Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Секта"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Еремей Парнов
Собрание сочинений
Том пятый
Секта
ПАРФЮМ «ПРИНЦЕССА МАРИНА де БУРБОН – КОРОЛЕВСКОЕ ИСКУШЕНИЕ, КОТОРОЕ ПРИВЕДЕТ ВАС НА ТРОН!
Коль намылились на трон, не забудьте про ОМОН
Начинать роман с рекламы? С идиотской рекламы, за которую никто не заплатит? Нонсенс!
А, собственно, почему? Идиотская – совершенно верно замечено – реклама как нельзя лучше подчеркивает идиотизм жизни, ее примелькавшуюся шизофрению.
О безусловно, он раздражает, этот пир во время чумы: бриллианты, иномарки, пятизвездные отели под пальмами южных морей. Особенно при просмотре интересного фильма, который нарочно прерывается в самом горячем месте.
Но из романа, где речь идет о фактах реальной действительности, нельзя убрать навязчивый элемент этой самой действительности. Не так уж трудно, не глядя, пройти мимо витрин, где выставлены сверкающие «мерседесы», дорогие меха, многокаратные колье и браслеты. Еще легче наплевать на сникерсы-памперсы.
А как быть с МММ, «Чарой», «Тибетом»? Это ведь тоже начиналось с рекламы? И какой! И Белое братство, и секта Асахары «АУМ сенрикё», обосновавшаяся в Москве! Что и говорить, жалко своих трудовых, сгоревших на жульнических «пирамидах», но это пустяк по сравнению с потерей разума и души.
В романе, а строго по секрету, в тайной хронике жаркого лета 1995 года, никак не обойтись без процветающей даже в условиях кризиса индустрии, специально для того и созданной, чтобы манипулировать нашими инстинктами и эмоциями.
Хроника манипулирует фактами. В известной мере это напоминает приготовление отменного шашлыка, где, кроме кусков баранины, обернутой в листья смородины, требуются помидоры, баклажаны, синий лук и зеленые плоды муската, которые едва ли сыщешь на рынке. Словом, чем больше ингредиентов, тем вкуснее.
То же примерно и с фактами. Если желаете знать, что ждет всех нас в ближайшем будущем, не скупитесь в отборе, загребайте пригоршнями из самых разных и далеких одна от другой областей бытия. Ни спицы, ни шампуры не понадобятся, разве что воображаемые. Необходимо единственное: найти связь всего со всем. Это нелегко, но овчинка стоит выделки.
Глава первая
И верно: шизофрения!
Калистратову показалось, что его жена не отражается в зеркале, и он зарезал ее кухонным ножом, встав среди ночи по малой нужде. Впрочем, возможно и несколько иное объяснение. Скажем так: Калистратову приснилось, что его жена Клава не отражается в зеркале, и под впечатлением кошмарного сновидения он пробудился, но не вполне, а как бы наполовину. Такое обычно происходит с лунатиками, у которых тело бодрствует, а мозг спит. Поэтому любая попытка реконструировать психическое состояние Калистратова в момент преступления обречена на провал. Можно лишь с известным на то основанием восстановить последовательность действий. Калистратов сначала прошлепал босиком в уборную, где облегчил, причем преимущественно мимо унитаза, нужду, затем заглянул в кухню, расположенную в непосредственной близости, и взял (нашарил?) большой нож для резки мяса, с узким остроотточенным лезвием и черной пластмассовой ручкой.
Удар был нанесен в сердце, с немыслимой силой и точностью. Смерть наступила мгновенно, так что Клавдия Калистратова даже не успела проснуться. О причинах убийства следствию оставалось только догадываться. Но стоило ли строить догадки, когда налицо была заурядная бытовуха? Для полноты картины не хватало лишь пустых бутылок.
Ни следователь, ни эксперт, понятно, не могли и подозревать о том, что побудительным мотивом явилось зеркало, в коем, если то было не во сне, а наяву, почему-то не возникло отражение Клавы, умеренно полной женщины двадцати шести лет. Уже сам по себе подобный факт, совершенно немыслимый с рациональной точки зрения, надлежало отбросить. Законы оптики таким образом не только не ставились под сомнение, но даже не возникали в ходе рутинного осмотра.
