Текст книги "Заговор против маршалов. Книга 2"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Радзивиловский понял, что от него требуется. Не задавая лишних вопросов, он аккуратно сложил бумагу и для надежности спрятал в партбилет.

В эту минуту вошел Ежов.

–      Вы, кажется, работаете с Медведевым? – нарком отличался превосходной зрительной памятью.– Его необходимо дожать. Действуйте ускоренными методами. Чем больше он назовет руководящих военных работников, тем ближе к осуществлению будет поставленная задача.– Штампованное косноязычие придавало его наставлениям особый, безличностный смысл.

Уже восьмого Медведев признал свою принадлежность к троцкистской военной организации , возглавляемой Фельдманом. (Оказывается, он знал о ее существовании с тридцать первого года.)

На следующем допросе ему пришлось подписать добавочный протокол, где обрисовывались задачи организации: «...свержение Советской власти, установление военной диктатуры с реставрацией капитализма, чему должна была предшествовать вооруженная помощь интервентов. Во главе руководящего центра стояли Тухачевский (его прочили в диктаторы), Якир, Путна, Примаков, Корк.

–      Но ведь ничего этого не было,– обреченно вздохнул он, возвратив ручку.– Вы и сами это знаете.

Радзивиловский не стал возражать. Он с первой минуты понял, что Медведев давно оторвался от армии и вообще не был вхож к таким шишкам, как маршалы и командармы. Его взяли, что называется, наобум, без единой заковыки, просто как вычищенного из партии.

Но свое дело он сделал.

Ознакомившись с показаниями, Фриновский доложил Ежову.

–      Доставьте его ко мне,– приказал нарком.

Сначала он долго сверлил взглядом сидевшего перед

ним человека, измотанного побоями и недосыпами, потом обернулся к Фриновскому.

–      Тот самый Медведев?

–      Он, товарищ нарком.

–       Так-так... Это записано с ваших слов? – он вновь воззрился на бывшего комбрига.– Вы дали свои показания добровольно?

–      Все это целиком и полностью вымысел! – у него хватило запала на мгновенную вспышку. Он даже попробовал приподняться с табурета, но бессильно упал.– Я уже заявлял следователю.

Фриновский неторопливо приблизился к заключенному и что было силы нанес удар в переносицу.

Ежов вызвал конвоира.

–      Беда с этими вояками,– попытался оправдаться Радзивиловский.– Чуть опомнятся, и сразу в отказ.

–      Признания надо закреплять,– попенял с мягкой укоризной нарком.

Радзивиловский перевел дух: начальство не сердилось – давало наглядный урок.

–                     Любым способом верните его к прежним показаниям,– Фриновский отер выпачканную руку смятой промокашкой.

–      Заявление об отказе не фиксировать,– предупредил Ежов.– Учитесь работать чисто... Арестованного могут затребовать в Кремль,– он благоговейно понизил голос,– на очную ставку в присутствии членов Политбюро!

Протокол с показаниями Медведева он повез Сталину.

Вождь еще не решил, какую форму придать процессу. Об открытом суде не могло быть и речи: оборонные секреты. И вообще не тот контингент. Это хорошо, что в Европе засуетились. Значит, будет встречено с пониманием.

В ежовском списке он заменил Блюхера и Шапошникова на Сергея Сергеевича Каменева, бывшего главкома, и командарма второго ранга Федько, но, хорошенько отоспавшись за день, вычеркнул и их обоих. Вспомнил, что Каменев успел благополучно отойти к праотцам и для процесса никак не годился, хотя мог быть использован в ходе следствия. Покойники в таком деле просто клад. Дрейцер с Мрачковским до сих пор работают. Федько тоже еще может пригодиться. Не все сразу. Семь-восемь, максимум десять человек. Для начала достаточно. Страх, от которого он так и не смог избавиться, возбуждал ярость, а это плохой советчик. Там, за кордоном, заранее греют руки, раздувая миф о какой-то великорусской оппозиции. Нельзя делать такого подарка. Отщепенцы, наймиты фашистских разведок не могут представлять русский народ. Шляхтич Тухачевский, отсидевшийся в немецком плену, никак не представляет русский народ и его рабоче-крестьянскую армию.

Сталин позвонил в штаб инспекции кавалерии. Все кадры там были из Первой Конной.

