Текст книги "Заговор против маршалов. Книга 2"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

–      Неоднократно.

–      Например?

–      Да мало ли?.. Пригласительные билеты, афиши выставок, экслибрисы – клиенты порой выражают подобное желание. Мне приходилось гравировать подписи и великих людей! Гёте, Шиллера, Фридриха Ницше, даже кайзера Фридриха... Не желаете взглянуть? У меня имеются образцы.

–      Покажите.

Путциг пододвинул стремянку и полез куда-то на самый верх, где стояли плотно притиснутые один к другому альбомы.

–       Вот, извольте,– обдув пыль, он вручил Науйоксу увесистый том.– Тут собраны экслибрисы, исполненные для особо именитых людей за последние двадцать лет.

Путциг не преувеличивал. В его клиентуру входили писатели Карл Мэй и Ганс Эверт, дирижер Фурхвенглер, профессор Герди Троост – любимица фюрера, изваявшая сотни голых фигур с истинно нордическими пропорциями, даже сам астролог Ханнусен! Парня, который пустил пулю в затылок «величайшего предсказателя двадцатого века», Науйокс знал лично. Попадались и деятели неарийского происхождения, вроде художника Либермана. Хауптштурмфюрера в первую очередь интересовали факсимиле. В альбоме их набралось с добрую дюжину. Одни библиофилы стремились увековечить лично себя, другие щекотали самолюбие славой титанов. Науйокс нашел подписи Наполеона, Бисмарка, Рихарда Вагнера. Исполнено было безупречно.

– Я думаю, мы сумеем найти приемлемое решение, господин Путциг,– Науйокс захлопнул альбом и тут же чихнул от пыли.– Завтра я сообщу вам наше решение, а это,– он погладил портфель,– останется у меня.

Секретные переговоры между Чехословакией и рейхом открылись в Галензее, в старинном особняке на берегу озера Крумме Ланке. Германский МИД представлял граф Траутмансдорф, чехословацкий – посланник и полномочный министр Зденек Мастный.

Начало выглядело довольно обнадеживающе.

–      Не стоит прислушиваться к пропагандистской риторике,– конфиденциально заверил Траутмансдорф.– Политика Германии не направлена против вашей страны. Немецкий народ переживает величайший подъем. Неудивительно, что пангерманская идея получила такое гипертрофированное звучание. Она порой довлеет над разумом, и с этим нельзя не считаться. Но постепенно ажиотаж уляжется, пойдет на спад. Мы, трезвые политики, должны спокойнее относиться к эксцессам. Не ими определяется путь народов.

–      Я разделяю вашу точку зрения, граф, но согласитесь, есть разница между заявлениями безответственных лиц и официальной позицией. С территориальными претензиями в наш адрес выступают руководители Германии, сам канцлер.– Мастный дал понять, что ждет более определенного заявления.

–      Все-таки, мне кажется, мы бы могли разрешить наши споры нормальным дипломатическим путем,– Траутмансдорф ограничился общей декларацией.– Я всегда выступаю за компромисс.

–      К сожалению, и у компромисса есть границы. Ультимативные требования в территориальном вопросе, согласитесь, сужают возможности дипломатов. Но я могу только приветствовать вашу инициативу. Мы готовы вести переговоры по любому вопросу и в любом месте, на любом уровне.

–      Мне кажется, мы их уже начали, ваше превосходительство?

–      И я счастлив, что встретил с вашей стороны искреннее желание добрососедства и мира.

–       Признаюсь со всей откровенностью, господин Мастный,– Траутмансдорф помедлил, будто собираясь перед прыжком, и, отчетливо выделяя каждое слово, сказал: – Многое, если не все, будет зависеть от ответа на один-единственный вопрос: как поведет себя Чехословакия в случае вооруженного столкновения между Германией и Францией? Советско-чехословацкие обязательства волнуют нас значительно меньше. Мы не имеем ни общей границы с Советами, ни территориальных споров.