Отпечатки пальцев, грязные следы босых ног на полу и, само собой, кровь, залившая простыни и просочившаяся сквозь матрас, – все это должным образом было зафиксировано в протоколе.
Милицию вызвали ближайшие соседи, у которых был общий с Калистратовыми балкон, разделенный бетонной плитой. Сначала они не обратили внимания на тошнотворно-сладкий душок, проникавший через распахнутые окна. Мало ли какой дрянью несет со двора, превратившегося в сплошную помойку? Но уже на следующее утро тлетворный запах обеспокоил верхних жильцов, и пошли пересуды. На звонки и отчаянный стук в дверь квартиры № 85 никто не отозвался. Клава не показывалась по крайней мере три дня, а Вячеслава, по словам соседки, вообще где-то черти носили. Толи уехал куда-то, то ли… Словом, припомнить, когда его видели в последний раз, не удалось. Вывод напрашивался сам собой. Печальный, но, как выяснилось, правильный.
Факт смерти гражданки Калистратовой не вызывал сомнений. Паспорт нашли в сумочке, лежавшей в шкафу, а личность помогли опознать соседи.
По причине жары процесс разложения зашел настолько глубоко, что установить время наступления смерти оказалось весьма непросто. Судя по газетам, оставшимся в почтовом ящике, выходило как минимум четыре дня.
Кровь давно успела свернуться и приобрела цвет ржавчины. Под влиянием прямых солнечных лучей это обычно происходит за один-два дня, при рассеянном свете – значительно позже, порой за неделю.
В комнате, где лежал труп Клавдии Калистратовой, окна были плотно зашторены. Таким образом, срок в четыре дня показался судмедэксперту Левиту наиболее вероятным.
Осторожно отделив присохшую к телу простыню – оно было накрыто до подбородка, – он обнаружил две раны, каждая из которых могла послужить причиной смерти: одну – в области сердца, другую – в правом подреберье. Нож лежал на полу, возле самого изголовья.
Следователь Морозов, показав орудие преступления соседям Калистратовых – чете пенсионеров, взятых в качестве понятых, приобщил его к вещественным доказательствам и уложил в коробку. На полированном лезвии явственно выделялись кровавые потеки, а рукоятка могла хранить дактилоскопические отпечатки.
Всем хотелось как можно скорее покончить с формальностями. Дух разложения, несмотря на открытые окна и балконную дверь, так до конца и не выветрился, да и солнце жарило немилосердно.
– Смерть наступила предположительно третьего июня, – продиктовал в микрофон врач-эксперт. – В том же месте, где был обнаружен труп… На кровати. Причина смерти: обширные повреждения в области сердца и печени, нанесенные острым оружием… В скобках: кухонный нож.
– Длиной двадцать два сантиметра, – подсказал следователь.
Важно было не упустить главное, а заполнить форму и, если понадобится, отредактировать всегда успеется. Не тот случай, чтобы выкладываться: бытовуха и есть бытовуха. Таким образом, сомнений насчет личности убийцы не возникло. Версия родилась, что называется, с первого взгляда, когда Морозов приподнял простыню, и были сделаны снимки. Тем не менее, точно следуя инструкции, эксперт зафиксировал положение трупа и позу: на спине, но с наклоном на левый бок, голова запрокинута, правая рука свешивается с кровати, левая откинута за спину, ноги согнуты в коленях.
Одежды на убитой не было, только простыня, накинутая, очевидно, постфактум. Не были забыты ни следы крови непосредственно возле тела (форма, размеры и т. д.), ни трупные пятна, четко выраженные на задней и заднебоковых поверхностях.
– На фоне пятен светлые участки кожи в местах придавливания к постели, – отметил эксперт.
Это был существенный момент. Если у трупа, лежащего на спине, пятна обнаруживаются на передней поверхности, это свидетельствует об изменении положения трупа через сутки и более после смерти.
– Все? – нетерпеливо спросил Морозов, закурив сигарету.
