Текст книги "Заговор против маршалов. Книга 2"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

–       «Герцеговина флор»! – усмехнулся Уборевич.– Как у него... Бросить бы надо, Иона. Смолишь и смолишь. Все минеральные воды насмарку пойдут.

–      Ага, надо,– безропотно согласился Якир.

Устало обменялись репликами насчет Военного совета.

–      С Ворошиловым каши не сваришь,– поморщился Уборевич.– Для него важно одно: видимость соблюсти.

–      Я вам сейчас кое-что напомню,– спохватился Тухачевский.– Специально по этому поводу,– он подошел к письменному столу и выдвинул боковой ящик.

–      У меня тоже припасено! – радостно подмигнул Якир, срываясь с места.– Сейчас только портфель принесу.

Тухачевский нашел порядком потрепанный номер «Военного вестника», заложенный голубой промокашкой. Подождав, пока возвратится Якир, зажег настольную лампу и раскрыл журнал.

–      Восьмой номер за двадцать пятый год. У нас почему-то принято сравнивать достижения с уровнем тринадцатого года. Климент Ефремович резко вырвался в этом смысле вперед, хотя в старой армии тоже были и аэропланы, и танки. Мне, я полагаю, негоже лезть наперед батьки в пекло. Так что, извините, равняюсь на непосредственного начальника,– он легко нашел нужный абзац.– Прошу слушать внимательно: «Движение своим ходом выдает издали движение машины, особенно ночью и на шоссе, благодаря шуму, а ночью также благодаря освещению. Без света же, конечно, не поедешь вовсе».

–      И кому принадлежит сей упоительный и косноязычный бред? – поинтересовался Уборевич.

–      Не столь важно, кому. Но интересно, по какому случаю. А написано в самый раз к открытию кавалерийского съезда... Помнишь еще?

–      А то нет! Такие бои выдержали...

–      Вот именно, выдержали... Далее наш высокомудрый автор, ссылаясь на зыбкую почву столь близкого твоему сердцу Полесья, пишет, что в « N корпусе решили наладить опыт перевозки бронемашин конной тягой. Старый друг – лучше новых двух!»

–      Замечательно! – Якир торопливо расстегнул портфель.– «Груба», как выражается мой Петька.

–      Груба? – Уборевич удивленно поднял брови.– Первый раз слышу. Одессизм?

–      Харьковское. Он же там воспитывался, босявка. Первый дворовый университет... А теперь я вам прочитаю,– вслед за бутылкой шампанского Якир достал из портфеля толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке.

–        Одну минуту! – остановил Тухачевский.– У меня осталось еще короткое резюме... «Скажут, может быть, что на Западе нас поднимут на смех,– прозорливо замечает кавалерист-златоуст.– Мы спокойно ответим: «смеется хорошо тот, кто смеется последним»,– и продолжим наши опыты в расчете на то, что они найдут подражателей»... У меня все, товарищи командиры.

–      Здорово! – взмахнув кулаком, рассмеялся Якир.

–      Интересно, от кого слышал Ока Городовиков байку про танк? – Уборевич устало откинул голову на кожаную спинку дивана.– Не от Семена Михайловича?

–       Не думаю,– Якир споро перелистал исписанные бисерным почерком страницы.– Невзирая на крупные разногласия, могу сказать твердо: Буденный – мужик прямой. Интриговать не станет. Если надо, сам рубанет сплеча... Так вот, друзья мои, позвольте для начала процитировать вам высказывание Хайнца Вильгельма Гудериана. Разумеется, в моем скромном переводе. Вот что говорит генерал-лейтенант вермахта: «Из Конной армии Буденного тысяча девятьсот двадцатого года создана танковая армия Ворошилова тысяча девятьсот тридцать пятого года. Ворошилов, по его собственным словам, уничтожил старое оружие, сделал из пехотных офицеров летчиков, а из кавалерийских офицеров – танковых командиров... Красная Армия по моторизации – лучшая в мире. Англия и Франция далеко превзойдены... Так как развитие военно-воздушных сил шло гармонично с развитием танков, то это самая современная армия на всей земле».

–      Лестная оценка,– двусмысленно заметил Уборевич.

–      Отвлечемся от личностей. Не так уж и плохо, когда немецкий генерал верит советскому наркому. Мы-то ведь знаем, что почем?

–      Из кавалеристов сделал танкистов. В этом весь Клим,– Тухачевский кивнул Якиру.– У тебя есть еще в том же духе?

