Текст книги "Обед в ресторане «Тоска по дому»"

Автор книги: Энн Тайлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Тут он представлял себе вывеску «Ресторан Скарлатти», со стоном прижимал пальцы к глазам и беспокойно ворочался с боку на бок.

– У вас красивая страна, – сказала молодая иностранка.

– Спасибо, – ответил Эзра.

– Столько зелени! И столько птиц. Прошлым летом, до того как заболел мой свекор, мы снимали дом в Нью-Джерси. Не зря его называют «садовым» штатом. Всюду розы. После ужина мы сидели на лужайке и слушали соловьев.

– Кого? – переспросил Эзра.

– Соловьев.

– Соловьев? В Нью-Джерси?

– Конечно, – сказала она. – А еще нам очень нравилось ходить по магазинам. Особенно в универсальный магазин «Корветт». Моему мужу нравятся… как это?.. Костюмы, которые можно стирать и не гладить…

Больной застонал и заметался в постели. От резких движений чуть не выскочила подведенная к его запястью трубка. Жена больного, хрупкая старушка с высохшей, как пергамент, кожей, нагнулась и погладила мужа по руке. Прошептала что-то и повернулась к молодой женщине. Эзра увидел, что старушка плачет. И не скрывает этого, слезы ручьем катились по ее щекам.

– Ой! – вырвалось у молодой женщины. Она отошла от Эзры и, наклонившись над женой больного, подняла ее на руки, как раньше свою девочку. Эзра понимал, что ему надо уйти, но не ушел. Только отвернулся и с равнодушным видом выглянул в окно – так иной мужчина, нажав кнопку звонка, стоит на пороге в ожидании, что входная дверь откроется и его пригласят в дом.

Дженни, уткнувшись в учебник, сидела за столом в своей старой комнате. Она была удивительно хороша, даже в очках для чтения и выцветшем стеганом халате, который оставляла в шкафу на случай приезда в Балтимор. Эзра остановился в дверях и заглянул в комнату.

– Дженни? Ты как здесь очутилась?

– Решила устроить себе передышку. – Она сняла очки и рассеянно посмотрела на него.

– Но ведь семестр не кончился, еще не каникулы?

– Каникулы! Думаешь, у студентов-медиков бывают каникулы?

– Да нет, пожалуй, – сказал он. Правда, с некоторых пор ему казалось, что она все чаще приезжает в Балтимор. Да и о муже никогда не рассказывает. За всю осень, а может, и за все лето она ни разу не упомянула его имя.

– Мне кажется, она ушла от Харли, – сказала недавно мать Эзре. – Только не делай удивленного лица! Наверняка и тебе это приходило в голову. Вдруг переезжает на новое место, якобы поближе к университету, а сколько я ни предлагаю навестить ее, не соглашается; вечно у нее какие-то зачеты, к которым надо готовиться, и потом, когда ни позвонишь, заметь, Харли никогда не подходит, ни разу он не взял трубку. Тебе это не кажется странным? Но я сама не могу расспрашивать ее об этом. Она сразу переводит разговор на другое. Понимаешь? Я не могу… А ты бы смог. Ты всегда был ей ближе, чем я или Коди. Расспросил бы, что да как.

И вот сейчас, стоя на пороге, он искал, с чего бы начать разговор. Дженни снова надела очки и уткнулась в учебник. Он почувствовал, что его выставляют за дверь.

– Ну… Как дела в Полеме?

– Нормально, – сказала она, не отрываясь от книги.

– А как Харли?

Последовало продолжительное молчание.

– В последнее время мы что-то совсем не видим его, – сказал Эзра.

– С ним все в порядке. – Дженни перевернула страницу.

Эзра подождал немного, расправил плечи и пошел вниз. Мать он застал на кухне. Она вынимала из сумки продукты.

– Ну? – спросила она.

– Что – ну?

– Ты говорил с Дженни?

– Хм-м-м…

Перл еще не сняла пальто, пучок у нее съехал на шею; засунув руки в карманы, она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Ты же обещал мне. Поклялся, что поговоришь с ней.

– Я не клялся, мама.

– Нет, ты дал священную клятву.

– Обручальное кольцо она еще носит, – сказал он с надеждой.

