Текст книги "Заговор против маршалов. Книга 2"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

–      Это я вам обещаю.

39

В связи с командировкой в Турцию председателя Центрального совета Осоавиахима Роберта Петровича Эйдемана Ежов заинтересовался скандальной историей с перелетом самолета «Крылья Советов».

Путаность изложения и невообразимые стилистические погрешности не позволяли с достаточной ясностью разобраться в документах. За что конкретно были наложены партийные взыскания на каждого из участников? И Эйдеман, и Алкснис получили тогда по строгому выговору, хотя совершенно очевидно, что руководитель Осоавиахима и начальник ВВС отвечали за различные участки. Поскольку решался вопрос о выезде Эйдемана, на беседу вызвали Алксниса, которому Калинин только что вручил правительственную награду за Первомай.

Алкснис дал письменное объяснение.

Председателю КПК          тов. Ежову Я. И.

В 1929 г. Партколлегией ЦКК ВКП(б) (см. протокол М 100, п. 6 от 3. X. 1929) мне был объявлен строгий выговор как одному из руководителей перелета самолета «Крылья Советов» за недопустимо небрежный подбор участников перелета.

Это было связано с перегруженностью самолета и большим числом представителей прессы, чем намечалось. Пришлось снять одного, представителя ТАСС.

В карточке Эйдемана значилось то же самое: небрежный подбор.

Ежов распорядился поднять документацию семилетней давности.

тов. Ворошилову – Председателю РВС Союза ССР

тов. Бубнову                – Начальнику ПУ РККА

тов. Керженцеву – Агитпроп ЦК ВКП(б)

тов. Литвинову – Наркоминдел

Самолет АНТ-9, получивший название «Крылья Советов», был сконструирован и построен ЦАГИ по инициативе Осоавиахима, Добролета и Совета по Гражданской Авиации, отпустивших необходимые суммы.

Полет в Европу должен был продемонстрировать как лучшее достижение техники, так и заинтересованность, прежде всего Дерулюфт, в проникновении на европейский рынок.

Дальность дистанции Москва – Берлин без посадки потребовала увеличить запас горючего на 850 кг и, следовательно, уменьшить груз, взяв вместо 9—7 пассажиров (2 летчика)...

Шаг за шагом причина скандала начала проясняться. Из докладных записок нельзя было решить, кто из руководителей предложил корреспондентам «разобраться самим»: кому лететь, а кому оставаться.

Гофман из ТАСС накинулся на Алксниса, обвиняя его в «протекционизме в пользу Ефимова».

Алкснис обвинение отмел и указал, что Гофман был «избран жертвой как самый тяжелый в весе». Гофману за то, что он в присутствии иностранцев протестовал против снятия его с самолета, объявили выговор.

По существу, он только выиграл, оставшись без места, потому что мелкая склока переросла в политическую вылазку, которая достигла своего апогея в Риме.

6 окт. 29 г. М А – 453. С

Кольцов — бывший редактор «Комсомольской правды»

Бобрышев — журналист, сотрудник «Известий»

Участвовали в свидании с руководителем итальянской авиации, имея в виду, что это участие никакими обстоятельствами не вызывалось.

Корреспонденция в фашистской газете «Карриера– деля-Серра».

Объявить строгий выговор с предупреждением и запретить выезд за границу в течение 2 лет.

Решение КПК основывалось на следующей записке:

Секретно

НА ОЗНАКОМЛЕНИЕ (по распоряжению т. Ярославского)

1.    Записка от т. Ярославского.

Посылаю сводку газетных вырезок о поведении ездивших в Италию на «Крыльях Советов». Товарищи явно допустили политическую ошибку. Надо им это указать. Предлагаю поставить в ПБ ЦК.

2.     Записка от Б. Волина тов. Ярославскому.

Из прилагаемых материалов, особенно из интервью Муссолини – Бальбо, вы увидите, что «наши», видимо, сильно сболтнули. Это подтверждается следующим замечанием из статьи т. Бобрышева, которую я задер ж ал.

«Генералы (на визите у Муссолини) интересовались нашими впечатлениями об Муссолини. Что было сказать им, раз мы их официальные гости, для которых дипломатические этикеты также обязательны».