–       Мы получили сигнал, что на химическом полигоне могут быть мины. Пошлите туда саперов, пусть хорошенько проверят местность. Только не надо делать излишнего шума. Потом доложите лично мне.

Дежурный не решился сказать, что инспекция не имеет прямого отношения к химполигону, хоть там и испытываются противогазы для лошадей. Если Сталин позвонил именно сюда, а не коринженеру Фишману, в чьем подчинении находился полигон, значит, у него были на то веские основания.

В четыре часа утра на полигон в сопровождении четырех саперов, вооруженных минными щупами, нагрянуло воинское начальство.

–       Какие мины? – воззрился, протирая заспанные глаза, перепуганный комендант.– Отродясь их тут не было... Но я, конечно, понимаю – обстановка...

Время и впрямь было непростое: всяко могло случиться.

Мин не обнаружили, зато откопали четыре ящика новеньких, жирных от смазки винтовок и оцинкованный контейнер с ручными гранатами. Укрыто было до смешного небрежно – на глубине в полштыка, и земля совсем свежая, неутрамбованная.

Составили акт.

–        А это что? – кто-то обратил внимание на половинки разрезанной автогеном цистерны, в которых мокли сосновые кругляши. Над урезом воды белела полоска солевых выпаров.

–      Научный эксперимент,– уважительно объяснил комендант.– Сам товарищ Тухачевский наблюдает!.. Давненько к нам не заглядывал. И ассистента его чегой-то не видно...

–      Журнал посещений ведется?

–      А как же! Все честь по чести – вон в том домике. Из толстой амбарной книги, приспособленной под

журнал, выпала замызганная, протершаяся на сгибах контурная карта, испещренная чернильными и карандашными пометками.

–      Италия?.. Венеция, Кремона... Конечно, Италия! Как фамилия ассистента?

Составленный на полигоне акт Сталин дал прочитать Примакову, привезенному прямо из Лефортово в Кремль.

–      Вот в какое болото затянули вас троцкистские связи. Нет большой храбрости в том, чтобы выгораживать заговорщиков, фашистских агентов. Это, напротив, очевидное проявление трусости. Не хочется думать, что герой революции Примаков – жалкий трус. Если все, что вы мне писали, правда, вам следует окончательно и бесповоротно разоружиться перед партией. Другой возможности заслужить снисхождение партии у вас не будет.

Примаков молчал. Для того, что он носил в себе все двести семьдесят шесть потонувших в одной нескончаемой ночи дней, что с болью рвалось наружу, не подбиралось слов. С ним работал начальник отделения Авсеевич. Путну, которого немного подлечили в больнице Бутырской тюрьмы и после вновь вернули в Лефортово, он довел до нервного истощения. С первых дней апреля его и Примакова почти ежедневно таскали на допрос, несколько раз водили к Ежову.

–      Я серьезно предупреждаю вас о последствиях дальнейшего запирательства,– он не далее как вчера пригрозил Виталию Марковичу,– в последний раз.

Примаков ожидал еще более мучительной пытки и, чувствуя, что не выдержит, обещал подумать. Однако вместо следовательского попал в сталинский кабинет.. Сталин подавал ему руку помощи. Значит, он читал его письма, выделял из переполнившей тюрьмы безликой массы, может, даже хотел спасти.

У него потекли слезы, началась истерика. Ничего вразумительного он так и не сказал.

–      Я ни в чем не виноват! – это было единственное, что он запомнил. И еще свой жалкий отчаянный крик.

–      Будете давать показания о своей контрреволюционной деятельности? – спросил на следующую ночь Авсеевич.

–      Буду. Я хочу написать заявление.

–      На чье имя?

–      Ежова.

Авсеевич вызвал Карелина и Бударева – они обычно сменяли его на конвейере – и велел не возвращать заключенного в камеру, пока тот не напишет как следует .

–      Помогите ему.

«В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации. В этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Товарищ Сталин правильно сказал, что «Примаков – трус, запираться в таком деле – это трусость». Действительно, с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 году, я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну – с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полные показания».

Карелин, заместитель начальника отделения, охотно помог бывшему комкору, подсунув парадную заготовку на Якира. Осталось только переписать:

«Троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова... Считали, что Якир является строжайшим образом законспирированным троцкистом, и допускали, что он, Якир, лично связан с Троцким, и, возможно, он выполняет совершенно секретные, нам не известные самостоятельные задачи».

