Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Секта"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
– Мне лестно сознавать, что мы думаем в одном направлении, господин профессор. Предполагать можно и то, и другое, и третье. Афганцы давно освоили не только Среднюю Азию, но и Кавказ, включая Азербайджан и Чечню. Но, вы опять-таки совершенно правы, характер татуировки скорее указывает на Дальний Восток. Одно могу сказать твердо: сращение широко развитых структур наркобизнеса с ядерной контрабандой маловероятно. В сущности мы имеем дело лишь с единичными, я бы сказал, далекими от профессионализма проявлениями. Конкретный пример налицо, – Кампински кивнул на стеклянную стенку бокса, где лежал Исмаил Аливелиев. На фоне белоснежной подушки его основательно обросшая физиономия казалась почти черной.
– В чем вы усматриваете непрофессионализм?
– О нем лично ничего сказать пока не могу: зомби, так зомби. Иное дело – хозяева. В нынешних условиях везти такую штуковину самолетом более чем рискованно. Почти никаких шансов.
– Но в Москве его пропустили?
– Я говорю о Европе, но и в Москве он бы вряд ли сумел миновать контроль. В Ташкенте, согласен, возможностей больше. Думаю, что при посадке в Шереметьеве транзитный самолет не проверили с должным тщанием.
– Мы уже послали русским уведомление, – сказал Обердорфер.
– Что ж, господа, – Кребс извлек монокль, дохнул на него, протер уголком платка, острым пиком торчавшего из нагрудного кармана, – я никогда не отказывал полиции в помощи, не хочу делать исключение и для вас.
– Не знаю, как и благодарить вас, господин профессор, – Кампински почтительно склонил голову. – Мой австрийский коллега наверняка позаботится достойно возместить ваши расходы.
– Это не главное, – поспешно отмахнулся старый психиатр. – Я вынужден настаивать на одном непременном условии: вы передадите мне все документы, найденные у данного индивида, вплоть до самой ничтожной бумажки. Любая мелочь может оказаться определяющей. Вы меня понимаете?
Кампински переглянулся с Обердорфером.
– Боюсь, это нелегко будет выполнить, – озадаченно пожал плечами австриец. – Если вам нужно ознакомиться, я постараюсь устроить, но…
– Именно так: «но»! Я не привык работать на глазах у посторонних людей, тем более полицейских. Это нервирует, мешает сконцентрировать мысль. Нет, мне нужно спокойно подумать; в привычной обстановке, за чашкой липового цвета и с хорошей сигарой в руке.
– Вам обязательно нужны подлинники или можно обойтись копиями? – спросил Обердорфер.
– Подлинник всегда лучше, ибо несет на себе определенную эманацию, уловить которую способно лишь подсознание. Это нечто большее, чем экстрасенсорное восприятие, – Кребс мечтательно опустил веки. – Впрочем, я не стану настаивать на подлинниках, сгодятся и копии. Когда смогу их получить?
– Постараюсь, чтобы вам доставили как можно скорее, – заверил Обердорфер.
– Отлично, господа. После того как ознакомлюсь с документами, дам окончательный ответ. Возможно, что-то и удастся придумать. Важно найти хотя бы подступы к коду… Нет-нет, можете не провожать. Я найду дорогу.
– Как он вам? – спросил Обердорфер, когда стихли шаги в коридоре.
– По-моему, то, что надо. Оригинальный старик.
– Ученик самого Юнга. Говорят, он творит настоящие чудеса.
– Значит будем уповать на чудо, коллега. Список пассажиров получили?
– Уже в работе. Вот если бы иметь еще и список встречающих…
Кампински сочувственно улыбнулся.
– В каждом из нас, я говорю о немцах, товарищ, теплится искорка Фауста. Мечта о невозможном.
– По счастью, это ничуть не мешает нам действовать в обозначенных рамках. Я думаю направить образцы стронция на исследование в МАГАТЭ. Только там могут с уверенностью судить, где получены изотопы.
– По правде сказать, мне пришла в голову та же самая мысль. Я не решился поделиться с вами лишь потому, что не вправе вмешиваться в вашу работу.