Бальбо утверждает, что визит к дуче был сделан по просьбе наших. Тов. Гофман в разговоре со мной утверждал, что этого визита можно было избежать.

Далее следовал пересказ репортажа в «Карриера– деля-Серра» от 27 июля 29 года.

На банкете у посла Курского члены экипажа «Крылья Советов» высказывали мне, какое чрезвычайное впечатление произвел на них прием у дуче... Между прочим, один из них признался, что видел Ленина, Каменева, Пилсудского, но ни один из них (как и многие деятели последнего десятилетия) не произвел такого впечатления силы и симпатии, как личность дуче. Можно умереть за такого человека.

Подбор завершился ссылкой на венскую «Арбайтер цайтунг», напечатавшую в номере от 26 июля заметку « Фашистско-большевистская дружба ».

За семь лет много воды утекло. Снимались одни взыскания, накладывались другие, освобождались и занимались посты.

Член редколлегии «Правды» Михаил Ефимович Кольцов (Борис Ефимов – его родной брат) просится в Испанию. Нет оснований для отказа.

Пометив неожиданно выскочившую линию Эйдеман – Алкснис (Москва – Берлин – Рим), Ежов разрешил выдать Роберту Петровичу дипломатический паспорт. Турецкий посол Апайдын уже дважды напоминал о том, что визы давно пришли.

Планер самозабвенно, как белый журавль, кружил в восходящих потоках. Переходы от фигуры к фигуре следовали с плавной естественностью текущего ручейка.

– Вах! Вах! – с восхищенным придыханием восклицали вокруг.

Каждый новый пируэт сопровождался возгласами восторга.

Комкор Эйдеман следил из-под шелкового навеса президентской ложи за эволюциями планеристки. Она и в самом деле артистично владела аппаратом. В одобрительных выкриках и слишком дружных аплодисментах, пожалуй, проскальзывала нотка показной экзальтации, но успех был заслуженный.

На Востоке нет секретов. Роберт Петрович уже знал, что парившая в зените Баян Сабиха – воспитанница самого Ататюрка [27]27
  Отец турок. Почетное звание президента Мустафы Кемаля.


[Закрыть]. Говорили даже – жена.

Летную подготовку она прошла в аэроклубе Осовиахима. Как председатель Центрального совета, Эйдеман мог испытывать законную гордость. Что там ни говори, а общество ковало надежные кадры. Осоавиахимовский аэропорт в Тушино, высшая планерная школа в Коктебеле, сотни новых авиаторов, десятки тысяч парашютистов. У Якира в прошлом году выбросили тысячу двести десантников, а под Муромом, на последних московских маневрах, почти в два раза больше. И всюду тон задают осоавиахимовцы. Куда бы ни приезжал Роберт Петрович, обязательно встретится кто-то из быв ших курсантов. Подумать только – турчанка! Мать небось в парандже ходит, а она – пилот.

Первая летчица Турецкой республики.

Мустафа Кемаль, встречаясь с гостем глазами, растроганно улыбался и широким жестом указывал на столик, уставленный прохладительными напитками, подсоленными фисташками и сладостями столь изощренного совершенства, что не вообразить и не пересказать. Одной халвы и лукуму чуть ли не сто разновидностей. И все маслянисто лоснится, дразня миндалем, фисташковой зеленью, ядрами фундука. От каждого усыпанного кунжутным семенем и маком ломтя так и хочется отломить хоть кусочек. Мутно– зеленые, как бериллы, цукаты, жирные дольки невиданного ореха кешью, черный финик, нежнейшая мушмала – глаза разбегаются.

Никогда прежде Роберт Петрович не испытывал столько соблазнов. Льющееся с неба тепло, непривычная яркость красок и вкрадчивый, как касание бархата, запах экзотических благовоний – все было внове, и дальность расстояний, обернувшись обманчивой удаленностью времени, нашептывала сказки Шехерезады.

В Москве выпал и скоро истаял на мокром булыжнике первый снег, а здесь назойливо припекало неторопливое турецкое солнце и высокие тополя по-летнему сонно отсвечивали пропыленной листвой. Но темнело стремительно, и ночи, подсвеченные непривычно накрененной турецкой луной, пронизывали лютой стужей.

