Текст книги "Путь отмщения"
Автор книги: Эрин Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Глава третья
На рассвете я выдвигаюсь на юг, не оглядываясь ни на сгоревший дом, ни на Гранитный ручей, ни на улицы Прескотта, которые остаются позади.
Вскоре я въезжаю в горы Брэдшоу, и мир вокруг окрашивается зеленым. Кусты становятся гуще, кроны деревьев – пышнее. По обеим сторонам пути вырастают сосны, и чем дальше я взбираюсь по тропе, тем выше и мощнее становятся их стволы, мешая увидеть, не подстерегает ли впереди опасность.
Этой тропой уже больше десятка лет пользуются золотоискатели и поселенцы, по ней же ездят почтовые дилижансы. Торговые караваны тоже обычно следуют через этот перевал, доставляя товары, которые сгружают с пароходов в крытые повозки на пристанях Колорадо. Я видела, как в город неповоротливой медлительной змеей вползают вереницы фургонов Мерфи, груженных бочонками виски и мешками муки и соли. С тех пор, как набеги апачей стали относительной редкостью, не припомню, чтобы торговцы лишались груза из-за нападения индейцев, но на всякий случай держу руку у пояса, готовясь быстро выхватить ружье или щестизарядник. На горной тропе не только апачи могут обобрать беспечного путника до нитки.
– Ты же предупредишь, если услышишь подозрительный шум раньше меня, да, девочка? – спрашиваю я Сильви и треплю ее по шее. Грудь у меня снова туго перетянута, и для случайного встречного я надеюсь сойти за парня. Не то чтобы с мальчишкой справиться труднее, чем с девчонкой, но одинокая девушка, едущая через перевал в горах Брэдшоу, привлечет гораздо больше ненужного внимания. Дьявол, да мне теперь безопаснее притворяться парнем до конца жизни. Фронтир не для слабых духом, а к женщинам здешние места особенно безжалостны. Иногда мне кажется, что весь мир против нас.
Я оглядываюсь на Либби: она трусит за нами, опустив голову. Лошадь уже немолода – па завел ее задолго до моего появления, – но я не собираюсь бросать ее на голодную смерть. К тому же они с Сильви неразлучны, как парочка старых дев. Если Либби сумеет одолеть перевал, на равнине ей, думаю, станет легче.
Извилистая тропа забирается все выше, и с середины дня пейзаж перед глазами почти не меняется: все те же освещенные солнцем южные склоны гор Брэдшоу и долина внизу. Река Хассаямпа ведет за собой, спрямляет путь сквозь заросли кустарников и ежевики; с высоты седла русло кажется полностью пересохшим, хотя мне известно, что вода уходит под землю намного дальше, почти у самого Уикенберга.
Хассаямпа. «Река, текущая вверх дном».
Мне не очень-то нравится ехать вдоль ее русла. Индейцы любят воду. Преступники любят воду. Вода притягивает неприятности. Чем скорее я окажусь в Уикенберге, тем лучше, а путь туда неблизкий даже верхом. Повезет, если к сумеркам доберусь до Уолнат-Грова.
И все же я не спешу погонять Сильви. Земля на тропе бугристая, ее пересекают корни деревьев, и если одна из лошадей оступится, я окажусь легкой добычей не только для четвероногих, но и для двуногих хищников.
Спуск с перевала дается тяжелее подъема. Жара усиливается, ландшафт становится суше. Сосны сменяются низкорослым колючим кустарником, а земля выглядит скорее выжженной, чем плодородной. Там, где тропа вплотную подступает к реке, каменистое русло в два раза шире жалкой струйки воды, бегущей к югу. Я отпускаю поводья и даю лошадям напиться, а сама перекусываю вяленым мясом из заплечного мешка, не слезая с седла.
Оглядываюсь на гору – и на тропе, готова поклясться, кто-то есть, но так далеко, что удается разглядеть только темный силуэт. Когда я тянусь за ружьем, человек вскакивает и с оленьей грацией исчезает в густых зарослях.