– Излишняя щепетильность. Как-никак у нас общая задача, – заверил Обердорфер. – Это верно, что каждое радиоактивное вещество оставляет особый след? Меня правильно сориентировали?
– Совершенно точно. В принципе отдельные атомы данного элемента абсолютно одинаковы, различие обнаруживается, так сказать, в общей массе, в ансамбле. Стопроцентная чистота недостижима в принципе, всегда есть посторонние примеси. Возьмем хотя бы тот же контейнер. При химических анализах и масс-спектрометрии обнаружится, что, помимо стронция, присутствуют атомы других элементов. И сам стронций-90 окажется засоренным полным набором более легких и тяжелых изотопов. Характер распределения по массам зависит от способов получения и очистки. Поскольку каждое производство имеет свои индивидуальные особенности, спектрограмма может служить надежным источником идентификации.
– Как отпечатки пальцев.
– Безусловно, только еще точнее.
– Собственно, это и дает право говорить о русском следе плутония.
– С одной существенной оговоркой. Плутоний, безусловно, был получен на одном из российских заводов, но не забудьте, что до недавнего времени существовал Советский Союз.
– Единый и могучий, – тонко улыбнулся Обердорфер.
– Можно иронизировать, сколько душе угодно, но ведь это недалеко от истины. Для Германии падение Берлинской стены явилось манной небесной, хотя не стоит закрывать глаза и на то, что распад Союза породил целый ворох серьезнейших проблем. Упомянутый вами плутоний могли направить в любую из республик. Вот и решайте теперь, кто виноват. Я бы не взял на себя подобную смелость. Дактилоскопический отпечаток, позволю сказать, производителя еще ничего не значит, пока не выявлена вся цепь. Кто отправил, куда, с какой целью, кто, наконец, получатель и куда он переадресовал груз. Попробуй, размотай… Боюсь, что в нашем случае мы столкнемся с теми же трудностями. В Баку, насколько мне известно, не производятся радиоактивные изотопы и в Ташкенте – тоже.
– Зато наркотики поступают оттуда исправно.
– Что ж, тем больше оснований войти в контакт с русскими. Я бы на вашем месте сделал это через Интерпол. Это поможет нам быстрее разобраться со списком пассажиров.
Глава двадцать третья
И еще похороны…
На Очаковском кладбище провожали в последний путь двадцать третьего президента. Двадцать третьего банкира Москвы, убитого по заказу, как произнес, открыв панихиду, Кидин.
– Идет планомерный отстрел лучших людей России, – говорил Иван Николаевич со слезой в голосе. – Ни одно преступление так и не было раскрыто, ни один убийца не был наказан. Как не горько, но и на сей раз нам будут явлены позорные доказательства равнодушия и бессилия власти, попустительство и презренная ложь.
Вокруг свежевырытой могилы плотно сбилась кучка узнаваемых лиц: банкиры, депутаты, директора крупных заводов. В узком проходе между оградами развернуться было практически негде. Венки, увитые красными, черными и белыми лентами, лежали чуть ли не штабелями. Журналисты держались поодаль. Своих представителей прислали все мало-мальски заметные издания. Редакция журнала «Деньги» вообще явилась в полном составе – покойный числился в редсовете. Хоронили, как говорили когда-то, по первому разряду: духовой оркестр, поп с дымящимся кадилом, масса цветов: розы с метровыми стеблями, калы, редкостной красоты орхидеи.
Власть, которую в одних и тех же словах полоскали ораторы, казалось, вполне разделяла общее настроение, не относя гневные выпады на свой счет. Согласно кивали, внемля заключительному рефрену речей, замминистры, вице-мэры, генералы с планками до живота. Все были убеждены, что так дальше продолжаться не может, и все понимали, что и может, и будет.
Лазо пришел не по служебной надобности и тем более не из уважения к памяти Лобастова, которого не знал. Захотелось увидеть Лору, хотя бы издали. Из-за похорон они пропустили свидание. После возвращения Кидина встречались урывками. Опорожнив бутылку и торопливо перекусив, бросались в постель. Проводив Лору до метро, Саня возвращался в газету и даже ухитрялся писать. В редакции, где все известно про всех, на него взирали с холодным любопытством, а коллеги женского пола – с жалостью. Большинство сходилось на том, что дольше осени эта любовь не продлится.
