Текст книги "Обед в ресторане «Тоска по дому»"

Автор книги: Энн Тайлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Гостиная бурлила ее энергией. Она без конца переделывала свои «лифы», то есть, видимо, блузки. Вышивала их, штопала, покупала материал для нового лифа, обшивала свежей тесьмой старый, приметывала либо выпарывала вставку, застрачивала складки на красном клетчатом лифе, пока не испортила лапку от швейной машинки, обновляла рукава, даже целую неделю ходила на курсы моделирования. Она гладила корсаж, шила подкладку для корсета, штопала чулки, переделывала пояс, стегала ватное одеяло, вышивала монограмму на платочке, кроила фланелевые юбки (хотя Эзра ни разу в жизни не видел, чтобы она подрубила хотя бы кухонное полотенце). Она ходила на лекцию «Громовые раскаты гильотины». Мучила ветеринара в связи с болезнью Принца (ушиб коленного сустава). Продавала билеты на благотворительные вечера, любительские спектакли, пикники общества миссионеров. Поехала навестить дядю, но дверь оказалась заперта на два замка, только окно в гостиной было открыто.

В сонном, неподвижном доме Эзры самый громкий шум создавала пятнадцатилетняя Перл, которая, подобрав нижние юбки, влезала в то давнее окно.

Изо дня в день, заходя в книжные магазины, Эзра первым делом хватался за медицинский справочник издательства «Мерк» и только потом переходил к другим, более популярным справочникам. В некоторых были указатели с названиями симптомов. Он нашел слово «уплотнение» и выяснил, что уплотнение действительно могло быть лимфатическим узлом – временным отеком в ответ на незначительную инфекцию. Еще оно могло быть грыжей, а то и кое-чем пострашнее. «Обратитесь к врачу», – прочитал он. Но не сделал этого. Каждое утро, снимая пижаму, он ощупывал уплотнение и убеждал себя, что надо позвонить доктору Винсенту, но потом передумывал. А вдруг у него рак? Стоит ли проходить все эти курсы облучения, химиотерапии?.. Лучше уж умереть.

Он заметил, что смерть представлялась ему своего рода приключением, чем-то новым, неизведанным. Как необыкновенное путешествие во время отпуска.

Приехала сестра Дженни с детьми. В среду утром. (Этот день был у нее свободен.) Приехала и тут же ловко принялась за домашние дела.

– Что надо погладить? Тащи сюда белье, живо! – сказала она. – А из продуктов что купить? – И тут же: – Куин, немедленно слезай!

В ней была уйма энергии, и она так бездумно ее растрачивала. Носилась по гостиной в изношенном платье, в стоптанных туфлях, с растрепанными черными волосами.

– По-моему, тебе надо купить кондиционер, мама. Слыхала последние данные о загрязнении воздуха? Человеку с твоим здоровьем…

Сначала мать безмолвно и покорно терпела этот словесный натиск, потом подняла свою бескровную руку.

– Подойди ко мне, Дженни, я хочу посмотреть на твои волосы, – сказала она.

Дженни подошла к матери, и та с недовольным видом провела рукой по ее волосам.

– Не понимаю, почему ты не следишь за собой, – сказала она. – Ты когда последний раз была в косметическом салоне?

– Я очень занята, мама.

– Сколько времени требуется на стрижку? Ты совсем перестала пользоваться косметикой, да? При таком освещении трудно разглядеть. Ох, Дженни, что подумает твой муж? Решит еще, что ты махнула на себя рукой. Вконец опустилась. Мне кажется, я не узнала бы тебя на улице.

Любимое ее выражение, подумал Эзра, «на улице я бы не узнала тебя». Она говорила так, когда речь заходила о том, что Дженни недостаточно следит за собой, что Коди редко их навещает, что Эзра стал полнеть. Мысленно он увидел широкий, пустынный тротуар, по которому, отвернувшись друг от друга, идут члены их семьи.

Дженнины дети, изнывая от безделья и скуки, слонялись по дому. Малышка мусолила шнур от гардин. Девятилетняя Джейн непринужденно, как на стул или на диван, взгромоздилась к Эзре на колени. От девочки пахло пастельными карандашами и арахисовым маслом. Запахи были такие домашние, что у него потеплело на сердце.

– Что вы готовите сегодня в ресторане? – спросила Джейн.

– Холодные блюда. Салаты. Супы.

– Супы – горячие, – сказала она.