–      Как не быть, други мои верные? Сейчас все будут дико смеяться, как изъяснялись на Молдаванке. Вы только послушайте, что заявил в « Militarwochenblatt» генерал Людвиг!.. «Принципиально новое оружие еще не возникло!..» Он уверен, что нет оснований считать будущую войну маневренной... «Бронетанковые войска,– утверждает он,– это не шаг вперед, а та же самая кавалерия»... Ничего себе!

–      Большой привет от наших стакавов! – улыбнулся Уборевич.

–      Но дальше, дальше! – Якир азартно потер ладони.– Гениальная идея... «Лошадь медленнее, чем мотор, но технически безопаснее»... Каков слог? А вот еще перл: «Я думаю, что танк не является средством, с помощью которого короля современного поля боя – пулемет – можно свергнуть с престола. Всегда в состязании между снарядом и броней побеждал первый!..» Этот Людвиг просто второй Герберт Уэллс. Даже в двухтысячном году войска останутся конными!.. «То, что они в девятьсот четырнадцатом могли быть только конными, об этом уже говорилось. То, что они в двухтысячном могут стать только моторизованными, каждый понимающий будет сомневаться. Но танк не является преемником лошади...» Точь-в-точь, как у нас: «Перед кавалерией открывается блестящее будущее».

–       «Особая маневренность красной конницы»,– добавил Тухачевский.

–      Именно. Нужно только улучшить организацию и сделать кавалерию моторизованной.

–      Это что-то новенькое,– покачал головой Уборевич.– Впрочем, чего удивляться? Пулемет на тачанке – уже мотор.

–      Можешь не волноваться. «Моторизация» лошадок – дело отдаленного будущего. Как, например, цветные фильмы или телевидение.

–      Так и написано? – изумился Михаил Николаевич.

–      Хочешь взглянуть? Я перевел слово в слово... «Мы ограничимся живущими ныне лошадьми точно так же, как одноцветными фильмами и акустическими радиопередачами ».

–      М-да,– Уборевич снял пенсне и помассировал переносицу.– К сожалению, у немцев подобные уникумы не делают погоды, тогда как у нас... А что ты сегодня такой веселый, Ионыч?

–      Веселый?.. Все болезни только от нервов, хлопцы. И вовсе я не веселый... Да, Иеронимус, что там Клим говорил про твоих танкистов? Кто там у тебя?

–      Поль Арман из мотомехбригады. Майор Грейзе! Ты еще о нем услышишь. Образцовый танкист.

–      Не сомневаюсь,– Якир затаил вздох. В окрестностях Мадрида шли уличные бои, а командира первой в стране танковой бригады Шмидта терзали в Лефортово. Жив ли он еще? А Илья?..

–      Французы пропустили через границу большой отряд добровольцев. Интернациональные бригады формируются теперь в Альбасете. Там и твои есть, Ионыч.

–      Я отдал лучших авиаторов. Рычагов, Ковтун, Митрофанов... Митрофанова сбили чернорубашечники. Он отстреливался из пистолета до последнего патрона, а потом взорвал самолет. Бочаров тоже бился до последнего. Они разрубили его тело на части, сложили в ящик и сбросили на парашюте над Мадридом. Паша Рычагов немедленно поднялся в воздух, догнал фашиста и сбил... Не знаю, как вы, а я завидую.

–       Напрасно,– коротко бросил Тухачевский.– Гиблое дело.

–      Во всяком случае, командарму там делать нечего,– рассудительно заметил Уборевич.– Не те масштабы... Знаешь, кого я встретил вчера в наркомате у Гриши?.. Парнова. У меня он связью командовал. Первым своего серебряного Георгия в шапку бросил на нужды республики. Ты его должен помнить по «Углехиму». Посидели, поговорили про нашу Тринадцатую армию: кого куда... Семнадцать лет прошло, а такое чувство – словно вчера.

В дверь постучала Нина Евгеньевна и позвала к чаю.

–       Только тише! – подхватив бутылку, Якир приложил палец к губам.– Не то перебудим весь дом.

45

Курьер из Парижа доставил солидную бандероль с бланками военных учреждений СССР. В отдельном пенале были присланы карандаши, перья и прочие канцелярские принадлежности советского производства. Здесь же находились и две вечные ручки, принадлежавшие генералу Уборевичу и генералу Якиру.