Главный скрежетал зубами, но терпел. Вместо забойных гвоздевых материалов, от Лазо поступали крохотные заметульки на тему «бизнес и культура». Какие-то презентации, выставки, выпендрежное спонсорство – кому это надо? После сокращения оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать строк. Едва взглянув на правку, Саня пускался в бега. Раньше он бился за каждое слово, теперь его волновало одно: имя Лоры. Это был необходимый декорум для встреч на людях. Он мог обмануть кого угодно, кроме журналистов. Злые и особо завистливые языки поговаривали, что она не только спит с ним, но и отстегивает доллары за рекламу. Саня молча бесился.
Стоя возле крашеной серебрянкой решетки, за которой высился обелиск черного мрамора с чьими-то лицами в керамических овалах, он следил за игрой солнечных пятен, осыпавших ее с ног до головы, словно золотом ведьм, терявшим свою призрачную ценность, едва задувал, колебля нависающие ветви березы, горячий ветер.
Вокруг Лоры собрался настоящий паноптикум: дама из Центробанка, еще более вульгарная, чем казалась на экране, финансовый воротила, которого спас от тюрьмы депутатский мандат, его жена-манекенщица, кутюрье с повадками голубого – кого только не было. Но полной неожиданностью для Сани явился Зиновий Юрьевич Баржин. Впрочем, вполне достойное имя Зиновий он сменил на Зенон, чтобы, не дай Господь, не поставили в один ряд с Зиновиями, которые Гердты. Насмешники, коими всегда была богата Москва, тут же прозвали его Зюбаржин (3. Ю. Баржин), расшифровав образовавшуюся аббревиатуру как: Зюганов – Баркашов – Жириновский. Попало не в бровь, а в глаз. Зенон ничуть не уступал в хамстве и наглости прочим вождям, был до умопомрачения лжив и абсолютно всеяден. Его полувоенизированные шайки с одинаковой легкостью примыкали к любой демонстрации, тяготея, однако, к гитлеровцам и сталинцам.
При каждом удобном случае он требовал железного порядка, железной руки и железного занавеса – все у него было железное и стальное. В качестве гимна «зюбаржинцы» – то ли партия, то ли секта – приспособили известную песню:
На битву стальными рядами,
Железная поступь крепка…
Тоталитарные замашки каким-то образом сочетались у них с проповедью всеобщего покаяния перед близким концом света. Конфессиональные симпатии были столь же неразборчивы и эклектичны: православие и тут же язычество с его волхвами и Велесом, индо-арии и почему-то дзенбуддизм. Поговаривали, что Зенон был тесно связан с самим Асахарой. Но с кем он только не знался в сем многошумном и неразборчивом мире? Гебешники и нацисты, самозванные епископы и диктаторы, генералы-мятежники и отгоревшие звезды большого спорта – всех он числил в друзьях. За его спиной стояли ликеро-водочный завод, спортивно-оздоровительный комплекс и трастовая компания с сомнительным зарубежным прикрытием. Тем большее удивление вызывала сопричастность фигляра и проходимца к крупному бизнесу. Оставалось только гадать, что связывало его с покойным Лобастовым и ныне здравствующим Лориным мужем.
Лазо видел, как кивнул, в ответ на поклон Зюбаржина, сановитый Кидин. Оба казались ему одинаково неприятными, но было совестно сознавать, что эта его неприязнь слишком личностно окрашена. Саня обратил внимание на высокого мужчину спортивного склада, по всей видимости, охранника, бдительно опекавшего Ивана Николаевича. Его открытое, располагающее к себе лицо показалось знакомым, точнее однажды увиденным, но где и когда? Чутье подсказывало, что это была не просто случайная встреча на одном из жизненных перекрестков, нет, но событие по-своему знаменательное, оставившее незарастающий след.
