Текст книги "Ночная смена (ЛП)"

Автор книги: Энни Краун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Рот открывается от шока.

– Я не читаю… я не… это не порно!

Винсент поднимает руки ладонями вверх в знак капитуляции.

– Эй, нет ничего плохого в том, чтобы немного побаловать себя. Я не осуждаю. И обещаю, что также не буду отчитывать тебя за чтение на работе, если это то, о чем ты беспокоишься.

Он дразнит меня. Слепая паника сменяется раздражением. Я вздергиваю подбородок и смотрю на него с необузданной яростью, но вместо того чтобы выглядеть запуганным, Винсент просто сжимает губы, чтобы сдержать смех.

– Художественная литература, – рычу я, – это отличный способ развить воображение.

– Да ладно. Тебе не нужно воображение. Могла бы пойти на ближайшую домашнюю вечеринку и встретить очередь парней, готовых сделать все, что захочешь, – как только слова слетают с губ, Винсент морщит нос, словно те лучше звучали в его голове.

Я складываю руки на груди. Отсутствие у меня опыта в сексуальной близости – больное место, и он ткнул в это, как в свежий синяк.

– Я вполне способна переспать с кем-то, если бы захотела, – говорю я. – Но не делаю этого, поскольку парни из колледжа – незрелые маленькие гремлины, которые играют в видеоигры в грязных подвалах, несут женоненавистническую чушь ради смеха и не могут найти клитор. Мужчины в моих романах страстные, состоявшиеся и..

– Вымышленные.

При виде испепеляющего взгляда Винсент приподнимает бровь, провоцируя меня сказать, что он неправ.

Вместо этого я спрашиваю:

– Итак, ты признаешь, что парни из колледжа – отбросы?

Винсент смеется. Я отказываюсь гордиться собой за то, что извлекла из него звук, и вместо этого поворачиваюсь к одной из полок, глаза пробегают по корешкам, но на самом деле не улавливают ни имен авторов, ни названий.

Когда я решаюсь еще раз взглянуть на Винсента, он улыбается так, словно нашел последний кусочек сложной головоломки.

– Теперь я понял, – говорит он.

– Понял что? – требую я.

Винсент поднимает книгу в руке.

– Есть причина в том, почему тебе так нравится это стихотворение.

– И почему же?

– Потому что ты тоже боишься.

Я смеюсь, скорее с горечью, чем с юмором.

– Боюсь чего?

– Сегодня вечер пятницы. Ты молода и чертовски кра… умна, и так глубоко погрузилась с головой в этот любовный роман, что мне практически пришлось вытаскивать тебя. Итак, либо ты думаешь, что выше всего этого, либо боишься выставить себя напоказ. Не хочешь терять контроль, но также не стремишься что-то делать, не имея спойлера к концовке. Но люби меня ради любви? Книги не меняются. Люди меняются. Ты, – он указывает на меня антологией Энгмана, – Ты трусиха.

Ярость разливается по венам как лесной пожар, такая горячая и ужасная, что щиплет глаза.

– Ты ошибаешься.

– Уверена?

Нет, шепчет голос в голове.

– Абсолютно, блять, уверена.

Я пристально смотрю на него. Он смотрит в ответ. А потом, всего один раз – так быстро, что могла моргнуть и пропустить это, – самоуверенный взгляд Винсента скользит по моим губам.

– Докажи это.

Мир уходит из-под ног. Я внезапно становлюсь Алисой, спускающейся в кроличью нору, или Люси Певенси, пробирающейся сквозь гардероб, – девушкой, с головой погружающейся в фантазию.

Может быть, это вызов, сверкающий в темных глазах Винсента, или, вероятнее всего, это гнев делает меня такой храброй, решительной, заставляя показать, что он нихрена не знает. Потому что в один момент я пристально смотрю на него, грудь вздымается, а сердце бешено колотится, а в следующий – поднимаюсь на цыпочки, кладу руки ему на плечи и глубоко впиваюсь ногтями в хлопок черной футболки. Как будто хочу наказать парня за то, что тот был невыносим, невероятно самоуверен, что у него хватило наглости подвергать меня психоанализу в собственном священном пространстве.

Я целую его. Сильно.

Винсент стонет мне в рот, его губы приоткрываются, а в груди что-то вибрирует. На мгновение я горжусь собой, потому что думаю, словно удивила его, но затем чувствую, как липучка бинта цепляется за мою рубашку и понимаю, что раненая рука зажата между нами.

Я отлипаю от него и отступаю на шаг.

Я действительно только что это сделала?

