Текст книги "Ржаной хлеб с медом"

Автор книги: Эрик Ханберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Ладно, в вениках я разобрался, как удержать стоймя гвоздь, – понял. Что делать с вихляющим колесом – тоже.

Вдруг я остановился. Гляжу в умные, хитроватые глаза седого деда. Читаю:

«Миервалдис Валле. Один из активнейших рационализаторов района. В результате внесенных им рационализаторских предложений сэкономлено значительное количество кормов. Поднялись суточные привесы свиней».

И больше ни слова. Лаконизмом стенд превзошел все остальные.

Однако умный, чуть плутоватый взгляд притягивал. Захотелось встретиться, побеседовать, узнать, в чем суть изобретений.

На второй день я уже был в Ранкуле. Решил сначала поговорить с руководителем хозяйства. Пусть он с высоты начальственного кресла оценит творческий вклад старика. Расчет мой был прост: о лидере районных изобретателей даже самый молчаливый руководитель проговорит не меньше часа.

Хозяин кабинета сразу как-то заторопился, заерзал.

– Ах, Миервалдис Валле? Да старику уже под семьдесят. Прибаливает. Вряд ли стоит его беспокоить. Встанет на ноги, окрепнет, тогда и навестите.

– Не могли бы вы рассказать, в чем суть, чтобы не приходилось второй раз отрывать вас от дел.

– Ну, вы сами знаете, что корма это основа основ. А с этой основой у нас временами не все благополучно.

– И Миервалдис Валле…

– Не только он. Наши животноводы вообще сознательный народ. Особенно на лучших фермах. Я мог бы отвезти вас в Страутыни. Очень спаянный коллектив там, слов нет.

– Миервалдис Валле работает в Страутынях?

– Нет, он теперь болеет.

– А когда был здоров, то работал в Страутынях?

– Нет, в Либеках, где шесть откормочных корпусов. Но если говорить о Страутынях…

– Скажите, а в Либеках, где работает Миервалдис Валле…

– Он теперь болеет.

– Но когда работал…

– Да, там тоже неплохой коллектив. Но в Страутынях у нас прирост живого веса больше.

– А когда в Либеках еще работал Миервалдис Валле, то как?

– Он не допускал, чтобы растаскивали корма.

– И что же он делал?

– Он уже несколько лет числится на ферме ночным сторожем.

– На других фермах тоже есть ночные сторожа?

– Знаете, люди ведь бывают разные. Иной свое рабочее время проспит…

– Значит, Валле поймал много расхитителей?

– Ни одного.

– А как же?

– Не допускал, чтобы растаскивали корма. Понимаете, что в корыто положено, то свинья обязана съесть.

– Он что, силой запихивал в свинью корм?

Видимо, я потерял самообладание. Руководитель вертелся на стуле, словно его посадили на бочку с динамитом.

– Вам легко говорить. Но мы должны думать о дополнительных площадях, где разместить добавочный приплод.

Я понял, что ясности не добьюсь.

Бывает, человек работает за десятерых, а говорит – еле языком ворочает. Могло, конечно, статься, что у руководителя голова была настолько занята глобальными проблемами, что Миервалдис Валле ему казался еле заметной точкой. Возможно, он не хотел признаться в своем неведении. В самом деле, на что это похоже: руководитель не знает, каким образом его работник попал в число лучших рационализаторов района. Оставалось только одно – выкручиваться общими фразами.

Я подавил раздражение и любезно простился.

Председатель был сама приветливость:

– Будете всегда желанным гостем. У нас действительно есть люди, о которых стоит рассказать республиканскому читателю.

Я понял: Миервалдис Валле не из них. Видать, такое натворил, что не искупить никакими чудесами рационализации.

Личность сторожа, однако, притягивала меня все больше и больше. И я решил его навестить.

На хуторе меня бурно встретили две лохматые собачонки. Дверь открыла веселая старушка.

– Я к больному.

– Какому больному?

– Ну, Миервалдису Валле.

– А вы что, доктор?

– Нет.