Вспомнить помогло совершенно незначительное происшествие, оставшееся для других почти незамеченным. Подойдя слишком близко к краю вырытой ямы, которой предстояло стать вечным домом гендиректора «Сибирь Петролеум», Кидин споткнулся и чуть было не загремел вниз, но был подхвачен в неуловимом глазу прыжке.
И тут, словно завесу какую отдернули: «Живое кольцо!» Саня увидел себя у Белого дома в ту самую ночь, когда неминуемо ждали штурма. Горячая броня, удушающе-сладкая вонь солярки, сдвинутые троллейбусы, жалкое подобие баррикад. Пронесся слух, что от Красной Пресни по кольцу движется техника. Танков и бронемашин и без того было довольно вокруг, только они стояли, зажав в тиски, а те шли.
Саня и еще двое парней из его отряда, похватав бутылки с бензином, рванули на угол улицы Чайковского. В дымящейся мгле, раздираемой снопами света, грохотали танки. Впереди с включенными фарами и закрытыми люками неслось несколько БМП. Было видно, что они движутся по осевой, не собираясь сворачивать вправо, и уйдут в туннель, и проследуют до самой Смоленской.
Ни тогда, ни тем более потом Саня не мог понять, какая сила подхватила его на крылья и бросила наперерез. Высокую фигуру в каске и бронежилете он заметил лишь в начальный момент прыжка. Такого же, как только что, без разбега и видимого усилия.
Не то освещение и обстановка не та, чтобы разглядеть и запомнить, но и не то мгновение, чтобы забыть.
«Жить надоело? – он вспомнил все: и лицо, и голос, и плечи свои, словно стиснутые стальными клешнями манипулятора. – Или крыша поехала?»
Такие черты – правильные и в меру приятные – обычно не запоминаются. Незабываемыми их делает чувство, а оно не выветрилось за эти годы, скорее окрепло. И это была благодарность.
Отбухали траурный марш медные тарелки и барабаны, отзвучали похоронные речи, расточился в горних высях благовонный дым ладана. На палисандровую крышку гроба посыпались комья пересохшей земли. Похоронная процессия начала рассыпаться: кто к автобусам, кто к иномаркам.
Кидин с женой подошли к вдове и родственникам покойного, а Саня, переждав основной поток, направился к выходу. До него долетали обрывки разговоров. Стряхнув с себя ритуальное оцепенение, люди оживленно спорили о причинах убийства. Предположения выдвигались самые разные: от участия в приватизации алюминиевого комбината до нефти, которую Лобастов загнал в Чечню. Мелькала фамилия Баржина. Кто-то категорически заявил, что он вовсе не Баржин, а Баржинский, как будто это что-то меняло. Склоняли Кидина, намекая на его мафиозные связи, но пуще всех досталось какому-то Каменюке, якобы обтяпавшему вместе с покойным грандиозную аферу с акциями.
Насколько Саня мог понять, сплетники принадлежали к финансовым кругам и направлялись прямиком на поминки во французский ресторан, открытый недавно в помещении «Гранд-отеля», где цены были в два раза выше чем в Париже.
Он подумал, что Лора тоже вскоре окажется там и будет сидеть рядом с этими людьми, говорить с ними, выслушивать их самодовольные высказывания, весь этот мелкотравчатый вздор, и почувствовал себя одиноким и лишним.
Последние дни его преследовало ощущение надвигающейся развязки. Казалось бы, никаких заметных перемен в их отношениях не произошло, но исчезло упоительное чувство полета, безоглядная радость ушла, дав место тяжким раздумьям. Упиваясь каждой минутой близости, они старались не думать о том, куда несет их случайно подвернувшийся поезд без машиниста и тормозов. Только разве уйдешь от себя? Одинокие ночи, отравленные ожиданием и самоедством, отлагались в сердце едкой накипью. Незваными гостьями заявили себя подозрительность и какая-то болезненная щепетильность, которых прежде не замечали они ни в себе, ни друг в друге.
