Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Секта"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)
Эдмунд не явился ни назавтра, ни в следующие дни. Напрасно Гюнтер Далюге названивал в BND и полицию Мюнстера. Кроме заверений, что предприняты все необходимые меры, он ничего не услышал. В тревожном неведении минула мучительная неделя. Генеральный директор, как обычно, поехал к себе в контору, однако работать не мог – сидел, как на иголках, ждал. Аннелиза тоже не отходила от телефона, предусмотрительно поставив на блюдце пузырек с успокоительными каплями. В тревожном ожидании прошла и роковая пятница. Супруги провели мучительную, бессонную ночь.
– Я верю, верю, – захлебываясь слезами, заклинала Аннелиза, – он жив, наш мальчик! С ним ничего не случилось, иначе бы я знала. Мы увидим его завтра. Он вернется, вернется…
– Конечно, вернется. Эти негодяи опоили его. Эди и сам не ведал, что говорил. Обыкновенный нервный срыв. Фотографии разослали по всей стране. Если бы что-то произошло, а я и мысли не допускаю, нас бы немедленно известили.
Кампински позвонил, когда они меньше всего ожидали, в воскресенье вечером, в десять тридцать.
Труп Эдмунда Далюге выловили в водоеме замка Вишеринг.
Построенный в 1271 году бург, служивший резиденцией князьям – епископам Мюнстера, ровно через семьсот лет подвергся генеральной реконструкции и был превращен в музей. Всего две недели назад его закрыли для посетителей. В подвальных помещениях сквозь штукатурку проступили пятна плесени. Инженер из архитектурного управления посчитал, что восточная стена, веками выдерживавшая напор воды, нуждается в ремонте.
Пока шло обследование, персоналу предоставили отпуск, и замок остался практически без охраны. Директор музея полностью полагался на систему сигнализации, поставленную фирмой Карла Зефкова ELTCOM.
Совершая утренний обход, сторож, остановившись покормить лебедей, обратил внимание на раскрытые ставни окна на втором этаже примыкавших к башне покоев. С внутренней стороны ставни были раскрашены крестом в красно-белые геральдические цвета господ фон Дросте и прямо-таки бросались в глаза. И водное зеркало, слегка встревоженное ветерком, повторяло фамильную эмблему епископа Альберта фон Вульфхейма, дублируя тревожный признак. Открыть ставни извне было невозможно. Даже ураганный ветер не смог бы сорвать мощные задвижки из нержавеющей стали.
Сторож позвонил директору, а тот в свою очередь вызвал полицию. Видимых следов вторжения обнаружить не удалось. Запоры, сигнализация – все пребывало в исправности. Первым делом директор бросился в шестой зал, где находились диорамы, запечатлевшие подвиги мюнстерских воинов. Свидетельства боевой славы как живописные, так и вещественные, оказались в полном порядке. Никто не только не покусился на унтер-офицерские ружья восемнадцатого века и кавалергардские палаши, но даже не прикоснулся к витринам. Отпечатки пальцев были бы видны на чуть припыленном стекле. Сокровища замковой капеллы и, прежде всего, Георгий Победоносец кисти итальянского мастера, тоже были на своих местах.
Немного успокоившись, директор повел полицейских на второй этаж, машинально пересчитав висевшие над лестницей оловянные блюда.
В комнате, где были раскрыты ставни, царил образцовый порядок. Резные панели на стенах, паркетный пол, гербы на бронзовых плитах перед камином – все блестело, как новенькое, в косых лучах, что мягко просачивались сквозь матовые витражи.
Директор потянулся к шпингалету, собираясь распахнуть раму, но криминалист в штатском отстранил его.
– Сперва пальчики, доктор. Они должны быть, если только ваш сторож не забыл запереть ставенки.
Дактилоскопических следов, облазав окно снизу доверху, он так и не увидел.
– По-видимому, работали в перчатках. Опытные ребята… И пол чистенький.
– Но зачем, с какой целью? – недоумевал директор.
Ответ ждал в рыцарском зале.