Оперативник с помощником, словно только и ждали сигнала, поспешили выйти на балкон. Но эксперт почему-то медлил, точно не находил в себе сил отойти от трупа. Что-то его удерживало возле кровати, беспокойно подтачивало изнутри, как забытое, но очень нужное к случаю имя, когда мелькнувшее в толпе лицо заставляет замереть в изумлении, и ты не знаешь еще, с чем связан уже тающий в памяти образ: с радостью или горем.
– Пожа-а-луй, – нараспев протянул он, но тут же спохватился. – Нет, постой! Кажется, что-то есть и сверху… Прикройте штору! Только не полностью. – Левит опустился перед смертным ложем на колени, будто собирался прочесть заупокойную молитву. – Так и есть! – в его голосе прозвучала досада и вместе с тем непроизвольное торжество. – И на передней! – он перемотал запись назад, изменив первоначальное заключение. – На передней поверхности тела различаются трупные пятна бледной интенсивности, что может указывать на изменение позы трупа, спустя четырнадцать – тире – двадцать четыре часа после смерти.
– Потом нельзя было этим заняться? – нахмурился следователь, затушив окурок о спичечный коробок. – До морга не могли утерпеть?
– Первичный осмотр ничто не заменит. Упустишь – не наверстаешь. Труп определенно переворачивали! – Зная превратности смерти много лучше, чем жизни, и ни на грош не веря в жизнь после смерти, Левит читал ее зловещие знаки, словно в открытой книге.
Когда останавливается сердце, обездвиженная кровь начинает медленно опускаться в нижние части тела, переполняя капилляры и венозные сосудики, которые, просвечивая сквозь кожу, образуют багрово-синюшные пятна. Они появляются, уже спустя два часа. Это первая, самая ранняя стадия – гипостаз. Даже при легком надавливании пятно исчезает, но стоит убрать палец, как оно появится вновь. Если тело перевернуть, кожа побледнеет, а пятна выступят на другой стороне. Гипостаз длится от восьми до двенадцати часов и переходит во вторую стадию, когда застывшая кровь уже не может вызвать перемещение пятен. Слегка посветлев при надавливании, они тут же возвращают свой похоронный цвет. Еще через сутки (в жару – быстрее, в холод – медленнее) наступает заключительный аккорд – имбибиция. Красные кровяные тельца распадаются, гемоглобин пропитывает стенки сосудов и ткани. Теперь даже при сильном ударе зловещая метка не изменит ни цвета, ни положения.
Все верно: не прошло и суток, как убитую зачем-то перевернули на правый бок, а затем вновь уложили на спину. Обилие разлитых, интенсивной окраски пятен свидетельствует о том, что смерть наступила почти мгновенно.
В последний раз тронув свесившуюся руку, что вяло подалась и тут же откачнулась назад, эксперт выпрямился и, подойдя к окну, жадно вдохнул горячий, ненасыщающий легкие воздух.
Учитывая погоду, трупное окоченение закончилось, или, говоря профессионально, разрешилось в первые два дня.
Теперь стало понятно, почему столь мало крови оставила длинная – почти десять сантиметров! – проникающая рана брюшины, справа под ребрами. Он был сделан уже после смерти, этот тонкий, словно бритвой прочерченный разрез.
Зачем? Для какой цели?
– Мой вам совет, – Левит обернулся к следователю, – еще раз опросите свидетелей. Может, кто видел поблизости посторонних? Мое усталое сердце подсказывает, что преступлением на бытовой почве тут и не пахнет. Странная вырисовывается картина, очень, я бы сказал, странная.
– Странно другое, – съязвил следователь, – как это вам удалось учуять при эдакой вони? Лично у меня нет и тени сомнения, что тут поработал муж. Где он, хотелось бы знать?.. Ничего, далеко не уйдет! Не тот случай!
– Случай не тот, – по-своему отреагировал эксперт. И это равнодушное, чуть протянутое повторение прозвучало хлеще самого резкого отрицания.