Скрыть душевную муть, переборов ее в одиночку, оказалось никак невозможно. Настроенные на одну волну, оба были слишком чувствительны, слишком тонки, чтобы не ощутить, не среагировать, не войти в разрушительный резонанс. Размолвки, сопровождаемые слезами и бурным излиянием чувств, кончались столь же неистовым примирением и, как обычно, постелью. Но и между туч, до предела насыщенных электричеством, не всегда пробегает искра разряда. Настала пора, когда затаенное молчание больше не находило выхода. Его приходилось скрывать под холодной иронией или деланным смехом и уносить с собой, в свое горькое одиночество.
Вспоминая отлетевший головокружительный хмель первых дней, они пытались вернуться назад, но тем вернее тащило их дальше – туда, где уже успели побывать, откуда, казалось, вырвались, куда пуще смерти боялись вновь угодить.
Это порождало обиды, ожесточение, но и в самые трудные минуты каждый знал, что никогда не переступит черту, не выкрикнет, как бы ни было больно, те единственные слова, которыми кончается все.
Когда твои слезы прольются звездным дождем,
Ты будешь корчиться и шептать мое имя.
Солнце покинуло созвездие Близнецов, и Земля неудержимо неслась к поясу астероидов, навстречу звездным дождям.
Саня ошибался, полагая, что Лора поедет в ресторан «У Максима».
– У меня страшно разболелась голова, – сказала она, усаживаясь на заднее сидение «мерседеса». – Ты уж как-нибудь без меня.
– Неудобно, – попробовал возразить Кидин. – Все будут.
– Тем более. Никто и не заметит.
– Это тебе так кажется. Не забывай, моя радость, что Лобастов был твоей правой рукой. Как-никак, а обязывает…
– Ты хочешь сказать – твоей? Я, дорогой, не имела ровным счетом никакого отношения ни к нему, ни к его делам.
– Об этом знали только мы с тобой. Другие считают иначе. Как председатель ты просто обязана…
– Обязана? – она смерила мужа высокомерным оценивающим взглядом.
– Я никому ничем не обязана. Постарайся запомнить раз и навсегда.
– Тише, – поморщился Кидин, – Валентин услышит.
– Вот давай и закончим на этом, – Лариса Климентьевна краем глаза глянула в окно: Смирнов стоял в двух шагах от машины, видимо, дожидаясь шофера, который давал указания водителю неудачно припаркованной «вольво».
– Если думаешь, что я горю желанием туда ехать, то крупно ошибаешься. На меня столько навалилось, что не чаю, как выкарабкаться. На завтра в «Сибири» назначена ревизия. Это и тебя, между прочим, касается.
– Ни в малейшей степени. Можешь забрать акции себе. Дарю.
– Сама не знаешь, что говоришь! Это же миллиарды, кисуля. Сегодня миллиарды, а завтра…
– Не знаю, что будет завтра, и не желаю знать. Оставь меня в покое.
– Можно ехать Ваникалыч, – доложил, вернувшись, шофер. – Ну и дурак водило у Каменюки! Нашел, где стать.
– Сначала домой, – приказал Кидин. – Завезем Ларису Климентьевну, а там уж… Минут за сорок обернемся? – он слегка отодвинулся, освобождая место для Валентина.
– Без нас не начнут, – усмехнулся Смирнов. – Успеем.
Он сразу заприметил стоявшего в стороне хахаля. Интересно, знала ли хозяйка, что он тут, поблизости? Наверное, нет, иначе бы подошла. Она баба шальная.
Лицо Ларисы Климентьевны, если и выражало что, то беспросветную скуку. Ощутив на себе чужой взгляд, она удивленно подняла брови.
– Вы чего, Валентин Петрович?
– А ничего, – не зная, что сказать, он озабоченно нахмурился. – Не люблю я лишних концов. Больно уж времечко лихое. Ларису Климентьевну, само собой, доставим в первую очередь. Нет вопроса. Трогай!
Когда машина миновала кладбищенский забор, он высвободил руку из-под пиджака.
Кажется, на этот раз пронесло. Обстановка на похоронах была намного сложнее, чем третьего дня в аэропорту. День церемонии объявлен, а условия для засады самые подходящие.
