Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Секта"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
Здравый смысл подсказывал, что примерно то же самое могло произойти и в «Регенте».
Валентин Петрович поделился своими умозаключениями со Славой.
– Возможно, – внимательно выслушав, согласился Всесвятский. – Но кто тебе сказал, что жизнь приспособлена к здравому смыслу? По-моему, все обстоит обратно тому.
Глава двадцать восьмая
Заколдованный замок
Правая рука на левую лопатку, пальцы обеих рук сцепляются замком, ноги переплетаются пятками вверх, подбородок вжимается в грудную кость, живот втягивается до предела, полный выдох, глаза закрыты. Сердце останавливается.
Калистратов потерял свое имя, а с ним вместе и тело, и память. Его неприкаянный дух блуждал в холодном мраке безвременья, словно заблудшее облачко, гонимое переменчивыми ветрами. Заурядный технарь в одной из прежних жизней, он ничем особенно не увлекался, кроме микросхем и программ, мало читал и даже в школьные годы не посещал музеев. Кроме ленинского, где ему на шею повязали красный галстук.
Разрозненные примитивно-лубочные представления об истории человечества составились главным образом по фильмам на телевизионном экране. Но откуда рождались слова? Являлись прежде неведомые названия стран, городов и народов? Какие нити связующие простегивали клочья основы, случайно оставшейся на ткацком станке мозговых полушарий?
Он забыл, но помнили височные кости, как их сотрясала молния. И волшебный шлем он забыл, но спящий под теменем глаз реаптилии впитал чужой повелительный ритм, обретя совершенное зрение.
Влад Тепеш тоже менял имена и обличья. Вчера он был Дракулой в черном плаще, сегодня – графом Алукардом в голубом камзоле и завитом парике с бантом, а завтра превращался в страшного Блакулу, чьи глаза мерцали во тьме, как золотые дукаты. И не было ни вчера, ни сегодня, ни завтра, а только вечное теперь, где люди и звери неслись по кругу» словно на ярмарочной карусели.
Как блудный сын, вернувшийся после долгих скитаний под родительский кров, рыдал Калистратов, уткнувшись в колени отца – графа Йорги. Фрайхер Латоес, пронзая могильным хладом, стискивал преклоненную голову сосульками острых фаланг. И сливались в единый образ Латоес и Йорга, мертвый сын и оживший отец. И еще одно запретное имя звучало в вечном безмолвии запредельных миров: кондукатор Николае.
Он так устал от бесконечного бега в беличьем колесе! Так жаждал навеки уснуть в семейном склепе! Но не было покоя под каменной крышкой гроба.
Едва над частоколом замшелых елей разливалось зарево полной луны, сквозь узкие щели вползал клубящийся белый туман, и прах облекался невидимой плотью. Все повторялось бессчетно от начала и до скончания вечности. В пустых глазницах вспыхивал звериный огонь, проницая мрамор саркофага и толщу гранитных стен, и раскрывались бескрайние дали. Сама собой сползала тяжелая крышка, лопались цепи и со скрипом отодвигался ржавый засов.
От той, случайно промелькнувшей во мраке, жизни Калистратову достались обрывки воспоминаний: столы, заставленные выпуклыми сосудами, в которых кипели, переливаясь в причудливых трубках, разноцветные эликсиры, а в фаянсовой чаше клубился брикет невиданного сухого льда. На чистом листе появлялись и пропадали непонятные знаки, но где-то в самых глубинах теплились образы, избежавшие исчезновения: улыбка матери и сундук мороженщика, где дымилась твердая углекислота.
Теперь он и сам стал обжигающим холодом дымом, струясь над низинами, вдоль перелесков, повисая клочками в колючках кустов и вновь завиваясь в единую прядь летящей поземкой. Как саван, полощущийся на ветру, как привидение в детских мультфильмах.
«Кто я? Откуда? Куда?..»
Строй накрахмаленных белых рубашечек, алые клинья шелка кровью стекают на грудь.
Когда это было? Когда?.. Промелькнуло – и опять чистый лист, пустая классная доска, еще чуть влажная и в жидких разводах мела.