Потом его заставили написать, что во главе заговора стоял Тухачевский, тоже секретнейшим образом связанный с Л. Д. Троцким, и еще сорок человек (Шапошников, Каменев С.С., Гамарник, Дыбенко, Фельдман, Урицкий и т. д.) составляли руководящее ядро.

Начальник Особого отдела Леплевский ознакомил Путну с показаниями Примакова.

– Надеюсь, что теперь у вас хватит благоразумия.

Угодив с больничной койки на следственный конвейер, Витовт Казимирович едва стоял на ногах. Ему разрешили оправиться: моча отходила с кровью.

Дерзкая выходка с Ворошиловым обошлась дорого: выбивали свидетелей. В горячечном бреду он назвал имя домашнего доктора, кротчайшего беспартийного человека. Для Тухачевского, Якира и Фельдмана свидетелей не потребовалось. Леплевский велел Авсеевичу убрать заготовки. Он хотел, чтобы арестованный сам назвал имена. Как он говорил, так и заносилось.

Потом протокол оформили наново, с требуемыми подробностями и утвержденными свыше формулами.

55

Тайные переговоры в Берлине, о которых, по-видимому, не были проинформированы ни посол Суриц (донесение Мастного), ни, судя по его поведению, посол Александровский, окончательно убедили Бенеша, что за спиной Сталина действует мощная организация.

–      Моя признательность останется неизменной,– он тепло поблагодарил Карла Виттига.– Верю, что настанет день, когда я смогу сказать об этом открыто.

Передав доктору Новаку пакет с фотоснимками, он попросил изготовить копию в одном экземпляре и написал письмо Сталину.

Когда все было готово, вызвал курьера, которому доверял самые деликатные поручения.

–      Передать лично Сталину. В случае вынужденной посадки на территории Польши – уничтожить.

Спустя день президент, опять-таки минуя канцелярию, частным образом проинформировал Леона Блюма, давнего друга и союзника:

«В переговорах с советским Генеральным штабом следует соблюдать максимальную осторожность, ибо его представители поддерживают подозрительные контакты с Германией».

Сталин иностранными языками не владел, и большая часть немецких документов могла бы остаться для него тайной за семью печатями, если бы, конечно, он стремился ее разгадать. Но он не стремился, более того, равнодушно перебрав мутноватые бледные снимки, бросил их в ящик стола. Пусть пока полежат.

Тайны не было, была «липа». Для того чтобы изобличить заговорщиков, он в ней не нуждался – хватало собственных средств. Использовать в пропаганде? На такое может пойти только отъявленный дурак. Любое текстуальное совпадение вызовет скандал. Геббельс раструбит на весь мир. Советский Союз предстанет перед заграницей в ложном свете. Враги будут радостно потирать руки. Кому это надо?

Важен сам факт, что получены разоблачающие материалы, а показывать их совершенно необязательно.

Письмо Эдуарда Бенеша – совершенно другое дело. Его не только можно, но необходимо огласить на Политбюро. Пусть послушают. Не органы НКВД подталкивают политическое руководство к принятию важных политических решений, а главы союзных государств и правительств. Разница громадная. В письме есть все необходимые для этого формулировки. Их нужно тщательно проработать, чтоб не дать врагу ни малейшего повода для торжества. Не широкая национальная оппозиция, а жалкая кучка платных агентов.

Сталин набросал проект ответного послания президенту. Выразил «особую благодарность». Политбюро готово заключить с Чехословакией «благоприятную военную концессию» и пригласить в Москву с официальным визитом, в качестве «знака тесной связи», военную, экономическую и культурную делегации. Остальное пусть подработает Литвинов. Ему следует самому поехать в Прагу и пригласить господина Крофту в Москву.

Он перечитал полученные от Ежова протоколы, внес поправки и добавления к спискам. Для первоочередного ареста наметил командармов второго ранга Левандовского и Горбачева, заступившего на место Гарькавого. Оба – близкие дружки Ворошилова. Пусть поерзает.

– Зайди ко мне, Клим,– позвонил в НКО.

9 мая нарком обороны Ворошилов внес в Политбюро предложение о новых назначениях. На другой день состоялось решение.

