Текст книги "Путь отмщения"
Автор книги: Эрин Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава двадцать первая
Я вытаскиваю из-за голенища нож и обрезаю веревку. Билл мешком валится к моим ногам, точь-в-точь как па. На шее у него царапины: он скреб горло ногтями, когда пытался ухватить веревку под подбородком. На лбу вырезана роза. Лицо в крови, она струйками текла ему в глаза и по щекам – розу вырезали, пока Билл еще дышал.
Я отворачиваюсь, и меня рвет желчью.
Ублюдок. Чертов бессердечный ублюдок.
Роуза вообще не должно было здесь быть. Я думала, он въехал в горы с противоположной стороны, по тропе Перальты. Если только он не отправился вдоль Солт-Ривер, как и мы. Возможно, стук копыт, который слышал ночью Вальц, – это и были «Всадники розы», промчавшиеся мимо. А те крики в каньонах издавали братья Колтоны, попавшиеся им в руки: Джесси орал, срывая голос, пока ублюдки вешали Билла.
И тут я замечаю записку, пришпиленную ножом к стволу железного дерева. Я срываю ее. Это страница из Библии. Держа ее трясущимися руками, читаю слова, написанные поверх псалма: «Жди прямо у развилки. Принеси дневник, или второй тоже умрет. У тебя есть время до рассвета».
Вместо подписи небрежно нацарапана роза.
Я отступаю назад, и весь мир будто накреняется вбок.
Уэйлан здесь, он схватил Джесси. А дневник?.. Он требует принести дневник, а значит, ребята успели его либо спрятать, либо вовремя выбросить. Прежде чем попасть в засаду и превратиться в заложников, они избавились от тетради. Но Роуз думает, что дневник все еще у меня, и если я его не отдам, он повесит Джесси.
Как повесил Билла и па.
Я отворачиваюсь, сгибаюсь пополам, и меня снова рвет, хотя внутри не осталось даже желчи. Держась рукой за живот, я давлюсь сухим кашлем и рвотными позывами.
– Попей.
Поднимаю глаза: надо мной стоит Лил, протягивая флягу с водой. Я беру флягу и делаю несколько глотков. Горло жжет. Губы запеклись от жары и грязи.
– Лил, ты должна мне помочь.
– Лилуай, – поправляет она.
– Он схватил Джесси и собирается его убить.
– Меня не волнует судьба Джесси. Видишь, вон там? – Она показывает в дальний конец долины, где та сужается и разделяется на два новых каньона. – Если я поеду налево, то найду родник, за ним болото и тропу, которая ведет на широкую плоскую вершину месы. Там наше стойбище. Я уезжаю.
– Нет, Лил, пожалуйста. Умоляю тебя. Роуз дал мне времени до рассвета. Может, твои люди помогут. Может, вместе мы что-нибудь придумаем.
– Мой народ не станет помогать бледнолицым насиловать Мать-Землю, – резко отвечает она, сверкнув глазами. Впервые слышу, чтобы она говорила с такой страстью. У меня кровь стынет в жилах.
– Ну пожалуйста, Лил. Я тебя умоляю!
– Он вор, он украл у тебя.
– Чтобы помочь семье! Чтобы у Билла, их сестры и ее маленького сына была лучшая жизнь! – Теперь-то мне ясны причины поступка Джесси. – Ты должна понять. Я знаю, что для вашего народа золото ничего не значит, но в нашем мире оно может дать очень многое. Золото означает будущее, безопасность, возможность не оглядываться через плечо каждую минуту, ожидая опасности. Джесси украл дневник не потому, что хотел уязвить меня, а ради доброго дела, ради спасения своей семьи.
– Он точно тебе нравится, – говорит Лил, взбирается на пони и смотрит на меня свысока, как на малое дитя. – Ты запуталась, Кэти, и я ничем не могу тебе помочь. – Она огибает железное дерево и уезжает в долину.
– Лил! – кричу я ей в спину. – Дьявол тебя подери, не бросай меня здесь!
Но она продолжает трусить на приземистом пони, наполовину скрытая кустарником и кактусами, пока на развилке не сворачивает налево и совсем не исчезает из виду.
Я смотрю на осла, на Билла, на записку у себя в руке.
А потом, не придумав ничего лучшего, разражаюсь слезами.