– Ну и что? – Мать снова занялась продуктами.

– Она не носила бы обручального кольца, если б разошлась с Харли, правда?

– А вдруг она хочет нас обмануть?

– Ну, не знаю. Если она хочет нас обмануть, наверное, надо делать вид, что мы ей верим. Не знаю.

– Всю жизнь люди стараются быть от меня подальше, – сказала Перл. – Даже дети. Мои собственные дети. Стоит мне спросить у Дженни, как дела, и она шарахается от меня, как будто я лезу ей в душу. Ну почему она такая ершистая?

– Может, именно твое мнение для нее самое важное, – заметил Эзра.

– Так я и поверила, – возразила мать, вынимая из сумки коробку яиц.

– Наверно, у меня нет подхода к людям, – сказал Эзра.

– Мне кажется, подойди я к ним слишком близко, они скажут, что я лезу не в свое дело, всем надоедаю… А если я отстранюсь, подумают, будто мне все равно. Видимо, я не усвоил какого-то правила, над которым другие даже не задумываются; наверное, в тот день меня не было в школе. Существует такая едва заметная граница, которую я почему-то никак не могу разглядеть.

– Глупости. Не понимаю, о чем это ты. – Мать подняла на свет яйцо. – Нет, ты посмотри! Из дюжины – четыре треснутых. А два – просто битые. Во что только превратилась лавка братьев Суини!

Эзра подождал, но больше она не сказала ни слова. И он ушел.

Эзра сломал стену между ресторанной кухней и залом, большую часть работы проделал сам, в одну ночь. Сначала как заведенный махал кувалдой, потом отрывал большие куски сухой штукатурки, пока все вокруг не покрылось толстым слоем пыли. Потом он добрался до какого-то сложного переплетения труб и электрических проводов, и, чтобы закончить работу, пришлось вызвать электриков. Он так разворотил все вокруг, что вынужден был на целых четыре дня закрыть ресторан. Убытки были весьма ощутимы.

Решив, что заодно можно изменить и оформление зала, он сорвал с окон жесткие парчовые драпировки, снял с пола ковер и нанял рабочих, чтоб отциклевали и покрыли пол лаком.

К вечеру четвертого дня он так устал, что каждое движение отзывалось болью. Несмотря на это, он вымыл голову, снял замазанные краской джинсы, переоделся и поехал в больницу навестить миссис Скарлатти. Она лежала, как всегда, опираясь на подушки, но глаза у нее были ясные; ей даже удалось улыбнуться ему.

– Ангел мой, я приготовила тебе сюрприз, – прошептала она, – завтра меня выписывают.

– Выписывают?

– Я упросила врача, и он разрешил мне вернуться домой.

– Домой?

– Если я найму сиделку, он говорит… Ну не стой так, Эзра… Я хочу, чтобы ты нанял сиделку. Загляни-ка в тумбочку…

Так много она не говорила уже несколько недель. Эзра был окрылен новой надеждой; а ему-то казалось, все потеряно. Но, конечно, его тревожил и ресторан. Что она подумает, когда увидит все это? Что скажет? «Все должно быть как раньше. Ну в самом деле, Эзра. Немедленно восстанови эту стену, повесь на окна мои портьеры и постели на пол мой ковер». Наверное, у него очень плохой вкус, гораздо хуже, чем у миссис Скарлатти. «Голубчик, – скажет она, – как же ты мог допустить такую безвкусицу?» «Безвкусица» – ее любимое слово. Как бы сделать, чтобы она не узнала обо всем этом? Как убедить ее побыть наверху, в квартире, пока он не вернет все на свои места. Слава богу, что он не успел сменить вывеску.

* * *

На следующее утро Эзра зашел в больничную контору, расплатился за место миссис Скарлатти. Потом он случайно встретил в коридоре ее лечащего врача и коротко поговорил с ним.

– Это просто замечательно, что миссис Скарлатти выписывается, – сказал Эзра, – честно говоря, я просто не ожидал.

– Да, – сказал врач. – Действительно.

– Признаться, я потерял всякую надежду…

– Конечно, конечно, – сказал врач и так внезапно протянул руку для прощания, что Эзра не сразу сообразил, что от него хотят.