–      Богатая коллекция,– одобрил Беренс.– Но с ней надо разбираться и разбираться. Не все так просто, как кажется. Не хотелось бы наколоться на мелочах.

–      Что тебя смущает? – озабоченно прищурился Гейдрих.

–      Видишь ли, нужно очень точно определиться во времени. У меня пока нет идеи, когда ...– Беренс усилил вопросительную интонацию,– маршал Тухачевский отправил письмо?

–      Естественно, что после тридцать третьего года.

–      И все же когда именно? От этого очень многое зависит.– Беренс вытянул бланк с гербом.– Тут, например, значится – Народный комиссариат обороны. Но до тридцать четвертого года название было иное – Народный комиссариат по военным и морским делам... Я вообще против использования официальных бланков, тем более номерных. Они никак не подходят для доверительной переписки.

–      Само собой разумеется,– пренебрежительно фыркнул Гейдрих.– У меня нет и тени сомнения на сей счет.

–      Тогда зачем эта безумная роскошь? Тебе не кажется, что наши русские друзья ведут двойную игру?

–       Слово «кажется» я давно выбросил из своего лексикона. Почти все люди в той или иной мере – двойники. Мы преследуем собственные интересы и действуем по своему разумению. У русского военного атташе в Праге удалось позаимствовать несколько листиков обыкновенной писчей бумаги с советскими водяными знаками. Ее мы и передадим Науйоксу. Чернила у него уже есть. Так что химической экспертизы, если до нее дойдет, можно не опасаться. С лентой для пишущей машинки тоже полный порядок. А этим,– Гейдрих обвел рукой содержимое бандероли,– мы найдем способ распорядиться. Пригодится на будущее. Я думаю, самое время засучить рукава. В нашем распоряжении есть все, что необходимо: стенографические записи официальных бесед, подлинные письма Тухачевского, копии банковских чеков с автографами шести высших офицеров рейхсвера. На данном этапе самое главное – образцово ввести в запись бесед необходимые дополнения. С письмом, думаю, затруднений не возникнет. Текст мне понравился. Что же касается даты, то пусть это будет сразу же после присвоения маршальского чина. Такой штришок должен особенно задеть дядюшку Джо. Как тебе кажется?

–      Идея недурна,– поразмыслив, согласился Беренс.– Но, с твоего позволения, я еще немного подумаю.

–      Подумай. Ты отвечаешь, тебе и решать.

–       Ощущается нечто шиллеровское: черная неблагодарность, коварство... Определенно тут что-то есть... Значит, содержание письма тебя устраивает?

–      Вполне. Сделано достаточно тонко. Стиль Тухачевского, по-моему, соблюден. Вышло даже лучше, чем я ожидал. Тебе удалось создать впечатление, что политическое брожение в верхах РККА вот-вот готово вылиться в заговор. То обстоятельство, что именно германская сторона предлагает помощь и в свою очередь надеется на ответную реакцию, я расцениваю как наиболее удачную находку. Пусть в глазах Сталина наши выглядят более решительными.

–      Я тоже так рассуждал. Потомственные военные– аристократы, они, в сущности, ничем не обязаны фюреру, тогда как Тухачевский, Якир, Уборевич сделали карьеру исключительно благодаря большевистской революции.

–      Особенно Якир – сын еврейского аптекаря... С Тухачевским сложнее. Такой сумел бы выдвинуться и при императоре Николае – вся грудь в орденах. При усмирении крестьянских бунтов действовал в лучших традициях: захват заложников, расстрел мужского населения и так далее. И в семье у него было несколько генералов. Но суть от этого не меняется. Различие улавливается достаточно четко: в вермахте заговор организационно оформился, в Красной Армии – оппозиционеры еще нащупывают друг к другу подходы. Однако обе стороны сходятся в одном: необходимо сбросить цепи партийной бюрократии. Присущая военной касте амбициозность тоже ощущается в должной мере... В общем, я тебя поздравляю.

–      Тогда последний вопрос: на каком языке ведется переписка? Давай все же уточним. Дело в том, что русские генералы превосходно владеют немецким, но как всякие инородцы допускают естественные погрешности, причем сугубо индивидуальные. Тут могут встретиться трудности.

–      Разве мы не договорились, что каждая сторона использует свой язык?

–      Конечно. Тем более что это соответствует принятой процедуре. И все же меня одолевают сомнения. Все размышляю о том, как бы повел себя в подобной ситуации сам Тухачевский. Психологически тут возможны оба варианта.