– Не обязательно.

– Разве?

Она умолкла, наверное укладывая эти сведения на особую полочку в своей голове. Эзру растрогала ее готовность пойти навстречу, ее дружелюбное соглашательство. Неужели, думал он, дети ублажают взрослых? Взрослые требуют, чтобы не забывали говорить «спасибо» и «пожалуйста», и дети подчиняются: извольте, раз это так важно для вас. Стоит ли спорить из-за пустяков? «Это переходный глагол», – скажет кто-нибудь из взрослых, и ребенок не станет протестовать, хотя, по правде говоря, ему совершенно все равно – переходный это глагол или непереходный. Какая разница? Все это для них полнейшая абракадабра.

– Может, пригласишь меня на ужин в свой ресторан? – спросила Джейн Эзру.

– С огромным удовольствием.

– А можно мне позвать с собой подругу?

– Разумеется.

– Я приглашу Барби.

– Прекрасно, – сказал Эзра.

– Ты тоже пригласи кого-нибудь из друзей.

– Все мои друзья работают в ресторане.

– А разве ты никогда не ходишь на свидания?

– Хожу, конечно.

– Да я не про ваших поварих, с которыми ты дружишь, я про другое.

– Ну как же, было время, и я ходил на свидания.

Это она тоже упрятала на полочку.

Дженни критиковала маминого врача:

– Он слишком стар, слишком старомоден, слишком… на все руки. А тебе нужен хороший терапевт. Я как раз знаю одного опытного…

– С тех пор как поселилась в Балтиморе, я лечусь у доктора Винсента, – сказала мать.

– Ну и что?

– А зачем менять? Просто так?

Дженни закатила глаза и повернулась к Эзре.

– Может, ты сама будешь лечить ее, – предложил он.

– Я же ее дочь, Эзра.

– Тем лучше.

– Вдобавок я педиатр.

– Дженни, – начал Эзра, – какое заболевание…

Он замолчал. Дженни подняла брови.

– Какое заболевание самое распространенное среди твоих пациентов?

– Невозможность оторвать их от матери.

– А-а…

– Почему ты спрашиваешь?

– Я думал, рак или что-нибудь в этом роде.

– Почему ты спрашиваешь? – повторила она.

Эзра пожал плечами.

Сложив неглаженое белье, составив список необходимых покупок и собрав детей, Дженни объявила, что им пора ехать. Прикоснулась щекой к щеке матери и потрепала Эзру по плечу.

– Я провожу тебя до машины, – сказал он.

– Не беспокойся.

Он все равно проводил ее до машины, нес мешок с бельем для глаженья, а она сама несла малышку. По дороге им встретился почтальон. Он так сгорбился, что даже не заметил их.

Когда подошли к машине, Эзра сказал:

– У меня какое-то уплотнение.

– Уплотнение? – переспросила Дженни. – Где?

Он дотронулся до паха.

– Утром оно маленькое, а к вечеру становится большим и твердым, как камень в кармане. Может, это… рак.

– Едва ли. Скорее похоже на грыжу, – сказала Дженни. – Сходи к врачу. – Она влезла в машину и пристегнула малышку к ее стульчику. Потом высунулась в окошко: – Дети все здесь?

– Да.

Она помахала ему рукой, и машина тронулась с места.

Эзра застал мать у окна, словно она и вправду могла что-нибудь видеть.

– У этой девочки слишком большая семья, – сказала Перл. – От ее красоты, наверно, следа не осталось.

– Нет, я что-то не заметил.

– А ее волосы? Эзра, скажи мне честно, как ты находишь Дженни?

– Да как всегда.

– Тебе не кажется, что она махнула на себя рукой? Что на ней было?

Он постарался припомнить. Что-то выцветшее, но вполне приличное. Синее? Серое? Он попытался вспомнить ее прическу, фасон туфель, но вместо этого в памяти возникли тонкие морщины, которые всегда, с самого детства, кольцами прорезали ее шею, что совсем ей не шло. Мысль об этих морщинах почему-то расстроила Эзру. Так же как воспоминание о смуглых руках Дженни с неровно подстриженными овальными ногтями и о «гусиных лапках» в уголках ее глаз и ее слова, означавшие, что жизнь его все-таки будет продолжаться…

– «6 февраля 1910 года, – прочел вслух Эзра. – Испекла несколько шотландских булочек, но к чаю их не подашь, получились не очень удачно».