Врач тут же ушел, хотя Эзра ожидал, что тот сообщит ему гораздо больше.

Миссис Скарлатти отправили домой в карете «Скорой помощи». Эзра ехал следом на своей машине и время от времени видел сквозь матовое стекло силуэт миссис Скарлатти. Она лежала на носилках, а рядом стояли еще одни, на которых лежал мужчина с загипсованными до самых бедер ногами. Его жена примостилась тут же и, видимо, болтала без умолку. Эзра заметил, как перья на ее шляпке колышутся в такт словам.

Сначала машина остановилась у дома миссис Скарлатти. Санитары выкатили из кареты носилки, а Эзра стоял как неприкаянный и чувствовал себя лишним.

– Ах, какой воздух, – вздохнула миссис Скарлатти, – весенний чистый воздух!

На самом деле воздух был ужасный – зимний, сырой, прокопченный.

– Я никогда не говорила тебе, Эзра, – сказала она, когда санитары вкатили носилки в парадное, – ведь я уже не надеялась увидеть этот дом, мою маленькую квартирку, мой ресторан.

Тут она неожиданно подняла руку ладонью вверх – знакомый властный жест, обращенный на этот раз к санитарам, которые собирались провезти носилки через дверь справа и потом занести их наверх.

– Послушайте, милейший, – сказала она одному из них, – не могли бы вы открыть левую дверь, я хочу заглянуть туда.

Все произошло так быстро, что Эзра не успел возразить. С озабоченным видом санитар распахнул дверь в ресторан. Потом вернулся и стал осматривать лестницу – наверху был поворот, внушавший ему опасения. Миссис Скарлатти с трудом повернула голову и заглянула в открытую дверь.

На мгновение, на долю секунды, у Эзры мелькнула надежда, что она, быть может, все это одобрит. Но, проследив за ее взглядом, он понял, что это невозможно. Ресторан был похож на склад, сарай, гимнастический зал – там царил полнейший хаос. В углу под голыми окнами – сваленные в кучу столы, перевернутые стулья. На свежеотлакированном полу, припорошенном все-таки белой пылью, мостки из горбылей, на месте отсутствующей кухонной стены зловеще, как беззубая улыбка, зияла дыра. Лишь два оштукатуренных широких столба отделяли зал от кухни, где все было на виду – мойки, мусорные баки, почерневшая плита, закопченные кастрюли, большой настенный календарь с фотографией девицы в прозрачном черном пеньюаре. На подоконнике – два цветочных горшка с засохшими растениями, металлическая щетка для чистки посуды и ручной ингалятор Тодда Даккета.

– Боже! – воскликнула миссис Скарлатти. Она посмотрела снизу вверх прямо ему в глаза. Лицо ее казалось совершенно беззащитным. – Хоть бы дождался, когда я умру.

– Нет! – крикнул Эзра. – Вы не поняли! Это совсем не то, что вы думаете. Я просто… как бы вам объяснить, я сам не знаю, что на меня нашло.

Но она все тем же знакомым жестом подняла руку и уплыла вверх по лестнице в свою квартиру. Даже лежа на носилках, она излучала энергию и силу.

Миссис Скарлатти не запретила ему посещать ее, отнюдь. Каждое утро он приходил к ней; дверь ему отворяла дневная сиделка. Он пристраивался в спальне на краешке легкого стула и докладывал о полученных счетах, о санитарной инспекции, о доставке белья из прачечной. Миссис Скарлатти была неизменно вежлива, кивала, когда требовалось, но не произносила почти ни слова. А вскоре закрывала глаза в знак того, что визит окончен. Тогда Эзра уходил, нередко случайно задевая кровать или опрокидывая стул. Он и раньше был неуклюжим, а теперь и подавно. Ему постоянно мешали руки, слишком длинные и большие. Если бы только можно было их куда-нибудь деть! Ему очень хотелось приготовить ей обед – питательные блюда, вкусные и ароматные, – сложный обед, на которой ушел бы целый день: мелко-мелко нарубить что-то, провернуть, сбить в миксере. Поистине кухня была его стихией; так иной человек – на суше калека калекой – в воде становится легким и изящным. Но миссис Скарлатти по-прежнему ничего не ела. Что же он мог для нее сделать?