На ковре под резной доской 1520 года, изображавшей жития апостола Павла, лежало обезглавленное женское тело с татуировкой на груди. Рядом валялась сорванная с крюка алебарда. Судя по крови, запекшейся на лезвии, с момента убийства прошло не менее суток. На спине просматривались характерные пятна.
Срочно затребовали судебного медика.
– Двое суток, – определил он.
Пол и стены вокруг опрыскали люминолом. Кровь, пропитавшая ковер, замерцала неярким болотным свечением. Отдельные капли, местами затертые, вели в коридор и дальше, на лестницу, которая поднималась на галерею второго этажа.
Пунктирный след обрывался у порога той самой комнаты у западной стены, где были распахнуты ставни с крестами.
Выходило, что убийца проник в замок только затем, чтобы затащить туда женщину, обезглавить ее, а отрубленную голову выбросить в водоем?
Совершеннейшая нелепица! Не только мотивация, но и сама картина убийства не поддавались разумному осмыслению. Так мог действовать только заведомый сумасшедший.
Не бог весть какая, но все-таки версия. Подкрепить ее можно было обыскав дно водоема, из которого, как в Венеции, вырастала стена. Прежде всего, голова требовалась для опознания трупа.
До того как прибыли водолазы с резиновой лодкой, в Вишеринг потянулись служебные «мерседесы». Кампински, находившийся всю неделю в Мюнстере, приехал вместе с директором полиции, опередив на несколько минут следователя и бургомистра.
– Постарайтесь не допустить журналистов, – попросил Кампински, едва увидел татуировку. – Чем позже узнают, тем лучше будет для всех нас. Шумиха гарантирована, а шансы раскрыть преступление невелики. – Резким движением он сорвал покрывало. – Печень не тронута, – пробормотал, склоняясь над обезглавленным телом.
– Что вы сказали? – не понял врач.
– Ничего. Извините.
Надутую лодку спустили на воду и она закачалась на зеленой глади, потревожив лебедей, которые неторопливо заскользили к другому берегу под навес раскидистых дерев.
Поиски продолжались почти до самого вечера, но результат превзошел самые смелые ожидания. Из омута тени, отбрасываемой стеной, аквалангисты подняли еще один труп.
Вода уже успела проделать свою разрушительную работу. Лицо вспухло и посинело, а глубокая рана через все горло открывала рваные выбеленные края. Стекавшие струи кроваво отсвечивали в ореоле вишневого золота. Изменения зашли не настолько далеко, чтобы нельзя было узнать молодого Далюге.
– Ну и дела! – врач озадаченно поцокал языком. – Алебардой такого не сотворишь.
– Считаете? – Кампински отодвинулся, пропуская фотографа.
– Она же тупая, как лошадиный скребок. Голову отрубили со второго, если не с третьего удара. Вы что, не видели?
– Я плохо разбираюсь в таких вещах. А это? – Кампински провел пальцем поперек своего горла.
– Трудно так сразу сказать… Похоже на опасную бритву, но пребывание в воде…
– Да-да, доктор, конечно… Посмотрите, как разбух живот.
– Это все газы, – врач попробовал расстегнуть спортивную куртку. – Молния, и та заклинилась – вода!.. Ну-ка, постойте, – он ощупал тело с боков, – тут что-то не так. Дайте ножницы!
– Момент, – покопавшись у него в саквояже, Кампински нашел хирургические ножницы с загнутыми концами, – эти подойдут?
– Какая разница! – врач нетерпеливо вспорол плотную синтетическую ткань.
Под курткой в пластиковом пакете желала изуродованная женская голова.
– Одно из двух, – глубокомысленно изрек директор полиции, – либо он отрубил ей голову, а потом перерезал себе горло и утопился, либо их обоих убил кто-то третий. Вы говорили, что этот парень не в себе, коллега?
– Так оно и есть, господин директор полиции. Вы совершенно правы: третьего не дано… Кто-нибудь знает эту женщину?
– Вроде где-то я ее уже видел, – отозвался один из полицейских. – Похожа на Франци, а? – толкнул он локтем напарника.