– Вот черт, прости, – говорю я, задыхаясь. – Твоя рука..

Я даже не успеваю закончить вопрос.

Винсент роняет антологию Энгмана. В тот момент, когда книга с тяжелым стуком приземляется к ногам, его теперь уже незанятая рука обхватывает меня сзади за шею. Винсент, может и сложен как кирпичная стена, но в том, как рука удерживает меня, есть нежность. Это не требовательное прикосновение. Оно терпеливое, поддерживающее.

Он мягко сжимает мою шею, безмолвно прося встретиться с ним взглядом. И я делаю это. В них горит огонь, который соответствует моему собственному.

– Перестань извиняться, – говорит он очень серьезно. – И сделай это ещё раз.

Это дико.

Как он заставляет чувствовать, что я здесь главная? Словно являюсь той, кто командует? Потому что, очевидно, Винсент – тот, кто держит меня одной рукой, в то время как тело угрожает разлететься вдребезги.

– Я никогда никого не целовала, будучи трезвой, – признаю я, шею заливает румянец.

Лицо Винсента смягчается.

– Тогда потренируйся на мне, – предлагает он. – Я здесь. Весь твой.

Он не пытается давить на меня или уговаривать. Вместо этого держится спокойно и непоколебимо – как скала, за которую можно уцепиться в разбивающихся волнах тревог – и дает время, необходимое, чтобы собраться с мыслями.

Я хочу поцеловать его. Это само собой разумеющееся. И если Винсент не самый убедительный лжец в мире, он определенно не против того, чтобы поцеловать и меня тоже. Но взбудораженный мозг не может разобраться в этом уравнении. Нормальные люди не целуются в течение десяти минут после знакомства, если только они не пьяны в стельку – даже если эти десять минут включают в себя несколько горячих подшучиваний и чтение сонетов в темном углу практически пустой библиотеки.

Реальная жизнь никогда не бывает такой, как в романах.

В чем подвох?

Винсент неправильно истолковывает колебания.

– Если я тебе не нравлюсь, можешь вернуться к книге. Мое эго выдержит этот удар, обещаю. Но не отталкивай меня только потому, что боишься.

Огонь во мне разгорается снова.

– Я не…

Рука Винсента снова сжимает мою шею, более настойчиво.

– Тогда иди сюда, – бормочет он.

К черту все, говорю я себе. Да, волосы в беспорядке, а макияж нанесен несколько часов назад. Да, лампы дневного света и грязный ковер точно не создают настроения. Я бы хотела чувствовать себя более собранной, более готовой к тому, чтобы меня обнимали и прикасались.

Но Винсент, кажется, не возражает против того, что я не идеальна, и, возможно, это все, что имеет значение.

Жизнь слишком коротка, чтобы упустить шанс почувствовать себя героиней любовного романа.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться храбрости, я снова приподнимаю подбородок и подставляю Винсенту рот. Он держит меня, большим пальцем касаясь точки пульса, а остальными – волос, когда наклоняет голову, чтобы нежно поцеловать меня один раз, второй. Это быстрые, легкие, как перышко, прикосновения его губ к моим. Я издаю нетерпеливый звук, подозрительно похожий на хныканье. Винсент смеется.

А затем целует по-настоящему.

Я задыхаюсь, когда рот Винсента накрывает мой. Губы приоткрываются, а языки соприкасаются, сначала неуверенно, а затем более смелыми, исследовательскими движениями. Это не похоже на неуклюжие, пропитанные алкоголем поцелуи, которые у меня были раньше – это нечто совершенно другое. Целенаправленный поцелуй. Преднамеренный.

Вот каково это – целовать кого-то, когда единственное, что затуманивает голову – это отчаянная потребность узнать, каков он на вкус.

Язык Винсента следует по моей нижней губе, сопровождая нежным царапаньем зубов. Я задыхаюсь. Трудно что-либо расслышать из-за биения сердца, отдающегося в ушах. Когда он опускается ниже, чтобы провести поцелуями по линии моего подбородка, я вздрагиваю и протягиваю руку, чтобы запустить пальцы в его темные волосы. Они густые и гладкие как шелк.

Я мягко, даже скорее экспериментально, дергаю его за волосы. Винсент стонет в шею. Я чувствую это глубоко в костях, звук отдается эхом и ударяет прямо между ног. Я прижимаюсь к нему и резко вдыхаю, когда чувствую это – твердость под мягкими черными джоггерами. Не знаю, почему так шокирована. Из обширных литературных исследований я знаю, как все это работает. Но мысль о том, что Винсент щеголяет с эрекцией из-за меня, вызывает еще один прилив жара.