Порой Эзре хотелось схватить ее за плечи и крикнуть: «Послушайте!» Но лицо ее было таким замкнутым, что он не решался. Она словно давала понять, что лучше оставить все как есть. И он сдерживал себя.

Навестив миссис Скарлатти, Эзра спускался вниз. Ресторан в эту кору дня был пуст, и каждый звук отдавался в нем гулким эхом. Иногда Эзра заглядывал в холодильную камеру и проверял, какие там хранятся продукты, или вытирал грифельную доску, а потом бесцельно бродил по залу, трогая то одно, то другое. Обои в небольшом коридорчике, ведущем из зала, были слишком аляповаты, и он содрал их со стены. Убрал вычурные золоченые бра, приделанные возле телефона, снял с дверей мужского и женского туалетов старомодные силуэты. Временами он предавался разрушению так рьяно, что до открытия ресторана едва успевал хоть как-то скрыть это от чужих глаз, но служащие ресторана помогали ему, и в конце концов дело худо-бедно улаживалось. К шести часам, когда появлялись первые посетители, еда была готова, столы накрыты и спокойные, улыбающиеся официанты находились на местах. Все шло своим чередом.

Миссис Скарлатти умерла в марте, холодным, промозглым днем. Когда сиделка позвонила Эзре, это известие обрушилось на него как страшный удар. Можно было подумать, что смерть миссис Скарлатти явилась для него неожиданностью. Он сказал: «Не может быть!» – и повесил трубку. Потом снова набрал номер и задал все необходимые вопросы. Спокойно ли она умерла? Во сне или бодрствуя? Сказала ли что-нибудь перед смертью? Сиделка ответила, что перед смертью миссис Скарлатти не сказала ничего, ни слова, и из жизни ушла спокойно.

– Но сегодня утром, – добавила сиделка, – она вспоминала о вас. Я даже удивилась, она как будто предчувствовала… она сказала: «Передайте Эзре, чтобы он сменил вывеску».

– Вывеску?

– Она сказала: «Это уже не ресторан Скарлатти». Или что-то в этом роде. «Не Скарлатти» – кажется, так она сказала.

Он ощутил вдруг такую боль, словно миссис Скарлатти простерла руку из небытия и влепила ему пощечину. Но, с другой стороны, это облегчало дело. Ее смерть пробудила в нем двойственное чувство – досады и облегчения. А деревья на улице сверкали, как только что отчеканенное серебро.

Заботы о похоронах он взял на себя, руководствуясь списком, который миссис Скарлатти составила задолго до смерти. Он заранее знал, в какое похоронное бюро и какому священнику надо позвонить, каких ее знакомых пригласить на похороны. Однако ему пришла в голову странная мысль – позвать тех иностранцев из больницы. Разумеется, он этого не сделал, хотя из них вышли бы превосходные плакальщики. Они наверняка держались бы куда лучше тех людей, которые чопорно стояли у ее замерзшей могилы. Эзра тоже был чопорен – печальный, усталый мужчина в развевающемся пальто, об руку со своей матерью. Глаза у него покраснели. Но дай он волю слезам, миссис Скарлатти сказала бы: «Эзра, милый, да ты с ума сошел».

Он был рад вернуться после похорон в ресторан. Работа отвлекала от мрачных мыслей – он размешивал, добавлял специи, снимал пробу, то и дело спотыкаясь на том месте, где раньше была стойка. Потом он прохаживался между столиками, как раньше миссис Скарлатти, и предлагал посетителям рагу из устриц, салат из артишоков, суп-пюре из шпината, острый фасолевый суп и суп из куриных желудочков, приготовленный с особой любовью.