– Франци и есть, она самая. На прошлой неделе выступала в «Спортпаласте».
– Как вы сказали? – Кампински достал записную книжку. – Франци? А фамилия?
– Извините, не помню. Ее все так и звали: Франци, да Франци. Злющая шлюха!
– Мы это сейчас уточним, – вмешался директор полиции. – Дама в нашем городе известная.
– Артистка, как я понял?
– Циркачка. Амплуа: «женщина-змея». Не только на манеже, но и в жизни. Унтер-офицер Ульрих верно заметил. Скандальная фигура. Шантажистка, вымогательница. Последний раз фигурировала по делу банкира Хорстенмайера. Она заставила старого дурака отписать ей чуть ли не половину состояния, после чего он вскоре скончался. Прямо у нее в постели. Наследники опротестовали завещание, точно не помню, но, по-моему, процесс еще не закончился… Вот не думал, что такая в секту пойдет. Уж у нее-то с головой полный порядок. Так умела скрутить нашего брата, что не приведи Господь!.. Запросите данные, Ульрих.
Унтер кинулся к машине.
– Погодите, я с вами, – догнал его Кампински.
Не прошло и минуты, как на экране компьютера побежали строчки.
Франзин Зоннебекль. Кличка Франци. Настоящее имя Гертруда Клаус. Год рождения 1967-й, место рождения Бохум. Дважды судима за хранение наркотиков. В 1986-м приговорена к 2 годам условно, в 1989-м, с учетом судимости, к 7 годам, в 1992-м освобождена в связи с беременностью и примерным поведением. Подозревается в нелегальной проституции, сводничестве, вымогательстве путем шантажа.
При иных обстоятельствах «примерное поведение» могло бы вызвать слезу умиления, но сейчас Кампински не обратил внимания на канцелярский штамп.
В голове, как чертово колесо, вертелось имя, вернее артистический псевдоним, «женщины-змеи». Распадались и вновь складывались, меняя места, буквы.
Franbin Sonnebekl.
Почему-то ярко-зеленые, как вода у стен Вишеринга, они наливались огнем, пока не запылало в мозгу адским пожаром:
«Eine Frau, mit der Sonne bekleidet». [22]22
Жена, облаченная в солнце (нем.).
[Закрыть]
Он знал, заранее знал, что так будет:
«И явилось на небе великое знамение – жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд».
Москва – Париж – Нью-Йорк – Мюнстер.
Но почему печень?..
ВРЕМЯ ИДЕТ ВСПЯТЬ, ЕСЛИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВРАЧЕБНОЙ КОСМЕТИКОЙ ФИРМЫ «ТАНА»
Глава сорок пятая
Провидец
Невменов тщательно подготовился к встрече с Варлаамом Дамиановым. Краткая литературная энциклопедия посвятила писателю всего несколько строк:
«Дамианов Варлаам Ильич. Русск., советск. прозаик и публицист. Род. в 1937 г. в Днепропетровске. Закончил в 1962 г. физ. фак. МГУ, канд. физ. – мат. наук, доктор филос. наук».
Далее шла библиография, довольно обширная, а затем критика.
Сергей Платонович не поленился полюбопытствовать. Подняв подшивки газет двадцати-тридцатилетней давности, он с удивлением обнаружил, сколь противоречивы были оценки творчества имярек. «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета», журнал «Коммунист» – вся центральная печать, в основном сугубо партийная, высоко отзывалась о его романах, повестях и философских эссе. С другой стороны, такие издания, как «Литературная Россия», «Культура и жизнь», «Молодой коммунист», «Октябрь» и особенно «Молодая гвардия» требовали чуть ли не публичной расправы, называя Дамианова «буржуазным объективистом», «космополитом», «идеологическим диверсантом», «мистиком», «богоискателем» и т. д. и т. п.