Я прищелкиваю языком, подзывая Либби, и разворачиваю Сильви к югу, а волосы у меня на загривке стоят дыбом. Давно этот индеец следит за мной? Преодолевая перевал, я не слышала ни звука, кроме цоканья подков и шума ветра в верхушках сосен.
Нужно уходить. Удирать без оглядки.
Я пришпориваю Сильви и надеюсь, что Либби не отстанет.
* * *
Уолнат-Гров – самый унылый городишко на свете. Весь центр состоит из нескольких зданий, два из которых – салуны. Там, где земля поровнее, с полдюжины переселенцев обустроили фермы, и только они здесь и радуют глаз. Впрочем, любая растительность в этих краях едва ли мне по пояс, да и обрабатывать такую землю – невеликое счастье. Сплошь песок и сухая глина.
А ведь когда-то здесь кипела жизнь. Впрочем, как и в других заброшенных шахтерских городках. Когда в Аризоне появились первые золотоискатели, они принялись копать и бурить каждую пядь земли в поисках драгоценных самородков. Затем, каким бы скудным ни оказалось месторождение, они столбили участок, перепродавали право на будущую шахту какому-нибудь небедному деляге из пионеров-переселенцев и отправлялись на поиски новой жилы. Вот только деляги довольно быстро раскусили, что не все месторождения одинаково прибыльны, некоторые даже не стоят времени, потраченного на разработку, и в итоге жалкие шахтерские поселки вроде Уолнат-Грова быстро обезлюдели. Первыми их покинули золотоискатели. С их оттоком общины мелели и пересыхали, как реки в пустыне, пока там не оставались лишь пропащие души – бедолаги, кому больше некуда податься. Выжили только те поселения, где были или богатые залежи золота, как в Уикенберге, или хорошая земля, как в Прескотте, который к тому же когда-то был столицей – и теперь снова ею стал.
Я привязываю Сильви и Либби к коновязи у того из двух салунов, который грязнее на вид, и толкаю входную дверь. Внутри только бармен и три посетителя: двое мужчин поперек себя шире и дамочка толще их обоих, вместе взятых. Она взгромоздилась на пианино, высоко поддернув юбку, так что видны подвязки на жирных ляжках. Один из мужчин колотит по клавишам, а женщина фальшиво распевает во весь голос. Я приподнимаю шляпу в ее сторону, раз уж прикидываюсь джентльменом, и подхожу к стойке.
– Чего изволите? – интересуется бармен, наливая себе виски.
– Я надеялся раздобыть кое-какие сведения.
Бармен отхлебывает виски, окуная в стакан развесистые усы, и становится похож пастушью собаку, вылезшую из реки.
– Я ищу одного человека в Уикенберге, – продолжаю я. – Его зовут Эйб. – На случай, если за па действительно следили, я решаю, что лучше расспросить про Эйба в Уолнат-Грове. Здесь, вероятнее всего, обойдется без последствий, а в густонаселенном Уикенберге повсюду лишние уши.
– Эйб? – повторяет бармен, как попугай. – Джози, ты ведь знаешь Эйба?
Толстуха обрывает пение, а ее компаньон перестает терзать клавиши.
– Не трать свое время на Эйба, малыш, – говорит она. – Лучше выпей и спой с нами. Знаешь «Розу Алабамы»? Клод, играй! Это моя любимая песня.
Клод снова ударяет по клавишам, и все трое начинают выть, как койоты.
– Я приехал в город не песни распевать, – говорю я. Точнее, ору, пытаясь перекричать их вопли. – Мне нужен Эйб.
Джози спрыгивает с пианино, и пол содрогается, как при небольшом землетрясении. Пока она неспешным шагом направляется ко мне, в голове проносится предательская мысль: если эта дамочка плюхнется ко мне на колени, задавит насмерть.
– Ты самый хорошенький мальчишка из всех, что проезжали через наш город за последние десять лет, – заявляет толстуха, оглядывая меня с головы до пят.
Я мысленно чертыхаюсь: для парня у меня слишком нежное лицо, и с этим срочно нужно что-то делать – скажем, вымазаться грязью или нанести парочку порезов, будто от бритья. А еще, замечаю я себе на будущее, нужно говорить низким глухим голосом.