Секунду подумав, старушка все же согласилась:

– И впрямь, неповоротлив стал. Не то что больной, а так, серединка на половинку. Словом, старый пень. Но в постели сроду не лежал. Вы, часом, не из тех, кто животы изучает? Прошлый месяц тут такие бродили. Допытывались, что едят, как едят. Теперь ведь разные ходят. Иной спрашивает, отчего у меня так мало детей? А может, вы из тех, кто регистрирует скот?

Старушка сыпала словами, как из мешка. И словно нарочно отводила мысль все дальше в сторону. Точь-в-точь как руководитель хозяйства. Никак сговорились объехать меня на кривой.

Я вклинился в монолог и спросил:

– А с самим Миервалдисом Валле нельзя поговорить?

– Отчего же нет? Ступайте в сарай. Старик там тренируется.

Я уже ничего не понимал.

Зашел в сарай. У одной стены ржавели допотопная косилка и пружинная борона, высились кучки минеральных удобрений. На другой были прикреплены мишени, каких полно в любом городском тире. Миервалдис Валле меня не видел. Брал согнутые пополам обойные гвозди с отбитой шляпкой и самой обыкновенной рогаткой посылал в мишень.

– Добрый день!

– Будь здоров!

Пенсионер ответил и даже не оглянулся. Выпустил три гвоздя и только после этого повернулся ко мне. Видимо, думал, что заглянул кто-то из своих.

– Пришел расспросить о ваших рационализаторских достижениях.

– Какие там достижения! Но денюжки набегают.

– Может, сходим на ферму, посмотрим ваше детище?

– Да вон оно. – Миервалдис Валле протянул мне рогатку.

Должно быть, вид у меня был ошарашенный.

– Что свинье положено, свинья должна съесть.

– ?

– Не даю никому растаскивать корм.

– ?

– Видите ли, когда-то на ферме держали кошек. Те ведь свиной корм не едят. Другое дело – мышей. Бывает, и крысу задушат. И вообще, там, где кошка, там крыса знает свое место. Но тут приехали из санэпидстанции, составили акты и приказали всех котов ликвидировать. Якобы разносят заразу и мешают выполнить план по свиньям. Наш-то послушный. Раз велено котов извести, сказано – сделано. Но потом, как развелось этих хвостатых, хоть караул кричи, кишмя кишат. Гарцуют по корытам, что твое войско черное. Поросям спать не дают. Уши обгрызают. А те визжат, как оголтелые. Травить ведь тоже нельзя. Свинья сожрет, а в плане убыток. Ну, значит, стал я по ночам от нечего делать постреливать крыс. Без всякого шума. Попадал неплохо. Утром выложу перед хлевом в один рядок. Заведующая фермой пересчитает, и делу конец. Только вот не могли придумать, как оплачивать. Бухгалтеры говорят, нет такого закона, чтобы за отстрел крыс деньги платить. Поэтому теперь каждый месяц пишут в бумагах, что я, мол, выдумываю всякие рационализаторские предложения. Мне-то что, лишь бы копеечка шла. Поначалу у меня с этой стрельбой не ладилось. У рогатки ни ствола, ни прицела. Нужно все на глаз определить, чуять рукой, на сколько оттянуть резинку. Просто нужно наловчиться. Как вдеть резинку в трусы. То слишком тесно, то, напротив, слишком слабо. Вначале мне платили пятьдесят копеек за крысу. Но когда я за ночь настрелял и выставил у дверей штук пятьдесят, в конторе возмутились. Если за каждую ночь платить двадцать пять рублей, это, мол, ни в какие ворота, это, мол, разбазаривание народных средств. Я сказал, мне-то что, пусть они плодятся. Но в конторе уже не согласны. До тех пор уговаривали, пока я не взял на себя повышенные обязательства – одну крысу за десять копеек. Но теперь я стал умнее. Отстреляю, сколько захочу, и конец. От чрезмерного старания только людям беспокойство. Зачем зря их огорчать – опять может статься, что нормы придется пересматривать.

Миервалдис Валле рассказывал с увлечением. Я провел у гостеприимных старичков целый день. С тех пор не пропускаю ни одной выставки рационализаторов и изобретателей.

Выдумка у сельских умельцев дай бог всякому.

БИКИСКОЕ ПИВО

Элгара Бикиса словно вытащили из воды.