Из скупой персоналии можно было заключить, что Дамианов не был членом КПСС, не удостаивался почетных наград и литературных премий, но широко переводился на Западе. Критическая свара вокруг него была лишь следствием незатихающей борьбы группировок внутри партийной верхушки и творческой интеллигенции. Об этом красноречиво свидетельствовали названия печатных органов, фамилии критиков и «пики волн времени», как называл их сам Дамианов. В 1965 году, когда после смещения Хрущева всколыхнулась реакция, молодого писателя клеймили со всех сторон, и ни единого голоса не прозвучало в его защиту. Подобная картина наблюдалась и в период оккупации Чехословакии. Не удовлетворившись КЛЭ, осветившей начальный период творчества, Невменов обратился к Литературному словарю. Закономерность подтвердилась. При Андропове роман «Мишель Нотр-Дам» вознесли, а через месяц, при Черненко, заклеймили. В период перестройки и гласности оппоненты окончательно потеряли всякий стыд и та же «Правда» обозвала Дамианова «литературным поденщиком», в пику «Известиям», где его причислили к классикам.
Бедный мастер! «Волны времени» швыряли его, как никому не нужную щепку. Первопроходец, осмелившийся еще в те времена прикоснуться, пусть с оговорками и под прикрытием цитат из классиков марксизма-ленинизма, к совершенно запретной тематике, в нынешнюю эпоху он оказался невостребован и забыт.
Невменов прочитал несколько книг и проникся невольной симпатией к несостоявшемуся пророку. Разносторонне и широко образованный, подлинный энциклопедист, Дамианов был обречен на нищую старость. Слишком умный и гордый, чтобы напоминать о себе, и слишком усталый, чтобы продираться локтями, он замкнулся в четырех стенах и пишет в стол, как когда-то, на самой заре.
Такое создалось впечатление.
Невменов порылся в старой записной книжке, где нашел телефоны знакомых «известинцев» и «правдистов». Как он и думал, многие хорошо помнили Дамианова. Бывший политический обозреватель, который и сам оказался не у дел, сообщил множество прелюбопытных сведений.
Оказывается, Дамианова вышибли с первого курса и чуть не посадили за шуточные стихи, которые он имел неосторожность прочесть на студенческой пирушке. Это была пародия на очень известные предвоенному поколению строки Квитко: «Климу Ворошилову письмо я написал, товарищ Ворошилов, народный комиссар…». Самого Квитко, вместе со многими писателями и поэтами еврейской национальности, расстреляли в 1952 году.
Дамианов выбрал своим адресатом не народного комиссара, который в ту пору был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, а никому в России неведомого австрийского писателя Зохера Мазоха, чье имя легло в основу термина «мазохизм». В параллель маркизу де Саду, осчастливившего науку «садизмом».
Зохеру Мазоху письмо я написал.
Господин Мазохер, как же я устал!
Очень коммунисты надоели мне.
Все, как есть, садисты в чертовой стране.
Под сурдинку шла реабилитация, не за горами был исторический двадцатый съезд, вдобавок и следователь попался приличный. Дамианов отделался исключением из комсомола и высылкой на 101-й километр. Там, в деревеньке Грудишино, он и написал свою первую книгу «Узники Великой пустоты». Опубликовать ее удалось с большими купюрами только после выноса мумии Сталина из мавзолея.
Народный комиссар, он же первый красный офицер, крепко подмочил репутацию участием в антипартийной группе Маленкова-Кагановича-Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. «Оскорбление величия» таким образом утратило актуальность, но выпад против коммунистов навечно остался в досье, которое было заведено на будущего писателя Пятым управлением КГБ.
В писательский союз его приняли со второго захода, после седьмой книги.
Варлаам Дамианов, по паспорту Валерий Демьянов, откровенно обрадовался звонку. Видимо, его не слишком баловали общественным вниманием. Интерес, проявленный к нему со стороны Интерпола, просто не мог не возбудить любопытства. Иначе, каким бы он был писателем?
Варлаам Ильич принял Невменова в небольшой комнатенке, заваленной грудами книг и папок с вырезками. Все стены ее были увешаны буддийскими свитками, образками, старинными картами материков и звездного неба. Не случайно в газетах постсоветского периода его, вполне уважительно, именовали «астрологом» и «магистром тайных наук».