– Если поцелуешь, может, я и вспомню, где живет Эйб. – И Джози подставляет мне щеку.
– А может, вы сильно переоцениваете мое желание его разыскать. – Я отворачиваюсь, и мужчины в углу радостно улюлюкают.
Джози смеется глубоким грудным смехом.
– Господи, мальчик, давненько мне не давали от ворот поворот.
– Вот теперь я, пожалуй, выпью, – говорю я бармену.
Он молча наливает. Похоже, обстановка накаляется.
– Как я слыхала, Эйб по-прежнему обретается на окраине Уикенберга, – говорит Джози. – У него ранчо прямо на въезде в город, не пропустишь. Клод! Эй, Клод! Давай сначала, – требует она и затягивает: – О, темнокожая Рози…
Клод подхватывает мелодию на пианино.
– Роза Алабамы… – пронзительно завывает трио.
– Да тут целый концерт для вас одного, – замечаю я бармену.
Он фыркает и опрокидывает в глотку еще порцию виски.
– Допустим, я пытаюсь нагнать знакомого, – осторожно начинаю я.
– Эйба. Мы уже поняли.
– Нет, другого. Скорее всего, он проезжал здесь вчера с компанией приятелей. У него еще шрам под правым глазом.
Клод берет фальшивую ноту, и песня у меня за спиной резко обрывается. Выражение лица у бармена становится таким кислым, будто я ткнула ему под нос револьвер. Он тянется рукой под стойку и достает дробовик, словно и правда увидал мой кольт.
– Давай-ка вон отсюда. – Он указывает дулом на дверь.
Я поднимаю руки вверх:
– Но я даже не расплатился за выпивку.
– Неважно. Катись. Здесь вашей братии не рады.
– Нашей братии?
– «Всадникам розы», – поясняет он. – А теперь считаю до десяти: или ты выходишь в эту дверь, или я угощу тебя свинцовой сливой.
Он начинает отсчет, и я пячусь к двери, сохраняя спокойствие. Приподнимаю шляпу и киваю Джози, которая таращится на меня из угла.
– Благодарю за концерт, мисс, – говорю я. Потом вылетаю из салуна и запрыгиваю в седло.
Бармен и певческое трио выходят на улицу проводить меня, и хотя в спину мне направлено дуло дробовика, я не могу сдержать торжествующей ухмылки.
Потому что мой так называемый друг проезжал этой дорогой, и теперь у банды появилось название.
Я еще на шаг ближе к тому, чтобы выследить трусливые задницы убийц па и отправить всю их компанию в преисподнюю.
* * *
Отъехав от Уолнат-Грова на пять миль, я понимаю, что дела мои плохи.
Небо на глазах бледнеет, теряя краски, а до Уикенберга еще миль двадцать. Ночевать придется под открытым небом.
Я еду верхом, пока не нахожу маленький овраг, со всех сторон окруженный зарослями кустарника и опунции. Увожу лошадей с тропы, обматываю поводья вокруг ветки низенького мескитового дерева, а сама бегом возвращаюсь назад и осматриваю место будущего привала с дороги. Белые уши Сильви все-таки торчат над зарослями, но кто взглянет в эту сторону ночью, в полной темноте? Я буду спать на земле, с дороги меня не увидят.
Развожу костерок, жую вяленое мясо и мысленно возвращаюсь к тому, что сказал бармен. «Всадники розы».
Видимо, это молодчики Уэйлана Роуза; дурная слава бежит впереди них еще с тех времен, когда они совершали налеты на почтовые дилижансы по всему Нью-Мексико. Когда в Аризоне тут и там начали появляться золотодобывающие шахты, банда перекочевала к западу и теперь моталась по дорогам между шахтерскими городками, выслеживая и грабя казенные дилижансы, которые перевозили золотую руду. Я однажды слышала, как Мулвенон жаловался на Роуза, хотя в Прескотте бум золотой лихорадки пришелся на прошлое десятилетие и давно закончился. Я тереблю нижнюю губу и раздумываю, что могло заставить Роуза бросить привычные маршруты и устремиться на север, к моему отцу.