–       Наши отношения с Парижем целиком и полностью определены двусторонним договором,– посланник мог дать только такое разъяснение. Нацисты определенно прощупывали почву. Едва ли Гитлер собирался в скором времени развязать войну на Западном фронте. Просматривалась иная цель: подорвать союзные договоры Чехословакии, оставив ее в полном одиночестве. Президент Бенеш и министр Крофта ожидали, что перед прыжком вермахта обострятся бои на дипломатическом фронте. Помощь русских увязана с выступлением Франции. Немцам достаточно парализовать этот узел, и оба договора утратят действенность.

Зловещий признак.

–       Несмотря на немалые трудности, мне все же представляется, что шансы нормализовать обстановку далеко не исчерпаны,– Траутмансдорф всем видом давал понять, что ему есть что предложить чехам.– Возможно, нам удастся выработать обоюдовыгодные условия для соглашения. Если понадобится, я готов посетить Прагу.

–      Ваша позиция, граф, подкрепляет присущий мне оптимизм. Смею заверить, что мое правительство окажет вам или любому другому германскому представителю теплый прием.

43

Получив приглашение министра иностранных дел, Уильям Додд решил взять с собой советника Майера. Пусть видит и слышит, как посол Соединенных Штатов пособничает большевикам. От инсинуаций и низкопробных интриг все равно не уберечься.

Войдя в приемную, он обратил внимание на портрет Гитлера в тяжелой раме черного дерева, водруженный в центре большого ампирного стола, за которым обычно собирались иностранные дипломаты. Примечательная новинка. Особенно на фоне картин в золоченых рамах эпохи Бисмарка. Ровно в час пополудни Дикгоф пригласил в кабинет к министру.

–      Я рад, что вы нашли время принять меня,– улыбнулся Додд. Он не забыл, как в конце сентября его чуть ли не час продержали перед закрытой дверью.

Нейрат сделал вид, что не понял намека, и без лишних слов вручил копию договора между Германией и Японией.

Додд пробежал глазами преамбулу и первую статью:

–       Надеюсь, что это будет способствовать предотвращению войны?

–      В этом суть пакта, хотя он и направлен против русского Коминтерна.

–      Вот как? Вы, кажется, собирались положить конец пропаганде?

–      Здесь нет ни грана пропагандистской риторики, господин посол,– глядя куда-то в сторону, отчеканил министр.

Додд живо припомнил последний разговор в этих стенах.

«Мы не можем иметь дела с русскими коммунистами»,– напыщенно изрек тогда Дикгоф.– «Трудно не согласиться с тем, что русские совершают глупость, распространяя по всему свету свою пропаганду, но ведь ваше правительство делает то же самое. Так на что же вы жалуетесь?» – «Наша пропаганда касается только немцев, живущих за границей. Мы имеем полное право рассматривать их как часть нашего народа».– «В Канаде проживает несколько миллионов американцев. Почему бы и нам не потребовать аннексии?..»

Ни тогда, ни тем более сейчас не имело смысла пререкаться. И Нейрат, и Шахт, и Дикгоф – все они в один голос твердят, что пора покончить с пропагандой. С большевистской, с еврейской, с масонской – словом, со всякой, кроме, конечно, своей собственной.

Договор с Японией Додд предвидел еще два года назад. Он не сомневался в том, что Гитлер намеревается зажать Россию в клещи. Получив Австрию, Судеты, и Данциг, наци не замедлят выдвинуть притязания на прибалтийские государства. Это курс. Дипломатическими уговорами тут ничего не изменить. После многолетнего поношения всех рас, кроме арийской, они признали японцев равноправным партнером. «Желтой опасности» больше не существует,– мысленно усмехнулся посол.– Что бы сказал старый кайзер Вильгельм, доживающий век в Дорне? Впрочем, он ведь и сам не гнушался союзом с азиатами. С турками, например. Слова, слова, слова. Прав Шекспир. Мир определенно смахивает на балаган. Жаль лишь, что гала-представление закончится повальным избиением публики».