Передав привет от общего знакомого – профессора Сорбонны Латура, – Невменов начал разговор с Нострадамуса, справедливо полагая, что это поможет создать непринужденную атмосферу. Оседлав любимого конька, увлеченные люди быстро проникаются доверием к заинтересованным слушателям.
Показав, что владеет предметом, Сергей Платонович сосредоточил внимание на сбывшихся пророчествах салонского мудреца.
– Как это можно рационально объяснить? – спросил он, прежде чем затронуть горячую тему 1999 года.
– По-разному и никак. У меня есть своя теория структуры пространства-времени, но без интегралов и тензоров говорить не имеет смысла.
– А все-таки, Варлаам Ильич? На примитивном уровне.
– На примитивном и получится примитивно. Не хочу уподобиться безграмотным опровергателям Эйнштейна, завалившим Академию наук своими сногсшибательными открытиями. Между прочим, среди них есть и академики, и профессора. Один такой в Петербурге живет, бывший депутат горбачевского съезда.
– Вы тоже в чем-то расходитесь с теорией относительности?
– Ни боже мой! Это такая же незыблемая основа, как и физика Ньютона. Но наука не стоит на месте. Углубляясь в область ультрамалых ячеек, мы встречаем иные проявления структуры мироздания. Многомерность пространства, к примеру… Вы знакомы с теорией струн?
– Полный профан в физике.
– Вот видите…
. – Честно говоря, меня больше интересует человеческий мозг. Как можно знать то, что еще не наступило? В принципе? Неужели будущее заранее предопределено?
– И тут никуда не деться от физики. Стрела времени Эддингтона, частицы, двигающиеся со сверхсветовой скоростью, – тахионы, квантовая механика и все такое.
– Но мозг!
– А мы знаем, что это такое, наш мозг? Сознание, подсознание, сверхсознание? Мы – такая же частичка природы, как мегамир Вселенной и микромир кварков. Что, если наш мозг еще в материнской утробе знает все об окружающем космосе? Знает, но мы не умеем слушать, нам всегда недосуг. Такое возможно?
– Право, не знаю.
– Я тоже! Эйнштейн наглядно продемонстрировал, насколько относительны такие понятия, как прошлое, настоящее, будущее. В зависимости от скорости космические часы показывают разное время. Какая-нибудь сверхновая звезда давно схлопнулась и погасла, а мы только через тысячи лет увидим ее вспышку… Впрочем, не мы… Нострадамус был гением, как Леонардо да Винчи, Данте Алигьери. То, что у нас в черепе едва в зачатке, у гения могло достигнуть высшего совершенства. Откуда музыка Баха, Моцарта?.. Понять это невозможно. Из недр самой природы-праматери? Птицы, да будет вам известно, с рождения знают все то, чего достигли композиторы, от шумеров до Шомберга и Шнитке. Канарейка – додекафонистка, как вам нравится?
– Ваши примеры, Варлаам Ильич, просветили меня без формул. Я не то чтобы стал понимать, но как-то интуитивно приблизился…
– Интуитивно! Верное слово, хоть мы и не знаем, что такое интуиция. У животных она развита лучше. И у так называемых примитивных народов, живущих в согласии с окружающим миром. Пока не исчезли последние островки, у нас еще остается шанс воскресить утраченное знание древних.
– И где они, островки?
– Откуда я знаю?.. В Гималаях, Тибете, в Микронезии, на Новой Гвинее. Можно отправиться на поиски истины за тридевять земель и обрести ее в математических формулах, в йогических текстах и сутрах Праджня-Парамиты. В себе самом наконец.
– В себе? Путем медитации, что ли?
– И медитации… Нострадамус не подозревал о существовании йогических методов, самадхи в частности, но я совершенно уверен, умел погружаться в глубины собственного «я» не хуже тибетского мистика, которому достаточно взглянуть на магический круг, чтобы выйти за границу реальности. Да, Мишель де Нотр-Дам был великолепным астрологом и умел истолковывать констелляции звезд и планет. Но небесный свод служил ему не только объектом наблюдения, а прежде всего такой же мандалой – магическим кругом, огненным зерцалом, как он говорил.