Эйдеман уезжал с тяжелым сердцем. Аресты товарищей, гнетущая обстановка в Военном совете и полная неизвестность впереди. Виталия Примакова он знал особенно близко: вместе брали Льговский железнодорожный узел. И Юру Саблина – Якир сказал, что его тоже взяли,– помнил отлично по Сорок первой дивизии. Сомневаться в них – все равно что сомневаться в себе. В Иеронимусе Уборевиче. В Грише Орджоникидзе!

«К Грише нельзя обратиться?» – спросил Уборевича, когда они поздно вечером шли по улице Горького, бывшей Тверской. «Ему сейчас и самому очень не просто. Все, что мог, он делал, теперь не может».– «А кто может?» – «Никто».

Исчезали друзья, знакомые, люди избегали встреч, стыдились взглянуть друг другу в глаза. Не потому, что были в чем-нибудь виноваты. Угнетало унизительное чувство полнейшего бессилия. Нечто грозное и неведомое, о чем лучше было не думать, заслоняло горизонты, подступало все ближе, подленькой струйкой просачивалось откуда-то изнутри.

«Кроме планериста Минова и парашютистки Николаевой, с вами поедет мастер парашютного спорта Шмидт»,– перед самым отъездом перетрясли состав делегации. И первой мыслью было: «Уж не родственник ли того Шмидта, Дмитрия?» Сразу нашелся успокоительный ответ: «Быть такого не может. Знают, кого послать». И только потом обожгло стыдом.

Планер сделал последний круг и пошел на снижение. Баян Сабиха приземлилась в предместьях Анкары, где ее уже ждала машина.

Парад продолжался. Перед трибунами промаршировали военные моряки.

Мустафа Кемаль поманил драгомана и что-то шепнул ему на ухо.

–      Господин президент спрашивает, как вам понравился полет.

–      Переведите, пожалуйста, господину президенту, что я получил чисто эстетическое наслаждение. Такая чистота рисунка и неожиданность переходов свидетельствуют о высочайшем мастерстве. Хотелось бы знать, кто пилот.

–      Вы его скоро увидите,– пообещал Мустафа Кемаль.– Ваша оценка доставила мне удовольствие. Это был ответ тонкого специалиста и одновременно художника. Я рад, что вижу в вашем лице не только прославленного генерала, но и знаменитого революционного писателя, поэта...

–      Мой вклад в литературу весьма скромен,– смутился Эйдеман. Про Баян ему рассказал полпред Карахан, о его поэтических опусах, надо думать, сообщили из турецкого посольства в Москве. Есть и на Востоке секреты, только их тут же выбалтывают.

–      Поэт – учитель народа. Память о нем остается в веках. В нашей истории было немало славных поэтов– воинов... Ваша организация учит молодых людей военному делу. Для Турецкой республики будет очень полезен опыт военной подготовки в СССР. Наша революция – сестра Великого Октября. Но с тех пор военная наука ушла далеко вперед.

–     Оборона страны обеспечивается не только вооруженными силами, их выучкой и боевой техникой, но и способностью населения дать достойный отпор врагу,– Роберт Петрович с готовностью переключился на военную тему. Литературой он занимался всерьез, но свою известность, тем более за пределами родины, ничуть не преувеличивал. Рассказывать о деятельности Осоавиахима было намного легче. Названная им цифра – тринадцать миллионов членов – поразила президента.

–      Наверное, очень богатая организация?

–      Очень богатая. Нас поддерживает вся страна. Сотни тысяч людей сдали нормы «Готов к ПВХО».

–       А вот и наш герой! – Мустафа Кемаль показал на открытый автомобиль, из которого вышла юная красавица в легком комбинезоне. Шлем Баян держала в руках, и ее роскошные волосы трепал ветерок. Преклонив колено перед красным флагом с полумесяцем и звездой, она, сияя от счастья и гордости, повернулась лицом к президентской ложе. Мустафа Кемаль сделал приглашающий жест. Планеристка по-военному доложила о выполнении задания.

–      Молодец! – поблагодарил президент и указал место рядом с собой.