–      Благодарю вас, господин министр, за своевременное оповещение о столь важном международном событии,– Додд предпочел за благо откланяться. Визит продолжался около пяти минут.

В приемной уже сидели, дожидаясь своей очереди, другие послы.

–      Антикоминтерновский пакт? – тихо спросил Эрик Фиппс.

Додд утвердительно опустил веки.

–       Сегодня они оповестят об этом весь мир,– понимающе кивнул англичанин.– Наших газетчиков уже вызвали в министерство пропаганды.

Устроившись на заднем сиденье, как положено по протоколу, справа от посла, советник Майер впервые нарушил молчание:

–       Истинная направленность договора легко просматривается, сэр. Гитлер желает положить предел коммунистической деятельности за пределами СССР.

–      По крайней мере, таково первое впечатление. Но, несомненно, есть и более глубинный аспект. В своих секретных статьях соглашение почти наверняка касается чисто военных вопросов.

–       Вы имеете в виду действия, направленные против России? – оживился Майер.– Если на Дальнем Востоке начнется война, Гитлер способен оказать Японии серьезную помощь.

–      Против любой страны, которая не признает притязания агрессора на чужие территории. Мне кажется, что помимо всего они пытаются лишний раз припугнуть западные державы.– Посол глянул в окно.

На Унтер-ден-Линден уже вывешивали флаги: белый с красным солнцем, красный со свастикой в белом круге и зелено-бело-красный с крестом на подкоронном щите Итальянского королевства. Отель «Адлон» украсился гирляндой дубовых листьев.

В министерстве пропаганды, куда для «важного сообщения» были вызваны журналисты, ждали появления Риббентропа. Все уже знали, что именно он подписал договор с германской стороны.

–      Почему не фон Нейрат? – спросил Уолтер Ширер коллегу из лондонской «Тайме».– Ведь Риббентроп всего лишь посол.

–       Всего лишь! А «бюро Риббентропа»? Фюрер всячески продвигает виноторговца. У нас, надо признать, он зарекомендовал себя не с самой лучшей стороны. Явившись в Букингемский дворец, начал с того, что отдал нацистский салют... Можете себе такое представить?.. На королевской аудиенции!.. Фигляр. Фрак сидит на нем, как на корове седло. А вот и он сам.

Риббентроп вышел из боковой двери и развинченной походкой направился к столу, сплошь заставленному микрофонами.

Первые пятнадцать минут он посвятил восхвалению пакта, всячески подчеркивая его значение для «судеб мира». Затем перешел непосредственно к содержанию. Стороны взаимно обязывались информировать друг друга о деятельности Коминтерна, вести с ним борьбу совместными усилиями и принимать все необходимые меры «против тех, кто внутри или вне страны, прямо или косвенно действует в пользу Коммунистического Интернационала ».

–      Кроме всего прочего, господа,– под занавес Риббентроп внушительно погрозил пальцем,– этот шаг означает объединение Германии и Японии в целях защиты западной цивилизации.

Решив, что ослышался, Ширер недоуменно перемигнулся с соседом. Нет, кажется, все правильно: «западной».

–       Неслыханная идея,– склонившись, шепнул он.– Особенно для японцев.

–      О да! – с веселым изумлением откликнулся лондонец.– «Азия – для азиатов!»

Сидевший рядом корреспондент «Правды» Климов недовольно поморщился, не отрывая глаз от исписанного стенографическими знаками блокнота.

–      Простите, ваше превосходительство,– журналист из «Таймса» первым задал вопрос.– Вы, кажется, сказали: «западной»? Я верно понял.

–       Совершенно верно,– Риббентроп слово в слово повторил свое беспрецедентное заявление. До него так и не дошло, чем вызвано оживление зала.

–      Чувства юмора ни на полпенни,– сказал потом Ширер.– Вот увидите, они очень скоро отыщут в японцах нордическую кровь.

–      Бьюсь об заклад, что к пакту приложена секретная часть о совместных действиях против России,– Тед Тарнер определенно набивался на пари.