Мать внимательно слушала, обдумывая каждое его слово. Затем, как обычно, жестом показала, что это ее не интересует. И снова стала раскачиваться в качалке.

– «Запрягла Принца и поехала в центр за коричневыми шелковыми перчатками и пузырем для льда. Потом достала шляпную болванку и постирала свою соломенную шляпу. На ужин приготовила…»

– Давай дальше, – попросила мать.

Эзра быстро переворачивал страницы, выхватывая взглядом отдельные слова: «петельный шов», «гости на арбуз», «комплект хорошего меха – воротник и манжеты – за 22 доллара 50 центов».

– «Сегодня рано утром, – прочел он вслух, – пошла за дом полоть огород. Стояла на коленях на земле возле конюшни, в грязном фартуке, пот струился по спине. Я вытерла лицо рукавом, потянулась за совком и вдруг подумала: ей-богу, сейчас я совершенно счастлива».

Мать перестала качаться, замерла.

– «Из окна дома Бедлоу слышались звуки фортепиано, девочка разучивала гаммы, – продолжал он, – навозная муха жужжала в траве, и я поняла, что стою на прелестной маленькой зеленой планете. Не знаю, что меня ожидает, но у меня была эта минута.И она принадлежит мне…» – На этом запись обрывалась. Эзра умолк.

– Спасибо, сынок, – поблагодарила мать. – Не надо больше читать.

Она с трудом поднялась с качалки и разрешила ему проводить ее на кухню. Эзра вел ее осторожно, шаг за шагом. Ему казалось, что обращаться с ней надо очень бережно. Они пересекали кривизну планеты, маленькие и стойкие, окруженные друзьями и попутчиками – вот Дженни мчится мимо со своими детьми, вот пьяницы на стадионе, мгновенно протрезвевшие, когда потребовалась их помощь, вот игроки бейсбольной команды послушно скачут вверх в ярком солнечном свете, вот Джосайя, связанный с неизвестным дарителем, связанный столь же прочно и таинственно, как сам Эзра связан с этой идущей рядом женщиной.

10. Обед в ресторане «Тоска по дому»

Когда Перл Тулл скончалась, Коди был в отъезде, охотился на гусей, и два дня его не могли разыскать. Они с Люком жили в лесу в бревенчатом домике, который принадлежал его компаньону. Телефона там не было, и добраться к домику можно было только по лесным дорогам.

Поздно вечером в воскресенье, когда Коди и Люк вернулись домой, Рут встретила их у гаража. Ночь была прохладная, но Рут не надела свитера и шла им навстречу, обхватив себя руками. Бледное веснушчатое лицо выглядело как-то необычно, выцветшие рыжие волосы растрепались от ветра. И Коди сразу догадался – случилось что-то недоброе. Рут не выносила холода и обыкновенно дожидалась их в доме.

– Плохие новости, – сказала она. – К сожалению.

– Что случилось?

– Твоя мать скончалась.

– Бабушка умерла? – переспросил Люк, как бы уточняя.

Рут поцеловала сына в щеку, но не сводила глаз с Коди – наверно, хотела понять, насколько известие расстроило его. Но пока еще и сам Коди, устало закрывая дверцу машины, не мог осознать случившегося. У матери, конечно, был трудный характер, но все-таки…

– Умерла во сне вчера утром, – сообщила Рут, взяла руку Коди в свои ладони и крепко сжала ее, так что боль, какую он ощутил в этот момент, была чисто физической. С минуту он постоял, не противясь, потом осторожно высвободил руку и пошел открывать багажник.

Они не подстрелили ни одного гуся – охота была поводом провести некоторое время с Люком, который заканчивал школу и вскоре должен был уехать из дома продолжать образование. Коди вынул из багажника ружья в чехлах и брезентовый рюкзак, Люк взял походный холодильник, и они молча вошли в дом. Коди все еще не произнес ни слова.

– Похороны завтра в одиннадцать, – сказала Рут. – Я обещала Эзре, что мы приедем утром.

– Он-то как? – спросил Коди.

– Голос нормальный.

Войдя в дом, Коди опустил рюкзак на пол у двери, ружья прислонил к стене. Он ощущал не столько горе, сколько тяжесть. Хотя он был худощав и по-прежнему в хорошей форме, ему показалось, что тело его как-то уплотнилось, глаза стали тяжелыми и сухими, а походка – слишком грузной для узких лакированных досок пола в прихожей.

