Текст книги "Ржаной хлеб с медом"

Автор книги: Эрик Ханберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Да и пора было взяться за дело. Последний срок. Бесхозяйственность, равнодушие пустило слишком глубокие корни.

Жюри разглядывало дома поселка со всех сторон, обходило сады, распахивало двери комнат. Объезжало и хуторские подворья. Председатель заявил, что преимуществами при обработке приусадебного участка будут пользоваться те, у кого лучше убран дом. Комиссия старалась обходить кругом те дворы, где жили слабые или совсем немощные старики. Вынужденные эти кружочки, конечно, не соответствовали на все сто процентов лозунгу ревнителей эстетически полноценного быта:

– Охватить каждый дом!

А что делать? Сборщики молока тоже говорили:

– Мы обязаны охватить каждую корову!

Но поди охвати бабулю, которая не в состоянии выдоить свою корову и чья единственная радость – доковылять с палкой в руке до грядки с флоксами, посидеть, вспомнить о молодости, что никогда больше не вернется.

Организаторы конкурса ни словом, ни делом не хотели ничего навязывать. Выступали за принцип добровольного участия. Если председатель и пригрозил лишением лошади или трактора, то организаторами это воспринималось как своеобразный предстартовый допинг. Нечто вроде встряски. Комиссия ждала от людей письменного заявления с приглашением: мы, так сказать, принарядились, желаем принять участие в смотре.

Были и такие, кто не думал ни о каких конкурсах. Жили как живется, копошились в огороде, как всегда. Другие, прослышав о том, что ходит какая-то комиссия, приберутся чуть-чуть поаккуратней, и большего от них не жди. Зато оставшаяся часть готова была в лепешку расшибиться, лишь бы блеснуть выдумкой.

Председательница женского совета однажды получила пятнадцать конвертов крупного формата. Каждому члену жюри по конверту. На пятнадцати листах фикуса выведено шариковой ручкой: «Не откажите в любезности посетить наш дом». Слева внизу дата, название дома. Справа подписи – матери, отца и троих детей.

Некоторые перестарались и проиграли.

Старый Донис, проделавший в молодости кружок-другой по морям-океанам, выковал в садовой калитке штурвал, а в заборе здоровенную трубку с кольцами дыма, что должно было означать:

«Я пришвартовался к берегу навсегда. А раз трубка дымит, значит, в доме порядок – добро пожаловать в гости!»

Против штурвала возражений не возникло. Но трубка вывела комиссию из себя. Теперь всюду борются с курением, а тут один – нате вам – выковывает рекламу в металле. Дети гуляют вдоль забора, тычут пальцем в клубы дыма. Того гляди сами закурят.

Стоит только одному начать. Раз слово брошено, задумается самый независимый ум: действительно, если приглядеться, проанализировать…

Сосед Дониса засадил двор акациями. Не теперь, а несколько лет назад. Когда акации вошли в моду. Так-то бы все хорошо и красиво. Но кто-то вспомнил, что красота пришла с кладбища. Что, если каждый начнет пересаживать с кладбища себе во двор? И так уже ломают, разоряют, топчут без зазрения совести. Дай таким волю, совсем сровняют могилки, еще футбол начнут гонять. Наверное, в комиссию нарочно включают людей, которые в прекрасном стараются разглядеть уродливое, на белом – черное пятно или хотя бы точку. Недаром говорят, крайнее отрицание тренирует зрение, оттачивает ум, ибо требует от спорящего все новых и новых аргументов.

Были в поселке и такие, которых смотры и ажиотаж вокруг тропинок раздражали. В районный центр даже поступила анонимная жалоба:

«Ходят тут целой шайкой, нюхают цветочки. Оттого, что понасажали розы, лучше не стало. Кругом талдычат: нужно город приближать к деревне. Куда уж ближе! Слезаешь с пятого этажа и еще два километра бежишь на приусадебный участок. Что это за приусадебный участок, если при нем нет жилья. Носятся тут с рододендрами или как их там, дьяволов, зовут, а в колхозной столовой что ни день, то макароны».