Операция началась ровно в два часа ночи. Первая группа перекрыла подступы к Бендлерштрассе со стороны моста через Ландверканал, вторая блокировала Тиргартенштрассе. Как только в кварталах между улицами Регентен и Хильдебранд отключили электричество, связисты перерубили свинцовую кишку телефонного кабеля. Переодетые в форму полевой жандармерии гестаповцы из криминальной полиции с двух сторон двинулись к военному министерству.

Его окна были темны, но скоро включилось автономное освещение. Возле подъездов и кое-где на втором этаже затеплились оранжевые квадраты.

Кто-то в первой шеренге заколебался, сбил шаг, но его подтолкнули дулом «шмайсера». Помимо гестаповцев в группу входило несколько уголовников, загодя извлеченных из гамбургских тюрем. Им посулили досрочное освобождение и по сотне марок на рыло. Перед самой акцией всем дали глотнуть шнапса.

Оберштурмбанфюрер Хауссер взглянул на светящийся циферблат и, поставив сапог на подножку, наклонился в приоткрытую дверцу «мерседеса». Шофер передал ему тяжелую трубку полевой рации.

–      Приступайте,– скомандовал он внезапно охрипшим голосом.

Машина и стоящий рядом фургон притаились в ледяном мраке Гроссер Штерн-аллее. Когда на набережной Королевы Августы разом погасли редкие фонари, стало совсем темно. Только отсветы Уфер Шенебергера подрагивали в зеркальной глубине фар, просачиваясь сквозь облитые глазурью ветви.

Хауссер плотнее запахнул кожаное пальто с меховым воротником, обостренно прислушиваясь к глухому дыханию ночного города. С канала поддувал пронизывающий сырой ветер. Вскоре почти одновременно громыхнули, однако не слишком сильно, два взрыва. Небо над Бендлерштрассе осветилось бледно-зеленой вспышкой. Потом, словно бы нехотя, с дрожью, стало разгораться ржавое зарево.

–      Перехожу ко второму этапу,– доложил Хауссер оберфюреру Беренсу, бодрствовавшему возле радиоаппарата на Принц Альбрехтштрассе.– Прием!

–      Действуйте! – торопливо откликнулся Беренс.

–      Номер два,– распорядился оберштурмбанфюрер.– Впе-е-ред!

Радист на углу Бендлерштрассе, сгорбившийся под тяжестью рюкзака, из которого торчал гибкий хлыстик антенны, просигналил фонариком. Атакующая группа, разделившись на четыре кучки, рванулась к подъездам.

–      У вас горит! Где телефон? – рвали, стуча кулаками, ручки дверей.– Немедленно вызовите пожарных!

Оглушенную охрану связали по рукам и ногам и выволокли на улицу. Четверо офицеров крипо вместе со знаменитым Габи – медвежатником международного класса – метнулись к лестнице. Шаря лучами по стенам и поминутно справляясь с планом, нашли коридор «4В», завернули за угол и бросились к стальной двери, ведущей в помещение архива.

Габи деловито загремел своими отмычками.

–      Быстрей! – постукивая каблуком, понукал его низкорослый толстяк с парабеллумом в нетерпеливо дрожащей руке.

–      В таких делах торопиться не принято, господин комиссар,– Габи продолжал обстоятельно перебирать связку с крючками.– Лучше посветите как следует.

–      Громы небесные! – коротышка сменил револьвер на фонарь.– Чего ты копаешься?

Медвежатник не удостоил его ответом. Замок наконец щелкнул, заскрежетал, и бронированная плита на диво легко уползла в стену.

Скользнув лучами по шифрам, быстро определили нужный сейф. Габи достал новую связку и, вооружившись стетоскопом, принялся ковыряться в замочной скважине. Прослушивая ему одному понятные вздохи металла, бережно поворачивал цифровое колесико.

С сейфом он провозился на несколько минут дольше.

–      Все, господин комиссар? – спросил, отворяя дверцу.

–       Теперь этот и вон тот,– наугад ткнул низкорослый, выгребая папки с документами.