«Утвердить: 1. Первым заместителем народного комиссара обороны Маршала Советского Союза товарища Егорова А. И. 2. Начальником Генерального штаба РККА – командующего войсками Ленинградского военного округа командарма 1-го ранга товарища Шапошникова Б. М. 3. Командующим войсками Ленинградского военного округа – командующего войсками Киевского военного округа командарма 1-го ранга товарища Якира И. Э.... 8. Командующим Приволжским военным округом – Маршала Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобождением его от обязанностей заместителя наркома обороны».

Тухачевский расписался в получении и разрезал красный пакет. Вот оно! Не миновало... Место за октябрьским столом он уже не займет. Вспомнилось столкновение с вождем в Кремле на обсуждении плана оборонных мероприятий. Пожалуй, он слишком прямолинейно выразил свое несогласие.

–      Как солдат, я выполню все, чего потребует партия.

Вот она и потребовала.

Объясняться со Сталиным бесполезно, с Ворошиловым – тем паче, но и молча проглотить пилюлю нельзя. Самолюбие не позволяет.

Михаил Николаевич позвонил в Кремль.

–      Товарища Сталина нет,– трубку взял Поскребышев.– Вы по какому вопросу?

–      Я получил новое назначение и, прежде чем отбыть, очень хотел бы поговорить. Прошу спросить товарища Сталина, сможет ли он меня принять?

–      Хорошо, товарищ Тухачевский. Я передам.

Вечером маршалу позвонили: Сталин назначил на

тринадцатое. Несчастливая цифра.

–      Не переживайте, товарищ Тухачевский,– вождь выслушал его с терпеливым вниманием, даже, пожалуй, с участием.– Это временная мера. Вам, наверное, говорили в ЦК, что она вызвана объективными обстоятельствами?

–      Да, товарищ Сталин,– кивнул Тухачевский. Ему действительно сообщили, что его близкая знакомая Кузьмина и бывший порученец арестованы как шпионы. Верилось с трудом, но приходилось молчать.

–      Пусть все немного уляжется. Поработайте спокойно, а при первой возможности мы вернем вас в Москву. Мы вам верим, товарищ Тухачевский.

Пожелав маршалу доброго пути, Сталин спустился в кинозал, где до четырех утра смотрел фильмы: «Бес приданницу» с Кторовым, какую-то смешную дребедень с Бестером Китоном и такой же пустяковый вестерн.

В эту ночь взяли начальника Военной академии имени Фрунзе, командарма второго ранга Августа Ивановича Корка, готовившегося отпраздновать свое пятидесятилетие.

Сын эстонского крестьянина, уроженец деревни Ардлан Лифляндской губернии, он окончил Чугуевское пехотное училище, Академию Генерального штаба и первую в России Военную школу летчиков-наблюдателей, участвовал в боях. На войне дослужился до подполковника. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию. Занимал командные должности: от начальника оперативного отдела штаба фронта до командарма Шестой и Пятнадцатой. В члены ВКП(б) вступил в 1927 году. Командовал войсками военных округов, был военным атташе в Берлине, начальником управления снабжения РККА. Член ЦИК СССР, награжден тремя орденами Красного Знамени и Почетным революционным оружием.

– Собирай чемоданы,– стараясь казаться веселым, Тухачевский улыбнулся жене. Вспомним молодость!

Разговор с вождем хоть немного, но успокоил.

Рано ставить крест на карьере. Безысходные мысли о том, что он сам, своими руками помог утвердиться чудовищу, осели смутным осадком. Он даже ощутил нечто похожее на благодарность...

На Казанский вокзал приехали проводить друзья. Прощались шумно, с объятиями, поцелуями, скрывая слезы в желтых соцветиях мимозы. Все вдруг заметили, как поседел маршал.

На первых допросах Корк отказался признать какую бы то ни было причастность к заговору. После применения ускоренных методов его уже через день принудили подписать заявление на бывшего секретаря Президиума ЦИК Енукидзе.

Енукидзе долгие годы считался ближайшим другом Сталина. «Афинские ночи» на его квартире, куда хаживал вождь, были притчей во языцех. А хаживал он частенько, ибо, когда Надежда Аллилуева ушла из жизни, его разыскали именно там, в окружении хмельных эпикурейцев. На Енукидзе легло роковое клеймо. После разоблачения «кремлевского заговора» его сняли с работы, но не арестовали. Это казалось удивительным, потому что в заговор была вовлечена даже охрана. Об обслуживающем персонале и говорить не приходится. Одна молоденькая библиотекарша показала, что опрыскала ядом страницы книги, предназначенной для Иосифа Виссарионовича. Уборщиц и тех посадили.