–      Мне нужен только один. Наиболее простой и, главное, абсолютно надежный.

С машинками, которыми пользовался рейхсвер, а потом и вермахт, у Науйокса затруднений не возникло – в подвалах на Принц Альбрехтштрассе он собрал чуть ли не целый музей. Русский шрифт тоже не составлял проблем. Этого добра в Берлине хватало с избытком. Три дня эксперты из крипо, склонясь над микроскопом, изучали образцы советской машинописи, включая военную и правительственную, но так и не пришли к определенным выводам. Князь Авалов, презентовавший увесистый «Ундервуд» с золоченой фирменной маркой и новенькую, еще неопробованную модель Ремингтона, божился, что именно на таких печатаются документы Кремля.

В конце концов Науйокс махнул рукой и отвез оба аппарата в мастерскую Путцига.

–       Здесь личные автографы и список офицеров, которых нужно упомянуть в переписке,– он передал полученный от Беренса конверт.– Все должно быть возвращено в полной сохранности. Мы на вас полагаемся, господин Путциг... Сколько вам понадобится времени, чтобы изготовить пробный экземпляр такого письма?

Гравер пробежал глазами текст, затем вставил в глазницу медный монокль часовщика и скрупулезно исследовал каждый штрих факсимиле.

–      Часа четыре, не более.

–      Что? – приятно удивился Науйокс.– Тогда я заеду утром.

–       Но мне понадобится русская машинистка, господин Мюллер.

–      Понимаю. Русскую обещать не могу. Но хорошую немецкую женщину, которая долго жила в России и зарабатывала себе на хлеб перепиской на машинке, вы, безусловно, получите. Ее доставят к вам уже через час.

–      Но ведь ночь, господин Мюллер!

–      Не имеет значения. Ей за это платят. Впрочем, вы, безусловно, правы. Я не хочу лишать вас заслуженного отдыха. Отложим на завтра.

На другой вечер Науйокс представил Беренсу «пробу пера». Не говоря ни слова, штандартенфюрер отвел его в кабинет Гейдриха.

–      Так быстро, Науйокс? Ну-ка дайте взглянуть! – начальник полиции и службы безопасности включил лампу, которую обычно использовал на допросах, направил сноп света к себе на стол.– Феноменально,– одобрил он, сличив работу Путцига с подлинными письмами маршала.– Если и остальное окажется в том же духе, можете рассчитывать на мою благодарность... Надеюсь, вы позаботились о штампах абвера, штандартенфюрер?– спросил он, не поднимая глаз.

–      Все готово, группенфюрер,– подобравшись, ответил Беренс. На людях они строго придерживались уставных отношений.

–      Тогда готовьте досье со всеми необходимыми грифами, подписями и пометками. Не забудьте только состарить бумагу. Я не стану бранить, если где-нибудь обнаружится отпечаток сального пальца. Сгибы, помятости, даже протертость на сгибах – все, как полагается, но в меру.

–      Так точно, группенфюрер. Чернила просушивались под инфракрасным светом.

–      Значит, все идет замечательно. Если возникнут какие-либо трудности, смело обращайтесь прямо ко мне,– Гейдрих дружески кивнул Науйоксу.– О том, в каких условиях должна производиться фотосъемка, вы осведомлены?.. Тогда я вас более не задерживаю.

–      Науйокс носится с мыслью изготовить групповой снимок с Троцким, но это будет форменный перебор,– сказал Беренс.

–      Как знать. Судя по августовскому процессу, одно его имя действует, как плащ матадора на разъяренного быка... Спешить, конечно, не будем, но как знать... Когда будет готова копия, позаботься отснять фальшивую стенограмму рядом с подлинной. Ты понимаешь меня?

–       Гениальный ход, Рейнгард! – искренне восхитился Беренс.– Вот это будет сюрприз! Из одной ловчей ямы мы загоним дядюшку в следующую. Уж тут-то ему придется плясать под нашу музыку. Как только у них в печати появятся наши материалы, мы тут же схватим его за руку на потеху всему миру. Пусть полюбуются. Представляю, какой это вызовет переполох.

–      Я не знаю, когда мы это сделаем – политическое решение остается за фюрером, но сделаем непременно. Наша задача: ждать своего часа и быть во всеоружии. Учти: об этом знаем только мы двое. У Науйокса и прочих достаточно своих забот.