Пока он сверял индексы, Габи вскрыл еще один шкаф и переместился к следующему, угловому.

Офицеры отобрали необходимое, уложили в дюралевый контейнер, а остальное пошвыряли обратно. К несказанному удивлению Габи, они даже не прикоснулись ни ко второму, ни к третьему сейфу, хоть он и взял их один быстрее другого. «Для отвода глаз»,– решил сметливый медвежатник.

Перед тем как уйти, кто-то плеснул в набитое бумагой нутро из канистры с бензином и, обойдя хранилище, трижды чиркнул спичкой.

–      Теперь все вниз, мигом!

Вдохнув полной грудью бодрящий холодок свободы, Габи устремил мечтательный взор к звездному небу, затем вопросительно уставился на коротышку, которого знал как сыщика уголовной полиции. Он дважды брал Габи – в двадцать девятом и тридцать втором, так что отношения установились самые доверительные.

–       Туда,– коротышка взмахнул револьвером в сторону Тиргартена.– Живо! – одного за другим он выталкивал ряженых уголовников, довольно посверкивая золотом зубных коронок.– Скорее в машину, ребята!

Все побежали, вернее полетели, словно на крыльях, легко отрываясь от суровой земли. Услышав, как за спиной прострочила короткая автоматная очередь и что-то просвистело возле самой щеки, Габи споткнулся на бегу, но уже не успел обернуться и кубарем покатился по мелкобрусчатой мостовой. Упав лицом на обледенелую решетку стока, он поджал колени к животу, со стоном дернулся и затих.

Раненых методично добили из револьвера.

На углу дожидался с работающим мотором крытый брезентом «бьюссинг».

–      У нас все,– доложил Хауссер, принимая контейнер.

–      Чудесно! – обрадовался Беренс и, не сходя с места, позвонил Гейдриху.

– Счет два – один,– группенфюрер сразу же снял трубку.– Спасибо за отличную работу.

«В дополнение к нашему сообщению о пожаре в Германском военном министерстве направляю подробный материал о происшедшем пожаре и копию рапорта начальника комиссии по диверсиям при гестапо...

Генеральный комиссар государственной безопасности

Ежов»

44

Перед началом заседания Ворошилов отозвал в сторонку Якира.

–      Ну что, подлечился в своих Карловых Варах? Как самочувствие?

–      Спасибо, Климент Ефремович. Все хорошо.

–      Все, да не все,– протянул нарком, глядя снизу вверх на рослого командарма.– Зачем ты снова полез? Я же тебя предупреждал! С Гарькавым все ясно: дал показания. Тебе что, неймется?

–      Я, Климент Ефремович, о семье хочу позаботиться, о детях.

–      Ох, Иона, Иона... Только себе навредишь. Как ты думаешь, почему тебе маршала не дали? Помнишь историю с семенным хлебом?.. То-то и оно. У меня ведь из-за тебя тоже неприятности были. Я тогда не хотел говорить, а теперь знай. В последний раз предупреждаю, поимей это в виду, или я тебе больше не защитник. Образумься, Иона Эммануилович.

Ворошилов возглавил Наркомат по военным и морским делам 6 ноября двадцать пятого года, сразу после загадочной смерти Фрунзе на операционном столе. Член РВС Первой Конной, командующий войсками Северо– Кавказского военного округа, затем Московского, он не чувствовал себя достаточно подготовленным к столь ответственной и тяжелой работе и честно сказал об этом Сталину. Но вождь настоял на своем. Ворошилова он знал еще с девятьсот шестого. Первая Конная, Царицын – все это сыграло в нужный момент, когда понадобилось посадить на ключевую должность своего человека. Непритязательная внешность, умеренный рост, заурядные способности и безусловная личная храбрость лишь подкрепили правильность выбора. Новый нарком начал с того, что поспешил отдать пальму первенства в строительстве вооруженных сил могучему покровителю: «Несокрушимая воля Сталина передавалась всем его ближайшим соратникам, и, невзирая на почти безвыходное положение, никто не сомневался в победе».