Прежде чем улечься, я разбрасываю угли костра, чтобы они погасли задолго до темноты. К вечеру становится прохладно, и я, завернувшись в одеяло, наблюдаю, как летучие мыши, еле видимые в сумерках, расчерчивают своими полетами темное небо. Оно такое огромное, что в него можно нырнуть с головой.
Вокруг тихо, но это не та тишина, к которой я привыкла. Пока па был жив, его голос провожал меня каждый вечер. «Сладких снов, Кэти», – говорил он и закрывал скрипучую дверь моей спальни. После этого я всегда легко засыпала. Но без папиных слов меня окружает только пустота: огромное небо, огромные пространства и огромная, бесконечная прерия.
«Сладких снов, Кэти, – говорю я себе. – Сладких снов».
Потом накрываю лицо стетсоном и жду, пока придет забытье.
* * *
Я просыпаюсь от шороха в кустах.
Резко распахнув глаза, тянусь за ружьем, но оно запуталось в одеяле, и сразу его не вытащить. Я не хочу лишнего шума, поэтому тихонько достаю револьвер, изо всех сил напрягая слух. И снова те же звуки: кто-то ворчит и продирается сквозь кусты в нескольких шагах от меня. Я медленно сдвигаю шляпу на макушку и даю глазам привыкнуть к темноте.
Сильви и Либби тоже проснулись; в лунном свете мне отчетливо видны две пары настороженных ушей.
Я замечаю какое-то движение в кустах у дальнего края овражка, возле самого склона. Осторожно встаю, держа револьвер наготове, и тихо подкрадываюсь. Кто бы ни прятался в зарослях, он меня услышал и замер, потому что шорох прекратился.
– Я знаю, что ты там, – шепчу я и отодвигаю ветки рукой. – Выходи с поднятыми…
Темная тень бросается мне под ноги из кустов и визжит. Я падаю, больно приземляясь на копчик, и тут же меня кусают за лодыжку.
– Тьфу ты, черт! – Я поднимаю глаза и вижу удирающего пекари. – Глупая дикая свинья!
Крупный кабанчик сердито хрюкает на меня и присоединяется к сородичам, объедающим кактусы.
Хорошо, что на мне высокие ботинки. Кабану не прокусить толстую кожу, а то сейчас я, наверное, истекала бы кровью. Поднимаюсь на ноги и, продолжая ругать пекари на чем свет стоит, хромаю обратно в лагерь. Столкновение со свиньей настолько притупило мою бдительность, что я чуть не пропускаю настоящую опасность.
– Видишь, я же говорил, что мы найдем его лагерь!
Я замираю и резко пригибаюсь за кустами.
– Но где мальчишка? Клод сказал, он поедет этой дорогой.
– Откуда мне, черт возьми, знать? Давай просто спугнем лошадей и заберем оружие и вещи.
– И кто нам даст вознаграждение, если не предъявим тело?
– Мальцу только и останется вернуться в город пешком, придурок. Там мы его поймаем и порешим. Отвязывай поводья.
– Погоди. У него на седлах даже не выжжена роза. А ведь у них такой знак, разве нет?
– Может, у него потому и нет метки, что он не хочет себя выдать? Наверняка ему известно, что за голову Роуза обещано целое состояние, да и за любого из его бандитов хорошо заплатят.
– Том, у меня дурное предчувствие. Сдается мне, мальчишка прямо сейчас наблюдает за нами, того и гляди пристрелит.
А вот и нет. Стрелять я буду только в крайнем случае. Мои пули предназначены для тех, кто убил па, и все-таки я крепче сжимаю рукоять револьвера.
– Тогда иди покарауль, – предлагает Том напарнику.
– Покараулить? Если парень и правда из банды Роуза, против них не попрешь. – Тем не менее говоривший выбирается наверх и встает у края оврага, где они оставили своих лошадей; оттуда отлично виден мой лагерь.
Том отвязывает поводья Либби от дерева, тут же достает револьвер и стреляет ей под ноги. Лошадь вскидывается на дыбы, разворачивается и скачет на север.
Вот дьявол.
