Текст книги "Обед в ресторане «Тоска по дому»"

Автор книги: Энн Тайлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Когда наконец она очутилась на той улице, которую искала, все показалось ей чужим, незнакомым, пришлось свернуть в переулок, ведь нужный дом она могла опознать только сзади. Ага, вот кособокая серая пристройка за кухней, пружинящая под ногами лестница и облупленная деревянная дверь. Она поискала взглядом звонок и, не обнаружив его, постучала. Из глубины дома донесся шум – кто-то отодвинул стул. Потом появился Джосайя. Он был такой высокий, что заслонил собою окно, в которое она глядела. Дверь открылась.

– Дженни?..

– Здравствуй, Джосайя.

Он оглянулся, словно подумал, что она пришла к кому-то другому. На кухонном столе Дженни увидела его завтрак: кусок белого хлеба с арахисовым маслом. Все вокруг – потертый линолеум, полная грязной посуды раковина, рваные джинсы Джосайи и дырявый коричневый свитер – дышало запустением и безнадежностью. Она плотнее запахнула пальто.

– Почему? Зачем ты здесь? – спросил он.

– Я все сделала не так, – сказала она.

– Ты о чем?

– Наверное, ты думаешь, я такая же, как другие! Как те, от кого ты хочешь удрать в лес со спальным мешком.

– Нет, Дженни, – сказал он, – я никогда не поверю, что ты такая.

– Правда?

– Никто не поверит. Ты очень красивая.

– Но я хотела сказать…

Дженни положила ладонь на рукав его свитера. Он не отшатнулся. Тогда она подошла еще ближе и обняла его. Сквозь пальто она почувствовала, до чего он худой, как торчат у него ребра, ощутила его тепло под изношенным свитером. Она припала ухом к его груди, а он нерешительно, осторожно положил руки ей на плечи.

– Я должна была тогда целовать и целовать тебя, должна была сказать матери: «Уходи, оставь нас в покое». Должна была заступиться за тебя, а я струсила.

– Нет, нет, – сказал он. – Об этом я не думаю. Больше об этом не думаю.

Она отступила и взглянула на него снизу вверх.

– Я никогда не говорю об этом, – уточнил он.

– Джосайя, – попросила она, – скажи мне, что теперь все в порядке.

– Конечно, – кивнул он. – Все в порядке, Дженни.

После этого говорить им было уже не о чем. Она стала на цыпочки, чтобы на прощание поцеловать его, и ей показалось, что он с улыбкой посмотрел ей прямо в глаза, а потом отпустил ее.

– Пью за здоровье всех присутствующих, – сказал Коди, поднимая бокал. – За еду, приготовленную Эзрой, за ресторан Скарлатти.

– И за удачный семейный обед, – добавил Эзра.

– Ну, если тебе так хочется.

Все выпили, даже Перл, хотя не исключено, что она сделала этот крохотный глоток всего лишь для виду. На ней была шляпа с вуалькой и строгий бежевый костюм, видимо надетый впервые – временами он торчал на ней колом. Дженни была в простой юбке и блузке, но чувствовала себя вполне нарядной. Все было прекрасно, ничто ее не тревожило. Она беспрестанно улыбалась окружающим, радуясь их обществу.

Но вся ли семья в сборе? Дженни она показалась слишком малочисленной. Троих молодых людей и усохшей матери, подумала она, недостаточно. Вполне уместно было бы присутствие еще нескольких членов семьи – например, семейного шута и настоящего блудного сына, еще более блудного, чем Коди. Ну, может, и еще какой-нибудь властной старшей сестры, которая бы силой склеивала семью, а так это выпадало на долю Эзры, с чем он не очень успешно справлялся. Он был слишком увлечен приготовлением пищи. Вот и сейчас выговаривал официанту, указывая на суп, который, по его словам, подали чересчур холодным, хотя Дженни он показался в самый раз.

Но тут Перл взяла свою сумочку и отодвинула стул.

– Туалет, – произнесла она одними губами, обращаясь к Дженни.

Эзра, как только увидит, что ее нет за столом, расстроится еще больше. Он любит, чтобы семья была в полном сборе, и терпеть не может привычку Перл то и дело обновлять в ресторане свою косметику, так же как не терпит, когда Коди курит за столом свои тонкие сигары. «Хоть бы один-единственный раз, – твердит он, – нам удалось сесть за стол и спокойно, по-людски, пообедать всем вместе». Он непременно повторит это и сегодня, как только заметит отсутствие Перл. Но пока он выговаривал официанту:

– Если бы Эндрю подогревал тарелки…

– Он всегда их подогревает, честное слово, но сейчас не работает подогреватель.

– Как по-твоему, – шепнул Коди, наклонясь к Дженни, – Эзра когда-нибудь спал с миссис Скарлатти? Или нет?

У Дженни отвисла челюсть.