С живостью, неожиданной для его возраста, Дамианов сорвался с дивана, едва не опрокинув шаткую пирамиду из книг, и, нараспев, как обычно читают поэты, продекламировал катрен:
В тиши ночей, от взглядов ищущих сокрывшись,
Я вижу отблеск пламени во тьме,
И в этом зеркале огня – картины
Всплывают будущих времен.
Почти седой, но сухощавый и юношески подвижный, он словно внезапно помолодел, подтвердив тем самым заумные теории об относительности времен. Невменов подумал, что вот так же, под влиянием минутного порыва, наивный первокурсник обнародовал свою крамольную шутку. «Небось и не догадывался, что в каждой группе есть платный сексот».
– Лучше, чем сам Нострадамус, никто не сможет ответить на ваш вопрос, – возвращаясь на место, уже совершенно буднично произнес писатель и как-то сразу потух.
Беседа возвратилась в прежнее русло вопросов и ответов, причем ответы становились все более вялыми и короткими.
Дамианов дал свое толкование уже известным Невменову предсказаниям ближайших событий, имевших место в бытность Нострадамуса при дворе Генриха Второго и Екатерины Медичи.
Угадана смерть короля на рыцарском турнире, его наследника Франциска, оставившего вдовой юную Марию Стюарт, а затем и трагическая кончина самой шотландской королевы. Полностью оправдалось и знаменитое пророчество, к которому постоянно возвращался в своих романах Дюма-отец. Три сына Екатерины Медичи сделались королями, но, вопреки всем ее ухищрениям, смерть расчистила путь к трону Генриху Наваррскому.
Дамианов незаметно перешел на французский, а Сергей Платонович с удовольствием ему поддакивал. Языком он владел значительно лучше.
– Вторую книгу центурий Нострадамус сопроводил развернутым посвящением Генриху Второму, – писатель, не глядя, вытащил с полки томик в дивном переплете из черного бархата. – Уверяю вас, это не было актом верноподданической угодливости. Он пытался объяснить природу своего редкого дара, спасаясь от инквизиции. Вот послушайте: «Опасность времени, достойнешний король, требует, чтобы такие тайны открывались только в загадочных предложениях, имея при этом только один смысл и ничего двусмысленного». Чувствуете? – вновь увлекся Дамианов. – В этих строках все: и невольное самооправдание за вынужденную зашифрованность, и намек на преследования инквизиторов, которые, следуя библейским запретам на всяческие гадания, не жаловали, мягко говоря, провозвестников грядущего. Знание будущего шло вразрез с краеугольным догматом о свободе воли.
– Но король не прислушался к Нострадамусу, как и Горбачев к Варлааму Дамианову?
– Откуда вы знаете? – отрывисто спросил писатель, захлопнув книгу.
– Земля слухами полнится… Но, если честно, из статьи о вас в «Собеседнике». Чтобы не показаться полным идиотом, я немного подготовился к нашей встрече.
– Вы не кажетесь полным идиотом, – пряча улыбку в усы, проворчал Дамианов. – Оставим в покое Михаила Сергеевича. Он, как и все мы, сын своего времени… А Генрих, верно, не обратил внимания. Рыцарь, любитель молодецких забав и прелестных женщин, он никак не отреагировал на посвящение. Возможно, уже лежа на смертном одре, после того как копье Монтгомери пробило ему забрало, он и вспомнил медика из Салона, но было поздно.
– Ничего не скажешь – поучительная история… Но сколь не притягательно прошлое, согласитесь, Варлаам Ильич, будущее нас, простых смертных, волнует куда более. Особенно достаточно близкое.
– Вы за тем и пришли?
– За тем и пришел… Не стану скрывать: главные усилия Интерпола направлены на противодействие международному терроризму. Есть тревожные признаки, что в самое ближайшее время террористы попытаются завладеть атомным оружием.
– А я и не сомневаюсь, что это произойдет.
– Не сомневаетесь?