– Не первый раз выезжаем вместе, и вечно какая-то заковыка. И чего вам неймется? – Морозов уже примирился с мыслью, что так просто ему не отделаться. К праздничному столу – у дочери день рождения – он и так опоздал. Молодежь дожидаться не станет. Труднее было расстаться с первоначальной и такой соблазнительной версией. На фоне заказных убийств, что, как правило, так и остаются нераскрытыми, заурядная бытовуха могла подправить статистику. Ну не нашли бутылок, так что с того? Этот Калистратов мог нажраться где-то на стороне, и, вернувшись ночью бухим, порешить свою бабу на месте. Наутро очухался и ударился в бега. Так и так придется объявить розыск… Причины для убийства всегда найдутся. Завел любовницу, нужно, так сказать, освободить площадь. Теперь с этим просто. С жилплощади и следует начать. На сегодня – это первейший вопрос… Мог задолжать, да мало ли какие планы… Двухкомнатная квартира, шестой этаж, метро рядом – доллорей тысяч на сорок потянет, не менее. – Начнем оформлять протокол? – спросил он уже вполне миролюбиво.
– Думаю, оно и лучше.
– Я так понимаю, собираетесь производить вскрытие?
– Если не возражаете.
– Тут первое слово за вами, как скажете, а постановление я подпишу.
– С чего это вы вдруг стали таким сговорчивым? – Левит недоверчиво прищурился. – Или уже все равно опоздали?
– Так и есть, – тряхнул головой Морозов. – Да и куда денешься? С очевидностью не поспоришь: вторая рана нанесена после смерти. Если этот Калистратов не наркоман и не псих, то простой бытовухой и вправду не пахнет… Вы, кажется, забыли свой секундомер, доктор… Вон там, на кровати.
– Ой, спасибо! – спохватился врач-эксперт. Манипулируя предметами, число коих превышает единицу, он обязательно что-нибудь да терял. Чаще всего это был секундомер, необходимый при фиксации трупных пятен: восстановление цветности после надавливания исчислялось в секундах. Потеря, а затем неожиданное возвращение другого атрибута вызвала гомерический хохот в морге. Оказалось, что измерив температуру еще свежего трупа, он оставил термометр в заднем проходе, и все лишь потому, что вечно таскал с собой и, естественно, боялся потерять подотчетный диктофон.
– Итак, – начал Морозов, – гражданка Калистратова Клавдия Васильевна, пол женский, возраст двадцать шесть, рост сто шестьдесят один сантиметр, упитанность достаточная, цвет кожных покровов?..
– Бледно-серый, – подсказал эксперт.
– Бледно-серый… Как там у вас дальше?
Левит включил диктофон на прослушивание: трупные пятна, окоченение, температура трупа, гнилостные изменения – словом, все, что неизбежно связано со смертью, которая намного однообразнее и предсказуемее жизни.
Левит подписал протокол, не читая. В глаза бросился стоявший на прикроватной тумбочке большой флакон духов «Парфюм принцесса Марина де Бурбон» – 125 $.
«Однако…»
Морозов вышел на балкон дать знать работникам санитарно-эпидемиологической службы, что пришел их черед. Вокруг машины, которая должна была повезти Клавдию Васильевну в последнее путешествие, собралась кучка особо любопытных соседей.
Поскольку входная дверь оказалась неповрежденной – оперативник проник в квартиру через соседний балкон и открыл замок, – осталась последняя формальность: наложить печать.
Весь этот казенный церемониал неявно, если не гротескно, переплетался с фрагментами древнего погребального культа: запись в Книгу Смерти, ладья Харона-Осириса с бензиновым мотором, парасхиты – санитары, плакальщицы – с сухими глазами и равнодушными лицами и, наконец, печать вечного молчания, наложенная на дверь, а не на уста.
Жаль, что вокруг не было никого, кто бы мог провести и осмыслить противоречивую, но далеко идущую аналогию.
Люди потеряли уважение к смерти. Она не трогала, не удивляла, да, пожалуй, и не пугала, воспринимаясь как принадлежность быта, о которой вспоминают, когда приходит нужда. Мудрый и человечный завет: «Memento mon» [1]1
Помни о смерти (лат.)