–      Стоит изготовить даже две параллельные копии: одну в намеченных условиях, другую – по всем правилам искусства.

–       Согласен... Ты всегда понимаешь меня с полуслова, малыш! Россия – наш заклятый враг, но, прежде чем нам удастся выйти на боевые позиции, возможны любые зигзаги.

–       Последнее время я только об этом и думаю. Воля рока постоянно вынуждала нас кидаться в объятия друг другу. Позволив Ленину и его штабу проследовать через нашу территорию, мы очень оперативно вывели Россию из войны. Больше того, подписали с большевиками мир, хотя могли разнести их в щепки. В тот момент цель, безусловно, оправдывала средства. Но в долгосрочной перспективе... Не знаю, не решаюсь судить... Любое другое правительство, кроме большевистского, неизбежно возобновило бы военные действия на стороне Антанты. Именно по этой причине мы не оказали помощи белому движению. Пожалуй, мы все-таки сделали верную ставку. Рапалльский договор это лишний раз подтвердил. Поруганная Германия и разоренная Россия заключили брак по расчету. Иной возможности ни у них, ни у нас не было. Униженные, ограбленные, изгнанные из приличного общества пауков-плутократов, мы скрепя сердце дали священные обеты супружества. Надо сказать, союз был удачен, хоть мы и вырастили из их партизанских вожаков стратегов прусской военной школы.

–      Я как-то не задумывался над предысторией веймарского флирта,– признался Гейдрих. Слушать Беренса было интересно. – Знаю только, что русская невеста принесла нам недурное приданое. Вдали от недреманного ока версальских процентщиков мы сумели построить первоклассные оружейные заводы. Даже отравляющие вещества производили на бескрайних просторах Московии. Думаю, что мы не просчитались, хотя все решит последняя схватка. Других земель для колонизации в Европе нет.

–      Поляки жестоко просчитались, не дав нам выхода к русской границе. Мы будем вынуждены шагать по их трупам.

–      Ты знаешь, что сказал фюрер на обеде в честь Муссолини, когда остались только свои?.. «Я заберу Данциг, но мне нужен не Данциг. Мне нужна война». Так что действуй.

–      Ты еще будешь докладывать фюреру? – спросил Беренс, забирая письмо.

–      Я покажу ему все в окончательной форме.

–      И поручение Бормана?.. Оно выйдет довольно объемистое и будет написано от руки.

–       Все, без исключения. Иначе нельзя. Гиммлер, в случае чего, нас не прикроет.

–      А не зарвемся? Военная контрразведка установила личность Габи. У него, оказывается, была на груди татуировка.

–      Далеко они не продвинутся. След надежно обрублен. Канарис, конечно, о чем-то догадывается, но мне плевать.

–      Они умеют работать.

–      Да, этого у них не отнимешь. Все испанские дивиденды загребли себе.

–       Возможно, появится шанс отыграться в Иране. В гвардии шаха есть два офицера из княжеского кавказского рода. Они приходятся родными братьями Джемшиду Нахичеванскому, дивизионному генералу РККА. Недурной сюжет?

–       Все, что непосредственно не относится к операции,– побоку. Но на заметку возьми, пригодится.

–      Как продвигаются переговоры с чехами?

–       Пока Траутмансдорф довольно успешно водит их за нос. Уже назначена его встреча с Бенешем. Если бы к этому времени нам удалось разорить пражское гнездышко ГРУ,– Гейдрих задумчиво потер зачесавшееся веко.– Больно уютно они там устроились. Подумай на досуге, нельзя ли их как-нибудь связать с русским военатташе? Он загремит, как только будет покончено с Уборевичем.

46

Быстро летели на убыль короткие зимние дни. Тяжелый и страшный год оказался исключительно благоприятным для наблюдения солнечного затмения. Вся полоса полной его фазы пролегала по территории СССР: от неспокойных западных границ до суровых берегов Амура, где, как поется в песне, тоже стояли часовые Родины.

В стране развернули исследования десятки советских и зарубежных экспедиций. Крупнейшие ученые съехались в Пулковскую обсерваторию и Астрономический институт со всех континентов. Совместными усилиями удалось получить уникальные сведения о движении вещества в солнечной короне.

Такое скопление иностранцев не могло пройти незамеченным.