– Если ничего не изменится, так оно и будет. Мир катится в пропасть. Существует такая опасная штука, как организованный, иначе говоря, спровоцированный прогноз. Уверен, что кто-то попытается устроить нам веселенькое представление в девяносто девятом году.
– Надеюсь, вам не слишком хочется, чтобы оправдался и этот прогноз Нострадамуса?
– За кого вы меня принимаете? И какое значение имеет мое желание? Уверяю вас, никого не интересует, что мне видится впереди, о чем думаю, чего боюсь… Нет, не боюсь: до тошноты не желаю.
– Вы не правы, Варлаам Ильич. От вас еще очень и очень многое зависит в нашем мире. И это не только мое мнение… Почему вы замолчали? Не пишете, не выступаете по телевидению?
– «Я воплощу любой твой бред, так в чем же дело?» – «О дьявол, я ему в ответ: все надоело», – процитировал Дамианов по-французски.
– «Король ужаса» – насколько такое реально, по вашему мнению?
– Проголосуют наши замордованные соотечественники за какого-нибудь красно-коричневого хама – и готово! Ни перестройки не понадобится, ни ускорения. Разве только чуточку смазать приржавевшие шестерни.
– А как вы смотрите на деятелей типа Асахары? На Лигу последнего просветления?
– Возможно, но маловероятно. Скорее сектой воспользуется военно-фашистская клика. В качестве тарана.
– Но это означало бы войну, и не только гражданскую. Россия начинена ядерным оружием.
– Тогда считайте, что сбудется апокалиптическое и вместе с тем самое удивительное предсказание Нотр-Дама, – Дамианов провел рукой, словно снимая паутину с лица, и умолк, уставясь из-под насупленных бровей на свиток с одиноким иероглифом, нарисованным с изощренной небрежностью.
– Что означает этот знак? – поинтересовался наблюдательный интерполовец.
– «Му». Ничто, по-японски. Му-у-у-у… Тянуть надо до последнего выдоха. Дзенская каллиграфия. Символ Великой пустоты… Ладно, будь по-вашему, – Дамианов с тяжелым вздохом махнул рукой. – Я знаю, зачем вам понадобился. Третьего дня говорил с Парижем, так что не обессудьте: перспективы нерадостные. Все признаки налицо. Не в моих привычках хвастать, особенно по такому поводу, но мне удалось сделать своего рода открытие. Это прямо касается нострадамовой книги. – Он вновь взял в руки бархатный том и раскрыл его на бумажной закладке. – Слушайте внимательно… Как я уже сказал, Седьмая центурия соотносится с началом третьего тысячелетия. Ее открывает то самое послание Генриху Второму, о котором мы говорили. Там есть поразительное указание, странным образом ускользнувшее от внимания исследователей и бесчисленных спекулянтов. «Очаг войны вспыхнет рядом с Турцией», – дает Нострадамус приметы последних дней нашего века. Можем ли мы считать таким очагом Нагорный Карабах? По-моему мнению, это был детонатор, взорвавший Союз… В качестве точки отсчета подойдет и недавний рейд турецкой армии в Иракском Курдистане, и более ранний захват Ираком Кувейта.
– Точных попаданий более чем достаточно.
– Пойдем дальше, – Дамианов извлек свернутую в трубку карту мира и расстелил ее прямо на полу, прижав уголки книгами. – Смотрите сюда. Что говорит Нострадамус? «Начнутся волнения в Средиземном море со стороны Персии и Месопотамии, а также в Европе на сорок пятом, сорок первом и тридцать седьмом градусе северной широты», – он очертил узкую полосу от Персидского залива до Закавказья. – С Персией и Месопотамией – Иран и Ирак – полная ясность. Комментарии излишни?
– Приплюсуем сюда и террористические организации типа Хамаз, действующие по прямой указке. Пророк попал в самую точку.