Я поспешно шарю под ногами, пока не нащупываю камень, который помещается в ладонь. И швыряю его в сторону тропы. Как только напарник Тома уходит проверить, что там за шум, я выпрыгиваю из-за кустов и наставляю на Тома револьвер.
– А ну-ка, стой смирно, – говорю я, держа его на прицеле.
Он отпускает поводья Сильви и поднимает руки вверх.
– Идите оба к своим лошадям и проваливайте отсюда, – продолжаю я. – Тогда я сделаю вид, что ничего не произошло.
– Ага, а потом поедешь дальше и вырежешь всю семью Эйба? – говорит он. – Вот уж вряд ли, сынок.
– Так ты об Эйбе беспокоишься? И вознаграждение тут совсем ни при чем?
– Ладно, подловил. Вознаграждение очень даже при чем.
Он так быстро выхватывает револьвер, что я едва успеваю среагировать, инстинктивно нажимая на спусковой крючок. Выстрелом Тома отбрасывает к мескитовому дереву, он сползает вниз и больше не двигается.
Господи, он мертв.
Я убила его.
Это совершенно не входило в мои планы, но он меня вынудил. Не будь у меня в руке револьвера, я сама была бы сейчас мертва. Сердце в груди колотится как сумасшедшее.
– Том! – кричит его приятель. – Ты отвязал вторую лошадь? Пора сматываться.
Я пригибаюсь за Сильви и вытягиваю руку с револьвером поверх ее крупа, чтобы, когда напарник Тома покажется на краю обрыва, сразу взять его на прицел.
– Считаю до трех и, если не уберешься, стреляю! – кричу я. – Один, два…
Он вскарабкивается на лошадь, хватает вторую за уздечку и скачет на север, исчезая в бледном облаке пыли.
Как только он скрывается из виду, я свистом зову Либби, хотя прекрасно понимаю, что она слишком далеко и вряд ли услышит. Она уже не вернется. Па владел этой лошадью больше двадцати лет, а я потеряла ее за один день. Опять я его подвела. В очередной раз. Ничего-то у меня не выходит.
– Идиот несчастный, – обращаюсь я к трупу под деревом. – Я не из банды Роуза. И не меньше твоего желаю их смерти. Зачем ты только влез? И меня оставил без лошади, и себя угробил.
Его широко раскрытые мертвые глаза смотрят прямо на меня, я вздрагиваю и чуть не роняю револьвер. Убираю кольт в кобуру. Нужно уезжать. Второй наверняка вернется, причем не один.
Я закидываю седло на спину Сильви, приторачиваю к нему сумки. Оглядываю вещи, которые везла Либби, и понимаю, что теперь о них придется забыть.
«Надеюсь, Эйб, ты стоишь моих потерь», – говорю я про себя, запрыгиваю на спину Сильви и пускаюсь вскачь. Мы летим по пустыне, точно серебряная пуля в лунном свете.
Глава четвертая
Участок Эйба появляется на горизонте вместе с рассветом. В животе у меня урчит, но за ночь я ни разу не остановилась, чтобы перекусить или попить воды. Не слишком умно с моей стороны: я взмокла от пота, корка пыли покрывает меня как вторая кожа, рубашка пахнет дымом от костра, лишний раз напоминая, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки.
Передо мной открывается вид на старую усадьбу – скромный дом в дальнем углу огороженного участка земли. А вот сарай совсем не выглядит старым. Он такой огромный, что вполне подошел бы для ранчо. Я почему-то думала, что в этих краях живут одни горняки – в конце концов, именно добычей золота и прославился Уикенберг, с тех пор как в шахте Стервятника больше десяти лет назад открыли богатую жилу, – но кто-то же должен снабжать народ мясом и молоком. Возможно, Эйб заключил с горожанами сделку и, в отличие от торговых караванов, которые часто задерживаются, регулярно поставляет продукты.
Я натягиваю поводья и останавливаю Сильви возле изгороди. У сарая развалился паршивого вида пастуший пес, там же двое парней – один моих лет, другой немного постарше – седлают коней. Оба тут же бросают работу и таращатся на меня. Я не двигаюсь с места, и ребята недолго спорят между собой, а потом старший направляется ко мне.