«Холодок бежит за ворот…»
Но не забыла кожа счастливого озноба посвящений!
В мешанине электрических разрядов причудливо соединяются осколки видений и звуков. По канону гармонии, пробуждающей мир, по симпатической тяге, соединяющей скрижали и скрепы.
Белое к белому, алое к алому, рифма к рифме.
Куда исчез стриженый третьеклассник? И кто этот рыцарь в белом плаще с кровавым крестом на сердце? Как эхо, откликается: «Пионер – тамплиер».
Бархатное полотнище, склоненное к поцелую, с роковым знаком костра. Пять пламенеющих клиньев, и барабан звучит, как «Босеан». [8]8
Знамя и боевой клич крестоносцев – тамплиеров
[Закрыть]
Чистый лист, стертая доска.
Только жгучая искра мерцает во мраке, словно Марс в великом противостоянии: алая пентаграмма на детской груди – символ молчания и колдовства. Кудрявая головка ангелочка в белом кружке.
Еще не прорезались рожки и три зловещие цифры не проступили сквозь рыжеватые завитки…
В волшебную ночь летнего солнцестояния, когда огненный цветок вспыхивает в перистом веере папоротника и открываются клады земли, некромант смыкает круги. Сколько достанет рука, острием меча обводит замкнутую границу, которую не смеют преступить духи и демоны. Затем прочерчивает внутреннюю окружность, разметив по сторонам света четыре имени Вездесущего, и рисует пентаграмму внутри.
Четыре ветра, четыре огня, чаша с вином, «Книга Теней». И выходят на зов мертвецы из могил. И открывают, послушные воле теурга, свои страшные тайны.
– Кто ты, дух? Назови свое имя!
– Венцеслав граф Йорга, барон Латоес. Зачем позвал меня, властелин?
– Где ты был, Латоес?
– Не помню.
– С кем говорил?
– Не знаю. Верни мою память, Губитель Душ. Хоть на мгновение верни перед вечным забвением.
– Ты скверно выглядишь, кадавр. Приникни к источнику жизни и подкрепи угасшие силы.
– Я не хочу крови, всадник Аполлион.
– Чего же хочешь ты в эту ночь искупления?
– Отпусти меня. Дай мне вспомнить себя, Аполлон Ионович.
– Сам не знаешь, что говоришь, бедный мой Венцеслав. Ну какой я тебе Аполлон да еще Ионович?
– Плохо мне.
– А все потому, что качаешься над пропастью. Либо быстрее иди вперед, либо падай. Возвратиться назад невозможно. Ты отдал ложную память, фрайхер, но не до конца. Остались крупицы, они-то и причиняют тебе мучения. Сделай последнее усилие, освободись и увидишь, как тебе сразу полегчает. Придет безмятежный покой, исчезнут желания – источник страданий, а служба пойдет исправно. Только так и можно обрести память истинную, нетленную. Начнем все сызнова: кто ты, неприкаянный дух?
– Я бесплотная тень без имени и прошлого, я послушный воск в руках властелина.
– Что причиняет страдание живым и мертвым?
– Живым – желания, мертвым – несбывшиеся надежды.
– Откуда приходят они, желания и тяжкий груз несбывшегося?
– Их порождает память.
– Какая память порождает мучительную тщету неутоленной жажды?
– Ложная память иллюзорного мира.
– Что должно прийти на смену ложной памяти?
– Память истинная, нетленная.
– Как можно обрести истинную память?
– Отдать ложную память, всю без остатка, до последней капли.
– Что приходит на смену ложной памяти?
– Память о прежних жизнях.
– Она истинная или ложная, эта память о прежнем?
– Она ложная, эта память, но в ней прорастают зерна истинной и нетленной.
– Как проявляет себя истинная память?
– Как абсолютная пустота, где нет ни мыслей, ни форм.
– Что дарует истинная память?
– Всеохватное блаженство, ибо истинная память есть жизнь вечная.
– Кто достоин блаженства и вечности?
– Праведник, до конца исполнивший долг.
– В чем состоит долг?
– В безраздельной покорности властелину.
– Что ответит праведник на страшном суде?