[Закрыть]– был забыт, а если и вспоминался, то как-то по-лагерному: «Сегодня умри ты, а уж я – завтра».
Глава вторая
Чемоданчик президента
Фортуна подстерегала обозревателя «КС» Саню Лазо на станции метро Площадь революции, но он, ясное дело, не знал об этом. Наряду с другими партийно-комсомольскими органами печати, популярная молодежная газета сохранила свое историческое название «Комсомолец столицы», демонстративно перечеркнув его косым сплетением заглавных литеров. По этой причине, сначала в журналистских, а затем и в самых широких кругах, она сподобилась прозвания «Кость», что нашло согласие с аббревиатурой и конфигурацией вензеля, натурально похожего на заостренный обломок упомянутого предмета.
Логотип далеко не всегда отражает содержание, но «КС» и вправду стала форменной «костью в горле» для многих, включая все ветви власти, силовые структуры и экстремистов обоих флангов.
Вынесенный толпой из вагона, Саня оказался прижатым к постаменту с бронзовой фигурой колхозницы, что никак нельзя было счесть знаком судьбы, ибо все, что происходило в тот момент в зале, не имело ни малейшего отношения к сельскохозяйственной тематике. Пожалуй, более уместен оказался бы пограничник с собакой.
Оба выхода в город были закрыты, и пассажиров с прибывающих поездов направляли вниз – через Театральную на Охотный ряд, о чем с короткими промежутками оповещала трансляция. Увидев милицейское оцепление, Саня достал удостоверение и принялся пробиваться навстречу потоку, который нес его к запруженным эскалаторам за полуовалом перил. Он угодил в самую кульминацию, потому что, как вскоре выяснилось, поезда вообще перестали останавливаться, минуя на повышенной скорости центральный пересадочный узел столицы. Станцию очищали основательно и вполне профессионально. Тем более хотелось остаться и разнюхать причины переполоха. Не обращая внимания на тычки и ругань, Сане ценой неимоверных усилий удалось протиснуться на платформу и, дав крюка, продраться к цепочке омоновцев.
Бегло оценив диспозицию, Саня понял, что тут представлены все силовые структуры, включая службу охраны Президента. У него была отличная память на лица.
После дежурных пререканий, сопровождавшихся качанием прав, ему позволили пройти к начальству.
У заграждения перед подъемными эскалаторами с Охотного ряда темпераментно беседовали три милицейских полковника, генерал и еще двое в штатском. По их настороженным лицам Саня понял, что узнан, но на всякий случай представился по всей форме.
Выступления в печати и на телевидении принесли ему скандальную, скажем прямо, известность. Особенно среди людей в погонах. Что-что, а припечатать броским словом он умел. К одному из министров так и прилипло обидное прозвище. Журналисту угрожали судом и пулей в затылок, но пока Бог миловал. Короче говоря, связываться с ним выходило накладно.
– Ладно, оставайтесь, – после долгой паузы разрешил лысый, с жиденьким начесом мужчина в темном, не по погоде, пиджаке, застегнутом на все пуговицы.
Его лицо, круглое и одутловатое, с глубоко запавшими глазками, показалось Сане знакомым. Кажется, он мельком видел эту лысину то ли с Власовым, то ли даже с Рыжковым. Определенно из бывшей «девятки».
– Вас, кажется, Александром зовут? – колюче сверкнув из-под кустистых бровей, он оглядел Саню с головы до ног и медленно отвел взгляд.
– Так точно… А вас, простите?
– Без комментариев.
– Все понятно… Во всяком случае, спасибо за содействие… А нельзя узнать, что тут происходит?
«Лысый» молча указал на статую сталевара, олицетворявшего рабочий класс. Она находилась на противоположной стороне, в отчужденном, как наметанным глазом определил Лазо, пространстве. В ногах гегемона плашмя лежал, пребывая в неустойчивом равновесии, самый обычный на вид «дипломат» черного цвета, с металлической окантовкой и наборным замком.