– Вот такие дела, Люк, – произнес он.

На Люка словно бы нашло какое-то оцепенение, а может, ему просто хотелось спать. Глаза на бледном лице прищурились от яркого света…

– Хочешь поехать на похороны? – спросил его Коди.

– Конечно, – ответил Люк.

– Тебе это не обязательно.

– Нет, я не против.

– Конечно, он поедет, – сказала Рут. – Он же ее внук.

– Это его ни к чему не обязывает, – сказал Коди.

– Нет, обязывает.

Они по-разному смотрели на такие вещи и могли бы проспорить целую ночь, но Коди слишком устал.

В Балтимор Коди повез их на машине Рут, потому что его машина после поездки на охоту была заляпана грязью. А им, видимо, придется участвовать в торжественном похоронном кортеже. Но когда он обронил какое-то замечание по этому поводу, Рут сказала, что, по словам Эзры, мать завещала, чтобы ее кремировали. («Жуть!» – ахнул Люк.) Поэтому будет только панихида, без поездки на кладбище и без погребения.

– Разумно, – одобрил Коди. Он представил себе аккуратную фигуру матери, небольшой волнистый пучок на ее затылке. Сохранилось ли еще это неугомонное маленькое тело или уже стало пеплом? – О господи, какое все-таки варварство! – вырвалось у него.

– Что, кремация? – спросила Рут.

– Смерть.

Они мчались по шоссе – Коди в своем выходном сером костюме, рядом Рут в торчащем черном платье, на заднем сиденье – Люк, смотрит в окно. Они выехали на окружное шоссе и приближались к Балтимору, оставляя позади деревья, пламенеющие красными и желтыми листьями, торговые центры, как обычно в начале недели полные покупателей и машин.

– Когда я был маленьким, здесь жили фермеры, – сказал Коди Люку.

– Ты рассказывал.

– А Балтимор был тогда небольшим городком.

Ответа не последовало. Коди бросил взгляд в зеркало заднего обзора на Люка.

– Эй, – окликнул он сына. – Хочешь сесть за руль?

– Нет.

– Я серьезно. Хочешь?

– Оставь его, – шепнула Рут.

– Почему?

– Он расстроен.

– Чем?

– Смертью твоей мамы. Ты же знаешь, Коди, он очень любил ее.

У Коди в голове не укладывалось, что кто-то мог очень любить его мать – кроме Эзры, которого некоторые считали блаженным. Коди еще раз посмотрел в зеркало на сына – но разве что поймешь по его глазам?

– Я же, черт побери, просто спросил, хочет ли он сесть за руль! – сказал Коди Рут.

Город выглядел еще более несуразным, чем обычно, как бы рассыпался на части под блеклым голубым небом.

– Гляди, – сказал Коди. – «Конфеты и табак Линси». Раньше здесь продавали сигареты несовершеннолетним. А это «Копчености Бобби Джо». А вон моя школа.

По обеим сторонам Кэлверт-стрит тянулись бесконечные ряды стандартных домов.

«Не представляю, как ты узнавал свой дом», – как-то сказал ему Люк, и Коди очень удивился. О, каждый, кто жил здесь, знал свой дом. Они вовсе и не были одинаковыми. Перед одним – множество роз в крохотном палисаднике, в другом на окне гостиной день и ночь сияла подсвеченная мадонна. В некоторых домах оконные рамы и двери были дерзко выкрашены в кричащие тона – будто зазнайки выпятили грудь. То, что у этих домов были общие стены, совершенно ничего не значило.

Коди затормозил у дома матери. Вышел из машины и потянулся, поджидая Рут и Люка.

В эту минуту Перл уже спешила бы им навстречу, протягивая свои нетерпеливые руки.

– Это машина твоей сестры? – спросила Рут.

– Понятия не имею, какая у нее машина.

Они поднялись на крыльцо. Рут цеплялась за ремень Люка. Он так вырос, что теперь она не могла, как прежде, опереться о его плечо.

После отъезда из Балтимора Коди, приезжая к матери, прежде чем войти в дом, всегда стучал в дверь. Умышленно: хотел унизить Перл. Она это понимала и сетовала: «Неужели нельзя войти без стука? Делаешь вид, что ты в этом доме чужой». «Но я и есть чужой», – отвечал он. И Перл старалась перехитрить Коди и, заслышав его шаги, торопилась навстречу (так что, сбегая к нему по ступенькам крыльца, она, возможно, была движима не одной лишь любовью). И сейчас, подходя к двери, Коди не знал, постучать или просто открыть. Впрочем, теперь дом, наверное, принадлежит Эзре. Он постучал.