–      От всей души поздравляю,– изобразив удивление, Эйдеман выпрямился во весь богатырский рост.– Трудно пришлось в полете?

–       Совсем нет,– она немного понимала по-русски.– «Трудно в учении, легко в бою»,– произнесла почти по складам и радостно рассмеялась.

«Прелестная девушка»,– смущенно тронув раздвоенную мушку усов, подумал Роберт Петрович.

–      В вашем лице, генерал, я хочу поблагодарить весь Советский Союз,– президент тоже поднялся.– С вашей помощью десятки турецких юношей и девушек узнали счастье полета,– он щелкнул пальцами, и в мгновение ока откуда-то из-за муслиновых занавесей возник пожилой господин во фраке. Ататюрк, не глядя, принял из его рук лакированный ларчик.– В знак дружбы наших народов и за содействие в обучении молодежи летному мастерству примите этот скромный подарок.

–       Большое спасибо, господин президент,– Эйдеман осторожно раскрыл ларец. Утопая в сборках зеленого репса, в нем покоился массивный золотой портсигар. На крышке красовался аэроплан, выложенный из ограненных изумрудов. Отчетливо читалась прихотливая вязь гравировки: «Эйдеману. Ататюрк. 25. X. 1936, Анкара».

–      Кури на здоровье,– посмеялся вечером Кара– хан.– Насколько я знаю, президент авиационного общества «Турецкая птица» тоже приготовил для тебя оригинальный подарок.

–      Хорошо встречаете,– пошутил Эйдеман.

–       На Востоке любят роскошь и уважают гостей... Вообще-то положение не простое. В Ираке не без содействия германской разведки произошел военный переворот. Власть захватил профашист генерал-майор Бекир-Сидки. Снова со всей остротой встает вопрос о Багдадской железной дороге. Как ты знаешь, ее строила немецкая компания. От Коньи здесь, в Турции, через Багдад до Персидского залива. Сам понимаешь, что тут крепко задеты интересы Англии и Франции. На Ататюрка оказывают давление с самых разных сторон. В стране активизировались крайние силы. Линия на сотрудничество с СССР встречает растущее противодействие.

Старый большевик Лев Карахан стоял у истоков советской дипломатии. Он был правой рукой Чичерина, участвовал в заключении Брестского мира, поднял до уровня посольства запутанные отношения с Китаем, подписал японо-советскую конвенцию. Первый полпред в Польше, заместитель наркома иностранных дел, главный архитектор азиатской политики, он быстро набирал высоту.

Назначение в 1934 году в Анкару явилось недвусмысленным знаком опалы. Полпредство считалось второстепенным. Но Карахан и здесь сумел проявить себя в полном блеске. Добившись новой, благоприятной для СССР Конвенции о режиме проливов, он вновь заставил говорить о себе во всех столицах мира.

«Как у нас не умеют, не любят и не хотят ценить настоящих людей»,– подумал Эйдеман. От Примакова, с которым виделся за месяц до его ареста, он слышал, что отношение к Леве прохладное.

В ответ на шифровку, где сообщалось о прибытии советской делегации в Анкару, из заграничного бюро Риббентропа в посольство рейха поступило распоряжение: «Срочно пришлите подробный отчет с фотоснимками (только через офицера)».

Вице-консул Модель, оберштурмфюрер СС, бросился в транспортное агентство.

По правилам дипломатической службы сотрудник, везущий секретные документы, занимал отдельное купе в спальном вагоне первого класса. Но дорога была настолько загружена, что билеты продавались чуть ли не на месяц вперед. Пришлось пообещать хороший бакшиш. Плацкарту доставили уже к отходу поезда.

40

Запах лака еще ощущался в заново отделанном кабинете на Принц Альбрехтштрассе. Приподняв фрамугу, Гейдрих оставил тонкую щель и задернул шторы. Пришлось включить добавочный свет.