Он щурится, будто смотрит против солнца, хотя никакого солнца нет, и демонстративно расстегивает на ходу куртку, показывая мне револьвер на поясе. На шее небрежно повязан платок густого винного цвета; у па был похожий. Нижняя губа у меня предательски дрожит, и я прикусываю ее.
Не время. И не место.
– Заблудился, приятель? – спрашивает парень. Вблизи ему не дашь больше двадцати. На щеках темная поросль щетины, но лицо гладкое, только морщинки вокруг глаз. Да и тех бы не было, щурься он пореже. – Если ты в Уикенберг, то до него еще несколько миль в ту сторону. Ты правильно едешь. – И он показывает на дорогу, будто я сама не вижу.
– Мне нужен Эйб, – говорю я.
– Эйб умер.
– Что? Не может быть!
– Может. Лошадь ударила его копытом в висок два года назад, и в тот же день он скончался.
– Но мне надо с ним повидаться.
– Теперь это будет сложновато, тебе не кажется?
Я уже собираюсь обозвать парня грубияном, но замечаю в его взгляде скорбь.
– Соболезную вашей утрате, – сухо говорю я.
– Как и все остальные, за исключением Господа Бога, – отвечает он, протягивая мне руку через изгородь: – Джесси Колтон. Эйб был моим отцом.
Я наклоняюсь из седла и жму ему руку.
– Люди обычно представляются в ответ, – намекает он.
– Нат, – называю я первое попавшееся имя, которое почему-то приходит на ум. – Нат Томпсон.
– Томпсон? – Джесси еще сильнее прищуривается.
– Мне велели обратиться к Эйбу, если что случится с моим па. И вот оно случилось, поэтому я здесь.
Но Джесси меня уже не слушает. Он размахивает руками, как сумасшедший, который пытается остановить на ходу почтовый дилижанс, и кричит другому парню:
– Оставь коней! Встречаемся в доме.
Только время зря потеряла. Эйб мертв, и в Уикенберге мне делать нечего. Я щелкаю языком и трогаю с места, но Джесси перемахивает через изгородь и встает перед Сильви, выставив руки, чтобы задержать меня.
– Как звали твоего отца? – спрашивает он.
– Генри.
– Генри Томпсон?
– Я ведь так и сказал, разве нет?
Джесси трет ладонью челюсть.
– Давай-ка ты зайдешь в дом и немного передохнешь. Сара как раз печет лепешки, там на всех хватит.
– Некогда мне рассиживаться и лепешки есть, – возражаю я. – Раз уж Эйба здесь нет, меня ждут дела в другом месте.
– Нат, послушай. – Джесси берет Сильви под уздцы. – Эйб часто говорил, что однажды может явиться молодой Томпсон. У нас кое-что есть для тебя. Оно принадлежало твоему отцу, и мы хранили его все эти годы.
* * *
Внутри фермерского дома пахнет свежим хлебом и обжаренным кофе. На накрытом столе не найдется двух одинаковых тарелок и приборов и, кажется, ни одной чашки без щербинки.
Я намазываю лепешку медом и уминаю ее за обе щеки вместе с яичницей. Знаю, что набросилась на еду как дикарь, но не уверена, чем объясняется повисшее глубокое молчание – моими дурными манерами или самим фактом моего присутствия.
– Ты настоящий, – говорит мальчик, который сидит напротив. Он такой мелкий, что голова едва торчит над столом. На вид малышу лет пять. – А Билл говорил, это все дерьмо собачье.
– Джейк, следи за языком! – прикрикивает Сара и для убедительности отвешивает ребенку подзатыльник. Она хорошенькая: светлые волосы, белая матовая кожа; стройную шею подчеркивает воротничок застегнутого на все пуговки платья, голубенького, как барвинок. Точь-в-точь фарфоровая куколка. Наверное, жена Джесси, но нас толком не представили, и, если честно, мне глубоко плевать. Сейчас я поем, заберу вещь, которую для меня хранили, и отправлюсь в город. Стоит упустить время, как след мигом остынет.