Но всему свое время, как учит мудрый Екклесиаст, и время всякой вещи под небом. Пробил час и Авеля Енукидзе.

«Каин, где твой брат Авель?» – спросит Троцкий, когда дойдет весть.

Корк подтвердил, что в военную организацию правых, куда его вовлек Енукидзе с целью захвата Кремля, входила троцкистская группа Путны, Примакова, Туровского. Однако Фриновский вскоре забраковал протокол – не стыковалось с другими,– и командарму подсунули новый вариант. Оказывается, еще в тридцать первом году он установил преступную связь с Тухачевским.

«...В состав центра входят Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман и я. Про других лиц, в частности про Гамарника, мне не говорил тогда Тухачевский и не говорил впоследствии»,– выглядело в окончательной редакции.

Бориса Мироновича Фельдмана вызвали в НКО, где он еще недавно – прошел всего месяц! – занимал ответственную должность начальника Управления по начальствующему составу РККА. Попросили помочь разобраться с бумагами. А бумаг ого-го!

На подходе его уже ждали с машиной. С ареста Корка минули всего одни сутки. Версия с Енукидзе еще прокручивалась в смежном отделе, а у Леплевского наращивала скорости эстафета Медведев – Примаков – Путна, то есть список из сорока примерно командиров и комиссаров, пока свободных в подавляющем большинстве. При звездах и ромбах, шевронах и портупеях, при партийных билетах и орденах, при личном оружии.

Подпись бывшего начальника Управления, которому по службе полагалось знать все о каждом, была особенно нужна.

На четвертый день он начал подписывать.

О Гамарнике спросили отдельно.

–       В отношении связи с Гамарником я лично ни слова не слышал и не знал, что Гамарник состоит членом центра. Гамарник вел такую линию в центральном аппарате,, что мне хотя бы от малейшего его шага или малейшей осторожности догадаться о том, что он нам помогает, не было возможности, и я не могу этого сказать... Гамарник, когда приезжал на Дальний Восток, вы сами знаете, всегда о дальневосточных делах плохо отзывался – это факт, хвалил много Сангурского – это факт, об этом я сообщаю, делал он это с определенной целью. С моей стороны было бы неправильно, если бы я на основании этого мог сказать, что Гамарник состоит членом центра.

Гамарника не выбивали, о нем пока только спрашивали. И Фельдман, и Корк, и Путна ответили почти одинаково.

Ежов показал протоколы допроса Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу.

–      Прошу обсудить вопрос об аресте остальных участников заговора,– всем видом нарком показывал, как строго соблюдается принятый распорядок.

«Остальные участники» входили в состав ЦК.

–      Не Бухарин с Рыковым,– брезгливо скривился Молотов.– Обсудим вопрос.

Нина Евгеньевна до позднего вечера ожидала мужа, а он все не шел. В необжитой квартире было пусто и неприкаянно. Она успела распаковать только самые необходимые вещи. Какое-то совещание. Говорил, что ненадолго, а вернется за полночь. Если бы кто видел, как он устал и чего все это ему стоит! За окном, источая тягучие нити, выматывали душу редкие желтые фонари. В сравнении с Москвой Куйбышев показался убогим и темным. Ничего нельзя повторить.

Она бросилась на стук, разом стряхнув тоскливые думы, но на пороге стоял Павел Ефимович Дыбенко. В кожаном черном пальто, бородатый, он казался особенно бледным.

–      Что случилось?! – она сразу почувствовала беду.

–      Михаила Николаевича арестовали...

Примерно в то самое время, когда Тухачевского посадили в машину, в Колонном зале Дома союзов близилась к завершению Общемосковская партконференция.

Молодой человек с красной повязкой на рукаве незаметно вышел из-за кулис, на цыпочках приблизился к столу президиума и, наклонясь к Эйдеману, что-то шепнул.

Роберт Петрович кивнул и, оставив раскрытый блокнот на кумачевой скатерти, не спеша направился в комнату отдыха. Однако вместо официантов, что так ловко откупоривали бутылки с ситро и подносили пирожные, его встретили люди с малиновыми петлицами. Телефонная трубка – успел заметить – лежала на рычаге: никто ему не звонил.