Прежде чем открыть совещание, он еще раз метнул косой, ускользающий взгляд на сотрудников. Остался доволен. Здоровые, сильные, уверенные в себе, все в элегантно сидящих черных мундирах и, главное, молодые. Йосту и Крюгеру исполнилось, как и самому Гейдриху, тридцать два. Остальные только приближались к тридцатилетнему рубежу, за которым начинается пусть медленный, но неотвратимый спад. Но до этого еще далеко. Хауптштурмфюреру Альфреду Науйоксу вообще двадцать пять. Член партии с тридцать первого года, в СД – с тридцать четвертого, он проявил себя с самых лучших сторон на посту руководителя технической группы. Главное – создать слаженный оркестр, ансамбль, способный мгновенно улавливать малейшие движения дирижера. Каждый многократно проверен и прекрасно себя зарекомендовал. У каждого свои сильные и слабые стороны. Настал момент просуммировать, как в алгебраической задаче, плюсы и перемножить минусы, превратить их тем самым в полезную положительную добавку.

Итак: Дернер, Крюгер, Янке, Науйокс, Йост. Всего семь, вместе с Беренсом и Шелленбергом. Совершенное и счастливое число мирового порядка. Он, Гейдрих, восьмой. Число универсальное и тоже счастливое – восемь румбов пространства. Притом четное, когда минусы перемножаются в плюс. Восьмая буква алфавита – буква движения, его, Гейдриха, буква. Hitler, Himmler, Heydrich. Все взвешено и продумано до мелочей, включая и эти метафизические бредни.

–      Друзья! – с несвойственной для него патетикой обратился Гейдрих.– Вы, конечно, догадываетесь, зачем мы собрались. Скажу без предисловий: план одобрен и с этой минуты вступает в действие. Однако, прежде чем начать обсуждение, считаю своим долгом напомнить высказывание фюрера на юбилее национал– социалистической организации студентов: «Тот, у кого недостает фантазии, ничего не добьется...» К счастью, все вы обладаете этим превосходным, истинно немецким качеством. Вам присуще и другое – холодный, аналитический расчет. Позвольте выразить уверенность, что, сочетая одно с другим, мы добьемся желаемого успеха... А теперь прошу внимания,– он заговорил привычно-напористым тоном.– Межведомственная переписка абсолютно запрещается. Как исключение, возможны запросы и требования, не раскрывающие даже намеком существо операции. Они проходят под грифом: «секретный документ государственной важности» и «только через офицера». Общее руководство возлагается на штандартенфюрера Беренса... Вопросы, господа?

–     Вопрос один, группенфюрер, досье «Спецотдела « R»,– приподнялся Науйокс.– Без этого нельзя начинать работу.

–      Начинать не только можно, но и необходимо,– Гейдрих дал знак не вставать.– Скажу даже больше: начнете именно вы, Альфред. Гвоздем программы будет письмо маршала Тухачевского. Текст набросает Беренс. Он знаток России, ему и карты в руки. В первоначальном варианте не должно быть ни обращения, ни подписи и вообще ни единого имени. В этом виде документ поступит на консультацию к нашим русским сотрудникам, которые, возможно, внесут отдельные уточнения: стилистика, местный колорит и прочее. После этого мы с Беренсом заполним пробелы. Вы, Науйокс, безотлагательно и, само собой, строго конспиративно подберете подходящего гравера и специалиста по почеркам. Лучше всего, если обе профессии соединятся в одном лице. Подделка,– из богатого набора синонимов группенфюрер употребил слово Falsifikat <sup>[28]28
  Falsifikat– подделка. Falschung– фальсификация, подлог. Falsum– подделка, обман.


[Закрыть]</sup> в его строгом значении,– должна быть образцовой. Это очень ответственное задание. Самое ответственное на данном этапе. Вы все поняли, Науйокс?

–      Так точно, группенфюрер.

–      И не требуете, не сходя с места, выложить вам образец почерка Тухачевского?

–      Пока я буду подбирать специалиста, высочайшего класса специалиста, образец, вероятно, будет?

–      Отлично, Альфред, вы действительно все поняли... И спасибо вам за доверие.

Офицеры сдержанно улыбнулись. Гейдрих всегда с упорной последовательностью долбил в одну точку, но не терпел бездумной покорности. Только осознанное подчинение высшей воле приносит плоды. В рамках компетенции проявление разумной инициативы поощрялось.

–      Письмо будет написано от руки или напечатано на машинке? – спросил Науйокс.