Так и держался на романтической восторженности все дальнейшие годы, оставив себе символические атрибуты прошлых, зачастую выдуманных поэтами, и, главным образом, грядущих побед.

 
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер.
Сумеем кровь пролить за СССР...
 

Он слыл непревзойденным рубакой и мастером джигитовки, метко стрелял из всех видов оружия: в журналах крупным планом печатались пораженные его пулями и заверенные личной подписью мишени. Пионеров учили ходить на лыжах, как Ворошилов, бегать на коньках, играть в горелки и быть выносливыми в пеших походах, как он. Единственный среди вождей, он умел управлять автомобилем и любил продемонстрировать свое искусство в воинских частях.

Для возглавляемого Эйдеманом Осоавиахима такой нарком являлся настоящей находкой. Живым экспонатом массовой агитации.

Однако руководство всеми вооруженными силами требовало помимо этих, бесспорно достойных, качеств, еще и знаний, а их-то у Ворошилова не было. Он и в самом деле желал Якиру добра, отдавая должное его военному таланту, энергии, организаторским способностям. Именно такого человека хотелось бы видеть рядом с собой. Не Тухачевского, от которого исходила постоянная, хотя и не совсем определенная, угроза.

Военный совет при народном комиссаре обороны, заменивший РВС СССР, был образован в соответствии с решением Политбюро от 19 ноября 1934 года. Первоначально в него входили восемьдесят наиболее заслуженных и авторитетных военачальников всех родов войск, включая политработников. 16 января 1935 года их число увеличилось до восьмидесяти пяти, а 26 сентября 1936 года из состава Совета были исключены как враги народа комкоры Примаков и Туровский.

Сидя во главе длинного стола, Климент Ефремович вскользь упомянул об этом прискорбном факте и призвал к удесятеренной бдительности. Затем, без всякого перехода, повел разговор об успехах и достижениях, поминутно заглядывая в машинописный текст. Готовясь выступить на Пленуме ЦК, он, как видно, решил обкатать свою речь на Совете. Бесцветные, стилистически однообразные пассажи скользили мимо ушей.

Тухачевский рассеянно вырисовывал на лежащей перед ним стопке листов скрипичные ключи и нотные линейки. Глянув исподлобья на сидевшего напротив Егорова, отметил, что начальник генштаба слушает с застывшим, ничего не выражающим лицом. Флагман флота Орлов тоже, кажется, был увлечен исключительно рисованием. Заполнив очередной листок, Михаил Николаевич окончательно отключил слух и принялся набрасывать чертеж динамореактивной пушки в аксонометрической проекции.

Дела на ракетном фронте обстояли не блестяще, как, впрочем, и в других областях новейшей техники. Всюду ставились палки в колеса. Особенно напряженная ситуация создалась с внедрением в практику электромагнитного луча. Несмотря на поразительные результаты, дальше опытных разведывательных станций ПВО, о чем он писал еще Кирову, так и не пошло. Отраженные радиоволны четко фиксировали самолет на большой высоте и в условиях самой плохой видимости. Дальность обнаружения тоже удалось довести почти до двухсот километров. В пересчете на время это давало двадцать минут форы. Но вместо того чтобы всячески поддержать изобретателя Ощепкова, его зачем-то стали тягать в НКВД. В конструкторском бюро и на оборонных заводах сгущалась нездоровая атмосфера всеобщей подозрительности. Клеветники и доносчики чувствовали себя, как рыба в воде. Травили Бекаури и Курчевского, охаяли новый парашют Гроховского. Ракетчиков тоже трясли. Клейменов, Глушко и Лангемак прямо ничего не говорят, и это понятно, но по всему видно, как им нелегко. А вот Королев, горячий энтузиаст межпланетных полетов, однажды не выдержал, выругался: «Так, мол, и так, всюду врагов выискивают, а, может, сами-то и есть первейшие враги».

Такая вот невеселая музыка...

Покончив с общими декламациями, нарком пошел сыпать цифрами. Тухачевский невольно прислушался.