– «Я исполнил свой долг, отдав себя целиком моему земному властелину. Я свободен от груза несбывшегося и чист, как белый лист, с которого стерты все письмена, и готов предстать перед очами властелина небесного». Так должен ответить праведник, когда протрубит архангел.
– Ты готов?
– Всегда готов!
Незаметно отлетела самая короткая ночь в круговороте месяцев. Опустела поляна в диком лесу, где одни папоротники, не знающие цветения, прорастали сквозь опавшую хвою. Между еловых стволов, пятнистых от лишайника и наплывов смолы, еще мерцали обманчивым светом гнилушки, но солнце уже спешило навстречу падающей к Востоку луне.
И следа не осталось от таинственных чертежей, а тени вернулись в могилы.
Калистратов вновь видел себя юным Латоесом, оруженосцем в коротком зеленом плаще, берете с ястребиным пером. Графиня Франциска по-прежнему следовала за ним по пятам, о чем давала знать шкатулка с лягушкой, зарытая на перекрестке дорог. Всякий раз, когда проносилась карета с вампиром, там появлялась капелька крови.
Гонимый все дальше от глухих трансильванских лесов, он очутился во Франции, совершив скачок на целых три века вперед.
Телевизионные сериалы, героями которых были граф Калиостро и его жена, неувядающая красавица Лоренца Феличчиани, а также несчастная королева Мария-Антуанетта, Калистратову довелось посмотреть в период вынужденного пребывания в психобольнице. Надо думать, они произвели на него неизгладимое впечатление, иначе трудно объяснить выбор эпохи, равно как и героев, среди которых почему-то оказался лечащий врач Аполлинарий Степанович, опытный гипнолог. В расщепленном сознании Калистратова он загадочным образом совмещался с Аполлоном Ионовичем, личностью выдающейся, почти мифической, и шефом самого завлаба Голобабенко.
Бессмысленно спрашивать, каким образом и почему так причудливо тасуются в мозгу фрагменты действительности. Разве во сне происходит иначе? И Аполлинарий, и Аполлон оказали в свое время мощное воздействие на лабильную психику Калистратова, который лишь достраивал начатое ими строение. Руководствуясь совершенно различными целями, оба требовали от своего подопечного не только безраздельного, но и бездумного повиновения, заблокировав его внутреннее «я» кодами и паролями. Загнанная в глубокое подземелье, словно узник в гладоморню какого-нибудь сиятельного злодея вроде Тепеша, анима-душа тем не менее продолжала творить свою собственную Вселенную.
Оба персонажа, которых родители нарекли в честь мстительного и коварного бога – покровителя муз, слились в единую личность.
Это и был Аполлион, что по-гречески означает «губитель», который явился на острове Патмос самому Иоанну Богослову.
Перед Латоесом он предстал в образе Акселя графа Ферзена, любовника Марии-Антуанетты. Дело происходило на площади Революции, в центре Парижа, где уже вовсю работала гильотина. Самому Вячеславу, или Венцеславу, как он себя величал, в одноактной пьеске досталась роль курьера. Королевское семейство готовилось бежать в Австрию, и требовалось во что бы то ни стало передать информацию. Для Калистратова это был не только расхожий профессиональный термин, но и ключевое слово, несущее конкретный зрительный образ. Письма, которыми Латоесу надлежало обменяться с агентом императора, представлялись ему в виде стандартных дискет.
Аполлион-Ферзен сообщил подробный маршрут и нарисовал план крепости, куда надлежало проникнуть.
– «Ты сделаешь это! – не переставал он повторять спокойным, размеренным голосом, от которого у Латоеса напрягалась и начинала дрожать каждая жилка. – Ты пройдешь, и тебя никто не увидит. Ты невидим для людей, барон Латоес, ты – призрак, ты – дух».
Нарисованный Ферзеном план впечатался в мозг. Тайник, в котором находилось послание императора Священной Римской империи, имел знакомые очертания компьютерного терминала. От Латоеса требовалось всего лишь заменить одну дискету другой.
– И тогда Франция и вся Европа будут спасены, а преследующий тебя коварный враг отправится на гильотину. Это будет последняя казнь в Париже. Труп графини Франциски сожгут.