– Между тем основная информация скрыта в географических координатах. До сих пор удивляюсь, почему никто не взял на себя труд проехаться указкой по названным параллелям. – Палец успешно заменял Дамианову указку. – Сорок пятый градус проходит через бывшую Югославию. Через все горячие, как нынче принято называть, точки: Хорватию, Сербию, Боснию и Герцеговину. Короче, и тут ясно без слов… Двинемся дальше. Кода я впервые совершил такое мысленное путешествие, то не остановился в Краснодаре и Ставрополье. Теперь, после Чапаевска, эти относительно спокойные области приходится рассматривать как прифронтовую зону. Следуя вдоль указанной параллели, мы попадаем в Румынию и Молдавию с Приднестровьем… Есть замечания?
– И рад бы, – пожал плечами Невменов. – Что тут скажешь?
– Крым тоже на нашем пути.
– Со всеми его бухтами.
– И флотом, который так и не смогли поделить, – Дамианов передвинул палец вверх и вновь возвратился на Средиземное море. – Сорок первый градус, – он провел черту, – Армения и Азербайджан… Между двумя параллелями лежат территории, чреватые многими неожиданностями. Выборы во Франции и Италии определенно свидетельствуют о росте националистических настроений.
– Взрывы в Париже. Алжирские фундаменталисты открыли второй фронт во Франции, – добавил Невменов. – Возобновление ядерных испытаний на Моруроа.
– Об этом я как-то не подумал, но ложится в канву войны… И это Франция – ведущая демократическая страна. Возвращаясь на Восток, мы попадаем в Албанию и Болгарию, переживающие знакомый нам посткоммунистический синдром.
– И постепенно втягиваются в вековечный Балканский конфликт. Тут и проблема Македонии, и Косово, с его албанским населением.
– Как Греция и опять-таки Турция. Разделенный Кипр, острова в Эгейском море, нефтеносный шельф. На другом фланге фронт предсказанной войны Севера и Юга проходит через мусульманскую Боснию.
– Ужасно, – Невменов уже не нуждался в подробной интерпретации. Карта говорила сама за себя. – Чечня!
– Чечня. И не только Чечня. Абхазия, Северная и Южная Осетия, Ингушетия, Дагестан… Каспий с его нефтяными вышками на шельфе и в Мангышлаке, хотя и лежит за условной границей Европы, но нефтепроводы пройдут через Грузию и Северный Кавказ. Весь регион находится в обозначенных пределах.
– И в сфере сосредоточения коренных интересов России, среднеазиатских республик, Ирана и Турции.
– Вы схватываете на лету.
– Достаточно взглянуть на карту, Варлаам Ильич. Вы действительно совершили потрясающее открытие. Два крыла противостояния очерчивает и тридцать седьмая параллель: от спорной акватории между Древней Элладой и Портой до пограничных застав Таджикистана, где все еще громыхает эхо афганской войны. Поневоле уверуешь, что Нострадамус видел все наперед… В огненном зеркале неба… Вас не пугает, что темные силы могут использовать это для пропаганды? Религиозная война во всемирном масштабе, Король Ужаса, Апокалипсис.
– Жизнь отучила меня бояться. Она намного ужаснее наших надуманных опасений и, одновременно, проще, грубее. Кроме широко известного Эдипова комплекса, существует и такое понятие, как Эдипов прогноз. Слово изреченное не сбывается по той простой причине, что его изрекли. Оно стало известным и общественные механизмы, зачастую неосознанно, вступают в противодействие.
– Вам виднее, – не скрывая сомнения, отозвался Невменов. – Значит, вы не верите, что деятельность Лиги последнего просветления представляет серьезную опасность?
– Верить можно в Бога, в дьявола… Шайка, осквернившая священное слово «Атман», как и «Учение истины», опоганенное АУМом, несут в себе угрозу, которую нельзя недооценивать. Однако я не думаю, что это самодовлеющая сила.
– Кто, по-вашему, стоит за сектой?
– У меня слишком мало достоверной информации. В отличие от вас, я вынужден черпать сведения из газет… Эти жуткие истории с печенью! Сколько в них правды? Наколки с апокалиптической символикой…
– В общих чертах все верно. «Зверь из бездны», «жена, облаченная в солнце»… Вот только с печенью не очень понятно. С какой целью? Зачем?