– Если в двадцать девятом году на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА около трех механических лошадиных сил, то сейчас это число приближается к десяти. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной. Новая многочисленная техника вызвала резкое повышение удельного веса технических кадров РККА. Если в конце двадцатых годов эти технические кадры были у нас количественно незначительны, то на сегодня добрых шестьдесят процентов всего личного состава армии приставлены к технике, являются большими и малыми техническими специалистами. Если наших пулеметчиков стрелковых, кавалерийских и прочих частей также причислить к техническим кадрам, тогда техников будет уже около семидесяти процентов...

Цифирь была дутая и не лезла ни в какие ворота. «Если зачислить в технические специалисты пулеметчиков,– Тухачевский мысленно воспроизвел речевой строй Ворошилова,– то чем хуже простые пехотинцы? Трехлинейная винтовка тоже как-никак механизм. И повара на походных кухнях сродни машинистам... Словом, стопроцентная механизация. Можно закрыть вопрос и почить на лаврах».

Закончил Климент Ефремович в привычном ударно– наступательном духе:

–      Я уже говорил и готов повторять это вновь и вновь, что мы должны победить врага, если он осмелится напасть на нас, малой кровью, с затратой минимальных средств и возможно меньшего количества жизней наших славных бойцов. Мы не только не пустим врага в пределы нашей родины, но будем его бить на той территории, откуда он пришел.

После такого вступления Совет протекал довольно вяло. Говорили все больше о политике: антикоминтерновский пакт, положение в Испании. Кто-то, кажется Тимошенко, подал реплику, что танки будто бы неважно зарекомендовали себя в уличных боях – горят, как спички.

–      А товарищ Тухачевский на них делает основную ставку,– подхватил Ворошилов.– У нас уже четыре механизированных корпуса, а он требует еще и еще. Не пора ли, как говорится, проверить теорию практикой, Михаил Николаевич?

–      Смотря что считать теорией, а что практикой? Для дальнейшего развития теории глубокой операции испанская кампания – неудачный пример.– Тухачевский уклонился от прямого спора.– Товарищ Ворошилов совершенно правильно отметил неуклонный рост могущества РККА. Наши достижения бесспорны. Ныне стрелковая дивизия при штатной численности в двенадцать тысяч восемьсот человек располагает пятьюдесятью семью танками, сотней орудий, должным количеством станковых, ручных и зенитных пулеметов.– Он тактично подсказал реальные цифры.– Однако глубокая операция являет собой принципиально иной вид боя. Это предполагает совершенно новую организацию таких формирований, как танковый корпус. Нам необходимо иметь десять, а то и более корпусов. Точно так же, как и отдельных воздушно-десантных дивизий.

Окончательно скомкав повестку дня, председатель предложил обменяться мнениями.

–      Позвольте тогда коротко добавить, товарищ нарком,– слегка наклонившись, попросил Тухачевский.– По существу.

–       Прошу внимания, товарищи! – Ворошилов постучал тупым кончиком карандаша.– Пожалуйста, товарищ первый заместитель,– он чему-то засмеялся, пригладив коротко подстриженные усы.

Тухачевский удивленно взглянул на его разрумянившееся лицо, но, уловив легкий коньячный душок, сразу все понял. Обеды у Сталина никогда не обходились без выпивки, а Ворошилов только что возвратился с Ближней дачи. Очевидно, прошло по-доброму. Отсюда и остальное: ужимки, смешки, приподнятое настроение.

–       Согласно имеющимся данным,– Тухачевский привычно убрал исчерченный лист,– мы можем ожидать производства в Германии не менее двухсот танков в месяц, а изготовление самолетов производится там свыше чем на пятидесяти заводах. Германская армия нацелена на постоянную готовность к внезапным вторжениям. Ее мобильность исключительно велика. Для тренировки в массовых перебросках войск используются даже разного рода фашистские празднества и торжества. У нас же дороги, особенно шоссейные, являются самым узким местом. Это в качестве добавления к вопросам моторизации.