В последний раз дождь прокапал одиннадцать дней назад. Поэтому вымокший человек на дороге являл собой чудо и надежду одновременно. Бикиса уже в который раз спрашивали:

– У вас там что, ливень прошел?

Элгар не отвечал. Это можно было истолковать двояко. То ли мужик надулся от гордости, что облако изволило пролиться именно над его грядками. То ли хватил лишнее и не в состоянии языком шевельнуть. Многие потом уверяли, что Бикис, проходя мимо, обдал их спиртным духом. Таким, бывает, шибанет в нос в магазине, если в небрежно брошенном ящике разобьется бутылка.

О спиртном духе вспомнили уже потом. А тогда каждый встречный смотрел на Бикиса как на чудо и надежду. Весна была засушливая. Полям и приусадебным садикам не хватало влаги. Посевы беспомощно желтели.

В тот вечер, когда Элгар мокрый шел по дороге, солнце в который раз голое закатилось за лес. Значит, день районной ярмарки обещал быть жарким и пыльным. В колхозе все было готово к завтрашним торгам. Заранее можно было предсказать, что особый успех ожидает разноцветные ткани и вязания – продукцию цеха по переработке шерсти. И конечно, прославленное бикиское пиво. Продавать его будут в семи местах. В столярной мастерской были изготовлены большие, искусно оформленные доски, крупными буквами извещавшие о напитке, который, откровенно говоря, в рекламе не нуждался.

Элгар Бикис твердо решил не ехать. Председатель, правда, пообещал в пивной киоск его больше не сажать. Поклялся также не расхваливать: смотрите, дескать, вот он изобретатель знаменитого пива. Успокаивал, что не стоит из-за пустяков расстраиваться. Такие сборища, дескать, оценивают по другой шкале.

Но Элгар не внял рассуждениям начальства. Прошлогодняя ярмарка его возмутила. А то, что там проделывали с пивом, – оскорбило до глубины души. Председатель после не мог надивиться:

– Как ты не понимаешь? Толпе нужна потеха, чтобы было над чем посмеяться.

Потеха была – смеялись до упаду. Но что это за веселье, если одни нарочно теряют человеческий облик, а другие их волокут, как посудную тряпку. На площади гремели громкоговорители, комментатор поминутно выкрикивал:

– Бикиское пиво!

– Бикиская пивоварня!

– В колхозном стенде номер один вы можете познакомиться с автором прославленного напитка!

– Торопитесь пожать ему руку!

Элгару такая реклама не понравилась, при первой возможности он выскользнул из будки и скрылся. Надрался, видать, болтали в толпе, раз не может выдать свидетельства победителям.

Прослышав, что в этом году опять затеваются соревнования, Бикис уперся и заявил, что в ярмарочных безобразиях участвовать больше не намерен.

Бикиское пиво принесло колхозу славу. Подсобная отрасль, подобно инъекции, впрыснула живительную силу в расшатанную экономику хозяйства. У истоков предприятия стоял Элгар. Практик, не обучавшийся в академиях, а унаследовавший секреты пивоварения от отца и деда. К Бикисам заказчики шли косяками. Всегда кто-нибудь женится или справляет юбилей. В былое время по осени паровой локомобиль таскал из дома в дом молотилку. Толоку или помочи без пива и представить нельзя было. Прижимистые хозяева варили его сами. Однако гости, попивая такое пиво, приговаривали:

– В голову ударяет, но ни в какое сравнение не идет с бикиским.

Чтобы не выслушивать подобные высказывания, скрягам не оставалось ничего другого, как заказывать пиво у Бикисов.

Не исключено, что кое у кого бражка получалась не хуже. Но увы, таково свойство славы, раз уж высветило кого, то сияет ему долго и не спешит уходить, даже когда сиять не остается причин.

В Лиекниене было трое Бикисов.

Большие Бикисы, просто Бикисы и Болотные Бикисы.