Мгновенно я начинаю злиться на его брюки и свои собственные леггинсы за то, что они мешают. Хочу, чтобы те исчезли. Нуждаюсь в том, чтобы Винсент прижимался ко мне, теплый, скользкий и уязвимый. Я скольжу руками по его бицепсам, сжимая твердые мышцы под натянутым хлопком, и использую их как рычаг, чтобы прижаться бедрами к его.

– Черт, – говорит Винсент. – Ты убиваешь меня, профессор.

И тут в голову приходит ужасная мысль: он даже не знает моего имени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я откидываюсь назад и жадно вдыхаю воздух, пытаясь сориентироваться. Винсент пользуется открывшейся возможностью и наклоняет голову, покрывая поцелуями мою обнаженную ключицу.

Хорошо получается. Подозрительно хорошо.

– У тебя вошло в привычку соблазнять девушек в библиотеках или это в новинку? – я хочу, чтобы слова прозвучали как шутка, но уверена: он слышит тревогу, просачивающуюся сквозь голос.

Винсент в последний раз целует меня в основание шеи, прежде чем выпрямиться.

– Нет, – говорит он, затем исправляется: – То есть, я соблазнял девушек, но никогда в библиотеке. И происходящее сейчас – не какой-то план. Мне действительно необходимо сдать работу в понедельник, еще этот дурацкий гребаный бандаж, – он поднимает поврежденную руку и опускает ее. – Настоящий ад. Я растянул запястье во время летней тренировки. Это не просто просьба о сочувствии.

Я наблюдаю за ним прищуренными глазами.

– Просто растянул?

– Упал на нее.

– Хм. Повреждение кажется довольно серьёзным.

– Тренер, – напряженно говорит Винсент. – Возможно, слишком остро отреагировал. Он не хочет, чтобы я пропускал больше игр, чем необходимо.

Я поджимаю губы, вспоминая, как он грубо обращается с командой соперника на баскетбольной площадке. Слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их обдумать:

– Уверен, что никого не ударил?

Винсент вздыхает и откидывает голову назад, поднимая глаза к потолку.

– Предполагаю, ты знаешь, кто я.

– Да, я не хожу на вечеринки, но это еще не значит, что полностью оторвана от всего происходящего в этой школе.

– Ты когда-нибудь была на моем баскетбольном матче?

– Нет, но смотрела видео, на котором ты сломал нос тому парню в прошлом году.

Винсент морщится.

– Не самая лучшая моя идея. Хотя мудак сам напросился.

– Что он сделал?

На мгновение он кажется удивленным – как будто ожидал, что я буду проповедовать о том, что насилие никогда не будет решением.

– Он сказал то, чего не должен был.

– Тебе?

– Нет. Моему товарищу по команде. Джабари.

– О, – я хмурюсь. – Ну, тогда ты облажался, Найт.

– Действительно?

– Ага. Стоило бы нанести еще как минимум три удара, прежде чем судьи удалили тебя с игры.

Винсент выдает слегка застенчивую улыбку, которая творит ужасные вещи с моими внутренностями. Его здоровая рука опускается мне на плечо. Интересно, знает ли он, что я чувствую электрические разряды удовольствия каждый раз, когда подушечка его большого пальца касается ключицы.

– Кажется несправедливым, что ты знаешь мое имя, а я твое нет, – бормочет он.

До сих пор я не осознавала, что анонимность была одеялом комфорта. Конечно, могла бы сказать Винсенту вымышленное имя, но нечто в том, что я лгу ему, заставляет желудок скручиваться от чувства вины.

– Кендалл, – тихо говорю я.

– Ну, Кендалл, – шепчет он. – Прижимание к полкам – не инструмент для пикапа, если это то, о чем ты беспокоишься.

Я сдерживаю улыбку.

– Я так и не думала. Это был бы своего рода неудачный трюк. Не знаю, как ты смог бы по-настоящему привлечь девушку у книжной полки, имея только одно хорошее…

Единственное предупреждение, которое я получаю, – это озорной огонек в темных глазах Винсента.

А потом он обхватывает меня здоровой рукой за талию, под кардиганом и поднимает. Я издаю унизительный визг удивления и обвиваю руками его шею, одной хватаясь за волосы, а другой крепко сжимая в кулаке рубашку. Я не маленькая. И сложена не так, как героини, которых швыряют в спальнях и называют милыми или дерзкими. Несмотря на ширину плеч Винсента и впечатляющий обхват его бицепсов, я немного боюсь, пытаясь ухватиться сильнее.