5. Сельская повариха

У Коди всегда были девушки – то одна, то другая; все они были от него без ума, пока не знакомились с Эзрой. Казалось, что-то в Эзре притягивало их как магнит. В его присутствии их глаза сияли, смотрели напряженно и внимательно, словно они прислушивались к звуку, который не могли уловить другие. Сам Эзра ничего не замечал. А Коди, конечно, настораживался. Он нарочито громко вздыхал, делая вид, что все это его забавляет. Девушка тут же брала себя в руки, но было уже поздно: Коди таких вещей не прощал. Он обладал способностью внутренне отстраняться от людей. Похожий на индейца – гладкие черные волосы, правильные черты невозмутимого лица, – этот человек при желании мог выглядеть совершенно бесстрастным, как манекен, а между тем его второе «я» – оборванный, грязный, нелюбимый подросток с плохими отметками и единицей по поведению – сжимало кулаки и безмолвно стонало: «Ну почему? Почему Эзра? Почему всегда этот сопляк, этот паинька Эзра?»

А Эзра глядел вдаль ясными серыми глазами из-под копны мягких светлых волос и по-прежнему думал о своем. Одно можно сказать в его пользу: кажется, он в самом деле не замечал, какое впечатление производил на женщин. Никто не мог обвинить его в том, что он сознательно отбивает девушек у собственного брата. Но при мысли об этом Коди становилось вовсе невмоготу. Скорее он готов был поверить, что у Эзры есть какой-то изъян и именно этот изъян «работал» на него, делал безразличным, выделял среди других мужчин. Было в Эзре что-то почти монашеское. Сколько женщины ни старались, им никак не удавалось разгадать его мысли, хотя он был с ними неизменно учтив и деликатен. У него выработалась привычка молча, до неприличия долго разглядывать их, а потом вдруг задать самый неожиданный вопрос. Например: «И как вы ухитрились воткнуть в уши эти золотые колечки?» Полный идиотизм – дожить до двадцати семи лет и ничего не знать о серьгах. Однако женщине, к которой он обращался, подобный вопрос, видимо, не казался идиотизмом. Она, точно под гипнозом, трогала пальцем мочку уха. Она была заворожена. Может быть, непредсказуемостью поступков Эзры? Ограниченностью его восприятия? (Он не обратил внимания на ее глубокое декольте, напудренную грудь, длинные ноги в нейлоновых чулках.) А может быть, его неведением? Он был гостем на планете женщин – вот как следовало понимать его вопрос. Но сам он не сознавал этого и не понимал ее ответного взгляда, а если и понимал, то не придавал ему значения.

Только одну из Кодиных девушек не пленил его брат. Она работала в агентстве социального обеспечения, звали ее не то Кэрол, не то Карен. При первой встрече она окинула Эзру спокойным оценивающим взглядом. И сказала Коди, что ей не нравятся мужчины с материнской жилкой. «Вечно кормят, вечно кудахчут, – сказала она (она познакомилась с Эзрой в его ресторане), – а сами такие неуклюжие, застенчивые, что в конце концов садятся на шею. Ты замечал?» Но этот случай не в счет – Коди скоро утратил к ней всякий интерес.

Странно, конечно, что он продолжал знакомить своих девушек с братом, зная наперед, что его, Коди, ждет поражение, ведь с четырнадцати лет и по сей день он накопил изрядный горький опыт. В конце концов, он жил в Нью-Йорке, а брат с матерью – в Балтиморе; и он был вовсе не обязан возить своих приятельниц на уикенд домой. Не раз Коди давал себе клятву, что больше это не повторится. Он встретит какую-нибудь девушку, женится на ней и не обмолвится об этом даже собственной матери. Но это означало, что всю остальную жизнь ему придется быть настороже и с подозрением следить за женой. Всю жизнь он будет ожидать неизбежного, как родители Спящей Красавицы, несмотря на все предосторожности, ожидали той роковой минуты, когда веретено неизбежно уколет палец их дочери.

Ему уже исполнилось тридцать, он преуспевал и созрел для женитьбы. Квартиру в Нью-Йорке он считал временным пристанищем – так, снял ради удобства; недавно он приобрел под Балтимором ферму и сорок акров земли. И теперь в конце недели менял свой изящный серый костюм на вельветовые штаны и куртку и, строя планы, бродил по своим владениям. За домом был солнечный задний двор, где его жена сможет выращивать овощи к столу. Спальни в доме ожидали будущих детей. Он воображал, как вернется в пятницу домой с работы, а они выбегут ему навстречу, и чувствовал себя на седьмом небе. Бедный Эзра… Только и имеет что этот разоренный ресторан в тесноте и убожестве городского центра.