Большие и просто Бикисы были прославленные на всю округу крупные хозяйства. О Болотных Бикисах говорило само название хутора. Полоска мокрой земли, поросшая тощими высокими деревьями, могла обеспечить лишь скудным достатком. Приходилось искать дополнительные источники доходов. Мысль о пиве родилась у Элгарова дедушки совершенно случайно. В Больших Бикисах выдавали замуж младшую дочь, и хозяин нанял его в помощники. Болотный Бикис часто ходил к богатому соседу подрабатывать. Накануне свадьбы у того были сотни дел. Так что практически изготовлением пива занимался Болотный Бикис один. Пиво удалось на славу. Гости пили и так нахваливали, что Элгаров дед смекнул – нахватанные знания нужно пустить в дело. С того раза все и началось.

Когда образовался колхоз, отец Элгара умер, пришел черед сыну продолжить семейный промысел. Трудодни молодой Бикис главным образом зарабатывал пивоварением.

Хотя Бикисы чуть ли не день-деньской занимались хмельным зельем, никто из них не стал пьяницей. Поэтому к пивоварам относились с уважением. Бикисы не признавали добавок, чтобы повысить крепость напитка. Они раскрывали природную силу ячменного зерна. Богатства Болотные Бикисы не нажили. Однако славу стяжали. Владельцы Больших Бикисов в конце войны удрали в Америку. Просто Бикисы сгорели, и хозяева подались в другие края. Молодое поколение и слыхом не слыхало, чтобы такие Большие Бикисы вообще когда-нибудь тут жили. Зато имя Элгара знали не только в родном колхозе. Все называли его Бикис, потому что отличать его ни от кого уже не было нужды. В документах сельсовета по-старому числилось – Болотный Бикис. Но деревенский народ никогда не употребит два слова, если может обойтись одним.

Когда Элгарово пиво, забористое, шуршащее пеной, хвалили, он шепотом, словно доверяя тайну, отвечал:

– Пиво на острие ячменя.

И больше ни слова. Советы и поучения не вытащишь из него клещами. Стоять рядом, смотреть – пожалуйста. Но чтоб он учил – и не надейся.

Насчет того, где и когда пить, Элгар высказывался не раз:

– Какой это праздник, если нет пива? Однако же если есть пиво и нет праздника, – то это бражничанье.

– А если пить хочется?

– Выпей воды.

– Всего одну кружку после работы?

Но Бикис стоял на своем твердо:

– Пиво хорошо к празднику и совершенно излишне в будний день.

Чтобы рассердить его, достаточно было поинтересоваться:

– Как ты можешь агитировать против пива, если сам варишь его?

– Я не против пива, я против выпивания.

– А как ты его вовнутрь пропихнешь? Натиранием?

Если приставал отпетый пьяница, Бикис посылал его подальше:

– Я с пивными болтунами не разговариваю.

А так вообще он был мужик веселый, покладистый. И если не разглашал вслух тайны пивоварения, то не потому, что боялся соперничества. А потому что считал: научить ремеслу может только работа. Он не говорил, что проросший ячмень пахнет свежими огурцами. Ученик сам должен почуять аромат, найти для него сравнение.

– Пиво на острие ячменя.

Поначалу эти слова воспринимались как Элгарова присказка. Но вдумаешься – и вправду: варить пиво то же самое, что ходить по острию ножа. Чуть оплошал – и вместо пенистого напитка лишенная души бурая жижа.

Легко сказать: пиво должно бродить до тех пор, пока пена не начнет опадать. Если она опала, считай – пиво пропало. И вся работа тогда насмарку, вместе с пеной.

Какой ячмень самый подходящий для пива, знает любой селянин. Но как поддерживать пену, чтобы брошенная на нее копейка не тонула, этому рассказами не научишь. Сам должен варить, сам – ошибаться.

Кто теперь вспомнит, сколько на веку Бикиса было крупных браг, сколько малых. Варил он из одной пуры ячменя, варил из двенадцати пур для больших торжеств, когда гуляют по три дня. Заказчиков перевидал множество: и таких, что привозили ячмень и называли день, когда пиво должно быть готово. И таких, что оставались помогать. Элгар никому не отказывал, хотя знал, что едут учиться и в другой раз ячмень к нему не повезут. Заказов у него хватало. Случалось, из-за пива вся работа в доме стояла. Жена к этому привыкла, бывало, вздохнет, но в дела мужа не вмешивалась.