Эйдемана привезли во внутреннюю тюрьму и должным манером оформили. Но в камере, так похожей на третьеразрядный номер, он, словно и вправду гостиница, только переночевал. Утром состоялся переезд в Лефортово, где его сразу взяли в крутой оборот.

Михаила Николаевича еще везли по разбитым мостовым самарских предместий, а Леплевский уже сказал помощнику начальника отделения Карпейскому, что Тухачевский назвал Эйдемана среди участников заговора. Карпейский завел бывшего комкора к себе в кабинет, пригласил Дергачева, также помнача, и приступил к допросу. Никаких материалов на руках не было.

Роберт Петрович стойко держался четыре часа. Пришлось доложить Агасу, замначальника Особого отдела. Он взял допрос в свои руки.

Если рослый, крепко сбитый латыш и кричал, то его голос затерялся среди воплей и стонов. Ночная работа шла во всех кабинетах.

–       Не ждите, пока они сделают вам одолжение и начнут говорить,– проинструктировал Ежов.– Надо сразу дать понять, что это вы делаете им одолжение. Пусть за счастье почитают ваше согласие слушать.

На другую ночь Эйдеман начал давать нужные показания. Заявление на имя Ежова о его горячем желании «помочь следствию» он сумел переписать только со второй попытки. Рука не слушалась, и буквы выпадали из слов. Услышав, как где-то за стеной заработал мотор, он бросил ручку и пробормотал, закатив глаза:

–      Самолеты, самолеты...

Кандидат в члены Политбюро Ян Эрнестович Рудзутак проводил отпуск на даче у подножья Николиной горы. Сын латышского батрака, он еще мальчишкой нанялся пастухом на хутор, две зимы ходил в приходскую школу. В шестнадцать лет подался в город, скитался по ночлежкам, голодал, хватался за любую работу. Революцию пятого года встретил на заводе «Отто Эрбе» большевиком-подпольщиком. Десять лет просидел в царских тюрьмах: от Рижского централа до Бутырского замка. В Виндаве его били резиновыми палками молодчики из остзейской самоохраны. Предводитель отряда карателей барон фон Ропп прогнал его через «дом пыток», что устроил у себя в лесничестве. Выжить удалось чудом. После Октября был председателем Московского совнархоза, членом ВСНХ, генеральным секретарем ВЦСПС, пять лет проработал бок о бок с Лениным. Секретарь ЦК РКП(б), член Политбюро ВКП(б), нарком Рабкрина, нарком путей сообщения, заместитель председателя Совнаркома и СТО – он занимал важнейшие посты в партии и государстве. Твердо отстаивал линию ЦК на Генуэзской конференции. Ленин часто ставил его в пример Троцкому, Бухарину, многим.

Шли разговоры, что Владимир Ильич имел в виду Рудзутака, когда предложил «обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека...».

Такое не забывается. Одним пришло время убивать (совсем по Екклесиасту), другим – время умирать.

Ничто, по крайней мере лично ему, не предвещало несчастья. Солнечное утро в росе. Умопомрачительный аромат сосен. Голые ребятишки на песке. Мягкая дымка над речной долиной.

В газете («Правда» от 24 мая) сразу увидел приветственную телеграмму покорителям Северного полюса, подписанную руководителями партии и правительства.

Его подписи не было. А ведь ее запросили по телефону!

Случайность в таком деле исключена.

И майский день померк. Теперь он знал, что чувствовали те, кто исчезал разом и невозвратно. Попытки заступиться, спасти кончались ничем. Это был путь с односторонним движением. Как по реке времени.

На закате подъехали три автомобиля.

В тот предвечерний, такой умиротворяюще тихий за городом час в Кремле шло заседание Политбюро, на которое Рудзутака не пригласили. Состоялось голосование, и он автоматически превратился в «бывшего», но еще оставался членом ВКП(б), вернее, ВКП, ибо буковка в скобках почему-то «выпала» из постановления. И еще членом Президиума ЦИК и Президиума ВЦИК, и заместителем главы правительства, и заместителем Председателя Совета Труда и Обороны.

«Суета сует – все суета!»

Он уже не принадлежал к миру живых.

«Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: «ЦК ВКП получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-право-заговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. В связи с этим Политбюро ЦК ВКП ставит на голосование членов и кандидатов ЦК ВКП предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел».