Однажды Коди пригласил Эзру поохотиться на кроликов в лесу за фермой. Ничего хорошего из этой затеи не вышло. Сначала Эзра угодил в осиное гнездо. Потом уронил в ручей свое ружье. А когда они остановились на холме перекусить, вытащил из кармана свою старую флейту и принялся наигрывать «Зеленые рукава», распугав при этом всю живность чуть ли не на пять миль вокруг. Не исключено, что сделал он это умышленно. Кончилось тем, что Коди перестал с ним разговаривать, но Эзра с невозмутимым видом продолжал свою болтовню. В полнейшем молчании Коди быстрыми шагами ушел далеко вперед, пытаясь припомнить, с чего это ему втемяшилось в голову затеять охоту. «Мистер Кролик… – блаженно фальшивя, пел Эзра. – Каждая душа должна светиться…»

Неудивительно, что, вспоминая об этом, Коди грыз заусеницы, ходил взад-вперед по комнате и ерошил себе волосы. Неудивительно, что во сне он так скрежетал зубами, что к утру у него сводило челюсти.

Ранней весной 1960 года Дженни прислала ему письмо. Развод будет окончательно оформлен через два месяца, прочел он, и тогда она сможет выйти замуж за Сэма. Уайли. Коди был невысокого мнения о Сэме Уайли, мысленно отмахнулся от этого известия, как от мошкары, и стал читать дальше. «Боюсь, – писала она, – Эзра опередит меня. Ее зовут Рут – это все, что мне известно о ней». Дженни сообщала также, что всерьез подумывает бросить медицинский институт. Осложнения в личной жизни отнимали у нее столько сил, что на остальное их просто не хватало. Кроме того, за последние полтора месяца она прибавила три фунта, до неприличия разжирела и сейчас не берет в рот ничего, кроме салата и воды с лимоном. Коди привык к дурацким диетам Дженни (она была худущей до невозможности) и, оставив это место без внимания, пробежал глазами до конца страницы, а затем сложил письмо.

Рут?

Коди снова развернул письмо. «Боюсь, Эзра опередит меня», – прочел он. Коди попытался представить себе, в чем же Эзра может «обскакать» ее, и в конце концов сделал единственно возможный вывод: Эзра надумал жениться. Что ж, теперь Коди можно не опасаться за своих девушек. (При этой мысли ему почему-то стало не по себе.) Но каков Эзра! Женится! Подумать только, Эзра, это ходячее недоразумение, в церкви во время венчания! Забудет разрешение на брак, кольца, ответы, какие надо давать священнику, с рассеянной улыбкой уставится в окно на колибри. И потом – Эзра в постели с женщиной! (Коди фыркнул.) Имя Рут натолкнуло его на мысль о библейской Руфи, и он нарисовал себе портрет женщины темноволосой, черноглазой, смуглой. Глаза с поволокой. Гладкая кожа. Водопад распущенных черных волос. Жгучие брюнетки – всегдашняя слабость Коди, к блондинкам он был равнодушен. Коди представил ее себе с обнаженными плечами, в алой атласной ночной рубашке. Резким движением скомкал Дженнино письмо и бросил в корзину.

На следующий день образ Рут тоже не давал ему покоя. Он хронометрировал движения рабочих на одном из допотопных заводов в штате Нью-Джерси, выпускающих электродрели. Работа займет не одну неделю. «Соединение детали „К“ с деталью „Л“. Правой рукой деталь берется с конвейера – поиск детали, обхват, деталь кладется на конвейер…» Под враждебными взглядами рабочих он шел вдоль сборочной линии с раскрытой папкой в руках. Черные волосы Рут развевались между стропилами. «Неизбежные задержки – 3. Неоправданные задержки – 9». У нее, наверное, продолговатые, как сливы, чуть раскосые глаза. Руки унизаны кольцами, а длинные овальные ногти покрыты ярко-красным лаком.