Откровенно говоря, непрошеные помощники лишь путались под ногами и мешали. Пивоварение не такая работа, которую – от зерна до бочки – провернешь за один день. Пиво, как и скотина, требует внимания и ласки. А если ухнешь на ячмень сразу всю воду, ничего путного не получится! Попрыскивать водичкой надо осторожно, чтобы была не холодная, в меру горячая. Также и солодить должно с умом, чтобы всходы не проросли слишком длинные. И помешивать. А то зернышки срастутся в комья. После этого солод в баньке подсушивают, подрумянивают. И опять же: важно найти нужную температуру, чтобы не обломать всходы. Молоть солод тоже надо умеючи. Размол должен быть среднекрупный. Если смелешь слишком мелко, получится каша. Потом наливаешь в чан кипяченую воду и ждешь. Сколько ждать – счет ведешь не по часам, проверять вскакиваешь не по будильнику. Нужно все время быть начеку, чтобы сладость не начала закисать. А потом еще вся процедура во втором чане, где эта деревянная решетка и втулка-поверток. Сказать-то можно ученику, чтобы настилал на решетку ржаную солому. Но поди растолкуй все до последней мелочи, что класть ее, например, нужно слоями, крест-накрест. Своим умом должен до всего доходить. Накрывать льняной тряпицей и то нельзя как попало. Разве мыслимо все объяснить! Если есть глаза во лбу и голова не кочан капусты, смотри, учись. Но будь готов к тому, что первую свою брагу, вторую, а может, и третью, будешь распивать вдвоем с женой. Упаси боже подать такое пойло гостям. Не одолеете бочонок на двоих с женой, прыснете свинье в корыто. Дадите теленку немножко, корове. Пиво идет впрок. Иной на пиве такой живот себе нагуляет – пыхтит, кряхтит, таская с собой. Много только нельзя добавлять, а то теленок, корова или там поросенок на стены полезут, начнут куролесить так, что все добро, весь корм растрясется, ничего в тело не отложится. Опыт, знания – дело наживное, ежели смотреть в оба и держать ухо востро. Да, и ухо тоже. Пиво ведь не только льется, оно и шуршит, рассказывая о себе. А начнешь пол-литровыми кружками пробовать крепость, в два счета уши заложит. Пиво захочет поговорить с тобой, а с глухим какой разговор. Чтобы понять его только глазами, на это у тебя не хватит ума. Пока ты видишь только, с чего пиво начинается и чем оно кончается. Ну еще понимаешь, что нужно добавить хмель и закрыть бочку втулкой, но чтобы знать, как сделать его гуще, жиже, темнее или светлее, для этого с пивом нужно свыкнуться, как с коровой. Чтобы не лягалась, не вертела головой, когда садишься с подойником и берешь в руки соски.

Элгар разговаривал с пивом, ему некогда было точить лясы с приезжими помощниками. Иной ученик, кто был повнимательнее, запоминал основы и со временем набивал руку. Если брага удавалась, Бикис не скупился на похвалы.

– Молодец, уловил пивной дух.

Попадались и такие ученики, которые повторяли все, что делал Бикис, но добавляли еще и сахар, чтобы ударяло в голову. Ударять-то ударяло, только на второй день голова разламывалась. Однако, как ни странно, спрос имело и такое заломное пиво. Элгар, правда, считал, что нельзя называть подобное пойло святым именем пива.

– Бражка, – презрительно цедил он.

Бикис разделял колхозников на две категории – истинных ценителей пива и бражников.

И даже если кто, утомившись от жары, выпивал у магазина бутылку, Элгар не знал снисхождения:

– Бражник!

Он считал: пиво – напиток праздничный, и только. Так же как шампанское.

Раньше Бикис не был столь категоричен. Но после того как в семье случилась беда, изменился.

Это произошло в день выпускного бала. Торжества для одиннадцатого класса были назначены на после обеда. Выпускники убирали актовый зал. Среди них был и сын Элгара Эгмонт. Вместе с одноклассницей Китией. С самым близким для него человеком – в доме Бикисов ее звали невестушкой.