Труп сфотографировали в положенных позициях, записали антропометрические данные, сняли отпечатки пальцев. Из особых примет обнаружили лишь татуировку на левой груди: крылатый дракон, опирающийся когтистой лапой на круг – не круг, а что-то вроде кабалистической печати вокруг соска.
Инспекция из ГРУ ожидалась на следующий день, ближе к вечеру, и полковник Бурмистров пребывал в некотором раздумье. Подобающего на такой случай холодильника на РЛС не предусмотрели, а оставлять мертвеца в изоляторе казалось не очень удобно, да и врач встал в позу. О том же, чтобы сунуть его в гигантский морозильник, в котором хранился полугодовой запас провизии, нечего было и думать.
Дельный совет дал лейтенант.
– А что, если в аварийный туннель под коммуникациями, товарищ полковник? Сквозит, как в аэродинамической трубе. Там даже летом все тюбинги в инее.
– Здравая мысль, – кивнул Бурмистров. – Тащите его туда.
– Странный какой-то труп! – содрогнулся военврач, помогая санитарам уложить на носилки бездыханное тело. – Больше суток прошло, а никаких признаков окоченения.
– И глаза вроде как светятся, будто у волка, – заметил майор. – Не нравится мне эта ниндзя, ох и не нравится!
– Откуда вы взяли? Они же у него закрыты.
– Не совсем. Приглядитесь получше, товарищ полковник: веки-то полуопущены.
– Подымите ему веки, – приказал Бурмистров, возможно читавший в юности гоголевского «Вия». – Вы! – он указал пальцем на строптивого врача.
Что и говорить, очень странные это были глаза, подозрительные. Нет, никакого света они не излучали, но огромные зрачки, заполнившие все пространство радужки, отблескивали зеленоватым золотом, как это случается у кошек и, может, майор и прав, у волков.
– Ишь ты, фары зажег! – с ненавистью процедил майор Елисеев. – Вы уверены, что он того, мертвый? – обратился он к медику, которого подозревал не только в антиармейских настроениях, вполне очевидных, но и в прозападных, антирусских симпатиях.
– Сердце не прослушивается, дыхания нет, зрачки на свет не реагируют, – скороговоркой выпалил подневольный дипломант. – Вам нужны еще доказательства?
– Он подписал свидетельство о смерти, – Бурмистров оборвал прения сторон. – Ему и отвечать. – Впервые симпатии полковника были на стороне врача. – Приставить пост, – распорядился он на всякий случай. – Смена каждые два часа.
На этом вопрос до прибытия инспекции был закрыт.
Незакатное полярное солнце мешало воспаленные краски вечерних и утренних зорь. Кружил голову одуряющий запах багульника, роилась мошка, стада оленей тянулись к бродам, с безмерных высот доносились тревожные клики гусей.
Сбитый с вековечного курса клин кружил в магнитных полях, взвихренных веерным лучом невыносимой напряженности. Новый день незаметно заступил стражу над бессонным подземельем, укрытым суровым гранитом, коврами серебристой пушицы и мшистыми кочками, проросшими острой осокой.
Приехав утром на службу, полковник Бурмистров, не заходя в свой отдел, спустился в аварийный туннель.
Труп исчез, а часовой мирно похрапывал, уронив автомат.
Глава двадцать девятая
Кремлевская магия
Саня не виделся с Лорой уже четыре дня. Говоря с ним по телефону она дала ясно понять, что у мужа серьезные неприятности, и ей очень не хочется, не имеет морального права еще больше осложнять ему жизнь.
– Скажи хоть, что случилось?
– Не для телефона. Понимаешь? Все сложно, Сандро, запутано…
– Давай встретимся. На каких-нибудь пять минут. Я подскочу, куда скажешь.
– Не сейчас, милый, не сейчас. Я сама тебе позвоню, как только смогу. Ты не волнуйся. Как-нибудь утрясется. Вот увидишь.
– Намекнуть можешь? Я пойму.
– Это ничего не даст, намеками тут не обойдешься. Дай мне время разобраться.