Не составляло труда догадаться, что именно это и явилось причиной заварухи. Случай в наше веселое время обыденный. В кейсе могло лежать все, что угодно: бомба, фирменные документы, портативный автомат, пачки долларов, пакеты крега, а то и вовсе поллитровка с нехитрой закусью. Словом, ничего из ряда вон выходящего. Если бы не паника, которую подняли пассажиры, и, главное, режимное расположение станции, можно было бы ограничиться и более скромными мерами. Но вышло, как вышло, то есть, как всегда.
– Может рвануть при малейшем наклоне, – снизошел все же до комментариев «Лысый», примерно догадываясь, какие мысли проносятся в голове журналиста.
Ждали саперов с натасканной на взрывчатку собакой.
Покрутившись со скучающим видом вокруг «объекта», Саня дал привыкнуть к своей особе, не вызывавшей, как он имел основания догадываться, дружеских чувств. Улучив удобный момент, он подлез настолько близко, что мог бы дотянуться до кейса, но был отогнан грубым окриком. Мгновенного взгляда оказалось, однако, достаточно, чтобы узреть неприметную пластинку с выбитым на ней номером 01. Сразу возникла ассоциативная мысль о пожарной команде, царапнувшая по самолюбию своим убогим примитивизмом. Конечно же, почтенная служба не имела никакого отношения к атташе-кейсу импортного происхождения, оставленному каким-то разиней. А то и вовсе разомлевшим от жары пьяницей.
«Почему обязательно бомба! Партию кейсов мог закупить какой-нибудь банк или фирма, скажем, для членов правления, а первый номер присвоил, чтоб лишний раз выделиться, гендиректор. Логично?.. Не совсем, – вновь пришел к тупику Лазо, – остальные передерутся из-за мест: кому шестой, кому девятый… И вообще первачи не ездят на метро. У них «мерседесы» и «вольво». Всяко бывает, но жизнь, как правило, выбирает банальные варианты».
Слоняясь между турникетами, Саня ловил обрывки разговоров.
Омоновцы, видимо, соответствующе проинструктированные, поминали дудаевских террористов. В другое время он бы охотно встрял в беседу: от сержанта подчас можно узнать больше, чем от генерала. Только не тем была занята голова, не на том сосредоточена.
В тот краткий миг, когда он увидел хромированную табличку с претенциозным номером, что-то такое вдруг промелькнуло и тут же забылось. Дурацкий окрик отвлек. Попытка вернуть тот первоначальный толчок окончательно заволокла память плотной завесой. Осталось беспокойное ощущение утраты важного связующего звена, возможно, ключевого в этой пока еще темной истории. Желание вспомнить тупой болью отзывалось в висках, от него нельзя было отвязаться. Саня понимал, что должен переключить себя на что-то совсем постороннее, не думать об этой чертовой бляхе, не насиловать память. Она проснется сама, без нажима, когда этого абсолютно не ждешь.
Уйдя в себя, он проглядел появление саперов: майора, лейтенанта и проводника с роскошной черноспинной овчаркой. Казалось, она улыбается, свесив язык с приоткрытой пасти. После короткого совещания приступили к работе. Первым делом собака обнюхала кейс и вроде как не обнаружила ничего подозрительного. Тогда майор решительно засучил рукава гимнастерки и, вытянув руки вперед, чутко пошевелил пальцами, словно хирург перед операцией или чудодей-экстрасенс. Затем, вооружившись фонендоскопом, он принялся, едва прикасаясь к поверхности, прослушивать чемодан. Эта стадия напомнила Сане медвежатника из гангстерских фильмов.
– Тикает? – крикнул через весь зал генерал.
Майор лишь досадливо дернул щекой и дал знак отойти еще дальше. Казалось, что он вообще привык изъясняться исключительно жестами. В ответ на его кивок лейтенант, раскрыв объемистый баул, выложил пару бронежилетов и каски с экраном из гнутого плексигласа. Помогая командиру облачиться в тяжелые, с выпирающими стальными пластинами доспехи, он успел натянуть на голову каску, но был остановлен небрежным взмахом руки.