Поди поспорь с такими. Не исключено, что сочинил вредную цидульку Пакшис, мастер зерносушилки.

– Лошадь и трактор мне не нужны. Я животных не держу. На пропитание и так хватает – помогаю людям свиней колоть. А молоко покупаю в колхозе.

Упрекать Пакшисов за то, что не держат скот? Стыдить, что ленятся посадить картошку, прополоть грядки с луком? Выговаривать, что Пакшиене вяжет варежки и везет на рынок продавать? Пробовали – и получили сдачи:

– Скажи, тебе нравится рыба? А хватает ее на всех? Когда ты в нашем магазине последний раз видел ее? Ну вот. Поэтому я и занимаюсь у себя отхожим промыслом.

Дом Пакшисов на вид был малопривлекателен. Во дворе, куда ни кинь глазом, рассыпаны кучи компоста, в которых жили, размножались черви, гусеницы и всякая мошкара. Пакшис в коляске мотоцикла отовсюду привозил землю и навоз. В некоторых кучах он гноил внутренности битого скота. Культивировал живность, которая нравится рыбам. Готовую продукцию раскладывал по баночкам, коробочкам, ящикам и отвозил в Ригу. Рассказывали, что время от времени его видят в Старом городе, где рыболовы покупают червей. Болтали, что мастер зерносушилки поставляет обитателей компостных куч Обществу охотников и рыболовов, за что получает хорошее вознаграждение. Так ли это, не так ли, никто толком не знал. Лишь в одном все были убеждены на сто процентов: волна эстетических изысков катит мимо Пакшисов, не подмывая основ их убеждений. Но и с другой стороны, ни Пакшис, ни его жена не в состоянии были своим практицизмом остудить пыл тех, кто украшал свои дворы снаружи и изнутри.

В прошлом году лавры победителей достались Арите и Аустрису Дзелде. Хорошим специалистам, бухгалтеру и инженеру. У них и так не счесть было наград, полученных за хорошую работу, за участие в театральной самодеятельности. Но, видимо, молодым супругам хотелось, чтобы похвалы удостоился еще и дом «Путюзирни», иными словами «Цветной горошек». Все в нем радовало глаза, все было уютно, продуманно. Но до полной победы каждый раз не хватало несколько очков. В прошлом году супруги решили перещеголять других во что бы то ни стало. Освободившуюся после смерти бабушки комнату обставили согласно народным традициям. Полутораярусный домик перекрасили снаружи. Отремонтировали помещения. И чтобы они не казались тесными, стены покрыли неброскими тонами. Специалист, консультировавший супругов, посоветовал узоров валиком не наносить. Пестроты хватало в саду, где все зеленело и цвело в полной гармонии. Бабушкина комната с прялкой могла бы стать главным козырем. Оставалось только подумать об угощении. За обеденный стол комиссию не сажали ни в одном доме. Это было не принято, да и жюри наверняка отказалось бы. Другое дело, если предложить скромное лакомство.

Арита и Аустрис начитались в поваренных книгах и в разных журналах о винных улитках. Аустрис краем уха слыхал, что эти деликатесы посылали из Латвии в Париж самому Шарлю де Голлю. Вот о чем кстати можно будет обмолвиться, когда гости примутся за угощение. За два дня до комиссии Аустрис обошел ближайший парк. Вскоре набрал полный рюкзак. Добычу хозяева оставили на кухне, а сами легли спать, чтобы с утра пораньше заняться улитками. Перед сном еще поспорили, на каком рецепте остановиться: замариновать или поджарить на масле. В конце концов решили, что жарить не стоит – пропадут гормоны. Как раз из-за них якобы и употреблял Шарль де Голль винных улиток.

Арита с Аустрисом заснули в хорошем настроении. Но улиткам было не до сна. Рюкзак медленно уменьшался в объеме. В «Путюзирнях» двери обычно стояли открытыми или полуоткрытыми. Улитки поползли обратно в свой парк, разбредаясь в поисках дороги по полам, стенам и потолкам.

Когда будильник поднял хозяев, рюкзак лежал на полу опростанный, как тряпка. Улитки за ночь далеко уйти не успели, хоть и старались что было сил. Если измерить липкий след, исполосовавший вдоль и поперек нежную покраску стен, получилось бы солидное расстояние.