Валентин Петрович посетил кладбище еще накануне, чтобы заранее определить, где расставить людей. Его поразило, как причудливо судьба плетет свои петли. Найдя шестьдесят седьмой участок, где была захоронена мать Лобастова, он наткнулся на могилу Светланы. Цветы пожухли, холмик осел и только застекленная фотография на железном пруте стояла все так же прямо.
Ребята своими руками отрыли ямку для урны. И нескольких дней не прошло…
Глава двадцать четвертая
Радиация
Стоя в проходной еще недавно секретного завода, поставлявшего стабильные изотопы во все концы Союза и монолитного соцлагеря, ведущий научный сотрудник Торба начал было сомневаться, выпишут ли пропуска. Внешне все выглядело, как в прежние времена: турникеты с таймерами, военизированная охрана.
С того дня как он нос к носу столкнулся в своем дворе с Голобабенко, дела быстро пошли на поправку. Владислав Леонидович сперва не узнал в раздобревшем лысеющем мужчине того самого Петьку, с которым учился на одном потоке и даже играл в баскетбольной сборной. Зато Петя так и расплылся в улыбке:
– Владик! Какими судьбами?.. Не признал, чертяка? А ну, давай, вспоминай…
Несколько наводящих вопросов, характерная подробность, забавный эпизод – и все расставилось по своим местам.
– Петрик-Вареник! Ты-то как тут очутился?
– А у меня знакомая! – хитро подмигнул Голобабенко, тряхнув чемоданчиком, где тяжело звякнула стеклотара. – Соображаешь?
– Ах ты, старый греховодник! А я тут живу. Видишь, собачку выгуливаю? – Торба дернул за поводок. – Сидеть, Лаки.
Но спаниель ни за что не хотел приближаться, упираясь изо всех сил, тянул в сторону. Не нравился ему знакомый хозяина, и он стремился выразить неприязнь доступными способами: тянул в сторону, ощерив клыки, издавал угрожающее ворчание.
– Чегой-то с ним? – поинтересовался Голобабенко. – Небось кошку учуял?
– Капризничает. Он у меня недавно такой номер отколол, не поверишь, – и Владислав Леонидович поведал старому приятелю, как они с Лаки наткнулись на труп красавицы-наркоманки. – Лежала, в чем мать родила! Представляешь?
– Спаниели вообще очень чувствительные, – заметил Голобабенко, выслушав с интересом. – Их специально используют для поиска взрывчатки. Если заняться разведением, большие бабки можно настричь.
Разговор перекинулся на экономические темы. Торба поделился своими неурядицами, обматерил правительство, обрекшее науку на вымирание, а Голобабенко вызвался свести его с нужными людьми, которые живо помогут поправить материальное положение.
Договорились свидеться в спокойной обстановке и обстоятельно покалякать.
– Помнишь пивзал на Колхозной? – предложил Петя.
Еще бы не помнить! Они частенько наведывались в этот прокуренный, битком набитый сарай, получивший меткое название «Мир животных». С каждым годом он становился все гаже и непотребнее. Стеклянные банки пришли на смену канувшим в небытие кружкам, стойкий запах вареных креветок и рыбьей шелухи, казалось, навечно въелся в потные стены.
– Колоритное было местечко. Небось, к креветкам теперь и не подступишься… Там все такая же грязь?
– Увидишь – не поверишь. Настоящий лондонский паб. Латунные краны, дерево все под лаком, а пиво, – Голобабенко глаза закатил, – какое душа пожелает! Хошь «Пильзень», хошь «Жигули». Даже «Карлсберг», и тот бочковый. Про закусь лучше не спрашивай: раки, соленые сухарики, моченый горох. И креветки не как раньше – размазня на воде. Отборные, свежие, с огурец величиной и отварены до кондиции. А на цены наплюй. Фирма за ценой не постоит.
Фирмой он называл свой «почтовый ящик», который благодаря современной организации труда и международным связям не только вписался в рынок, но, можно сказать, процветал. Специалист уровня Торбы получал, как со значением подчеркнул Петя, «на западном уровне». Консультации на стороне оплачивались соответственно.
Намек прозвучал заманчиво.
– Подумать только, – обрадовано вздохнул Торба, – еще секунда, и мы бы могли разминуться.