У Эзры был горестный, измученный вид. Летний костюм цвета хаки (только он мог посчитать этот костюм подходящим для такого случая) болтался на нем как на вешалке. Лицо его, как всегда, казалось совсем мальчишеским. Галстук был завязан небрежно, из кармана пиджака торчал мятый платок.

– A-а, Коди, заходи, – сказал он, тронув брата за плечо – жест более значительный, чем рукопожатие, но менее сердечный, чем объятие. – Рут? Люк? Мы уже начали волноваться…

Из мрачном глубины дома появилась Дженни, поцеловала каждого. От нее пахло какими-то мудреными духами, но вид, как всегда, был такой, будто собиралась она в спешке, – жакет нараспашку, темные волосы растрепаны. Следом неторопливо шагал ее муж, толстый, добродушный. Он легонько хлопнул Коди по плечу.

– Рад тебя видеть. Прими мои соболезнования.

– Спасибо, Джо.

– Пора, – сказала Дженни. – Надо выехать пораньше, ведь придется еще заехать за старшими детьми.

– Я готов, – кивнул Коди.

– Может, выпьешь сначала кофе? – спросил Эзра.

– Нет, нет, едемте.

– А я рассчитывал, что сперва мы выпьем по чашке кофе с пирожками. Думал, вы приедете пораньше.

– Мы уже позавтракали, – сказал Коди.

– Но все уже на столе.

Коди почувствовал, как внутри закипает давнее привычное раздражение.

– Послушай, Эзра… – начал он.

– Это очень мило с твоей стороны, Эзра, – сказала Рут. – Но честно, мы уже позавтракали, не стоит задерживать остальных.

Эзра посмотрел на часы. Потом взглянул через плечо в направлении столовой.

– Еще только четверть одиннадцатого. – Он подошел к окну на улицу, приподнял занавеску.

Стало ясно, что он преследует какую-то цель. Остальные стояли в ожидании. (Эзра мог быть убийственно медлительным и, если его торопили, медлил еще больше.)

– Так вот… – сказал он наконец. И кашлянул. – Я надеюсь, что приедет папа.

Воцарилось натянутое молчание.

– Кто? – переспросил Коди.

– Наш отец.

– Но откуда он знает?

– Так ведь я… сообщил ему.

– Эзра, ты с ума сошел! – сказал Коди.

– Это не мое желание, – ответил Эзра, – а мамино. Она просила об этом, когда так сильно разболелась. «Посмотри мою записную книжку, – сказала она, – и всех, кто там записан, пригласи на мои похороны». Сначала я не понял, кого она имела в виду. Вы же знаете, она никому не писала, почти все ее родственники умерли. Но на первой же странице стояло – Бек Тулл. Я даже не представлял, что ей известно, куда он сбежал.

– Он писал ей, – сказал Коди.

– Вот как?

– Время от времени он писал ей, хвастался своими успехами: «Дела идут отлично… Скоро меня должны повысить…» Я читал его письма тайком от мамы.

– Мне это в голову не приходило, – сказал Эзра.

– А какая разница?

– Ну, не знаю…

– Он бросил нас, – сказал Коди, – когда мы были совсем маленькие. Так какое нам до него теперь дело?

– Никакого, – сказал Эзра.

И Коди, которого так часто раздражало Эзрино мягкосердечие, понял, что брат говорит правду: ему действительно было все равно. Глядя на Коди своими на редкость чистыми, лучезарными глазами, Эзра сказал:

– Это мамина воля, не моя. Я только позвонил ему и сказал: «Это Эзра. Мама умерла. Похороны в понедельник в одиннадцать утра».

– И все? – спросил Коди.

– Ну а потом я сказал, что если он приедет пораньше, то может зайти сюда.

– Но ты не спросил: «Как живешь?», или: «Где ты был все это время?», или: «Почему ты нас бросил?»

– Я только сказал: это Эзра, мама умерла и…

Коди рассмеялся.

– Все равно, – сказала Дженни, – он вряд ли приедет.