Был чудесный, залитый солнцем день, который должна была сменить самая короткая, самая чудесная летняя ночь.

Элгар Бикис договорился, что в первой половине дня ему на несколько часов дадут лошадь. Он хотел окучить картошку еще до Иванова дня. Ботва разрослась, и кусты сомкнулись. Но Бикис не боялся их помять. В разрыхленной земле растение быстро набирало силу, стебли заживали. Клубни впитывали все, что могло дать плодородие, очищенная от сорняков и мягкая, как пряжа, почва. У Бикисов картошка всегда удавалась. Элгар заботился, чтобы ей легко дышалось, старался ее почаще окучивать.

В погребе стояли две бочки. Большая и малая. Родительский комитет решил – и учителя согласились, – что кружка домашнего пива на выпускном вечере танцам и музыке не помешает. Малую бочку Бикис наполнил на случай семейного праздника. Вдруг придется пойти к родителям Китии договариваться о свадьбе.

Эгмонт о родительских планах не знал. Думал, в бочку налит остаток от выпускного пива. Солнце припекало, срезанные березки источали запах вянущей листвы. Кто-то заметил, что хорошо бы хлебнуть глоток холодного пенистого пива. Эгмонт вспомнил про маленький бочонок. Схватил Китию, посадил в коляску «Явы». Мотоцикл затормозил во дворе Бикисов. Эгмонт забежал в комнату, хотел попросить у отца разрешения. Но не застал ни его, ни матери. В окно увидел, что на опушке рощи мать водит на поводу коня, а отец, ссутулившись, держит рогали плуга. Не хотелось их беспокоить. Да и неудобно было перед Китией. Что, если отец запротестует и придется вернуться в школу ни с чем? Ладно, возьмет он остаток без разрешения. Пусть товарищи порадуются.

Пиво было молодое, игристое. Эгмонт с Китией тоже пили. Может, даже больше других. Они и без пива хмелели, а от него тем более. Хмель юношеской любви смешался с хмелем пенным.

Зал был убран, уставлен березками. Только длинный стол президиума выглядел слишком буднично. Хорошо бы украсить его луговыми цветами. Девушки обратили взгляды на Эгмонта и Китию. Их не надо было просить – только слово скажи, куда угодно слетают. Что может быть прекрасней, чем вдвоем собирать цветы, когда небо такое чистое, солнце сияет и любимый человек рядом.

Гладкое шоссе гнало вперед. Ни одной рытвины, ни одного ездока, насколько хватает взгляд.

Трактор выползал на шоссе из заросшего кустами проселка…

Когда приехала «скорая помощь», в молодых людях еще пульсировала жизнь, по дороге в больницу она погасла.

Бикисы кончили окучивать картошку. Элгар отвел коня и, сидя на скамейке перед домом, переобувался.

Когда в дом принесли страшную весть, сказал:

– Я уже заметил, что бочонок исчез.

Чуть погодя добавил:

– Пришел с поля, спустился в погреб послушать, как дышит пиво. И увидел.

Еще через минуту:

– Праздник-то должен был начаться только вечером.

Элгар слез не вытирал. У него их не было. Есть люди, которые плачут без слез.

С того дня, как Бикисы потеряли сына и невесту, Элгар вставал по утрам с заплывшими глазами. Не помогали ни глазные капли, ни лекарства. Только летом, пока умывался росой, отечность проходила. Но зимой, ранней весной и поздней осенью росы нет. И все эти долгие месяцы Бикис ходил с заплывшими глазами.

Китию и Эгмонта похоронили в одной могиле. На памятнике художник высек двух птиц, только что оторвавшихся от земли и расправивших крылья.

После трагического дня долго никто не смел заказывать у Бикиса пиво. Но недаром говорят: время лечит все раны. Мало-помалу Элгар опять стал варить и для колхоза, и для людей.

И опять стали задавать ему вопрос:

– Как же можешь агитировать против пива, если сам его варишь?

Ответ был все тот же:

– Я не против пива, я против бражничанья.

Только те, кто знал его близко, замечали, что благодушие его отдает горечью и сам он постарел.