– Я удивляюсь, как мы раньше не встретились, Владик. В твоих краях я довольно частый гость. Скоро сам перееду.
– Знакомая? – понимающе подмигнул Владислав Леонидович.
– Таких знакомых, как говорится, дюжина в каждом порту. По работе часто приходится бывать. Тут же кругом сплошная наука: Физпроблемы, ФИАН, Физхимия, Химфизика – полный набор.
– Вы с ними на хоздоговорах?
– По-разному…
Поскольку друг дал понять, что чемоданчик у него не пустой, а о дальнейшем догадаться было нетрудно, Владислав Леонидович не стал докучать лишними вопросами. Мужская солидарность – это святое. На его месте он бы давно поспешил распрощаться и нырнул в подъезд, где его, должно быть, заждались.
Петя, однако, растроганный встречей и воспоминаниями, оказался настолько любезен, что проводил приятеля аж до трамвайного круга и долго стоял, помахивая рукой, пока тот не исчез вместе с собакой на проспекте Вернадского.
Бар, сияющий неоновой вывеской «Джон Ячменное зерно», превзошел все ожидания. Торба не помнил, когда разговлялся последний раз с таким удовольствием. Высосали кружек по шесть, не менее. Посидели душевно, наговорились всласть. Голобабенко, не моргнув глазом, оставил триста тысяч.
Деловые вопросы решались незаметно, как бы сами собой.
– Ты ведь занимался радиационной защитой? – спросил Петя, в общих словах обрисовав задачу, над которой билась его лаборатория.
– Уже завлаб! – позавидовал белой завистью Владислав Леонидович. – Доктор?
– Даже не кандидат.
– Как же так?
– У нас плюют на дипломы. Лишь бы котелок варил. У меня только в одном секторе три кандидата. Нынче степеням почтения нет… Если бы ты взялся сделать для нас контейнер, очень бы меня выручил.
– Готовые тебя не устраивают?
– В некоторой степени, – замялся Голобабенко. – У нас особые требования… Кстати, не подскажешь, где можно без хлопот приобрести?
– Завод «Электроаппарат» знаешь?
– Который в Екатеринбурге?
– Он самый. Они отказались от поставщиков и все делают сами.
– Дельная наводка. У тебя там кто есть?
– Должны быть ребята.
– Сведешь?
– Без проблем. Но ведь придется слетать?
– И слетаем. Сможешь взять недельку за свой счет?
– Хоть месяц. У нас это поощряется. В прошлом году принудительно в отпуск спроваживали.
– И все дела. Остальное – моя забота… Не помнишь случайно, на какие параметры они рассчитаны, ихние контейнера?
– Понятия не имею. Тебе-то, что нужно?
Голобабенко выдрал из записной книжки листок и набросал несколько цифр по всему комплексу излучений: альфа, бета и гамма.
– А нейтроны? – спросил Торба.
– По максимуму.
– Какой у вас источник?
– Когда как, – Петя явно чего-то не договаривал, секретил. – Цезий, кобальт, иногда стронций.
– Красиво жить не запретишь. Но зачем такие высокие дозы?
– Совершенно новые технологии. Не успели еще запатентовать, так что сам понимаешь…
– Можешь не объяснять. Я двенадцать лет на режиме… Боюсь, что готовые вас не устроят.
– Как же быть? Усовершенствовать хотя бы можно? Усилить защиту?
– Смотря для чего: хранение, транспортировка… Или вам в сборке требуется?
– Самое узкое место – транспортировка.
– Да, здесь требования особенно жесткие, – Торба задумался. Расслабленная пивными парами голова покруживалась, но не такой это был вопрос, чтоб на нем споткнуться. – Усилить, само собой, можно, только это здорово утяжелит конструкцию: дополнительный слой свинца, композитная оболочка…
– Разработаешь? Только, чтоб все было чисто и вес оставался в пределах.
– В каких?
– Десять, максимум пятнадцать кило.
– Вы что, вручную таскать собираетесь? Источник такой мощности!
– Нам далеко не надо, в ближнее Подмосковье, а спецмашину приобретем.