– Да, – согласился Коди. – Но ты только подумай, что происходит. Сначала отец уходит, а мама делает вид, что ничего подобного. Из гордости, из духа противоречия или еще какой-то причине она не сказала нам об этом ни слова. Делала вид, что он просто уехал в командировку. На целых тридцать пять лет. А теперь Эзра звонит ему по телефону, и происходит то же самое: «Это Эзра…», будто он видел отца только вчера…

– Может, поедем все-таки? – сказала Дженни. – У меня там дети совсем закоченеют.

– Да, конечно, – забеспокоилась Рут. – Коди, милый, дети ждут нас.

– Мама поступила бы так же, – сказал Коди. – Если бы вдруг появился отец, она бы сказала: «А вот и ты. Скажи, у меня из-под юбки не торчит комбинация?»

Джо фыркнул. Эзра улыбнулся, но глаза его заволокло слезами.

– Ты прав, – вздохнул он. – Именно так она и сказала бы. Именно так.

– Ладно, пусть бы так и сказала, – вмешалась Дженни. – Поехали?

В конце концов, она, Дженни, была тогда маленьким ребенком и поэтому утверждала теперь, что совсем не помнит отца.

Во время панихиды священник, никогда не видевший Перл, произнес речь настолько безличную, что Коди вспомнилась игра: все по очереди пишут слова, загибают листок и передают следующему, а потом, читая, что получилось, хохочут до слез.

– Перл Тулл, – сказал священник, – была преданной женой, любящей матерью, столпом общества. Она прожила долгую счастливую жизнь и умерла в кругу семьи, оплакивающей ее, но родные усопшей находят утешение в мысли, что она ушла в лучший мир…

Священник, наверно, забыл, а возможно, никто ему не сказал, что вот уже более трети века покойная жила без мужа, что она была неистовой, яростной и порой даже страшной матерью, что она не проявляла ни малейшего интереса к жизни окружающих, а держалась как гостья из богатого квартала – выходя на улицу, всегда надевала шляпу, когда была дома, постоянно держала дверь на замке. Жизнь ее действительно была долгой, но нисколько не счастливой, скорее несостоявшейся, запутанной или… какое слово искал Коди? Взращенной на шпалерах. Перепутанной, изломанной, расплющенной, особенно с годами, когда она состарилась, съежилась, ослепла и стала целиком зависеть от Эзры. Она не была религиозна, и десятилетиями нога ее не ступала в эту молельню, и, хотя в угнетенном состоянии духа она иногда и признавала, что рай существует, Коди не утешала мысль, что мать попала в райские кущи – она и там будет суетиться, будоражить других, вызывать недовольство окружающих.

В молельне Коди сидел справа на передней скамье – воплощение скорби и сыновней преданности. Однако скептические мысли проносились в его голове с таким шумом, что он готов был поверить: присутствующие прихожане способны их услышать. Он будто возвратился в детство и боялся, как бы мать не угадала его мысли так же безошибочно, как угадывала, готова ли курица в духовке, словно невзначай щипнув ее за ножку. Коди покосился на Рут – она внимательно слушала священника. Тот объявил заключительный псалом, который Перл назвала в своем погребальном распоряжении: «Со временем все мы поймем». Вскинув длинное костлявое лицо и готовясь начать псалом, преподобный Турман выглядел смущенным – не столько неисповедимостью путей господних, сколько равнодушием скорбящих. Большинство уставились в раскрытые молитвенники, безмолвно следя за текстом псалма. Да и народу было мало: несколько сослуживцев Эзры, группа угрюмых подростков – внуки покойной, восседавшие на разных скамьях, – и пять-шесть неизвестных стариков-прихожан с сумками, которые заглянули сюда, словно чтобы укрыться от холода.

Служба окончилась, священник сошел с кафедры и остановился возле Коди, чтобы пожать ему, старшему сыну, руку и выразить сочувствие.

– Примите мои соболезнования, – сказал священник, – я понимаю, какая это утрата…

Коди поблагодарил и вместе с Рут зашагал по проходу за священником. За ними следовали Дженни и Джо, а последним шел Эзра. По всем правилам внуки должны были присоединиться к ним, но сделай они это, и на церковных скамьях не осталось бы почти никого.

На улице было холодно, и дышалось легче. Грохот машин приободрил Коди. Он стоял на тротуаре между Дженни и Рут и принимал соболезнования от незнакомых прихожан.

– Прекрасная служба, – тихо говорили они.

– Благодарю вас, – отвечал он.