Арита в отчаянии заламывала руки, Аустриса таким мрачным еще не видали. Улиток собрали, бросили в мусорную яму. Перекрасить помещение не оставалось времени. Час визита приближался неотвратимо, как рок.

На лицах гостей застыло немое удивление.

– Какая легкость кисти! – воскликнул кто-то.

– Как скромно просвечивает серебро!

– Сразу видна рука мастера.

– Кто же он? Хозяин? Или хозяйка?

– А что удивительного? Если сад так ухожен. И дом со вкусом обставлен.

Арита и Аустрис переглянулись. Их обуяла такая радость, что, если можно было бы в столь торжественный час, они бы обнялись, прижались друг к другу и вздохнули б с облегчением:

– Слава богу, обошлось!

Комиссия с любопытством ждала пояснений.

Хозяева поняли, что молчанием можно все дело испортить, и Аустрис решился:

– Мы с Аритой, как поженились, стараемся не пропускать ни одной художественной выставки. Всегда ломаем голову, в каких пределах можно копировать природу и как далеко, так сказать, можно от нее оторваться. Приемлем ли нарисованный на стене дубовый лист или, напротив, достоин порицания? В этот раз мы решили поэкспериментировать. Собрали в парке – можете себе представить кого? – винных улиток. И разрешили им одну ночь поработать в нашем доме. Вот и все. Вчера трудолюбивых помощников мы опять выпустили на свободу.

«Путюзирни» вышли к финишу. Бывали дни, когда Арите и Аустрису приходилось работать гидами посменно. Председатель стал водить в «Путюзирни» туристов, деловые делегации и даже представителей министерства. Чтобы продемонстрировать еще одну страницу поселкового быта. А кому неохота посмотреть, как в ремонте квартиры принимали участие винные улитки?

Казалось, переплюнуть супругов Дзелде невозможно.

Казалось.

Прошел год, и всех поразила тихая малообщительная чета Карашей. Во дворе у них выросло странное сооружение. Нечто вроде пьедестала, на который можно было забраться по дощатой лесенке. Внутри пьедестала было устроено жилье для собаки. То есть – конура. Над круглым входом полукольцом выстроились буквы: «Майкл».

Разные волны прокатывались над поселком. В позапрошлом году супруги Риери показали комиссии подвесную солонку на кухне. Настоящее произведение искусства, вырезанное из дерева. С тех пор каждый житель центра считал своим долгом заказывать этот предмет кухонного обихода исключительно у художника. В иной кухне солонка своими роскошными формами напоминала средневековые настенные часы.

Чета Карашей провозгласила новую эру – эру архитектурно оформленных собачьих будок.

Сами они молча стояли во дворе и слушали.

– Ах какое восхитительное сочетание жилища и репрезентативной площадки!

Майкл сознавал торжественность момента. Сидел тихо, с достоинством. Он был приучен не лаять на людей, которых следовало принимать любезно.

В каждой комиссии находится человек, который нет-нет да и задаст глупый вопрос. Так и на этот раз.

– Почему Майкл?

Хозяйка Карашей знала, что отвечать вопросом на вопрос невежливо, и все же спросила:

– А почему Бобис? Почему Таксис?

Члены комиссии переглянулись.

В самом деле. Если подумать – почему?

ПАВОДОК

Мы стояли на дамбе. Насыпь со стороны реки выложена бетонными плитами. Капля и то не просочится между ними.

– Да, ни одна мышь не выроет тут норы, – заметив мой взгляд, сказала Лилита.

Река гудела. Лед шел, как все прошлые весны. Только вид у него был какой-то изнуренный. Глыбы терлись о бетон, толкались, норовя вскарабкаться друг на друга. Но не хватало сил, и они покорно уплывали в сторону озера. Я хотел задать вопрос, почему льдины так вяло идут, не застревают, как раньше, но промолчал. Лилита смотрела на меня невидящим взором. Сейчас что ни спроси, все ей было бы в обиду. Всегда деятельная, в этот раз она выглядела усталой, как проплывавший мимо лед. Я даже подумал, что приехал некстати, хотя когда же еще наведываться, как не во время ледохода. В такие дни, я знал по своим прошлым наездам, Лилита Клава радовалась каждому новому лицу. А вот сегодня была молчалива и печальна.