* * *
Я позволяю себе пореветь, пока считаю до десяти, потом прекращаю. Насухо вытираю щеки. Поднимаюсь на ноги.
Расстегиваю и выдергиваю из петель штанов ремень Билла с кобурой, ворочая худое тело младшего Колтона, и убираю в вещевой мешок на спине ослика. Потом проверяю карманы покойника: там ничего нет, кроме пакета с жевательным табаком. Платок у Билла на шее пропитался кровью, из-за пятен не видно узора с восточными огурцами. Не знаю зачем, но его я тоже забираю.
Земля жесткая, как камень, да и лопаты нет, поэтому я развожу костер. Закрываю Биллу глаза и перекатываю его тело в огонь.
Потом читаю вслух те строки псалма, которые удается разобрать под посланием Роуза: «Блажен муж, который не идет на совет нечестивых… Будет он как древо, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое»6.
Я бросаю записку в огонь и сглатываю ком в горле.
– Ты мне нравился, Билл, – говорю я. – Мне жаль, что наши последние беседы были не слишком приятны. Ты заслуживал лучшей участи.
Я не остаюсь дожидаться, пока его тело сгорит. Не могу этого вынести.
Пешком я ухожу в долину, и меня преследует вонь паленых волос.
* * *
Пока тропа еще не раздвоилась, я иду по ровной, плавно повышающейся к холму местности. Надвигаются сумерки, от вершин каньона тянутся длинные тени.
Игольный каньон разделяется надвое на дальнем краю равнины: между двумя новыми тропами вырастает скалистый гребень. Левое ущелье – куда уехала Лил – выглядит узким и суровым, верх его словно утыкан острыми кольями, каменными ножами и грубо обтесанными могильными камнями. Зазубренные края вспарывают небо, но один из зубцов – тот, что расположен дальше к югу, – напоминает животное. Два навостренных уха, выгнутая шея, удлиненная морда. Это конская голова. На рассвете над шеей каменного жеребца поднимется солнце и осветит лучами то место, где находится рудник, – но меня это больше не трогает.
Теперь мне все равно – теперь, когда картина с качающимся на ветке телом Билла навсегда отпечаталась у меня в мозгу, а страница из Библии, исписанная Роузом, все еще продолжает стоять перед глазами.
Может быть, для Лил все в жизни делится на черное и белое. Возможно, для нее ложь и воровство Джесси непростительны. Но я не дам ему свариться, как тому койоту из сказки.
Я смотрю на правое ущелье; эта часть Игольного каньона продолжается на юг. В угасающем свете дня замечаю какое-то мерцание на самом верху гребня. Может, блестит кусок кварца, а может, бликует металл ружейного дула. Или кто-то из «Всадников розы» стоит часовым над ущельем. Или апачи следят за молодчиками Роуза. В любом случае это означает, что лагерь бандитов неподалеку. После этого я замечаю блеск совсем иной природы – даже не блеск, а сияние. Оно разливается в глубине каньона, примерно в полумиле к югу от того места, где я нахожусь. Я роюсь в вещевом мешке, навьюченном на ослика, и достаю бинокль, забытый Джесси.
Так и есть, это они: «Всадники розы». Семь темных теней сбились вокруг костра. Их было семеро, когда мы забаррикадировались в заброшенном доме возле Солт-Ривер, но одного Роуз застрелил той же ночью, значит, сейчас седьмой – это Джесси. А еще это значит, что человек с ружьем на вершине ущелья не из банды Роуза.
Я сажусь и думаю.
Сейчас не выйдет к ним подкрасться – слишком светло. Но я не настолько тупая, чтобы соваться в лагерь к бандитам ночью и угодить прямиком в засаду. А вот они, возможно, и вправду настолько тупы, что ждут от меня именно этого. Даже если не принимать в расчет невозможность маневра, дневника у меня все равно нет. Хотя можно притвориться, что он у меня.
Да еще тот блик на гребне ущелья…
Я смотрю наверх и, поискав взглядом, через пару секунд снова нахожу его, но даже в бинокль не могу разглядеть, кто там прячется.
Однако это наводит меня на мысль.
Роуз, конечно, не идиот и не верит в рассказы о призрачном стрелке, но я ведь путешествовала с индейской девчонкой-проводником. Уэйлан не знает, что она уехала. По его мнению, она по-прежнему мне помогает. А возможно, не только она, но и другие апачи.