– Пока Эйб был жив, поминал тебя чуть не каждую неделю, – говорит Сара извиняющимся тоном. – Вечно твердил: «Не забывайте, однажды объявится наследник Генри», хотя временами нам не верилось. Еще кофе? – Она подливает мне в кружку, прежде чем я успеваю ответить.
– Что теперь скажешь, Билл? – замечает Джесси, пихая локтем в бок парня, с которым раньше седлал лошадей. – Я был прав, как всегда.
– Когда ты наконец ошибешься, я буду припоминать тебе это следующие десять лет, – ворчит Билл.
У них похожи носы и нижняя часть лица, только Билл не щурится.
Маленький Джейк набивает полный рот лепешки и не сводит с меня глаз.
– Тебя не учили, что пялиться некрасиво? – спрашиваю я.
Мальчик утирает нос рукавом и продолжает таращиться.
– Пользуйся носовым платком, – наставляет его Джесси.
– Не нужно притворяться его отцом, – недовольно замечает Сара.
– Ладно, Сара, и когда же вернется Рой? Обещался приехать два дня назад, и по-прежнему ни слуху ни духу. Говорил же я тебе, что не доверяю этому шахтеру. Не понимаю, почему ты выскочила за него замуж.
– Ты никому не доверяешь, Джесси. Даже собственной сестре!
Значит, все-таки не жена.
Я продолжаю есть, не поднимая головы, пока они спорят о Рое и какой-то девице по имени Клара. Недосуг мне разбираться в их отношениях или следить за перебранкой.
Когда в разговоре возникает пауза, Билл вдруг спрашивает:
– Нат, а что случилось с твоим па?
– Его повесили.
– За конокрадство? Или утайку золота?
– Па не преступник, – возражаю я.
– Тогда почему его повесили?
– Это было убийство, и я как раз пытаюсь выяснить причину. Надеюсь, вещица Эйба мне поможет. – Я кладу вилку и вытираю губы. – Покажете, что он хранил для меня?
Джесси встает и приглашает последовать за ним.
В маленькой спальне он выдвигает ящик письменного стола и вываливает содержимое. Потом поддевает фальшивое дно, под которым обнаруживается потайное отделение. В нем лежит один-единственный конверт. Джесси протягивает его мне.
– Письмо? – недоверчиво переспрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– Оставлю тебя одного.
Я сажусь за письменный стол и верчу в руках конверт – пожелтевший от времени, без единой надписи. На нем нет даже имени, вообще ничего. Я поддеваю ногтем восковую печать и вскрываю письмо.
Из конверта выпадают тонкие хрупкие листы. Почерк у па строгий и элегантный – совсем не похожий на его голос.
Если ты это читаешь, значит, дурные люди добрались до меня, и мне очень жаль, что я так и не рассказал тебе правду, Кэти. Я все время собирался, ждал подходящего момента, но, похоже, он так и не настал. Наверное, я решил, что опасность миновала.
Если коротко, то, когда мы с твоей матерью были молодыми, мы нашли золото. Не здесь, в Уикенберге, а намного южнее, в долине Солт-Ривер. Там, в горах Суеверия, есть шахта и несколько тайников, без карты их не найдешь. Однажды мы случайно наткнулись на останки двух ослов, рядом лежали два человеческих скелета. Седельные сумки были доверху набиты золотом, но в черепах виднелись дыры от пуль, а среди костей валялся дневник. Толстый, в кожаном переплете. Тот самый, что я храню у себя под кроватью. В нем есть карты и подсказки. Ориентиры даны по солнцу, кактусам, форме скал в каньонах. Там описаны все подробности, Кэти, и мы с твоей мамой нашли один из тайников. Не саму шахту, правда, но золотишка и там хватало.
Уверен, что его кто-то припрятал. Вероятно, сами мертвецы или те, кто их убил, если только на них не напали индейцы. Я не хотел к нему прикасаться – меня одолевали дурные предчувствия, но Мария сказала, что с таким богатством мы заживем припеваючи. Мы взяли, сколько смогли унести, и больше никогда туда не возвращались.