Мы стояли, смотрели, как обычно смотрят на ледоход. Я бы так простоял еще долго, но Лилита прервала молчание:

– Парочку цыплят возьмешь с собой в Ригу?

И, не дожидаясь ответа, пошла прочь. Она снова стала заведующей птицефермой, поэтому ей нет дела до реки.

Скрежет и гул постепенно стихли.

С Лилитой мы старые знакомые. Дружбой, пожалуй, это не назовешь. Увлечением тоже. Хотя вряд ли кто из тех мужчин, что приезжали во время весеннего паводка, оставался к ней равнодушным. Все вились в кольце ее притяжения, как мошкара вокруг светильника. Лилита излучала женственность и умела сохранять ее в любых условиях.

Она и теперь была привлекательна. Но чего-то не хватало. Вначале я не мог сообразить – чего. Потом стал догадываться.

С Лилитой я довольно часто встречался, когда работал в районном центре. Проезжая мимо, останавливался, чтобы купить цыпленка, свежего, а то и копченого. В этом не было ничего противозаконного. Если не считать, что Лилита выбирала для меня экземпляр посимпатичнее. Впрочем, разве я, гоняясь целыми днями по хозяйствам, не заслужил себе такого лакомства? Теперь в министерстве, куда меня перевели, подобные блага мне уже не доступны, хотя, сказать правду, на праздниках с пустыми руками не остаемся.

Кажется, я переключился на кулинарную тему, но мне просто хотелось объяснить, что нас с Лилитой сблизили цыплята.

Поскольку никто не собирался включать меня в состав штаба по борьбе со стихией, я попросил Лилиту сообщить, когда проснется река. Человека всегда тянет туда, где что-то назревает или уже происходит. Я не составлял исключения.

Теперь я уже четвертый год как работаю в Риге, в тех краях бываю редко. Когда начался ледоход, я случайно оказался там в командировке. Слышал, что лед тронулся, бросил все и поехал к реке.

И вот как странно получилось: мы оба с Лилитой стояли повернувшись к ней спиной и говорили о цыплятах.

А у меня перед глазами стояла ночь, которую провел здесь четыре года назад.

* * *

Телефон зазвонил в десять часов вечера. Лилита произнесла только два слова.

– Река поднимается.

Я кинулся к машине и поехал.

В большой комнате в «Клавах» стоял гул. Штаб по борьбе с наводнением уже начал работу. Сколько себя помню, вода и ночь всегда наступали вместе.

Солнце в верховьях растопило снег. Поток устремился вниз. В приморской низине, где река шире, покров ее был еще крепок, а озеро о пробуждении и не помышляло. Лед в реке трещал, льдины дыбились, застревали и наконец образовали гигантскую пробку. Жители соседних колхозов вышли на береговые дамбы, разбились на группы. Все было приведено в готовность, чтобы вода не прорвала насыпи. Надежды на них были слабые. Старые люди помнили, с каким увлечением народ отбывал гужевые повинности, строил эти укрепления, веря, что раз и навсегда избавится от ужасов наводнения. Только потом выяснилось: высота дамб рассчитана так хитро, что баронских владений вода не достигала, а крестьянские земли затапливала каждой весной. С той поры дамбы не раз чинили, приводили в порядок. Тем не менее паводок время от времени находил место послабее и просачивался, чтобы вволю погулять по ровным полям.