Завтра я могу прийти в лагерь бандитов среди бела дня с гордо поднятой головой и притвориться, что дневник у меня. А потом, прежде чем заключить сделку, я изменю условия: жизнь Джесси в обмен на безопасность Роуза и его бандитов. Если Уэйлан отдаст мне Джесси, я велю своему проводнику не стрелять.
Это может сработать.
Должно сработать.
* * *
Примерно в четверти мили от их лагеря я останавливаюсь на ночлег. Ближе не рискую подойти, иначе бандиты меня услышат.
Костер тоже не развожу – так меня заметят еще быстрее.
Я жую черствую лепешку и запиваю остатками воды из фляги. Нужно будет набрать еще, но это может подождать до того времени, когда я вызволю Джесси. Лил упоминала ручей. Да и позади меня в долине, откуда я пришла, тоже наверняка есть вода, или там ничего не росло бы. Но ползать сейчас в темноте в поисках воды нет смысла – напрасная трата сил, которые наутро мне понадобятся вместе с ясной головой. И потом, у меня едва зажила растянутая лодыжка, и я не хочу снова оступиться и подвернуть ногу.
При свете луны я чищу оружие. Я умею разбирать и собирать его на ощупь, особенно винчестер – из него я и выстрелить могла бы с закрытыми глазами, не то что перезарядить.
Крепко держа ствол, я думаю о па и своем восьмом дне рождения: тогда отец подарил мне ружье и настоял на том, чтобы я сразу же начала учиться стрелять. Когда я спросила зачем, он ответил:
– Я не вечно буду рядом, Кэти. Нужно уметь самой о себе позаботиться.
– Но больную лошадь можно пристрелить в упор, – спорила я. – А курицу на обед зарубить топором. Зачем мне сбивать бутылки с забора на другом конце фермы?
Па щелкнул меня по носу и сказал:
– Есть хорошие люди, но есть и плохие. Большинство людей хорошие. У них добрые намерения, и они готовы прийти на помощь, если ты в беде. Я правда в это верю. Но может настать такой день, когда тебе потребуется помощь, а вокруг будут одни плохие люди. – Он заглянул мне в глаза. – И в этом случае остается надеяться только на себя. Поэтому ты должна уметь стрелять из ружья без промаха. Ты слышишь меня?
Раньше я ни разу не видела на лице па такого холодного выражения. Помню, тогда я впервые задумалась, не жалеет ли он о том, что я девочка. Может быть, он хотел сына?
– Покажи мне, – попросила я, протягивая руку за ружьем.
Па отдал мне винчестер, улыбнулся и сказал:
– Умница дочка.
Закончив чистить ружье и револьвер, я проверяю, чтобы оба были полностью заряжены.
«Ружье длинное, оно требует места для маневра».
Я еще раз убеждаюсь, что револьвер заряжен, а все ячейки в патронташе набиты патронами. Завтра мне придется целиться мгновенно и ловко управляться со стволом, а еще мне потребуется вся моя удача, чтобы опередить такого стрелка, как Уэйлан Роуз.
«Надо стрелять быстрее быстрого, молниеносно, лучше всех».
Я засыпаю, но сплю плохо. Каждый шорох в ночи таит опасность. Каждый миг может стать последним.
Едва я успеваю смежить веки, как уже встает солнце.
Глава двадцать вторая
Когда я подхожу к лагерю бандитов, кровь во мне бурлит. Пальцы вытанцовывают дробь возле кобуры. Сердце колотится как сумасшедшее.
Роуз замечает меня первым. Он резко вскидывает голову, не вставая с места, и губы у него растягиваются в усмешке.
– Томпкинс.
Моя настоящая фамилия звучит как удар хлыста.
Уэйлан медленно встает, обходит костер и идет ко мне, пока между нами не остается какая-то сотня шагов.
У него за спиной вскакивают остальные бандиты, хватаясь за рукояти револьверов. Тот, что был у Агуа-Фриа, в кожаной куртке с бахромой, поднимает Джесси, дернув за веревку. Нет, за петлю: она крепко затянута у Джесси под подбородком.
Джесси едва взглядывает на меня, но не из-за стыда или сожалений. Он раздавлен отчаянием и чувством вины. Я знаю это так же точно, как если бы Джесси сам мне сказал. Он видел, как бандиты повесили Билла, как угас огонь жизни в глазах брата.