Ведущий астрофизик Борис Петрович Герасимович, директор Главной астрономической обсерватории и автор знаменитой монографии «Физика Солнца», навлек на себя пристальное внимание Ленинградского управления НКВД. Первоначальная версия звучала почти анекдотически: вредительство в деле изучения солнечного затмения. Соответствующая текущему моменту политическая подкладка придала ей требуемую весомость.

Начиная с осени, по подозрению «в участии в фашистской троцкистской организации, возникшей в 1932 г. по инициативе германских разведывательных органов и ставившей своей целью свержение Советской власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры», аресту подверглись около ста научных сотрудников.

В октябре взяли директора Астрономического института Бориса Васильевича Нумерова, члена-корреспондента АН СССР, выдающегося геодезиста, геофизика, астронома, оптика. О потрясающих результатах проведенной им гравиметрической разведки нефтяных месторождений Техаса писала вся мировая печать, но по раскладке вышло связать его не с американским империализмом, а с немецким фашизмом, причем с тридцатого года, задолго до Гитлера. На первом допросе в «Крестах» ему инкриминировали связь с троцкистско-зиновьевской оппозицией, вредительство, направленное на срыв разведки полезных ископаемых и освоения отечественной аппаратуры. Следователь Лупекин, одним из первых освоивший новые методы воздействия, принялся выбивать показания на Герасимовича, стремясь развернуть дело как можно шире.

В один вечер седьмого ноября от праздничного стола увезли завсектором астрофизики Балановского, старшего ученого специалиста Комендантова, научного сотрудника Яшнова. Четвертого декабря пришли за Николаем Ивановичем Днепровским, заместителем директора обсерватории, и научным сотрудником Еропкиным. В Пулково он в ту пору уже не работал, но кому– то показалось забавным привлечь к делу внука декабриста Завалишина. В ту же ночь по украшенному флагами и портретами городу повезли в «Кресты» и двадцатидевятилетнего профессора Козырева, создателя теории протяженных атмосфер.

Герасимович, чей арест был предрешен, постепенно отходил на второй план. В рамку прицела наплывали такие фигуры, как Френкель и Фок, Ландау и Амбарцумян, Бурсиан и Лукирский, Фредерике и Мусхелишвили, Семенов и Крутков. Административно-территориальные границы Ленинградской области стали тесны, не хватало уже и устрашающей разум бесконечности звездного неба. Может, протяженность мироздания в парсеках и световых годах – Герасимович знал, когда определить расстояние от Солнца до плоскости Млечного Пути! – раззадорила воображение, а может, обожгло священной жаждой познания, но к физике звезд пристегнули и атом с его расщеплениями, и все силы Вселенной: от электромагнетизма до гравитации.

Основоположник новой науки – химической физики – академик Николай Николаевич Семенов еще в 1932 году разработал общую количественную теорию цепных реакций. Он едва ли предполагал, что качественно полученные им закономерности могут быть применимы не только к фотохимическим процессам, но и к механизму террора. Пока его имя значилось где-то на дальних боковых ответвлениях.

Факты – подлинные или же вымышленные – мало интересовали следствие. Важны были лишь имена, как можно больше громких имен.

Основная накачка по-прежнему шла из центра, где работали в первую голову на процесс.

По приказу Главного управления госбезопасности, подписанному Люшковым, из суздальской тюрьмы особого назначения в Москву был доставлен политзаключенный Мартемьян Никитович Рютин.

Сын крестьянина, член партии с четырнадцатого года, народный учитель, Рютин возглавлял Совет рабочих и солдатских депутатов в Харбине, командовал войсками Иркутского военного округа. После гражданской войны перешел на партработу: Иркутский губком, Дагестанский обком, Краснопресненский райком Москвы. Последняя должность – председатель Управления фотокинопромышленности, член горкома, кандидат в члены ЦК.

У Мартемьяна Никитовича достало духа бросить Сталину обвинение в узурпации власти. В те годы это были чудеса смелости. Рютина исключили из партии и по подозрению в организаций контрреволюционной группы арестовали. Но за первым чудом последовало другое, пожалуй, даже большее по отдаленным масштабам.

Коллегия ОГПУ, не обнаружив в действиях Рютина состава преступления, освободила его из-под стражи. Постановлением КПК он был восстановлен в партии.

Вторичный арест был связан уже с распространением рютинского обращения «Ко всем членам ВКП(б)». Так и значилось на этом беспримерном в отечественной истории документе: «Прочитав, передай другому. Размножай и распространяй».

Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его свитой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана и клеветы, с помощью невероятных насилий и террора, под флагом борьбы за чистоту принципов большевизма и единства партии, опираясь на централизованный мощный партийный аппарат, Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола...

...Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскированные налоги, инфляцию, рост цен и падение стоимости червонцев; авантюристическая коллективизация с помощью раскулачивания, направленного фактически главным образом против середняцких и бедняцких масс деревни, и, наконец, экспроприация деревни путем всякого рода поборов и насильственных заготовок привели страну к глубочайшему экономическому кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду... В перспективе – дальнейшее обнищание пролетариата... Всякая личная заинтересованность к ведению сельского хозяйства убита, труд держится на голом принуждении и репрессиях... Все молодое и здоровое из деревни бежит, миллионы людей, оторванных от производительного труда, кочуют по стране, перенаселяя города, остающееся в деревне население голодает... В перспективе – дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни...

...На всю страну надет намордник,– бесправие, произвол и насилие, постоянные угрозы висят над головой каждого рабочего и крестьянина. Всякая революционная законность попрана!.. Учение Маркса и Ленина Сталиным и его кликой бесстыдно извращается и фальсифицируется. Наука, литература, искусство низведены до уровня низких служанок и подпорок сталинского руководства. Борьба с оппортунизмом опошлена, превращена в карикатуру, в орудие клеветы и террора против самостоятельно мыслящих членов партии. Права партии, гарантированные Уставом, узурпированы ничтожной кучкой беспринципных политиканов. Демократический централизм подменен личным усмотрением вождя, коллективное руководство – системой доверенных людей.

Всякая живая, большевистская партийная мысль угрозой исключения из партии, снятием с работы и лишением всех средств к существованию задушена; все подлинно ленинское загнано в подполье; подлинный ленинизм становится в значительной мере запрещенным, нелегальным учением.

Партийный аппарат в ходе развития внутрипартийной борьбы и отсечения одной руководящей группы за другой вырос в самодовлеющую силу, стоящую над партией и господствующую над ней, насилующую ее сознание и волю. На партийную работу вместо наиболее убежденных, наиболее честных, принципиальных, готовых твердо отстаивать перед кем угодно свою точку зрения членов партии чаще всего выдвигаются люди бесчестные, хитрые, беспринципные, готовые по приказу начальства десятки раз менять свои убеждения, карьеристы, льстецы и холуи.

«Печать,– говорилось в «Обращении», которое ЦКК объявила предательством,– могучее средство коммунистического воспитания и оружие ленинизма, в руках Сталина и его клики стала чудовищной фабрикой лжи, надувательства и терроризирования... Ложью и клеветой, расстрелами и арестами... всеми способами и средствами они будут защищать свое господство в партии и в стране, ибо они смотрят на них как на свою вотчину...

Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма, социалистического строительства и социализма, для взрыва их изнутри не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики...

Позорно и постыдно для пролетарских революционеров дальше терпеть сталинское иго, его произвол и издевательство над партией и трудящимися массами. Кто не видит этого ига, не чувствует этого произвола и гнета, кто не возмущается им, тот раб, а не ленинец, холоп, а не пролетарский революционер...

Опасения Ленина в отношении Сталина о его нелояльности, нечестности и недобросовестности, о неумений пользоваться властью целиком оправдались. Сталин и его клика губят дело коммунизма, и с руководством Сталина должно быть покончено как можно скорее».

После обыска на квартире весьма скромного служащего Петра Сильченко, на которой обычно собирались рютинские единомышленники, тоже рядовые партийцы, Наркомвнудел бросил все силы на поиски копий.

Читали многие, в том числе Зиновьев и Каменев, донесли – считанные единицы.

Судьба Рютина, как кандидата в члены ЦК, должна была решаться опросным листом. Сталин требовал смертного приговора. Киров, Орджоникидзе и Куйбышев категорически воспротивились. В итоге Мартемьян Рютин получил десять лет заключения, а в печати появилось туманное сообщение о разгроме еще одной « контрреволюционной банды ».

Четыре года Рютин провел в камере. Узнав, что его хотят отправить в Москву, отказался сдвинуться с места. Пришлось применить силу.

Планы насчет него выстраивались обширные: Институт красной профессуры, ненавистная «бухаринская школка» – все вольнодумцы, молодая научная поросль. Были выходы и на профессоров Горной академии, и на кое-кого из военных, главным образом участников сибирских походов.