Лилита за свою жизнь срослась с рекой, изучила все ее хитрости. Еще при жизни отца в их доме собирались самые умные мужики, чтобы в неравном, но честном и упорном бою сразиться с рекой. В «Клавах» лодки исстари считались такой же необходимой утварью, как плуг и телега. Большую часть года, правда, они бездействовали. Рыбаков в семье не было, а просто так кататься на лодке в «Клавах» считалось пустым времяпрепровождением. Девочкой во время паводка Лилита чувствовала себя в лодке не столько спасаемой, сколько спасающей. В те времена десяток мужиков, которым руководил ее отец, никто не называл штабом. Это современное название возникло в наши дни. Поскольку, очевидно, больше соответствовало масштабам действий и занимаемым должностям. Всем управлял, все решал сам председатель райисполкома. Звонил, приглашал, отсылал, приказывал. Но что надо делать, незаметно и как бы между прочим, подсказывала Лилита.

На первый взгляд могло показаться, что в «Клавах» и на берегах реки царит полная неразбериха. Люди носились, пропадая во тьме и снова выныривая под снопы света. Доказывали что-то, пытались друг друга перекричать. Но, обвыкнув, глаза стали различать во всей этой суматохе четкий порядок. Тракторы и автомашины фарами освещали дамбу. В большой комнате, перед тем как принять окончательный план действий, каждый высказывал свои соображения. Все происходило как на заседании исполкома, только шумнее и нервознее. Лилита умела незаметно пододвинуть тарелку с кусками копченого бройлера, раскупорить бутылку домашнего крыжовенного вина. Вылежав в погребе положенный срок и накопив силу, оно поддерживало бодрость, отгоняло сон.

Обычно все волнения заканчивались благополучно. Меньше всего опасений вызывала дамба правого берега. Ее за все время прорывало лишь дважды, последний раз двадцать пять лет назад. Заместитель начальника штаба и группа специалистов уже дежурила на той стороне, но жила больше заботами левобережных жителей.

Люди научились справляться с паводком, с каждой весной все меньше времени требовалось для укрощения стихий. Местные после вспоминали:

– Взорвали пару бомбочек – и пронесло.

Можно ли было выше оценить работу подрывников?

В этот раз река выглядела грозной и затаившейся. Казалось, будто тысячи паровых котлов растапливают в верховьях снега. Река наступала. Там, где насыпь была пониже, вода с поразительной быстротой стала подмывать берег. К этому люди были готовы. Тракторы и самосвалы стояли на дамбе не только для того, чтобы светить фарами. В кузовах, прицепах лежали камни и песок. Их попеременно высыпали в тех местах, где опасность казалась наиболее вероятной. Течение, однако, быстро вымывало песок и вгрызалось под камнями все глубже и глубже в дамбу. Уровень воды поднимался. Саперы взорвали уже не одну бомбу, а затор и не думал поддаваться. Застряли не льдины, а ледяная каша – шуга. Поговаривали, что подобные явления случаются раз в сто лет.

Напряжение росло. И тогда Лилита спокойным, но властным голосом сказала:

– Единственный выход – сыпать песок в мешки!

Никто не возразил. Председатель колхоза немедленно отдал распоряжение шоферам.

Когда на дамбу стали вперемежку валить мешки с песком и камни, течение присмирело, поползло вдоль берега искать более удобное место для атаки.

Председатель на этом не успокоился:

– На всякий случай надо укрепить насыпь напротив «Реяс». Там мыши изрыли берег.

Он поднял руку, чтобы дать сигнал и двинуть туда технику. Спокойный и уверенный голос Лилиты остановил его:

– Это самое широкое место на дамбе.

Председатель опустил руку. Вмешательство Лилиты остудило его. Видно, в запарке он преувеличил опасность. Остальные, услышав про мышей, заулыбались. Решили, что задумал шуткой разрядить обстановку. Тем лучше. Председателю не хотелось заострять внимание на мышиных норах – берег напротив «Реяс» был пятном позора для всего хозяйства. С раскисшего поля конными граблями осенью выудили поздний овес, бросили на дамбу обсохнуть. Позже не было ни времени, ни желания убирать сгнившие хлеба. Остаток принялись обрабатывать мыши. Дамба стала охотничьим угодьем всех окрестных котов.

Он хотел было объяснить, что даже одна нора, начни через нее просачиваться вода, может за полчаса прорвать насыпь. Но и Лилита права – насыпь действительно там шире, чем где-либо.