– С ума сойти, – говорит Кожаный. – Она все-таки явилась.
– Конечно, явилась, – говорит Роуз.
– Даже без дневника.
– Дневник у меня, – возражаю я.
– Этот? – спрашивает Роуз, доставая из внутреннего кармана сюртука знакомую тетрадку, и внутри у меня все холодеет. Дневник у него. И был у него все это время.
Кожаный заходится отрывистым, лающим смехом. К нему присоединяются остальные бандиты.
– Мне нужен Джесси, – сурово говорю я, глядя Роузу прямо в льдисто-голубые глаза.
Он криво усмехается.
– Хочешь, чтобы мы отпустили парня на свободу и он не разделил участь твоего милого старого па, – милости прошу, можешь занять его место.
Я не вижу в этом никакого смысла. Уэйлан получил желаемое: дневник, готовый маршрут к золоту. На черта я ему сдалась? Кожаный смотрит на меня голодным похотливым взглядом, вызывающе облизывая губы. Переговоры превращаются в какую-то извращенную игру. Может, бандиты захотели женщину? Или Роуз привык приканчивать всю семью целиком, раз уж начал убивать? В конце концов, он не пощадил никого из дилижанса. Даже малого ребенка.
– Я вам не фишка в карточной игре.
– Тогда мы вздернем мальчишку.
– Только попробуйте – и навлечете на свои головы неслыханные беды.
– Неужели? – забавляется Роуз, взгляд его искрится весельем.
– Я приехала сюда со следопытом из апачей. Ее сейчас здесь нет, потому что она обеспечивает мою безопасность. – Я показываю на гребень ущелья, где вчера видела блеск ружейного ствола. – Она там вместе с половиной ее племени с луками и стрелами. По-моему, у них даже есть несколько ружей, но тут я не уверена.
– Ты блефуешь, – говорит Роуз.
– Похоже, мы снова играем в покер.
Рука Роуза скользит вбок и ложится на рукоять шестизарядника. Легкий ветерок гуляет по каньону, треплет длинные полы сюртука главаря, закручивает их вокруг коленей.
Он стоит не слишком далеко. Отсюда я бы его достала. Ветер не сильный, пуля почти не отклонится. Уэйлан – цветок на кактусе, бутылка на заборе.
Я облизываю губы.
Роуз шевелит пальцами.
Никто не двигается.
Все затаили дыхание.
Напряжение в воздухе сгущается настолько, что его можно резать ножом.
Я представляю в уме последовательность действий, как учил меня Джесси: револьвер, цель, выстрел, траектория пули. Я думаю об этом, пока кровь не начинает шуметь в ушах, пока сердце не пускается вскачь, выбивая барабанную дробь войны.
И тянусь за своим кольтом.
Выхватываю, поднимаю, наставляю, целюсь…
Однако Роуз проделывает все это быстрее. Раздается выстрел, и стетсон слетает у меня с головы. Я дергаюсь, решив, что уже мертва, что пуля пробила мне череп насквозь. Но нет, противник промахнулся. Вот только Уэйлан Роуз не промахивается. Он сделал это нарочно: сбил с меня шляпу. По какой-то причине – чтобы вырезать мне на лбу розу, или пытать меня, или просто ради извращенного удовольствия – я нужна ему живой.
Я выпрямляюсь и собираюсь выстрелить в ответ, но Роуз стремительно приближается ко мне. Я целюсь и жму на курок. Осечка. Прежде чем я успеваю осыпать проклятиями свой револьвер, Уэйлан бьет меня кулаком в скулу. Взвизгнув, я падаю на четвереньки. Он швыряет мне в лицо пригоршню песка и тут же снова бьет наотмашь. Глаза жжет, я вслепую пытаюсь вскинуть револьвер, но чувствую, как Роуз наступает мне ботинком на кисть руки и вжимает дуло револьвера прямо в лоб.
У меня все болит – плечо, кисть, скула, глаза. Я поднимаю взгляд на Роуза, заливаясь слезами.
– Так и знал, – рявкает Уэйлан, – что нет наверху никаких индейцев с ружьями.
Краем глаза я кошусь на Джесси. На лице у него написано безысходное отчаяние. И хотя вслух он ничего не произносит, я будто слышу каждое слово: «Прости. Я не хотел, чтобы так вышло. Прости. Прости. Билл погиб. Мы обречены. Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?»