– Это была шутка. Я пошутила!

– А я нет.

Он ослабляет хватку. Я чувствую, как пальцы впиваются в бедро, достаточно сильно, чтобы причинить боль самым восхитительным образом. Может быть, даже появится синяк. Не знаю, почему мысль об этом приводит в трепет.

– Не урони меня, – предупреждаю я.

– Ты же в курсе, что я мог бы даже приседать, верно?

Упругий изгиб его задницы, прижатой к моим лодыжкам, является достаточным доказательством.

– Просто говорю.

Винсент смеется, обжигая кожу горячим дыханием.

– Просто дай мне минутку. По крайней мере, позволь попытаться вести себя спокойно. Обещаю, что не уроню тебя, Кендалл.

Мое имя в его устах снова вызывает желание. Винсент, должно быть, чувствует это, поскольку делает шаг вперед, пока я не чувствую что-то твердое позади – книжную полку. Та прикручена к стене, поэтому я знаю: мы, вероятно, не сможем ее опрокинуть, но все равно кажется ненадежным быть прижатой чему-то, когда под ногами нет ничего.

Все это очень опасно.

– Что ты там говорила, – бормочет он. – О том, что я мог бы приставать к тебе, прижав к книжной полке? Поскольку, думаю, я более чем способен сделать это.

Я наклоняю голову, позволяя губам коснуться его уха.

– Докажи это, – шепчу я.

Винсент не смеется, но в его груди раздается рокот – низкий и подозрительно похожий на рычание – прежде чем тот наклоняется вперед, чтобы снова поцеловать меня. На этот раз это не так нежно. Наши губы встречаются с голодом, от которого скручивает живот.

Он не может быть настоящим. Эта мысль крутится в голове, когда бедра Винсента прижимаются к моим. Откуда взялся этот парень? Потому что было бы так чертовски невероятно – устроить с ним небольшую словесную перепалку, почитать любимые стихи, а потом стать прижатой к стене, и я не могу поверить, что прожила почти двадцать один год своей жизни, не испытывая подобных чувств. Мозг затуманивается. Мой мир рухнул: крепкое и теплое тело Винсента, его руки, обнимающие меня, прижимающие ближе, в то время как рот…

Что-то с тяжелым стуком падает на пол слева от меня.

Я отшатываюсь от Винсента.

Я, должно быть, сбросила ее с полки. Придется выяснить, откуда она взялась, чтобы Марджи не пришлось..

О, черт.

Марджи.

Определенно, прошло уже пятнадцать минут, а это значит, что есть очень реальный шанс того, что она поднимется сюда, чтобы переставить книги.

Я отчаянно хлопаю Винсента по руке.

– Опусти меня, пожалуйста.

Он немедленно это делает.

Как только ноги оказываются на полу, я обхожу парня и оставляю между нами расстояние в несколько футов. Его здоровая рука опускается. Отсутствие тепла тела Винсента напоминает о том, какой арктической становится атмосфера в этой библиотеке, но я сопротивляюсь желанию поплотнее закутаться в кардиган и зарыться. Я не буду прятаться. Не тогда, когда Винсент стоит передо мной с розовыми щеками, припухшими от поцелуев губами, растрепанными волосами и ошеломленным выражением лица.

Я сделала это, – говорю себе. – Я испортила его.

Соседки по комнате закричали бы, увидев меня сейчас. Харпер и Нина годами травили меня за то, что я домосед, разумный человек, мамочка в группе.

Но сегодня вечером? Я неузнаваема.

– Говорила же, – лепечу я со спокойствием, которого на самом деле не чувствую. – Я не боюсь.

Губы Винсента дергаются.

– Справедливо.

Его голос низкий и хриплый, из-за чего я чувствую себя неуверенно. Но нужно быть более прагматичной. Я на дежурстве. Скоро может прийти начальница. И что дальше? Потеря девственности с парнем, которого я только что встретила в темном уголке единственной круглосуточной библиотеки Клемента?

Логика и рассудок – жестокие суки.

Я разглаживаю перед рубашки и прочищаю горло.

– Мне действительно пора возвращаться к работе. Но если пройдёшь к стойке регистрации, могу помочь зарезервировать эту книгу.

Я делаю шаг назад. Винсент улыбается, но это немного похоже на гримасу.

– Встретимся внизу, – говорит он. В ответ на мой любопытный взгляд, парень указывает на промежность своих брюк. Освещение тусклое, его джоггеры черные, но я улавливаю очертания впечатляющей эрекции, проступающей сквозь ткань.