Когда в колхозе надумали оборудовать на старой водяной мельнице пивоварню, к Бикису пришел специалист с высшим образованием. Правление единогласно приняло решение, что пиво должно носить имя Бикиса. После столь очевидного признания заслуг Элгар воспрянул душой. Впервые в жизни не только показывал чужим людям, но и рассказывал, напоминая время от времени:

– Если выйдет бражка, мое имя не впутывайте.

От обязанностей главного технолога Элгар отказался наотрез. На самый крупный, выполненный им заказ ушло шестнадцать пур ячменя. Для столь грандиозных праздников, где пьют тоннами, он не может гарантировать искристость и пенистость. Раз так, пусть тогда даст согласие быть почетным технологом. Это пожалуйста. Ему самому страсть как любопытно, можно ли там, где в дело запускают такие количества, получить пиво с душой бикиского домашнего. Поэтому первую варку проследил до конца. Радовался, что пена похожа на шкурку ягненка, не мог наглядеться, как сталкиваются белые клочья, образуя пышные, будто поярковые шапки, островки.

Новеньких штатных сотрудников пивоварни Элгар принял доброжелательно. Лишь на Микелиса, которого народ сразу прозвал Толстым, поглядывал с подозрением. Его он с первого взгляда зачислил в бражники. Не верил, что Микелиса можно вылечить. За версту видно: у малого пивное сердце. Оттого и живот как барабан, и руки висят, будто плети. Посмотрите, как Толстый обливается потом, хватает ртом воздух, точно в легких кислородное голодание. С незапамятных времен народ про таких говорит: пиво пить – недолго жить. Только и слышишь от хвастуна: мы превращаем крахмал в сахар. Такой разве знает, что пиво держится на острие ячменя. Как можно подобным людям доверять пивоварение! Пиво что дитя малое, с него нельзя глаз спускать. С того мига, как только зерно проклюнулось. Элгар до сих пор помнит, как по его заднице плясали конские путы. Порку он заслужил. Отец оставил его в баньке и наказал следить за солодом. Но разве хватит у пацана терпения торчать все время рядом. Отошел на минуту, а тем временем в баньке красный петух распустил крылья. Задницу от грубых конских пут еще долго саднило. Бывало, что ожжет и в новой баньке, которую отец вскоре срубил и где опять надо было за солодом присматривать. Сказать правду, даже теперь иногда кажется, что кожи коснулась знакомая с детства боль. Такую вот школу прошел Элгар, поэтому смотрит с подозрением на каждого, кто хочет возле пива вертеться и пивом баловаться. Ведь кружку положено поднимать лишь на праздниках, оттого он и дивится, куда всю эту прорву пива девать. Такими цистернами можно пол-Латвии напоить за праздничным столом. А если из пивоварни каждый день увозить ящиками и бочками, то как это понимать: работу теперь побоку, что ли? Отныне одни только праздники справлять собираемся?

Подобные рассуждения председатель пытался пресечь вопросом: разве Бикис почитает за праздник только Иванов день? Неужто лучше, если на разных сборищах хлещут вино и зашибаются водкой? Нет, конечно, такое скотство Элгар не одобряет. Его лишь интересует, куда денут остаток, если вдруг совпадение – ни у себя, ни в ближайшей округе не выпадет ни одного праздника. Неужто нарочно заставят людей покупать и пить в рабочее время?

Председатель как-то признался своим заместителям: хорошо, мол, получилось. Согласись Бикис стать главным технологом, дал бы он нам прикурить. Совсем чудной стал.

Когда первая варка отстоялась, надо было выпускать ее в люди. Этикеток было напечатано горы: «Бикиское пиво». Лучшее из лучших. Первому попробовать дали Элгару.

– Нет, это не бикиское пиво.

Отхлебнул и председатель, ни слова не сказал. Пробовали другие. Да, Толстый Микелис явно дал маху. Нельзя выпускать такое пиво. Для хозяйства это вопрос престижа. А для Элгара – его доброго имени. Он первый сказал горькую правду:

– Если на эту дрянь наклеят мою фамилию, возьму колотушку, разнесу ваш цех наполнения вдребезги.

Тридцать тонн ушли в канализацию.