– Банк? – продолжал настаивать Лазо, задыхаясь от волнения и тоски. Предчувствие не обмануло его: что-то непоправимо сломалось. Неприятности, о которых вскользь упомянула Лора, лишь ускорили начавшееся движение под уклон.
– Не только, все вместе… Наберись терпения, дорогой. Я сама безумно страдаю и очень-очень тебя люблю! Мы увидимся при первой возможности. Верь мне, Саня. Ты единственная моя надежда. Понимаешь?
– Могу я чем-то помочь?
– Ни в коем случае! – в ее голосе прозвучал испуг. – Тебя это никак не должно касаться!
– Ну почему? Почему?
– Грязь, Санечка, грязь! Не хватало еще и тебе замараться… Ну все, милый. Иван Николаевич вернулся… Целую.
Разговор, записанный на привезенном из Гамбурга электронном устройстве ТСМ-031, Кидин прослушает на другой день в своем банковском кабинете. Это вряд ли прибавит ему настроения.
Лазо долго не отрывал трубку от уха, вслушиваясь в заунывную музыку частых гудков.
Уйти от себя, от гложущего чувства собственного бессилия, от мыслей, обреченных накручивать никуда не ведущие обороты, словно лошади на арене, подгоняемые хлыстом, помогла пишущая машинка.
Неожиданно для себя отстукал строфу:
Есть синий вечер, он напомнит,
Не даст забыть, не даст уйти.
Но, как рабу в каменоломне,
Цепь ограничила пути.
Перечитав несколько раз, до потери ощущения смысла, скомкал лист и швырнул на пол. Слишком уж банально: «синий вечер». Какой вечер не синий, если не хлещут дожди? Разве все то, что действительно невозможно забыть, умещается в пошленькое определеньице? Заведомый графоман и то найдет более выразительные слова. «Тот синий вечер»? Все равно скверно. А если так:
Твоя тоска тебе напомнит…
Чуточку лучше, но не то. Когда переполняет тоска, когда некуда от нее деться, не нужны никакие напоминания. Она и есть твоя единственная память – тоска.
И ветры злые погонят вечности пески,
Но не закрыть пескам пустые и вещие глаза тоски.
Перепевы буйной студенческой юности. Только их недоставало…
Но аккорд был взят. В мятущемся небе блеснул просвет. Лазо разыскал черновик незаконченного очерка о спиритических развлечениях номенклатурной элиты.
Казалось бы, все на месте: настроение, темперамент, философские обобщения подкреплены фактами, способными не только ошарашить, но и вызвать презрительную усмешку.
Материал остался незавершенным по той простой причине, что Саню опередили коллеги из дружественных газет демократической ориентации.
Сначала появилась сенсационная статья с завлекательным заголовком «Башня Мерлина рядом со Спасской». Она целиком была посвящена одному человеку – генералу Алехину, занимающему высокий пост в Службе Президентской охраны. Оказалось, что этого прежде совершенно не известного общественности генерала боятся и ненавидят сотни людей, приближенных к власти. Причем ненавидят намного сильнее, нежели боятся, потому что, отбросив страхи, не только идут на контакт с прессой, но и охотно сообщают подробности, от которых волосы встают дыбом.
Оказывается, господин Алехин не только бдительно оберегает главу государства от врагов внешних и внутренних, но и служит ему надежной защитой от темных сил оккультного свойства. Он визирует гороскопы, составляемые для высших чиновников, вызывает духов, свободно общается со всеми потусторонними силами. Не ограничиваясь принятым в западном мире эзотерическим набором, генерал охотно прибегает и к индо-буддистской магии: исправляет кармы, читает спасительные мантры, обучает йогической практике. Не чужд он и новейших веяний в области тайных наук, как то целиком и полностью отданные на откуп экстрасенсам «биополе», «космическая энергетика» и прочие набившие оскомину, но не поддающиеся рациональному осмыслению материи.