– Мне нужна минутка.

– Ой. О, точно.

Такое чувство, словно я должна сказать что-то еще, нечто, способное признать серьезность произошедшего – но в голове слишком много мыслей. Даже не знаю, с чего начать.

Я не оглядываюсь, покидая стеллажи, поскольку, если сделаю это, есть хороший шанс того, что побегу обратно, чтобы закончить начатое.

На верхней площадке лестницы я колеблюсь, прежде чем свернуть в коридор и броситься в женский туалет. Девушка, которая смотрит на меня в зеркале над рядом раковин, незнакомка – широко раскрытые глаза, розовые и припухшие губы. Сдавленный смех клокочет в горле. Должно быть, это сон. Я целовалась с Винсентом Найтом. В библиотеке. Во время смены. После какого-то (очевидно, очень эротичного) чтения Элизабет Барретт Браунинг.

Что теперь делать? Типа, я должна пригласить его потусить? Ходит ли Винсент Найт вообще с кем-нибудь на свидания? Или это станет обычным делом – его посещение библиотеки во время моих ночных смен и миллион разных способов осквернить каждый раздел? Возможно, слишком самонадеянно с моей стороны. Может быть, это было странное, одноразовое занятие. Момент страсти, над которым мы посмеемся, прежде чем разойтись.

Не знаю, что будет дальше. Я потеряла нить гребенного сюжета.

Руки дрожат, когда я протягиваю руку, чтобы открыть кран и промокнуть ледяной водой разгоряченные щеки. Проходят минуты – не знаю, сколько точно, поскольку у меня нет с собой телефона, – но тело, кажется, не хочет остывать.

Нужно встретиться с Винсентом у кассы.

Так почему же ноги не двигаются?

– Черт, – говорю я вслух. Слово эхом разносится по ряду пустых туалетных кабинок. Я снова встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале и с поразительной ясностью осознаю, что Винсент, возможно, был прав.

Может быть, я трусиха.

Собравшись, наконец, с силами, чтобы выйти из туалета, я спешу вниз по лестнице и направляюсь прямиком к кассовому аппарату, плечи сгорблены от стыда. Марджи вернулась, перекладывает книги на одной из маленьких тележек на колесиках, которые мы используем для перестановки.

Никаких признаков Винсента.

– Печать прошла нормально? – спрашиваю я.

Марджи кивает.

– У бедного парня с утра ярмарка вакансий, а он не мог придумать, как правильно заполнить поля в резюме.

Я сочувственно хмыкаю.

Марджи уходит с коробкой восточноазиатской литературы, которую хочет переставить на витрину на другой стороне атриума. Я осматриваю залитые лунным светом столики в поисках кареглазого баскетболиста, а затем осторожно открываю базу данных кассовых сборов библиотеки на компьютере.

В системе появилась одна новая запись: шесть минут назад Найт-запятая-Винсент ознакомился с антологией Энгмана.

Я откидываюсь на спинку стула, воздух из легких выходит с тяжелым свистом. Он ушел. Ушел, а я спряталась в ванной как трусиха.

Если бы хотел, – шепчет голос в голове, – он бы остался.

Но Найт этого не сделал.

На самом деле, наверное, это к лучшему. Было бы неловко встретиться при ярком свете флуоресцентных ламп и попытаться притвориться, словно мы не пытались сорвать одежду друг с друга. И было бы мучительно вести светскую беседу, когда обнаружили, что, как только исчезло волнение от пребывания наедине с представителем противоположного пола в тускло освещенном углу библиотеки, у нас двоих нет ничего общего. Я до сих пор ничего не знаю о Винсенте Найте – кроме того факта, что он неприлично высокий баскетболист, ненавидящий уроки английского и у которого рот создан для поцелуев.

Он, вероятно, не вспомнит моего имени к следующей пятнице. Я буду просто еще одной безумной историей, которую он расскажет товарищам по команде за партией в пив-понг или в раздевалке после тренировки. Потому что именно так и поступают мужчины, не имеющие отношения к литературе: разочаровывают.

Поэтому, на самом деле, я должна быть благодарна, что он ушел, не попрощавшись. Еще плотнее закутываясь в кардиган, я тянусь за «Принцессой мафии», все еще лежащей на столе. Обнаженный торс на обложке словно издевается надо мной. С тяжелым вздохом я наклоняюсь и убираю ее в рюкзак.

На сегодня с меня хватит романтики.