Толстого Микелиса прогнали. Следующая варка получилась образцовой.

– В этом пиве чувствуется душа, – признал Бикис.

Накануне ярмарки председатель уговорил Бикиса посидеть в первый торговый день в главном киоске.

– Понимаешь, это будет праздник для трудящихся всего нашего района. На празднике должно быть праздничное пиво. И что это за торжества, если на них не будет автора знаменитого напитка?

Бикис дал согласие. Он не знал, что будет конкурс. Кто больше всех выпьет, тому премия – столитровая бочка. Колхоз обязывался отвезти ее в указанный победителем день по указанному победителем адресу.

Когда выигравшего соревнование увезла «скорая», Бикис вышел из киоска и пропал.

Напрасно следующим летом председатель уговаривал его участвовать в ярмарке. Элгар категорически отказался. Председатель рассердился – вожусь тут с ним, как с сырым яйцом. Сказал в сердцах:

– Ты что думаешь, конкурс без тебя не состоится?

Воскресенье было объявлено днем районной ярмарки. В субботу пивоварня не работала. Бочки стояли наполненные пивом.

Бикис прошел мимо будки сторожа как обычно. Почетный технолог мог приходить-уходить когда ему вздумается.

Это была канительная работа. Бурав, которым он долгие годы высверливал весной дырки в березах, брал клепки бочек с трудом. Но Элгар не торопился.

Сторож задремал и не заметил даже, что создатель бикиского пива прошел мимо будки промокший до нитки.

МАЙКЛ

– Майкл?

– Почему такое странное имя?

– Чего это он на постаменте?

– За какие заслуги?

– Ах какое восхитительное сочетание жилища и репрезентативной площадки!

Майкл встретил жюри с достоинством, дескать, все вижу, все слышу, но помалкиваю. Словно понимал, что результаты конкурса зависят именно от него.

Положение о конкурсе содержало множество условий. Напротив каждого требовалось поставить нужное количество очков. Однако выставляют отметки не боги, а люди. А людей, хочешь не хочешь, приятная неожиданность всегда настраивает более доброжелательно. Пьедестал с Майклом нельзя было отнести ни к одной из рубрик Положения. Тем не менее картина запечатлелась в памяти, что было весьма немаловажно, когда шариковые ручки членов жюри опускались на бумагу, чтобы поставить отметку.

Поселок только-только начал прихорашиваться. Когда-то здесь было типичное провинциальное местечко, каких много по всей Латвии. После войны контора вновь образовавшегося колхоза нашла пристанище в особняке бывшего владельца магазина. Когда хозяйство окрепло, местечко стало обрастать всевозможными строениями. Если обойти центр по кольцевой дороге, увидишь почерк каждого послевоенного десятилетия, запечатленный в жилых и хозяйственных постройках. Многие уже через пять лет имели жалкий вид. Теперь, когда хозяйство обрело своего собственного архитектора и каждое новое здание становилось событием в практике сельского строительства, о поселке говорили:

– Чувствуется, что люди тут поселились навечно.

Уют, известно, создают не только стены, крыши, окна, двери, пристройки и надстройки. Начинается он с тропинок, лужаек, цветников, кустов и скамеек. Появились оплетенные зеленью беседки. Глядишь, кто-то вырыл во дворе бассейн. Кто-то сложил на лужайке камин. И пошло-поехало – началось никем не навязанное соревнование. Ах, у тебя в саду стол с жерновами вместо столешницы? А мы закажем художнику, чтобы вытесал из дубовой колоды. Со знаками зодиака!

Здоровый дух самодеятельной инициативы подхватили, еще наподдав жару, руководство колхоза и поселковый Совет. Раз так, засуетился и женский совет. Был бы мужской совет, и тот дал бы о себе знать, но пока такого еще не было. Объявлялись конкурсы. Стали ходить-разъезжать всевозможные жюри и комиссии.

Центр менялся. Теперь через него уже не промчишься равнодушно, как, скажем, через пункт Н., не отличающийся от пункта О., который в свою очередь на одно лицо с пунктом П. Даже во дворе многоквартирного дома, где сроду никто ничего не сажал, не сеял, зазеленело, пошло в рост и зацвело.