Какое-то время вода выжидала. Не поднималась, не спадала. Люди смотрели, как работают подрывники. Близко подходить к ним не разрешалось. Любопытные толпились у черты, отделяющей опасную зону. Ждали, переживали, забыв о том, что дамба длинная, а вода не убывает. Не помню, кто первый заметил воду по другую сторону насыпи. Но она там была – подкралась с тыла. В такие мгновенья стынет кровь и по спине пробегают ледяные мурашки. Не успели в штабе собраться с мыслями, как Лилита будничным голосом сказала:

– Старую ферму не затопит, хутор «Лусини» тоже. Остальных придется спасать. Мы отрезаны. И машины, и тракторы, все. Остаются лодки и плоты.

Как я уже говорил, в последнюю четверть века вешние воды дамб не разрушали. Никто не предполагал, что это произойдет сейчас. Штаб пережил минутную растерянность. Особенно после слов «мы отрезаны». Местные жители не помнили, чтобы кто-нибудь утонул во время паводка, но наводнение есть наводнение. И стоять в это время, ночью на дамбе, которая, оказывается, может расползтись, – значит играть с судьбой. Так что, прослышав о лодках, все оживились. Пошли гуськом за Лилитой, щупая ногами под водой основание дамбы, словно пытались попасть в проложенный ею след.

В «Клавах» мужчины сели в лодки и ждали, что скажет Лилита.

– Нужно начинать с Кришиня.

Когда лодка стукнулась о стену обветшавшего домика, изнутри не доносилось ни звука. Луч карманного фонарика через окно высветил кровать, на ней крепким сном спал старичок. По комнате плавали шлепанцы и другие вещи.

– Кришинь!

Голос Лилиты и свет разбудили спящего. Мгновение он смотрел ошеломленно, потом увидел воду, все понял и быстро, как болотный кулик, заходил по комнате, держа в одной руке штаны, другой теребя бородку.

– Теперь в «Марены», – распорядилась Лилита, когда Кришиня посадили в лодку. – Там относительно безопасно. Но мало ли что…

Чета Маренов успела затащить на чердак три дюжих подсвинка. Корова и телка месили в хлеву жижу, доходившую им до живота.

– Ставь их на плот!

Это опять сказала Лилита. Марен развел руками:

– За фермой остался. С прошлого раза.

Надо было как можно скорее пригнать плот. Лилита перепрыгнула в лодку, в которой сидел спасенный Кришинь, и бросила коротко:

– К новой ферме.

Там вовсю кипела работа. Мужчины и женщины пилили, забивали гвозди. Сколачивали из реек решетки на высоте двух метров, переставляли туда бройлеров. Вряд ли это делалось стихийно и было придумано только сейчас. Похоже, что материалы пролежали здесь не один год. Примечательно, что персонал фермы начал поднимать цыплят на решетки еще в то время, когда Лилита спешила на помощь Кришиню. Как в других местах вооружаются против пожарной опасности, так Лилита вооружилась против наводнения. Все заготовила, обдумала заранее. Знала, что делать, когда хлынет сюда вода.

Тракторы на дамбе ревели, машины гудели, но это был пустой шум. Несколько самосвалов, пытавшихся одолеть затопленное пространство, заглохли, в прозрачном свете фар тускло поблескивали стекла кабин. Когда из города приехали «амфибии», трактористы, шоферы и зеваки уже были на суше. Переправились с дамбы на лодках.

Наконец саперам удалось взорвать затор. Поток набрал скорость. Вода еще не пошла на убыль, но вот-вот это должно было произойти.

Штаб снова собрался в большой комнате. Ночь промелькнула как миг. Теперь можно было как следует поесть, посмаковать крыжовенное вино.

Председатель колхоза Освалд Биете отодвинул рюмочку на тонкой ножке, налил и выпил один за другим два чайных стакана. Подошел к Лилите, взял в ладонь ее локоть и сжал.

– Говорил я тебе?

Лилита вырвала локоть и также шепотом ответила:

– Кто же мог представить? В самом широком месте!