– Зачем тебе нас убивать? – говорю я Роузу. – Ты получил дневник. Ты получил все, чего хотел.
Он улыбается.
– Кроме тебя.
– Да кому нужна эта девчонка? – бросает Кожаный.
– Не лезь, Хэнк. Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Просто убей ее.
– Хэнк!
– Но ведь дневник уже у нас! – кричит Хэнк. – Она правильно сказала: мы получили все, чего хотели. Черт возьми, нас ждет золото! Надо поскорее убить этих двоих, но первым делом – Томпкинс. Проклятье, надо было избавиться от нее с самого начала!
Я снова замечаю блеск металла на гребне ущелья, и тут же раздается грохот ружейного выстрела. Хэнка подбрасывает в воздухе, и он замертво падает на землю.
Снова сверкает дуло, еще один выстрел, и с головы Роуза слетает шляпа. Он приседает и бросается в укрытие за валун. Я делаю то же самое, поскольку выстрелы следуют один за другим. Я понятия не имею, кто прячется за хребтом, но он дьявольски меткий стрелок. Нечеловечески меткий. Как горный дух. Или призрак.
Я выглядываю из-за камня. Бандиты бросились врассыпную, торопясь укрыться где попало и беспорядочно паля вверх, но Джесси, наоборот, выпрямился в полный рост и метнулся к вьючным ослам бандитов, перерывая седельные сумки.
– Джесси! – кричу я.
Он находит свой ковбойский ремень, застегивает его на поясе. Затем поворачивается к разбежавшимся во все стороны «Всадникам розы» и начинает палить по ним с двух рук, как сам дьявол.
– Джесси! – снова ору я. – Там, на горе, не Лил. Это не она стреляет!
Через секунду до него доходит смысл моих слов. Он вскидывает голову, смотрит на уступ, за которым обосновался стрелок. Сверкает на солнце металл, и Джесси отскакивает в сторону. В ту же секунду пыль на том месте, где он только что стоял, взлетает фонтаном.
И тут же на него падает тень: один из головорезов подкрался сзади. Джесси мгновенно разворачивается, наставляя на него ремингтоны, но тот успевает взмахнуть ножом. Издав жуткий вопль, Джесси падает на землю и застывает.
Я проклинаю свой заклинивший кольт, но не успеваю и глазом моргнуть, как пуля призрачного стрелка вонзается в спину бандита с ножом. Тот шатается и падает. Я пытаюсь подползти к Джесси, но новые выстрелы заставляют меня вернуться и снова спрятаться за камнем.
Прислонившись к камню спиной, я пытаюсь отдышаться, в ушах у меня звенит. Роуз приказывает своим людям отступать. Когда я снова высовываюсь из-за валуна, только сам Уэйлан и еще один бандит удирают по Игольному каньону на юг верхом на ослах. На ходу они стреляют по гребню ущелья. Остальные головорезы мертвы, их безжизненные тела разбросаны по дну каньона. Джесси тоже не шевелится.
Я изо всех сил вытягиваю шею, стараясь высмотреть стрелявшего. Щурясь против солнца, снова нахожу взглядом металлический блеск ружейного дула. Он смещается к югу, преследуя Роуза. Наверное, призрак решил, что в лагере уложил всех.
И все-таки я выжидаю еще минуту и только потом осторожно встаю. Поскольку свиста пуль не слышно, я бегу к Джесси. Перед его рубашки вспорот ножом, грудь залита кровью. Целыми потоками крови. Он дышит, хотя вдохи больше напоминают всхлипы, а открытые глаза смотрят куда-то сквозь меня.
– Джесси?
Он только стонет в ответ.
– Ты сумеешь встать? Идти можешь?
Ему удается сесть.
– У тебя на щеке кровь, – говорит он.
Я осторожно дотрагиваюсь до скулы, по которой проехался костяшками Роуз, отнимаю пальцы от лица: точно, кровь.
– Неважно. Надо убираться отсюда.
Но Джесси стремительно слабеет, взгляд блуждает, глаза становятся мутными. Идти он явно не способен. Сейчас он вообще ни на что не способен. А у меня нет нитки с иголкой, чтобы зашить рану у него на груди. Скоро он потеряет сознание и истечет кровью.