Чередуя кабалистические выкладки, имеющие прямое отношение к кадровой политике, генерал усердно занимается практической магией, особенно той ее наиболее результативной отраслью, которую зовут «лозоходством» или «геомантией», что значительно ближе к тысячелетней китайской традиции. В его задачу входит создание наиболее благоприятного «энергетического поля», обнаружение «теллурических лучей» в кремлевских покоях и загородных резиденциях. Так, например, согласно его рекомендациям, кровати президента были повернуты по направлению север – юг.
Вопреки очевидному нагнетанию страстей, подобные упражнения не выглядели бы настолько зловеще, если бы не упоминание о корректировке мозговой деятельности. Приводились примеры вторжения в подкорковую зону отдельных представителей администрации, включая прекрасный пол.
Лазо был прямо-таки потрясен. О Мерлине, которого нарекли чуть ли не гроссмейстером Всемирной масонской ложи, заговорила вся просвещенная Москва. Находясь под впечатлением прочитанного, Саня забросил свой очерк куда подальше. Попытка переплюнуть такой фитиль была заранее обречена на поражение.
Далеко не все пассажи в статье звучали одинаково убедительно. Трудно было примириться с мыслью, что в собственном отечестве нашелся оккультный гений, одинаково свободно ориентирующийся во всех, без исключения, отделах герметического искусства. Астрология, кабала, экстрасенсорика, йога, тантра и т. д. и т. п. – не слишком ли много для одного, хотя бы и генерала? Ведь каждая отрасль требовала специальной подготовки и, как минимум, знания таких языков, как санскрит, тибетский, а в случае кабалы, и древнееврейского.
Наконец, встречались и явные передержки, заметные даже неспециалисту вроде него, Сани. Карму, насколько он разбирался в индуистских доктринах, исправить никто, кроме самого, так сказать, носителя грехов прошлых жизней, не мог. Да и то результаты его благих поступков сказывались лишь при последующем рождении. Карма – это нечто большее, чем просто судьба. Карма – это цепь причин и следствий, чье начало уходит к незапамятным временам, и разорвать ее не властен ни сам далай-лама, ни святой риши – индийский праведник и чудотворец.
Но чего не скажешь ради красного словца? Саня и за собой знал подобный грех, и потому не собирался строго судить коллегу. Смущало его и непроизвольное, быть может, смешение оккультной тематики с явлениями, скорее относящимися к научным дисциплинам.
Взять хотя бы кровать, установленную по линии магнитного меридиана. Будучи человеком начитанным и, без преувеличения, широко образованным, Лазо не видел тут ничего зазорного. Наоборот! Гемоглобин, как известно, включает в себя окислы железа, которые, собственно, и придают крови ее мятежную окраску. Только последний невежда посмеет утверждать, что железо не подвержено воздействию магнетизма. Одного этого вполне достаточно, чтобы магнитное поле Земли помогло нормализовать кровообращение.
Наконец, посягательство на подкорку. Подобные опыты вот уже много лет велись во всем мире и, по слухам, принесли далеко идущие результаты. Воздействием на мозг под покровом секретности занимаются и различные разведывательные службы, поэтому нет ничего удивительного в том, что генерал Алехин не оставил без внимания и эту весьма деликатную сферу. Более того, она прямо входит в его обязанности. Никто не должен, прибегая к недозволенным средствам, влиять на волю и ум Президента.
В журналистских кругах с нетерпением ждали реакции Кремля, но ее не последовало. Ни опровержения, ни хотя бы упоминания на очередном брифинге пресс-секретаря, ни, как вошло в практику, судебного иска – ничего. Тишь да гладь. Пожалуй, глухое молчание настораживало покруче любой отповеди.
Лазо еще раздумывал, не взяться ли ему за отложенный очерк, придав большую политическую остроту – хотелось провести параллели с Россией перед семнадцатым годом и Веймарской республикой, – как на глаза попалась другая статья в другой газете. В ней портрет Алехина был нарисован совершенно в иных тонах.
Автор характеризовал генерала, как обаятельного человека, порядочного, скромного. Ходит в штатском, ездит не на «мерседесе 600», а на «Волге», нетерпим к взяточникам и взяткодателям. Не потому ли его так боится и ненавидит коррумпированная верхушка? Может, магические экзерсисы и вторжение в подкорку просто злостная выдумка мстительных и нечистоплотных типов? Зона непознаваемого, исследованием которой с увлечением занимался Алехин на протяжении всей карьеры, могла быть для него и просто хобби.