– Зачем так рисковать? – не выдержал милицейский генерал. – У нас есть броневая плита с манипуляторами. Я попрошу доставить…
– Не стоит, – впервые раскрыл рот майор, – видел я ваши манипуляторы. Наборный замок – дело тонкое. А за меня не беспокойтесь: детонаторы руками ломал, и ничего.
Он и впрямь оказался ассом. Никто и глазом моргнуть не успел, как кейс оказался в его руках, ни на градус не изменив исходного наклона – правым углом к низу. Плавно подняв опасный груз над головой, майор унес его на пустую платформу, скрывшись за толщей пилона, облицованного краснокоричневым мрамором.
Сане показалось, что все дружно перевели дух.
Потянулись минуты напряженного ожидания.
– Чего он там копается? – проворчал задетый за живое генерал.
– Сходим взглянуть? – с невинной улыбкой поддел Лазо.
Напряжение спало, люди принимали свободные позы, обменивались замечаниями. Послышался приглушенный смех.
– Рано радоваться! – оборвал генерал. – Если это синтекс, то бабахнет за милую душу. Разнесет подчистую…
Он хотел еще что-то сказать, но все поглотил оглушительный вой сирены. Мерзкая, подозрительно похожая на рев противоугонного устройства рулада, хлестнув по нервам, многократным эхом прокатилась по залу.
Еще никто не успел понять, что, собственно, произошло, как вслед за тревожным сигналом громогласно прозвучал хорошо поставленный мужской голос:
– Все системы стратегических ядерных сил приведены в действие!.. Повторяю: все системы стратегических ядерных сил приведены в действие!.. Даю обратный отсчет времени: шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят во…
На счете сорок семь из ближайшей к Сане арки выскочил несчастный майор. Словно тень из кромешной тьмы преисподней, преследуемая адскими духами. Его вынесло на самую середину, где он и застыл, подобно жене Лота, обращенной в соляной столб. Замерев в совершенно невероятной позе, офицер медленно опустился на колени, умудряясь удержать на вытянутых руках распахнутый кейс, который продолжал отсчитывать роковые секунды: сорок шесть… сорок пять… сорок…
На разом осунувшемся, будто серым цементом схваченном лице застыло выражение неизъяснимого ужаса.
Никто потом не смог припомнить, сколь долго длилось общее состояние шоковой каталепсии. Одни говорили – мгновение, другие лишь отрицательно мотали головой: как хочешь, так и понимай.
Первым опомнился «Лысый». Невзирая на возраст и солидную комплекцию, ему удалось взять спринтерский старт и в два прыжка очутиться у цели.
– Стоять! – исторгнув истошный вопль, «Лысый» вцепился в злополучный кейс. – Это чемодан Президента!
Между ним и майором завязалась борьба на манер перетягивания каната. Оба находились явно не в себе. Припав на колени, они валтузили друг друга по каменному полу, мертвой хваткой вцепившись в кейс. Партия завершилась ничейным результатом. Говорящий «дипломат» с тяжелым звоном грохнулся оземь, явив ошарашенным зрителям сверхсекретное нутро: серебристую панель со множеством всевозможных кнопок, тумблеров и мигающих ламп.
Ветераны в тельняшках кинулись на пол, но взрыва не последовало. Только замигали неоновые индикаторы и соскочили, отдавшись пружинным скрежетом, какие-то рычажки. Не дойдя до второго десятка, счет захлебнулся в заунывном вое, сквозь который прорезалось первоначальное оповещение о готовности баллистических ракет к пуску. И все пошло по второму кругу.
Неуверенный, на нервической нотке смешок дал сигнал к пробуждению. Омоновцы, не разобравшись толком, что, собственно, произошло, с опаской приподняли головы. Начальство отреагировало сообразно интеллекту, то есть по большей части пребывало в полной растерянности.
– Классная лажа! – торжествующе улыбнулся Лазо.
Словно остужающий ветерок пробежал по его разгоряченному телу.
«Чемодан! Ядерный чемоданчик!»
Вот и встала пластинка с номером на свое место, как разгаданное слово в кроссворде.