–      Вот мы и покатим по их дорогам,– тряхнул головой Ворошилов.– Пусть только сунутся.

–      У Гитлера не только дивизии, но целые армии оснащены броней и моторами,– не замедлил откликнуться Якир.– А французы определенно отстали. Танки используют лишь в качестве прикрытия атакующей пехоты. Вот где разрыв теории с практикой. «Танковая война» Эймансбергера, труды Фуллера, Шарля де Голля – все нипочем. Нет пророка в своем отечестве. Я, между прочим, спросил Вейгана, отчего так. Дипломатично, само собой, но спросил.

–      И что же он ответил? – с вялым любопытством осведомился Ворошилов.

–      От всей души высказал все, что думает об их демократии. С солдатской прямотой. «Категорическое требование военной комиссии национального собрания». Аж в лице передернулся.

–      Мне рассказывали, что под Мадридом пришлось вытаскивать танки на конной тяге,– с характерным акцентом заметил комкор Городовиков.– Но я не верю. Танк слишком тяжелая штука. Лошадей жалко.

–      И правильно делаете,– невольно улыбнулся Уборевич.– Кто знает, что бы сталось с Мадридом, если бы не наши танкисты. В ноябре там действовало всего пятьдесят машин, намного меньше, чем у фашистов. Но действовали они героически. Сцементировали оборону и вообще сыграли роль крупного морального фактора. Тем более что франкисты совершенно не имеют опыта противотанковой борьбы. Бывало, что наши просто давили их пехоту и конницу.

–      Только не конницу,– недовольно буркнул в усы Городовиков.– Какой дурак полезет под гусеницы?

–      Он потому так нахваливает, что под Мадридом воюют его танкисты,– лукаво подмигнул Ворошилов.– И неплохо воюют. Но ты, Ока, не волнуйся. Мы с Буденным в обиду кавалерию не дадим! Она пройдет там, куда танки и не сунутся! По горам, по долам, как говорится.

Нарком шутил, балагурил, отступив от заведенного на Совете регламента. Заседание определенно не получилось, но брошенное якобы в защиту конницы слово сыграло роль детонатора. Завязалась та самая, давно набившая оскомину полемика, равно бесплодная и ожесточенная, когда бессильны аргументы, ибо их знают чуть ли не наизусть.

По домам разъезжались далеко за полночь.

–      Поедем ко мне? – предложил Тухачевский Уборевичу.– Чего тебе куковать в одиночестве?.. А еще лучше – Иону Эммануиловича захватим?

К Дому правительства подкатили на трех машинах. Молодой подтянутый дежурный в защитном френче предупредительно распахнул сетчатую дверь лифта:

–      Добрый вечер, товарищ маршал! Пожалуйста, товарищи командармы.

–      Поди уж, доброе утро...

В прихожую выглянула Нина Евгеньевна:

–      Ах, у нас гости!

–       Ты не спишь? – Тухачевский, сбросив шинель, подошел к жене. В простеньком синем платьице в белый горошек она казалась хрупкой, как подросток. Глаза, обведенные тенями, встревоженные, переполняла темная влага.

–      Я почему-то знала, что ты придешь не один,– она слабо улыбнулась.– Я ждала.

–      Вы уж простите нас, башибузуков! – Якир молитвенно прижал руки к груди.

–      И не стыдно, Иона Эммануилович?.. А вы, Иеронимус? Тоже хороши! – она протянула руки сразу обоим.– Как же давно вас не было... Ужинать будете? – повернулась вопросительно к мужу.– У меня все готово.

–      Вот это хозяйка! – Якир зябко передернул плечами.

–      Беспременно,– Михаил Николаевич бережно коснулся губами ее душистых волос.– Только сперва чайку, крепкого-прекрепкого!.. А пока прошу ко мне.

Они расселись возле овального стола, накрытого камчатой скатертью. Якир первым делом сунул в рот папиросу и придвинул к себе рогатую раковину с розовато– перламутровым зевом.