Нет, она нисколько не походила на человека, которому только что бросили в лицо серьезнейший упрек. Полная достоинства, оживленная и, как всегда, привлекательная, разносила тарелки с копчеными бройлерами, разливала вино. Словно не прорвало насыпь именно там, где она отговаривала свалить мешки с песком и камни. И вот теперь на дамбе, выложенной бетонными плитами, где мы стояли, Лилита произнесла:

– Да, ни одна мышь не выроет тут норы.

Меня удивил ее тон, каким были сказаны эти слова. Лишь немного спустя, когда зримо представил себе ту давно минувшую ночь, я как бы снова услышал ее голос. Так подчас старики вспоминают прошедшую молодость.

О чем печалиться Лилите Клаве? Сама в расцвете сил и своей женской привлекательности. Растут двое отличных мальчишек. О муже худого слова не услышишь. Бройлерная ферма одна из лучших в районе.

Что еще надо человеку?

ОТПУСК У ТРУБЫ

Увис твердо решил отпуск проводить в отчем доме. Ирида особого восторга не проявила, но в конце концов согласилась. Близнецы Людвиг и Леонард задали всего один вопрос:

– Что мы там будем делать?

То же хотела спросить Ирида, но промолчала. Отец Увиса уже десятый год отдыхал на Плиедерском кладбище. Мать легла рядом с ним четыре года назад.

От дома уцелела только печная труба.

Когда мать перебралась в Ригу к молодым, постройки быстро начали разрушаться. Все мало-мальски пригодное выламывали и увозили те, кто, подобно стервятникам, чувствуют запустение и налетают мгновенно, стоит только отойти.

В день переезда мать сказала:

– Хорошо бы кому-нибудь продать.

Но кому?

От центра далеко. Проехать, выехать можно только летом в самую жару. Колхоз до отдаленного пятачка еще не добрался. Кроме того, хутор от остального мира отделял довольно широкий перелесок.

Покупатель не объявился. Хотя дом и впрямь был хорош. Даже с уборной, как в городской квартире. Поэтому охотникам до чужого добра было чем поживиться.

Ирида не успела познакомиться со свекром. Она видела фотографии и пыталась представить его по обрывкам рассказов. Говорили, что был строг, трудолюбив. Если видел заросшее сорняками поле, то переживал так, будто его лично оскорбили. Поэтому сердитого мужика постоянно выбирали в ревизионную комиссию. Еще десять лет спустя в хозяйстве цитировали высказывания покойного. Особенно одно:

– В деревне только тогда будет порядок, когда нельзя будет найти ни одного квадратного метра необработанной земли. И людей только тогда можно будет называть культурными, когда никто не будет становиться ногами на унитаз.

У старого Торелиса все выходило просто и неоспоримо. Когда в семье родился мальчик, не было соседа, которого не возмутил бы выбор имени. Надо же такое придумать! Увис. Считай, что испортил ребенку жизнь. Чего с таким именем добьешься? Торелис ругателей унял довольно быстро:

– Надо смотреть вперед лет на тридцать – сорок. Если ты дочь назовешь Керстой, она спасибо не скажет. Лет через сто волна Керст, может, опять накатит, но не раньше. Что касается сына, поверьте мне, когда он подрастет, в календаре появятся имена, каких сейчас там нет. И одно из них будет – Увис.

Как в воду глядел.

Ирида часто жалела, что не довелось послушать отца Увиса, поговорить с ним по душам. Поэтому особенно не радовалась предстоящей поездке. Развалины, заросшие тропинки наверняка навеют тоску.

Впрочем, теперь уже ничего не изменишь. «Жигули» катили по дороге, унося вперед четырех человек, две палатки и все необходимое для жизни на вольном воздухе.

Мальчикам нравилась сама езда. Как только семья останавливалась, ребята начинали озорничать. Прогулки, любования природой, хождения по магазинам утомляли их. Близнецы хотели все время мчаться по дороге. Поэтому с плаксивым любопытством допытывались:

– А что мы там будем делать?

– Все то, что нельзя делать в городе.

После такого ответа ребята замолкали. Еще бы.

В Риге нельзя было нормально улицу перейти, нельзя было класть ноги на скамейку, вскарабкаться на дерево. Нельзя. Нельзя. Только и слышишь: нельзя.

