов. Там же лежат мои документы, договор на участок и фотография, где мы вместе с отцом и матерью. Поначалу, вернувшись домой, я хотела оторвать часть с ма. Теперь я рада, что удержалась. Эта фотография – единственное, что осталось целым в моей жизни.

Проходит некоторое время, и я наконец начинаю спать спокойно, не вскидываясь по нескольку раз за ночь, хотя кольт всегда кладу рядом.

Лето незаметно сменяется осенью, и в одно слишком холодное для начала октября утро я смотрю в окно и вижу на дороге одинокого всадника. Он останавливается у ручья, дает лошади напиться и сворачивает на мой участок.

Я беру ружье и выхожу на крыльцо.

Всадник приближается, хотя не особенно спешит. Он лениво раскачивается в седле, правя одними бедрами и почти не налегая на стремена. Первым делом мне удается разглядеть вороную масть его коня. А потом я вижу, как ветер треплет платок винного цвета, повязанный на шее седока.

Я отставляю ружье в сторону и бросаюсь навстречу.

Он натягивает поводья за несколько шагов до меня и спрыгивает с Бунтаря.

– Кэти. – Он приподнимает шляпу и окидывает прищуренным взглядом все, что видит вокруг: мою фигуру от кончиков ботинок до макушки, сарай, поле, дом, белеющий свежими, еще не потемневшими от смены времен года досками. – Я думал, он сгорел, – говорит он, кивая на дом у меня за спиной.

– Я отстроила его заново. После всех этих безрассудных погонь по горам Суеверия у меня осело кое-какое золотишко.

– Надо было мне приехать и помочь тебе.

– Да. Надо было, – резко отвечаю я, потому что все еще злюсь.

– Меня задержали. Пришлось перегонять скот в Лос-Анджелес. Бенни был в ярости, кричал, что за мной должок. Перегон выдался долгим и трудным, сплошь по пустыне, в города мы почти не заезжали. Я бы написал, но не знал, вернулась ли ты в Прескотт. Пришлось расспрашивать о тебе в городе, чтобы найти сюда дорогу. – Он чешет заросшую щетиной щеку, и я проглатываю вертящееся на языке замечание, что уж письмо-то он мог бы попытаться отправить. – Ты не думай, я не ищу отговорок, просто объясняю, почему не писал, – добавляет он.

Я молчу.

Он роется в седельной сумке и достает оттуда сверток в коричневой бумаге, обвязанный бечевкой, и протягивает мне:

– Вот, привез тебе.

Я удивленно вскидываю брови.

– Просто возьми. Пожалуйста, Кэти. Я проделал такой путь, чтобы извиниться за столь долгое молчание, и теперь…

– Ага, так вот зачем ты приехал? А то раньше об извинениях ни слова не было.

Джесси Колтон продолжает стоять, держа сверток в протянутой руке и умоляюще глядя на меня.

Я выхватываю у него сверток и разрываю обертку.

Сначала вижу переплет, потом обложку. «Маленькие женщины»! Я бережно провожу пальцами по золотым буквам названия.

– Оказывается, в Лос-Анджелесе есть ужасно милая книжная лавка, – говорит он. – Ну и после всех этих безрассудных погонь по горам Суеверия у меня осело кое-какое золотишко.

Он ухмыляется, да я и сама с трудом сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться в ответ. Однако поджимаю губы и кидаю на него строгий взгляд.

– А если я решила оставить прошлое позади и жить дальше? И знаешь, Джесси, у меня даже получается. Не могу же я просто сидеть и ждать.