Саня подосадовал, что не сообразил сразу. Ведь своими руками вырезал сенсационную фотографию из немецкого журнала «Бунте»: «Президент России вместе с личным офицером-оператором разглядывает раскрытый ядерный чемодан». Уму непостижимо, как могла такая сцена стать достоянием печати!
Журналистское расследование, которое задумала провести «Кость», не состоялось: опередила старшая – по комсомольскому прошлому – сестра. И эта вырезка тоже попала в Санино досье. Почти дословно вспомнились курьезные подробности насчет пропажи чемодана в Форосе, кремлевских нравов вообще. Особенно отличился один из престарелых генсеков. При интронизации ему преподнесли изделие за номером 51, а он взбеленился: «Я не пятьдесят первый, я – первый. Замените». И заменили, порушив идущий еще от Никиты порядок.
– Вот уж лажа, так лажа! – повторил Саня.
– Что вы сказали? – ошалело поведя глазами, осипшим голосом спросил генерал.
– Лажа, милостивый государь, туфта! Или вы принимаете это за чистую монету?
– Провокация, – бросил неведомо откуда взявшийся спортивного вида блондин в чесучовом пиджачке с короткими рукавами, и решительным шагом направился к главным участникам трагикомедии, так и не вставшим с колен.
Саня тут же последовал за ним.
На «Лысого» было больно смотреть. Сизый от прилива крови, с налипшей на лоб жалкой прядью, подкрашенной хной, он безуспешно пытался захлопнуть крышку, надеясь таким манером угомонить словоохотливого демона. Говорящее устройство, как назло, зациклилось на фразе о стратегических силах, которую и повторяло с упрямством недоразвитого попугая. Майор, тоже находясь на грани сердечного приступа, пытался помочь, но ему мешал бронежилет, который он так и не догадался сбросить.
– Вы же понимаете, что в таком виде это нельзя вынести на улицу, – твердил он, ломая ногти о насечку колесиков. – Лучше вызовите спецпоезд.
Кейс, как и предполагал Саня, был импортный. Удалось даже прочитать название «Самсонит» – то же, что и на снимке в «Бунте». Заглушить его оказалось не под силу ни технически грамотному майору, ни загадочному блондину в чесуче.
Возможно, он и присоветовал бы нечто дельное, но помешал Лазо. Кляня себя за то, что не прихватил фотокамеру, Саня счел своим долгом выжать максимум возможного. Любая точная деталь была на вес золота. Наклонившись, чтобы лучше видеть, он нечаянно толкнул блондина, дожавшего зубья запора почти до гнезда.
– Кто вас сюда пустил?
Выжидательно обернувшись, Саня натолкнулся на жесткий прищур. Сжатые в ниточку губы и впалые щеки подергивала бешеная улыбка.
– Вы, – Саня достойно выдержал взгляд.
– Немедленно убирайтесь!
– И не подумаю. Обращаясь ко мне, вы произнесли слово «провокация». Это ответственное заявление. Могу я сослаться на вас?
– Як вам не обращался, – перекатывая желваки, блондин дал нервную слабину: начал оправдываться.
– Но вы знаете, кто провокатор, провокаторы?..
– Мы всех знаем, всех…
Неизвестно, чем бы закончились эти бесплодные, но не лишенные подтекста пререкания, если бы не вмешался «Лысый».
– Уберите прессу, – устало распорядился он, выпрямляя спину, и стряхнул прилипившуюся к брюкам обертку от «Сникерса».
Поскольку вся пресса была сосредоточена в данный момент в единственной персоне, Лазо отдал церемонный поклон. Дальнейшее пребывание превращалось в пустую трату времени, а оно было куда как дорого. Через час о происшествии в метро раззвонят по всей Москве, и пойдут скрипеть перья. Сбежав по замершим ступеням эскалатора, Лазо, убыстряя шаг, понесся по длинному, непривычно пустому переходу на Охотный ряд, где о деяниях тоталитарной эпохи мог бы напомнить мрамор, а не надменная бронза. Но кто может помнить о том, как был благородный камень однажды низвергнут в подземный мир из горнего благолепия храма Христа Спасителя? Во всяком случае, не Саня.