– Ну если так, попробую посчитать. Только имей в виду, что щелкать все равно будет. При стопроцентной защите масса подскочит за центнер… Японскую керамику достать можете?
– Любую.
– Тогда есть шанс, что получится.
– Я и не сомневался, что ты найдешь выход! – обрадовался Голобабенко. – Сама судьба нас свела. А это в качестве маленького аванса, золотая ты моя головушка, – он вынул толстенный бумажник и, покопавшись, выложил на заставленный полными кружками столик пять новеньких бумажек с портретом Франклина, который был не только отцом-основателем Соединенных Штатов, но и выдающимся физиком.
Банкноты были с вертикальной полосой и датированы 1993 годом.
С той счастливой для Торбы встречи деньги стали поступать в его карман почти регулярно. Петя незамедлительно расплачивался за каждое выполненное задание, будь то расчеты или такая пустячная услуга, как звонок нужному человеку. И всегда баксами, и всегда первозданной свежести. Уж не фальшивые ли, грешным делом заподозрил Владислав Леонидович. Набравшись храбрости, он сунул сотенную в прорезь ближайшего обменного пункта и без лишних слов получил свои полмиллиона.
Месячный оклад за ерундовые номограммы по дозиметрии, которые он вычертил на миллиметровке за один вечер! И никаких налогов и ведомостей.
В Екатеринбург прилетели не на каком-то «Илюшине» или «Туполеве», а на «Боинге-737» акционерной компании «Аэронавтика», в бизнес-классе. Вот уж где сервис был «на западном уровне»! Кормили на убой: икра, лососина, шампиньончики. Выпивки, хоть залейся: «Камю», «Белая лошадь», про пиво и говорить нечего.
Новая жизнь явно пришлась по вкусу Владиславу Леонидовичу. Гостиница на улице Шенкмана, или как она там называлась, тоже была частной. Не гостиница в строгом смысле, а квартира с полным пансионом и обслугой, принадлежащая шараге Петра.
Пока – «тьфу-тьфу!» – все шло, как по маслу. Боб Володин врубился с полуслова, назначил время и обещал полный саксес. [7]7
Успех (англ.)
[Закрыть]Однако прошло уже двадцать минут, а за окном, куда забрали паспорта, было глухо.
– Не понимаю, в чем дело! – нервничал Торба. – Ерунда какая-то.
В принципе волноваться не стоило. На заводе, где постоянно работали над каким-нибудь институтским заказом, ему приходилось бывать не реже одного раза в год. Правда, по командировке со всеми печатями и подписями. Сегодня такой бумажки при нем, увы, не было. Но не может же из-за такого пустяка сорваться вся затея с контейнерами! В крайнем случае, если не пропустят на территорию, Боб как-нибудь догадается выйти.
Было чертовски неудобно перед Петей. Хотелось хоть тут соответствовать его международному классу, то бишь уровню.
Володин появился, когда Торба, созрев для демарша, готов был затребовать документы назад. Не знал только, как отреагирует благодетель.
– Привет, чуваки! – сделав ручкой, Боб скрылся за дверью, откуда незамедлительно выскочил, помахивая пропусками. – Айда!
Годы его почти не затронули. Остался таким же верзилой, плейбоем-отличником. Он первым в их выпуске защитил докторскую. В его отделе вообще остепенялись со сказочной быстротой: шли по закрытой тематике. Уральскому филиалу РАН оставалось только штамповать дипломы. Не то, что в Москве, где и сами не жили, и другим не давали.
Торба немного завидовал Бобу. Сам он ни за какие блага не согласился бы сменить столицу на провинцию. И, наверное, зря. Володин себе на уме. Выскочит в членкоры и преспокойно вернется в свое Останкино. Умеют люди устраиваться!
Беседа состоялась не в кабинете и даже не в цехе, как можно было ожидать, а на воздусях – Боб любил заковыристо выражаться.
– Тебе нужны лишние уши? – ткнул он пальцем в Петькино пузо. – Я так и думал.
Они сразу же перешли на «ты», хотя были знакомы лишь визуально. Торба в их дела не встревал. Контакт обеспечил, и будет.