Вряд ли в Кремле вертят столы, вызывая духов зловещих мертвецов, захороненных по соседству под стеной, а то и прямо в стене. А вот гороскопами баловаться действительно могут. Коэффициент номенклатурного интеллекта едва ли выше среднего показателя по стране. Астрология утвердилась в общественном сознании, стала непременным атрибутом бомонда. Расхожий миф, будто все великие политические деятели и шагу ступить не могли, не посоветовавшись со своим звездочетом, тоже оказывает воздействие. Люди, лишенные индивидуальных черт, склонны к обезьянничанью.
Шла борьба между двумя могучими финансово-бюрократическими структурами, за которыми стояли не только промышленные комплексы и банки, но и средства массовой информации, включая газеты и программы телевидения, прямо или косвенно отражавшие интересы своих спонсоров.
Схватка под ковром то и дело вырывалась наружу, что подчас приводило к прямому столкновению силовых структур, как то имело место зимой возле здания мэрии. Отсюда и неистребимая жажда явить конкурента в образе законченного мафиози, чуть ли не врага народа.
Лазо достаточно хорошо разбирался в хитросплетениях этой, в общем-то, немудреной политики, чтобы поддаться соблазну примкнуть к одному из лагерей, хотя меньшее из зол валялось на поверхности.
Не так уж важно, откуда начинается гниль: с головы иль с хвоста. Когда зловонием напитан воздух, нужно не искать виноватых, а настойчиво и планомерно оздоровлять саму природу. Одного поколения, да еще искалеченного, больного, на такое не хватит. Дай Бог, если из нынешних пеленашек вырастет не толпа, но народ.
Саня решил закончить очерк, лишь бегло коснувшись «Башни Мерлина». За последние месяцы произошло слишком много событий, в равной мере непонятных и жутких, чтобы делать упор на голословные свидетельства явно заинтересованных лиц. Провокационный фарс с «ядерным чемоданчиком», таинственный «капитан Печенкин», слухи о компьютерном вирусе-убийце, получившем сакраментальный номер 666. По сведениям, просочившимся из правительственных кругов, дискеты, вызывающие смерть, содержали ровно столько единиц информации. И все это на фоне агрессивной пропаганды конца света, страшного суда и армагеддона. Сектантское безумие накатывает нарастающими валами: Богородичный центр, Белое братство, «АУМ сенрикё». Еще не успели приподнять маскировочный слой дерна, скрывавший глубоко разветвленный лабиринт Асахары, как набежала еще более мощная волна «Атмана».
Саня, не слишком искушенный в санскрите, отыскал это слово на страницах политиздатовского «Словаря атеиста» – более авторитетным источником он не располагал. Однако и этого оказалось достаточно для того, чтобы получить самое общее представление. Грубо говоря, атман являлся синонимом абсолюта, мировой души, с которой сливаются, теряя индивидуальность, души живых существ. По сути это была единственная реальность иллюзорного мира, неописуемая, непредставимая. Он так и не понял, как связаны между собой атман и брахман, справедливо решив, что последняя категория тоже символизирует абсолют.
Сколько твердили, как попугаи: «АУМ сенрикё», «АУМ сенрикё»! И никто не удосужился поинтересоваться, что оно значит. Наконец, догадались перевести с японского. «Сенрикё» оказалось «Учением истины», а АУМ так и осталось за скобками.
Саня докопался и до АУМа. Выяснилось, что это священный слог, произносимый, как ОМ. С него начинаются книги на санскрите, молитвы и заклинания. И сам по себе он якобы обладает волшебной силой. Однако самое поразительное заключалось в том, что звук ОМ, пробуждающий к жизни новую Вселенную, после уничтожения старой, тесно связан с понятием абсолюта – атмана.
Преемственность сект вытекала уже из синонимичности названий: АУМ – «Атман». Трудно было отделаться от ощущения, что Лига последнего просветления все же звучит более угрожающе, чем заурядно-шарлатанское «Учение истины».