Вернувшись вечером с работы, он нашел в своей квартире письмо от Эзры с приглашением в ресторан на ближайшую субботу. «Сердечно приглашаю Вас» было написано посредине официального печатного бланка-приглашения – типичная для Эзры шутка. (А может, он это всерьез?) Боже упаси от этих Эзриных обедов. Опять будут тосты и нескладная сентиментальная речь Эзры, в конце которой он объявит какую-нибудь важную новость, в данном случае известит о своей помолвке. Хорошо бы отказаться, подумал Коди, но что толку? Эзра будет безутешен, если недосчитается хотя бы одного члена семьи. Он отменит обед, перенесет его на другой день и будет откладывать до тех пор, пока Коди не согласится, так что лучше уж поехать и отделаться сразу. К тому же он был не прочь познакомиться с этой Рут.

Эзра слушал своего бывшего клиента – тот объявил, что пришел сюда в последний раз.

– Раньше, – говорил клиент, – это был шикарный ресторан.

Эзра кивнул, глядя на собеседника с симпатией и участием; Коди показалось, что думает Эзра о чем-то другом.

– Раньше здесь была замечательная французская кухня, – говорил мужчина, – блюда с коньяком и многое другое… канделябры, гардеробщица, официанты во фраках. Куда подевались официанты?

– Они смущали посетителей, – сказал Эзра. – Считали, что те ходят как на экзамен, а не просто пообедать. Совсем обнаглели.

– А мне так нравились ваши официанты.

– Теперь у нас домашняя обстановка, – сказал Эзра и кивнул на ближайшую официантку, высокую, сутулую, бесцветную девицу с полуоткрытым от усердия ртом; она не сводила глаз с кофейной кружки, которую несла в обеих руках. Осторожно, мелкими шажками она двигалась по залу. Прошла между Эзрой и посетителем. Эзра отступил, пропуская ее.

– «Нетти, – говорю я жене, – продолжал Эзрин собеседник. – Ты должна своими глазами увидеть ресторан Скарлатти. Не ругай Балтимор, пока не увидишь этот ресторан». И вот мы приезжаем, и на месте нет даже вывески. Вы назвали его «Тоска по дому». Что за название? А оформление! Теперь все это похоже на… огромную придорожную забегаловку.

Он был прав. Коди с ним согласился. На полках по стенам зала красовались стеклянные банки с домашними солениями, кухня была открыта для всеобщего обозрения, там топтались неряшливо одетые повара, готовили свои любимые кушанья (популярные закуски, диетические и национальные блюда – все, что приходило им в голову)… С тех пор как Эзре достался в наследство этот ресторан (заметьте, от женщины), он систематически разрушал его. Теперь он иной раз предлагал в вечернем меню одно-единственное блюдо и сам подавал его к столу. В другие дни выбор бывал пошире – четыре-пять названий, написанных мелом на черной доске. Но и тогда вам могли подать совсем не то, что заказано. «Копченый окорок», – попросите вы, а вам несут рагу из окры. «Вы сильно кашляете, – скажет Эзра, – это блюдо вам гораздо полезнее». Но даже если он и прав, разве так должен работать ресторан? Когда заказываешь окорок, должен быть подан окорок. А так и дома поесть можно. «Через год ты окончательно разоришься», – пророчил ему Коди. И вот теперь Эзра действительно почти что разорился: исчезло большинство его завсегдатаев. Правда, некоторые продолжали посещать ресторан, появились даже новые клиенты. Сюда стали заходить одинокие пожилые люди, которые ужинали каждый вечер за постоянными столиками в этом похожем на сарай зале с дощатым полом. Они могли себе это позволить, потому что цены в меню не были обозначены, клиенты расплачивались прямо с официантами по счетам. И могли в случае чего рассчитывать на скидку. (Разве это законно?) Эзру беспокоило, где питаются эти старые люди по воскресеньям, когда ресторан закрыт. С другой стороны, Коди тревожило состояние бухгалтерских книг Эзры, но он не выражал желания ознакомиться с ними. Был уверен, что обнаружит там страшные ошибки, огромные долги. Лучше не знать, не вмешиваться.

– Действительно, у нас произошли кое-какие изменения, – сказал Эзра бывшему клиенту. – Но если вы попробуете нашу еду, то убедитесь, что это прекрасный ресторан. Сегодня в нашем меню всего одно блюдо – тушеное мясо.