Я смотрю в ту сторону, куда уехал Роуз. Если я сейчас пушусь за ним в погоню, Джесси не выживет.
Мне нужна помощь. Мне нужна…
«Если я поеду налево, то найду родник, за ним болото и тропу, которая ведет на широкую плоскую вершину месы. Там наше стойбище».
Я раздеваюсь до нижней сорочки и туго стягиваю грудь Джесси своей фланелевой рубахой, чтобы хоть немного приостановить кровотечение. Потом ловлю за поводья одного из брошенных бандой осликов. После немалого количества проклятий, угроз и обзывательств вроде «трус» и «слабак» в адрес Джесси мне кое-как удается поднять его. К тому времени, как я укладываю его на осла, Джесси теряет сознание.
Я бегу к месту своей стоянки и забираю там ослика Вальца. Потом тяну обоих животных за собой – Джесси по-прежнему мертвым грузом лежит на спине осла бандитов, – направляясь в горы, в стойбище апачей.
Шаг рискованный. И полный безрассудного отчаяния. Скорее всего, нас застрелят на месте, как только увидят.
Но, насколько я понимаю, у меня совсем нет выбора.
Глава двадцать третья
Я нахожу ручеек – он течет тонкой струйкой – и болото немного дальше к северу. Тропу я замечаю только потому, что заранее знала о ее существовании.
Мы продвигаемся очень медленно; вдобавок из-за гремучей змеи, греющейся на камнях, приходится сделать большой крюк, чтобы обойти ее стороной. Осликам это не нравится, Джесси уже давно без сознания, а рубашка, которой я его перевязала, насквозь пропиталась кровью, но рисковать нельзя. Если змея укусит кого-то из нас, смерть неминуема.
Когда я снова возвращаюсь на тропу, мы еще около часа упорно поднимаемся в гору. Голые руки болят и горят, я не привыкла так долго находиться под открытым солнцем. Плечи уже все красные. К тому времени, как мы взбираемся на вершину месы, я обливаюсь потом и страшно хочу пить. Нужно было наполнить флягу водой из ручья. А вдруг я вообще перепутала место?
Осматриваюсь кругом. Передо мной простирается плоская вершина столовой горы, голая, если не считать зарослей колючек и ежевики. Но дальше снова виден подъем – возможно, здесь две плоские горы, стоящие одна на другой.
«Тропа ведет на широкую плоскую вершину месы. Там наше стойбище».
Но я не вижу никакого стойбища. Может, когда-то оно здесь и было, но с тех пор индейцы откочевали в другое место. Может, Лил уже побывала здесь и уехала.
– Лил! – зову я. Мой голос отражается эхом от окрестных гор. – Лил, где ты? Ты мне нужна!
Я замечаю какое-то движение на краю вершины. Передо мной бесшумно, точно олени, появляются двое индейцев. У них такие же черные волосы, как у Лил, и суровые лица. Через плечо у обоих перекинуты луки со стрелами. Кожа цвета темного загара.
Один из них вытягивает из колчана стрелу.
Я каменею на месте.
Индеец вкладывает стрелу в лук, натягивает тетиву.
– Пожалуйста, – говорю я, показывая пустые ладони. – Я ищу Лил. Лилуай. – Как я сейчас жалею, что не слушала свою спутницу и не попыталась выучить ее имя. Вряд ли мне удалось правильно его произнести. – Я путешествовала вместе с ней, мне нужна ее помощь. Мой друг… Он ранен.
Апачи замирают. Две пары глаз оглядывают осликов, тело Джесси, мешком лежащее на спине одного из животных. Потом взгляды возвращаются ко мне.
Медленно и очень осторожно я расстегиваю ремень с кобурой и роняю его на землю.
– Пожалуйста. Иначе он умрет.
– Лилуай? – переспрашивает один из апачей, ослабляя тетиву лука. Он произносит ее имя по-другому, с протяжной «а» на конце.
– Лилуай, – повторяю я за ним.
Они переглядываются между собой, еще раз смотрят на меня и на Джесси.
– Идем, – наконец говорит первый. Они закидывают луки за плечи. Я подбираю ремень и следую за апачами.
* * *
– Ты просишь нас помочь ему? – говорит Лил. Она выглядит иначе. Вместо прямого платья-рубашки на ней одеяние из оленьей шкуры. В ушах каменные серьги, на шее ожерелье. – Тому, кто всегда относился ко мне с ненавистью?