Никаких дел, естественно, не передавали туда, где, как личинки в тухлом мясе, как бы сами собой зарождались дела. Был бы человек, а статья найдется.

Два дня понадобилось, чтобы разослать опросные листы, прежде чем Сталин подписал постановление. Голосовали члены ЦК Якир и Гамарник, голосовал кандидат в члены ЦК Уборевич.

Бывший маршал уже четвертые сутки поливал кровью «дело». В самом прямом смысле, прямее не бывает.

Замначальника Особого отдела Ушаков «возил» его разбитым лицом по раскрытой папке – «делу» под номером 967 581.

– Не подпишешь? Подпишешь!.. Кровью подпишешь, фашист!

Ежов, лично руководивший работой с Тухачевским, прикрепил к нему лучших «забойщиков». Всю неделю, с двадцать второго по двадцать восьмое, он ежедневно докладывал Сталину о ходе следствия. Дважды приезжал вдвоем с Фриновским.

Выправляя протоколы, вождь закладывал такие мертвые петли, что дух захватывало. Вплетал в дело о военном заговоре связи по прежним процессам, тянул нити в то, неизведанное грядущее, что прозревал он один. Отсюда непредсказуемые прыжки ненасытного «тиранозавра»: то правые, то снова троцкисты, скачок в сторону Енукидзе, молниеносный бросок на Рудзутака.

В ночь на двадцать девятое в присутствии Ежова Тухачевский подписал окончательный вариант:

«Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 году я лично связался с Бухариным, с немцами я установил шпионскую связь с 1925 года, когда я ездил в Германию на учения и маневры... При поездке в 1936 году в Лондон Путна устроил мне свидания с Седовым... Я был связан по заговору с Фельдманом, Каменевым С. С., Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И. Н., Ягодой, Осипяном и рядом других».

Полпреда Карахана вызвали из Анкары в связи с назначением в Соединенные Штаты – взят на вокзале в Москве. Армкомиссар второго ранга Осепян – грамотеям из О СО было не до буквенных тонкостей – сбежал из-под ареста. Отличаясь могучей силой, герой гражданской выломал доски и на полном ходу выпрыгнул из вагона. Скатившись с насыпи, он повредил ногу, но кое-как доковылял до колхозного поля и зарылся в стог. Поднятая по тревоге рота НКВД прочесала всю окрестность, но лихой богатырь так умело закопался, что, сколько не тыкай штыком, не достанешь. Отлежавшись, он добрался под утро до станции, где наткнулся на телеграфиста – бывшего красногвардейца. Тот сразу узнал своего боевого командира. Осепян велел связаться с райцентром: волновало, висят ли портреты Ленина и Сталина. Когда брали, он решил, что начался контрреволюционный переворот. Портреты оказались на месте. Тогда армкомиссар позвонил Ворошилову: как быть? «Приезжай в Москву, разберемся»,– посоветовал старый товарищ.

–      Не понимаю, что происходит? – в Лефортово его поместили в одну камеру с Путной.

–      Станут нарезать на спине ремни, сразу поймешь.

На заседании Политбюро Сталин коротко проинформировал о поступивших из за рубежа документах. Заговорщики планировали во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо свергнуть Сталина и Советское правительство, а также все органы партии и Советской власти и установить военную диктатуру. Это должно было быть произведено с помощью связанного с Германией антикоммунистического национального правительства, имевшего целью осуществить убийство Сталина и его ведущих соратников, а затем предоставить Германии за ее помощь особые привилегии внутри Советского Союза и сделать территориальные уступки на Украине.

Формулировки были почти такие же, как на процессах, но с характерным для перевода с иных языков акцентом: «Это должно было произойти под лозунгом национальной России, которая находилась бы под сильной военной властью».

ГЕРМАНСКИЙ ПОСЛАННИК ФРАНЦ ФОН ПАПЕН

АДОЛЬФУ ГИТЛЕРУ

Чрезвычайный посланник и полномочный министр по особым поручениям

Вена, 27.5.37 Совершенно секретно

Содержание: директива Политбюро

В приложении я пересылаю поступившую мне известным путем директиву Политбюро Советского Союза своим внешнеполитическим представительствам от 24 мая 1937 года.

Фюреру и рейхсканцлеру

Берлин Папен