–       Хороший вопрос. Я полагаю, что напечатано. А вот где достать русскую пишущую машинку, да ещё такого типа, какой используется сегодня в советском оберкомандо,– ваша задача, хауптштурмфюрер. Насколько успешно вы справитесь, будем судить по конечному итогу... Еще вопросы?.. Тогда о самом письме. Это касается всех, не только Беренса и Науйокса. Не в лоб, тем не менее достаточно ясно нужно создать впечатление, что Тухачевский и другие высокопоставленные военачальники находятся в тайном сговоре с немецкими генералами, не одобряющими, скажем так, идеи национал-социализма... Кандидатуры продумаем после!.. Обе группы, советская и немецкая, готовят, соответственно в Москве и Берлине, государственные перевороты. Цель: установление режима военной диктатуры с последующим разделом Европы. Крайне важный момент! На заключительной стадии не исключена направленная утечка информации, что окажет влияние на систему союзов Москва – Париж, Москва – Прага в желательном для нас направлении. Письмо Тухачевского надлежит подкрепить широким спектром документов, желательно -подлинных. В целом «Красная папка» должна иметь вид ординарного дела, которое находится в производстве нашей контрразведки. Русским будет передана лишь фотокопия, причем не слишком качественная. Это подкрепит версию, что некто, назовем его « Z», рискуя жизнью, проник в архив и второпях, приноравливаясь к условию освещения, произвел пересъемку. О мотивах « Z» подумаем отдельно. По всей видимости, мотивы обычные: материальные затруднения, долги и так далее. Короче говоря, основная масса документов «Красной папки» касается не столько Тухачевского и русских вообще, сколько наших генералов-изменников. Мифических, подчеркну, ибо немецкий генералитет беззаветно предан фюреру. Эти мифические, но с подлинными именами изменники находятся под подозрением. На них, допустим с двадцать пятого – двадцать шестого года, заведено наблюдательное производство. С первых официальных контактов между рейхсвером и РККА. Таким образом, в дело должны быть подшиты письма, донесения, служебные записки ответственных лиц – фамилии подлинные! – которым полагалось бы вести расследование такого рода контактов. Мысль ясна?.. Совершенно верно – сводки телефонного прослушивания, протоколы допросов возможных свидетелей с подпиской о неразглашении. Словом, тривиальное производство, по всем законам полицейской бюрократии. Но в меру! Ни одного бесспорного доказательства, одни косвенные улики. Письмо Тухачевского должно заставить предполагать многолетнюю переписку. Оно всего лишь одно из многих – десятое, пятнадцатое – и случайно попало в руки закона. Или не случайно? Тогда нужно дать объяснение – как... Надеюсь, Беренс придумает, если остановится на таком варианте. Имена генералов, наших и русских, должны попадаться , подчеркиваю — попадаться. Где-то упомянуто в письме, где-то записано, да еще с вопросительным знаком на полях рукой следователя. Их надо дозировать по принципу экономной домохозяйки. Суп должен быть подсолен в самую меру. Пусть русские выискивают. Выискивают и находят. Несколько слов о наших генералах-предателях. Их измена еще не вызрела окончательно. Это скорее доведенная до критической точки фронда. Она уже не может быть терпима, но еще не дает повода для немедленного ареста. Улавливаете мою мысль?.. Будем держаться на этой зыбкой границе. Она провоцирует охотничий инстинкт, вызывает иллюзию подлинности. Я не отказываюсь от идеи даже инсценировать арест какого-нибудь престарелого господина из Цоссена... Такова в самых общих чертах генеральная идея. Прошу высказываться.

–      Гениальная идея,– саркастически спародировал его Шелленберг.– При условии, что Сталин действительно собирается устроить маленькое кровопускание своим фельдмаршалам.

–      Именно на это и хочется обратить внимание. План великолепен по форме, но бесперспективен по существу,– спокойный голос Янке лишь подчеркивал смелость суждений.– Личность Скоблина до крайности подозрительна. Он имел контакты с советской разведкой. Где у нас гарантия, что сведения о так называемом заговоре не подброшены НКВД? Мы, конечно, можем спросить себя: «С какой целью?» Допустим, для того, чтобы бросить тень на наших действительно преданных фюреру и рейху генералов. Скомпрометировать кого-то из них. Откуда мы знаем, какие планы вынашивают в Москве? Возможно, там хотят заманить нас в ловушку, подтолкнуть к принятию ошибочных решений. Мы ничего не знаем. Поэтому я предлагаю воздержаться– от – сомнительных действий.