Мы стоим на краю стойбища. Я шла за двумя воинами-апачами еще полчаса, взбираясь на кручу, пока мы не поднялись на плоскую верхушку горы. Земля здесь суровее, чем на нижней месе, – бугристая, сплошные камни, – но там, где поверхность более-менее ровная, стоят шалаши из веток, обращенные входом на восток. Вигвамы, вроде бы так они называются. За ними поднимается еще одна красная скала, обеспечивая прикрытие с тыла. Возле нее толпятся любопытные апачи, женщины и дети, рассматривая меня, пока я говорю с Лил.
– Я знаю, Лил. Знаю, что Джесси был несправедлив к тебе. Но без помощи он умрет, и я ничего не смогу сделать. А твои люди хорошо умеют лечить болезни и раны, правда ведь?
Лил одаривает меня презрительным взглядом. Она знает, что я полагаюсь на нелепые байки, которые печатают в газетах янки.
– Я спасла тебя в Финиксе, – добавляю я. – За тобой долг жизни.
– И ты хочешь, чтобы это была жизнь Джесси?
– Ты больше не моя разведчица. Тебя не будет рядом, если вдруг потребуется меня спасти. Но Джесси помощь нужна прямо сейчас. Просто необходима.
– Я не могу сама принять такое решение, – нахмурившись, отвечает наконец Лил. – Но я спрошу тех, кто может.
Она уходит поговорить с остальными. Женщины обсуждают ситуацию на незнакомом языке. Дети переводят круглые глаза с меня на родителей. Мужчин в стойбище немного; возможно, они ушли в поход вместе с вождем. Остались только юноши-часовые вроде тех, что проводили меня в стойбище, и один апач средних лет с длинной косичкой.
Наконец Лил возвращается.
– Апачи врачуют не только тело, но и дух, – предупреждает она. – Раненый, его семья и друзья должны верить в Усена и в силу, которой он одарил нашего целителя, иначе травы подействуют хуже, а то и вовсе окажутся бесполезны. Я знаю, что Джесси ни во что такое не верит. Он презирает наши обычаи и нашего бога. Возможно, и ты не лучше его. Но Бодавей обещал позаботиться о нем – если ты хочешь, чтобы я именно таким образом вернула тебе долг жизни.
– Да, хочу. Спасибо тебе, Лил. Спасибо.
– Рано благодарить. Его жизнь в руках Усена.
– Я заплачу, – обещаю я. – Сколько бы это ни стоило, я найду средства.
– За лечение Бодавей не берет платы, но его можно будет отблагодарить подарком.
Она кивает на Джесси, я хватаю поводья ослика и иду за ней в глубь стойбища.
Вигвам целителя покрыт звериными шкурами, в то время как другие сплетены из голых ветвей. Как только мы приближаемся ко входу, я понимаю, зачем нужны шкуры. В жилище Бодавея жарко, как в аду, спертый воздух резко пахнет травами и дымом.
В проеме возникает морщинистое лицо целителя. Он что-то говорит на языке апачей.
– В этом вигваме могут находиться только больные, – переводит Лил. – Тебе придется подождать снаружи.
Двое молодых воинов вносят Джесси внутрь. Голова у него болтается из стороны в сторону; рубашка прилипла к груди, мокрая от крови. Он выглядит мертвецом.
Лил дотрагивается до моей руки:
– Идем. Нам есть что отпраздновать.
* * *
Как выяснилось, Лил вернулась к сородичам как раз накануне церемонии посвящения одной из девушек племени во взрослую жизнь. Та стала совершеннолетней. Будут праздник и пир, песни и танцы, вот только меня никто не приглашает.
Пока сгущаются сумерки, я стою на окраине стойбища и смотрю на апачей – они готовятся встречать девушку. Она выходит из вигвама, в котором проводился ритуал. На вид ей не больше тринадцати лет; на лбу ей поставили белую метку. По пути соплеменники осыпают девушку каким-то порошком, подбрасывая его высоко в небо. Он оседает в воздухе, как мука.
– Ходентин, – поясняет Лил. – Пыльца рогоза. Мы используем ее во всех священных церемониях.