Но, видишь ли, беда в том, что золото всегда оставляет след. Люди в Тусоне захотели узнать, где именно мы наткнулись на золотую жилу. Они задавали слишком много вопросов. Однажды кто-то даже залез ночью в дом, чтобы убить нас и забрать добычу. А потом родилась ты, и я понял, что пора уезжать.
В Уикенберге я изменил имя, и теперь меня звали не Росс Генри Томпкинс, а Генри Росс Томпсон. Несколько месяцев я притворялся старателем, и наконец мне «повезло». Мы забрали золото и переехали в Прескотт, где рассказывали всем, будто нашли его неподалеку от шахты Стервятника, хотя о точном количестве не распространялись. Даже Эйбу известна не вся история, а он честный человек и надежный друг. Он разрешил нам жить у него в амбаре все то время, пока мы притворялись, будто у нас нет денег на обзаведение собственным хозяйством.
Эйб – единственный, кому я доверяю в целом свете. Поезжай к нему, он обещал позаботиться о тебе не хуже родного отца. Возьми его фамилию и забудь о Прескотте. Никогда не возвращайся домой. Не вздумай пускаться в погоню за теми, кто придет за мной и за проклятым дневником. Золото превращает людей в чудовищ, и тебя могут убить за любую кроху сведений – даже за это письмо.
Оставайся с Эйбом в Уикенберге. Неважно, сколько тебе лет, когда ты это читаешь, останься у Эйба.
Я люблю тебя. Прости.
Я засовываю листки обратно в конверт. «Останься, – требует па. – Останься!»
Как будто он может мной командовать – теперь, когда его нет на свете, а вся наша жизнь на поверку оказалась сплошным обманом. Моего отца звали Росс, вовсе не Генри. Даже Томпсон – не настоящая фамилия!
Мне вспоминаются слова Морриса: Уэйлан Роуз в «Голдуотерсе» расспрашивал о Россе Генри Томпкинсе. Я хватаю шляпу и нахлобучиваю ее на голову. Интересно, сколько еще этим негодяям известно о моем отце такого, чего я сама не знаю?
Слышно, как за дверью Джесси с Сарой продолжают ругаться из-за Роя. Похоже, Джесси с Биллом собираются ехать в Тусон.
– А как же парнишка? – спрашивает Сара. – Нат?
– А при чем тут Нат?
– Ты хочешь бросить его на меня в придачу к Джейку? На ранчо и так трудно управляться, даже когда вы с Биллом оба здесь. Нужно вялить мясо, обрабатывать землю, доить коров…
– Значит, лишняя пара рук тебе не помешает, – замечает Джесси.
– С чего ты решил, что Нат останется?
– С того, что отец так говорил. Парень станет частью нашей семьи. И мы должны его принять как родного.
– Мне не прокормить столько ртов.
– Сара, ты определись: тебе на ранчо нужно больше людей или меньше?
– Ты каждое мое слово с ног на голову переворачиваешь.
– Так или иначе, мне нужно ехать в Тусон перегонять стадо. Если Рой не появится, Клару заберем мы с Биллом, раз уж мы все равно там будем.
Я услышала достаточно. Сара может не беспокоиться, я здесь не останусь. У меня есть четкий маршрут. «Всадники розы» поедут вдоль Хассаямпы по тропе Уокера на юг, в Финикс. Потом они вместе с Солт-Ривер повернут на восток и углубятся в горы, а уже там с помощью дневника па отыщут шахту. Потому что теперь я, черт возьми, почти уверена, что тетрадь не сгорела при пожаре.
Но зачем этим ублюдкам было вешать отца? Ну припугнули бы, избили, выпытали, где он прячет дневник, и скрылись бы с добычей. Зачем было отнимать у меня па?
Проклятое золото!
Отец прав: оно превращает людей в чудовищ. Не только мужчин, но и женщин. Потому что мне плевать на богатство, но я жажду отомстить Роузу с его молодчиками и не успокоюсь до тех пор, пока все они до последнего не сдохнут, как тот мерзкий ублюдок в нужнике. Мне известно, куда направляются «Всадники розы», и уж я позабочусь, чтобы там они нашли свою погибель.
Я сую письмо в карман, придвигаю стул к подоконнику и вылезаю наружу через окно, даже не оглянувшись.