Когда Леонард с Людвигом увидели в конце одиноко торчащей печной трубы гнездо аистов, они запрыгали от восторга. Тотчас попробовали, нельзя ли по кирпичам забраться наверх. Не вышло. Словно понимая, что этим и кончится, один из аистов спокойно стоял на гнезде и, нагнув голову набок, смотрел вниз.

Ребятам не терпелось обегать кусты, деревья, заглянуть в полуразвалившийся погреб. Через окошко туда упали лягушки и даже одна гадюка. Большая часть тварей подохла. Но несколько еще двигались и отчаянно скребли лапами о почерневшие бетонные стены. Людвиг бросил камень, чтобы убедиться, что гадюка в самом деле мертва.

– Ребята, идите сюда, поставим палатки.

– Нет, мы будем спать в машине, тут змеи.

– Змеи боятся людей, уползают, если заметят. Кусают, только когда наступишь ногой. А как ты лежа это сделаешь?

Отцовское объяснение успокоило ребят.

Палатки удалось натянуть туго-натуго. Были бы под рукой барабанные палочки, могли бы попробовать, как звучит.

На берегу Алкшнюпите Увис размотал удочки. Мальчишкам такое занятие показалось слишком скучным. Раскрепощенные силы требовали занятия.

– Кто первый вскарабкается!

Леонард долез почти до самой верхушки. Ольха накренилась. Леонард свесил ноги и стал качаться. Дерево не выдержало. Леонард упал вместе с обломанной кроной. С трехметровой высоты на мягкую лужайку.

Радость, а не падение! Наука была освоена.

Ирида пришла посмотреть, есть ли надежда на уху.

– Увис, скажи ребятам, чтоб прекратили. Точно дикари какие-то. Меня они не слушаются.

– Да пусть побесятся.

– Нарочно ломают деревья.

– И так все зарастает.

Близнецы носились, скакали, как телята в первый день на пастбище. Кувыркайся, ломай, рви, дери, кидай, брызгайся, вопи, – все позволено. Ольха все равно зеленела, трава все равно покрывала землю, речка – текла, труба – стояла. Но, соприкоснувшись с молчаливой первозданностью, буйство начинало гаснуть. Вскоре ребята заныли:

– Что мы будем делать?

И тогда отец скинул свои годы и вернулся в отрочество.

Срезал три орешины толщиной в палец и отдельно три такой же толщины сучка длиной с ладонь. Вырыл в земле три канавки. Положил поперек них сучки. Это была линия старта. Палками надо было подбросить в воздух сучки, догнать их в полете и снова ударить по ним.

Ребята загорелись. Отец вспотел. Младшие визжали, старший кряхтел. Устав от игры, все повалились на землю. Отец с сыновьями лежал на траве, смотрел в небо, на котором не было ни одного облачка, и наслаждался летом, вступившим в ту пору, когда земля согревает, а воздух дрожит от зноя.

– Что ты еще умеешь?

Увис смастерил луки. Вырезал и обточил стрелы. По три раза повторил сыновьям наставления старого Торелиса:

– Никогда не стойте друг против друга. Глаза даны, чтобы видеть, а не для того, чтобы попадать в них стрелой.

Торелис в тот раз не выпорол Увиса и не сломал изготовленные соседским пацаном луки, хотя порки тогда заслужили оба: носились как полоумные вокруг клети и целились друг в друга.

Отец Увиса прикрепил над забором доску, положил на нее шесть расколотых пополам полешек. Так можно было целиться и направлять в них стрелы с самых разных расстояний. Теперь ни одного забора на хуторе уже не осталось. Увис с близнецами мишень устроили на бугре погреба.

Во дворе показал сыновьям место, где с соседским пацаном часами играли в волейбол. Натянут веревку между столбами и давай кидать мяч до изнеможения.

Ух ты! Людвигу с Леонардом как раз этого и не хватало.

Ребята перепробовали все отцовские игры, дополнив их своими изобретениями. Увлеклись так, что забыли о еде, хотя привыкли постоянно что-нибудь грызть или сосать.