Я смотрю, как девушке дают напиться из плоской чаши. Полированные каменные бусины ее ожерелья блестят в закатных лучах солнца.
– Она постилась весь день, – говорит Лил. – Но сейчас она поест. Мы все будем есть. – Она приносит мне ужин – жареная оленина и желудевые лепешки – и снова возвращается к празднующим.
Я сажусь на обломок скалы и стараюсь есть помедленнее, потому что иначе меня просто вырвет. Мясо горячее и необыкновенно вкусное – ничего вкуснее я не ела уже много дней, – а лепешки на удивление сладкие. И сытные. Апачи угощают друг друга мескалем. Мне не дают ничего, кроме воды, но я не в обиде. Мне хватит ума не пить мескаль, даже если предложат. Я то и дело ловлю на себе подозрительные взгляды: не все апачи довольны моим присутствием, многие мечут глазами молнии. Я для них по-прежнему чужая, враг. Но я свое место знаю.
После ужина женщины снуют вокруг, прибираются, готовятся к ночи. Дети скачут возле костра и играют в какую-то игру. Похоже, она заключается в том, чтобы удержать в равновесии на пальцах ноги палку, а потом подбросить ее в воздух так, чтобы она приземлилась в определенное место. Один из молодых воинов-охранников, которые привели меня сюда, садится к костру и начинает рассказывать. Дети оставляют игру и собираются вокруг него.
Я наблюдаю за ними со своего каменного насеста, но больше слежу за вигвамом Бодавея. Мой взгляд то и дело возвращается к нему, как намагниченный. Из отверстия наверху все так же валит дым, но никто не входит и не выходит. Когда я напрягаю слух, мне кажется, я слышу голос Бодавея.
«Раненый, его семья и друзья должны верить в Усена и в силу, которой он одарил нашего целителя, иначе травы подействуют хуже, а то и вовсе окажутся бесполезны».
Ничего не выйдет. Джесси ненавидит апачей, да и я не слишком верю в их сказания и легенды. Я резко встаю. Несколько человек в стойбище тут же напряженно замирают, повернувшись ко мне. Лил поднимает глаза и хмурится.
Я слезаю со своего каменного насеста и подхожу к краю стойбища, где меня встречает Лил.
– Пойду разомнусь, – говорю я. – Не могу так долго сидеть без движения.
Лил серьезно кивает.
– Я разыщу тебя, когда появятся новости.
Я иду, не оборачиваясь, но чувствую спиной множество взглядов. Внимательно следя, куда ступаю, я ухожу как можно дальше от стойбища, пока не выбираюсь к обрыву, который направлен к горам Суеверия. С него открывается бескрайний вид. В сумерках горы напоминают штормовой океан – во всяком случае, таким я его себе представляю: огромные, темные, мятежные, вздымающиеся валы. Впрочем, мне ни разу в жизни не доводилось видеть океан.
Я стою и смотрю.
Раньше я не слишком верила в Бога. Если бы там, наверху, за нами кто-то присматривал, он бы не допустил, чтобы ма умерла молодой, чтобы па и Билла повесили, чтобы та несчастная семья заживо сгорела в дилижансе. Для чего всемогущему Господу создавать мерзавца вроде Уэйлана Роуза и позволять ему свободно разгуливать по земле?
Мысль о том, что я снова осталась одна, меня ужасает. Я знаю, что сама держала братьев Колтонов на расстоянии, что без конца возвожу стены, отделяющие меня от других людей, но почему так выходит? Мне невыносимо быть одной. Невыносимо, что па больше нет. Что я посреди бескрайней Территории и мне даже некого взять за руку.
И тогда я начинаю говорить. Не вслух, а мысленно.
Я молюсь Богу, Небесам, всем могущественным силам, включая Усена. Я прошу вечного покоя для отца и для Билла, и чтобы Джесси поправился. Я прошу прощения за души всех тех, кого я убила, нарочно или по ошибке. Я молюсь за Тома из Уолнат-Грова, за безвинных игроков в покер, даже за ублюдков из банды Роуза. Убийства не принесли мне облегчения. Я мечтаю смыть кровь со своих рук, очистить совесть. Не хочу думать, что у меня такая же черная и пропащая душа, как у самого Роуза, поэтому: «Господи Иисусе, Усен, пожалуйста, хоть кто-нибудь, услышьте меня… Пусть Джесси выздоровеет».