Коди услышал, как женщина, стоявшая у притвора, сказала Эзре:

– Сочувствую вашему горю.

И тот сердечно ответил:

– Что поделаешь? – хотя он был единственным из троих детей, для кого смерть матери явилась большим ударом. Чем теперь он заполнит свои дни? Он был для Перл глазами. А в последнее время даже руками и ногами. И теперь, когда матери не стало, он будет возвращаться вечером домой и… Что же он будет делать? Чем займется? Коди представилось, как Эзра в одиночестве сидит на диване или, не раздеваясь, лежит на постели, вглядываясь в роящийся над головою мрак.

– Эзра говорил тебе, что после службы мы соберемся у него в ресторане? – спросила Дженни.

Коди с тяжелым вздохом пожал руку какому-то старику и повернулся к Дженни.

– Я так и знал. Так и знал.

В самом деле, разве он не говорил об этом Рут? В машине, по дороге в Балтимор, он сказал: «Господи, наверняка потом устроят сборище. Опять будем мучиться на нескончаемом семейном обеде в Эзрином ресторане». «Думаю, он очень расстроен, – ответила тогда Рут. – Вряд ли ему сейчас до обеда». Это лишний раз доказывало, что она не настолько хорошо знала Эзру, как ей представлялось. Обед он устроит непременно. Дай только повод – свадьба, помолвка или племянник, который успешно закончил учебный год, – и он тут же готов устроить обед в ресторане. Вся семья в сборе! Теплая семейная встреча. Эзра, как всегда, будет потирать руки – есть у него такая мерзкая привычка. Наверняка его повара трудятся сейчас над… как это называется? Поминальным обедом. Коди вздохнул. Но он знал наверняка: придется идти.

Старик, видимо, что-то сказал и ждал от Коди ответа, наклонив к нему свое раскрасневшееся лицо под пышной шапкой серебристых волос, в которых сверкало солнце.

– Благодарю вас, – сказал Коди. И, видно, невпопад: лицо старика разочарованно вытянулось. – Хм-м… – пробормотал Коди.

– Я спросил, – повторил старик, – узнаешь ли ты меня, Коди.

Да, Коди его узнал.

И мог бы узнать пораньше. Были приметы, на которые ему следовало тотчас же обратить внимание: этот веерообразный, все еще густой и волнистый, чуб, ослепительная синева глаз, темно-синий костюм в полоску, придававший владельцу прямо-таки гангстерский вид.

– Да. – Старик победоносно кивнул. – Перед тобой – твой отец, Коди.

– Как ты думаешь, Эзра не забыл поставить для папы прибор? – сказал Коди сестре.

– Что? – рассеянно переспросила она, глядя на Бека.

– В ресторане. Думаешь, не забыл?

– Наверное, нет, – сказала Дженни.

– Будет просто обед, – сказал Коди Беку.

Тот непонимающе уставился на нею.

– Легкий обед в «Тоске».

– О чем ты? – спросил Бек.

– О том, что будет поминальный обед в ресторане «Тоска по дому».

Бек провел рукой по лбу и сказал:

– А это Дженни?

– Да, – ответила она.

– Когда я видел тебя, Дженни, в последний раз, тебе было лет восемь, – сказал Бек, – восемь или девять. У тебя еще была любимая песенка про Мэри и ее овечек. Ты распевала ее с утра до вечера.

– Да, помню, – холодно ответила Дженни. – «А ягнятки щиплют плющ».

Бек набрал воздуха, чтобы сказать еще что-то, но замолчал и закрыл рот.

– Ты, конечно, помнишь Рут? – спросил Коди.

– Рут?

– Мою жену.

– Да как же я могу ее помнить? Я же уезжал! Меня здесь не было!

Рут шагнула вперед, протягивая ему руку.

– Значит, Коди женат, – сказал Бек. – Подумать только. И дети есть?

– Ну конечно – Люк, – ответил Коди.

– Стало быть, я – дед! – Бек повернулся к Дженни. – А ты? Ты замужем?

– Да, муж поехал за малышами. – Дженни помахала кому-то рукой.

– А Эзра? – спросил Бек. – Где же Эзра?

– Вон там, у лестницы, – сказал Коди.

– Вижу.

Бек бойко направился к Эзре, пригладил рукой волнистый чуб. Дженни и Коди проводили его взглядом.

– Если б я встретила его на улице, я бы прошла мимо, – сказала Дженни.