– Тушеное мясо!

– Это необыкновенное блюдо – оно успокаивает.

– Тушеное мясо я могу съесть и дома. – Мужчина нахлобучил фетровую шляпу и, резко повернувшись, направился к выходу.

– Ну что ж, – сказал Эзра, – всем не угодишь.

Они прошли в дальний угол зала; на столе, который Эзра обычно отводил для семейных обедов, стояла табличка «Столик заказан». Дженни и матери еще не было. Дженни, приехавшая послеполуденным поездом, попросила мать помочь ей выбрать в магазине свадебное платье. И Эзра был обеспокоен тем, что они опоздают.

– Обед назначен на половину седьмого, – сказал он. – Что же они так долго копаются?

– Ничего страшного, ведь на обед будет всего лишь тушеное мясо.

– Это не «всего лишь» тушеное мясо, – возразил Эзра. Он сидел на стуле, костюм на нем почему-то невообразимо топорщился, словно был сшит на человека больших габаритов. – Это нечто большее. Название «тушеное мясо» к нему никак не подходит, оно скорее похоже на… то, чего так хочется, когда человек в тоске и все донимают его. Понимаешь, у меня сейчас есть повариха, настоящая сельская повариха, и тушеное мясо – самое простое из тех блюд, которые она умеет готовить. К нему будет еще жареная картошка, отварной горох, пресные булочки из отбитого теста, его в самом деле отбивают на колоде обухом топора…

– А вот и они, – сказал Коди.

Дженни с матерью шли по залу. В руках у них не было свертков, но что-то в их облике говорило о том, что они долго ходили по магазинам, – быть может, усталые, недовольные лица. Помада на губах Дженни стерлась, шляпа у Перл сбилась набок, и волосы выбивались из-под нее еще более беспорядочными и мелкими кудряшками, чем обычно.

– Что же вы так долго? – спросил Эзра, вскакивая со стула. – Мы уже начали волноваться.

– Да это все Дженни и ее капризы, – сказала Перл. – Худая как глиста, и надо же! – не желает ни ярких цветов, ни пастельных тонов, ни оборок, ни складок, ни отделки – словом, ничего такого, что бы «толстило» ее… А почему на столе пять приборов?

Этот вопрос застал их врасплох. И впрямь, как теперь заметил Коди, на столе стояло пять тарелок и пять хрустальных рюмок.

– Так почему же? – настаивала Перл.

– Ну… Через минуту вам все будет ясно. Садись, мама, вон туда.

Но Перл будто и не слышала.

– И вот наконец мы отыскали именно то, что надо, – продолжала она, – такое приятное серое платье с кружевным воротничком ручной вязки. Как раз в ее стиле. «Вот это в самый раз для тебя», – говорю я ей. И что вы думаете? Она закатывает мне истерику, прямо посредине универсального магазина Хатцлера!

– Не истерику, мама, – поправила ее Дженни, – я только сказала…

– Ты сказала: «У нас не похороны, мама, я не собираюсь надевать траурный наряд». Можно подумать, я выбрала ей черное вдовье платье! Приятный мягкий серый цвет, вполне нарядное платье, именно то, что нужно для второй свадьбы.

– Антрацит, – сказала Дженни.

– Какой антрацит?

– Продавщица объяснила: этот цвет называется «антрацит». Каменный уголь. Мать считает абсолютно нормальным выдавать меня замуж в подвенечном платье угольного цвета!

– Ну так что же? – сказал Эзра, оглядевшись по сторонам. – Может, мы наконец сядем за стол?

При этих словах спина у Перл стала еще прямее.

– И тогда, – сказала она, обращаясь к сыновьям, – ваша сестра совершенно бездумно, просто так, мне назло, подбегает к ближайшей стойке с одеждой и выдергивает оттуда платье снежной белизны.

– Кремовое, – уточнила Дженни.

– Кремовое, белое – какая разница?.. И то и другое совершенно не годится, когда выходишь замуж во второй раз и развода еще не было, да и жених без постоянной работы. «Вот это я беру», – говорит она. А платье даже не ее размера, она в нем утонет. Пришлось оставить его на переделку.

– А мне оно понравилось, – сказала Дженни.