–      Предлагаете? – Гейдрих вздернул массивный подбородок.– После того как я сказал, что решение принято?.. Сдайте оружие.

–      Но... Простите, группенфюрер, у меня нет оружия,– Янке беспомощно развел руками.– Мой револьвер лежит в ящике стола...

–      Вот и превосходно. Отправляйтесь под домашний арест и хорошенько подумайте. Если придет что-нибудь стоящее, позвоните Беренсу. Он мне доложит.

Янке вскочил, качнул головой и с вымученной медлительностью засеменил к двери.

–      Благодарю, господа,– отрывисто бросил Гейдрих.– Штандартенфюрера Беренса прошу задержаться... Ну как? – спросил, когда остались одни.– По– моему, только сегодня я сам для себя все окончательно сформулировал.

–       Скажу тебе честно: я просто заслушался! Без сучка без задоринки, как выражаются россияне... Но признаюсь со всей откровенностью: в сомнениях Янке есть известный резон. Мы ведь и сами об этом думали... Его, конечно, здорово занесло, но в целом он очень способный и преданный офицер.

–                     Защищаешь?.. Не надо. Если бы я решил поставить на нем крест, то не отправил разгребать снег перед домом... У него ведь отличный особняк. Знаешь?.. С прекрасным садом. Раньше там жил какой-то еврей... Пусть поостынет малость, придет в себя. Это на пользу.

–      Я тут тоже кое-что обмозговал, Рейнгард. У тебя есть время?

–      Конечно, давай...

–      Начнем с внешнего оформления. Я предлагаю обычную папку «ОКВ, отдел «Абвер-заграница».

–      Заграница?

–      Именно! Тут тонкий ход. С кого начали? Разумеется, с русских. Завели дело, а когда увидели, как развертывается, не стали передавать. Между разведкой и контрразведкой всюду грызня. Вот увидишь, они клюнут на это. Примерят на себя и поймут, как надо.

–      Допустим, дальше.

–      Сверху будет штамп бюро Канариса, а внутри, где-то в самом конце, его собственноручная докладная. На имя фюрера. Заподозрив в измене генерала, он просто обязан запросить согласие на следственные действия. Допустим, он сам решил вступить в контакт с подозреваемыми, чтобы вытянуть...

–      Понятно,– Гейдрих быстро набросал на листке схему.– Дальше.

–      В докладной только немецкие имена. Связь с единомышленниками из РККА вытекает из контекста. Затем следует одобрительная виза фюрера и поручение Борману, а Борман в свою очередь адресуется к тебе: «Установлено ли наблюдение за генерал-полковником Большая Задница и генерал-лейтенантом Свинячая Собака?..» В таком духе. Помимо всего прочего, это объясняет, как дело из абвера перекочевало в СД.

–      Ты окончательно спятил, мой бедный друг? Подделать подпись Канариса, Бормана – плевое дело. Но фюрера!.. Мне еще многое предстоит совершить на этом свете, старина.

–      Подпись не обязательна. Достаточно бланка.

–      Тебе не кажется, что мы сами все усложняем? Подваливаем себе лишней работы?

–      Нет, не кажется. Янке не настолько глуп, как может показаться. Если с нами действительно хотят поиграть, то мы подкинем такое, что превзойдет все их ожидания. У них коленки затрясутся от страха. Бланк канцелярии фюрера! Резолюция Бормана! Шутишь! С этим в жмурки не поиграешь. Такое нельзя спрятать. Такое надо докладывать на самый верх... Судя по тому, как они решают свои вопросы, результат будет. Я уверен.

–      Я еще подумаю, но, кажется, ты меня убедил.– С застывшей улыбкой Гейдрих смял лист со стрелками и квадратиками, сжег его в пепельнице и ссыпал черные хлопья в корзину, выделанную из слоновой ноги.– Попробуем убедить кремлевского дядюшку в том, что его ложь – чистая правда.