– Мы как раз и встретили его на улице, – заметил Коди.

– А ведь в самом деле.

Бек подошел к Эзре и остановился перед ним с видом ребенка, который ждет похвалы. Эзра учтиво склонил голову, чтобы получше разобрать слова Бека, потом мягко улыбнулся и пожал ему руку.

– Подумать только! – донесся до Коди и Дженни голос Бека. – Оба сына выше меня ростом.

– Обедать будем в моем ресторане, – безмятежно сообщил отцу Эзра.

На лице Бека снова отразилось недоумение, но он быстро овладел собой и направился к подросткам, которые, смекнув, в чем дело, сгрудились неподалеку, молчаливые и враждебные. Бек, казалось, не замечал этого.

– Я ваш дедушка, – объявил он. – Дедушка Тулл. Вы когда-нибудь слыхали обо мне?

Похоже, что не слыхали, так как ни один рта не раскрыл. А Бек по-прежнему с улыбкой смотрел на них.

– Я ваш пропавший дедушка, – сказал он. – А вы?.. Какой красивый парень!

Бек энергично пожал руку самому длинному из подростков, который, к сожалению, вовсе не приходился ему внуком, а работал у Эзры на салатах.

В ресторан шли пешком – Коди, Рут и Дженни впереди, остальные беспорядочной группой следом за ними. Они свернули на Сент-Пол-стрит, миновали химчистку, аптеку, цветочный магазин – небольшие заведения, полные шумных клиентов. Прохожие вокруг были в основном негры; многие прижимали к уху маленькие транзисторы, обрывки песен о любви, ревности и жестокосердных женщинах звучали то ближе, то дальше. И вот уже над головами закачалась деревянная вывеска ресторана; Коди, Рут и Дженни вошли внутрь.

В струящемся из окон холодном свете ресторан казался пронзительно пустынным. Один из длинных столов под белой льняной скатертью был уставлен хрусталем и фарфором. Коди насчитал тринадцать приборов – Джо, муж Дженни, привезет детишек, которые еще малы, чтобы высидеть заупокойную службу. Миловидная официантка в ситцевом халате придвинула к столу высокий детский стульчик, а увидев их, подошла к Дженни и обняла ее.

– Очень вам сочувствую, – сказала официантка. – Вам и всей семье.

– Благодарю вас, миссис Поттер… Вы знакомы с моим братом Коди? А это его жена, Рут.

Миссис Поттер огорченно прищелкнула языком:

– Такой тяжелый день для всех вас.

Коди повернулся к двери в тот самый миг, когда в зал вошли Бек и Эзра, а за ними толпа подростков. Эзра, как видно, немного успокоился и стал более разговорчивым; он вообще не умел подолгу выказывать холодность.

– …и тогда я сломал вон ту стену… – говорил он.

– Очень здорово, прямо шик, – похвалил Бек.

– А на полу – простые доски…

– Надеюсь, у тебя не подают эти нынешние… «не-поймешь-что»?

– Нет-нет.

– А то ведь смешают все в одну кучу, как винегрет.

– У нас так не бывает.

Коди с интересом прислушивался к их разговору. (Эзра частенько подавал именно такие блюда.) Эзра провел Бека через весь зал, показывая то одно, то другое.

– Видишь, вот эти столики в случае чего можно сдвинуть вместе… Здесь у нас кухня… А это – мои повара, Сэм и Майрон. Сегодня они пришли специально, чтобы приготовить для нас обед. А вечером у меня работают еще трое – Джосайя, Шенил и Мохаммед.

– Да, большое у тебя дело, – сказал Бек.

Все в ожидании стояли возле стола. Сесть никто не решался. Люк, сын Коди, и Питер, пасынок Дженни, непривычно торжественные в белых рубашках с галстуками, от смущения подталкивали друг друга, исподлобья поглядывая на Бека. Очевидно, вообразили, что этот незнакомый человек как раз и сможет по достоинству их оценить. Но когда наконец пригласили за стол, сесть рядом с Беком никто не пожелал. Возможно, от робости. Даже Эзра и тот сел поодаль. Джо и младшие дети еще не приехали – по обе стороны от Бека оказалось несколько свободных стульев. Но он словно и не замечал этого. Восседал в одиночестве, как король, и с широкой улыбкой оглядывал окружающих. Щеки его покрывала сеточка красных жилок, отчетливых, как прочерченные на карте реки с их притоками.