– Ну так что ты думаешь по этому поводу? – не отставал Коди.

– Как тебе не стыдно?

– Только не говори, что тебе это никогда не приходило в голову. Одинокая богатая вдова, если у нее вообще когда-нибудь был муж, а рядом застенчивый красивый мальчик, у которого никаких видов на будущее…

– Это гадко, – отрезала Дженни.

– Напротив, – спокойно сказал Коди, откинувшись назад. У него была привычка разглядывать собеседника из-под ресниц, отчего он казался искушенным и терпимым к людям. – Что плохого, если человек не упускает своего в жизни. А, надо признаться, Эзре везет. Он родился везучим. Ты никогда не замечала, что случается, когда я привожу своих девчонок? Они тут же с ходу влюбляются в него… Так было всегда, с самого детства. И что они только в нем находят? Как это ему удается? Просто везение? Ты женщина, скажи, в чем его секрет?

– Бог ты мой, – сказала Дженни. – Коди, когда же ты наконец повзрослеешь!

Эзра закончил разговор с официантом.

– А где мама? Стоит на секунду отвернуться, как ее и след простыл.

– В дамской комнате, – сказал Коди, прикуривая сигару.

– Ну почему она всегда так? Сейчас принесут суп, на этот раз горячий.

– Босоногие гонцы доставят его, что ли? – спросил Коди.

– Не беспокойся, Эзра, я схожу за ней, – сказала Дженни.

Она прошла между столиками к коридорчику с табличкой «Выход» над аркой, но, не дойдя до дамской комнаты, увидела Джосайю перед двустворчатой, обитой кожей дверью. Он был в белом халате и нес бирюзового цвета таз с листьями цикория.

– Джосайя, – позвала она.

Он остановился как вкопанный, лицо его просияло.

– Здравствуй, Дженни.

Они стояли, без слов улыбаясь друг другу. Она протянула руку, коснулась его запястья.

– Нет-нет! – крикнула мать.

Дженни отдернула руку и резко обернулась.

– О Дженни! Боже мой! – твердила Перл. Глаза ее из серых стали черными, она судорожно вцепилась в свою блестящую черную сумку. – Теперь мне все ясно.

– Нет, подожди, – сказала Дженни. Сердце ее стучало так сильно, что ей казалось, все тело пронизывает дрожь.

– Явилась домой без всякой причины и тут же тайком помчалась к нему на свидание, как потаскуха, дешевая потаскуха!

– Мама, ты ошибаешься. Это ровным счетом ничего не значит, неужели ты не понимаешь? – Голос не слушался. Задыхаясь, она показала на Джосайю, который стоял с раскрытым ртом. – Он просто… Мы просто встретились в коридоре и… Это совсем не то, что ты думаешь… Неужели ты не понимаешь?

Все это она говорила уже в спину Перл, идя за ней следом. Перл подошла к столу и сказала:

– Я не могу здесь больше оставаться, Эзра.

Эзра поднялся.

– Почему?

– Не могу, и все. – Перл взяла со стула свое пальто и направилась к двери.

– Что случилось? – обратился Эзра к Дженни. – Что с ней?

– Не иначе как тепловат суп, – спокойно сказал Коди и, сжимая в зубах сигару, качнулся назад вместе со стулом.

– Хоть бы один-единственный раз, – сказал Эзра, – нам удалось сесть за стол всем вместе и спокойно, по-людски, пообедать.

– Я плохо себя чувствую, – сказала Дженни.

Действительно, губы ее онемели. Это был симптом, который запомнился ей из давнего прошлого, из забытого мгновения, а может быть, из кошмарного сна.

Она оставила на стуле свое пальто, ринулась через зал и выскочила на улицу. Сначала она подумала, что мать уже далеко, потом увидела ее. Перл успела пройти всего полквартала, но шагала быстро и решительно. А вдруг она даже не обернется? Или, что еще хуже, обернется и наотмашь ударит ее по щеке: знакомая боль от кольца с жемчужиной, презрительное выражение лица… И все равно Дженни побежала вдогонку.

– Мама, – окликнула она. В свете витрины винной лавки она увидела, как изменилось выражение лица матери: оно стало холодным и равнодушным.

– Ты все не так поняла, – сказала Дженни. – Я не шлюха! Я не дешевка! Выслушай меня, мама.

– Это не имеет значения, – вежливо произнесла Перл.

– Еще как имеет!

– Ты уже совершеннолетняя. Если ты до сих пор не понимаешь, что прилично, а что нет, я умываю руки.

– Мне просто стало его жалко, – сказала Дженни.

Они перешли улицу и свернули в следующий квартал.

– Он сказал, что его мать умерла.

Они обошли стайку подростков.

– Кроме нее, у него в жизни никого не было. Отец давно умер. Мать была всем в его жизни.

– Наверное, хлебнула она с ним лиха, – сказала Перл.

– Не знаю, как он будет жить без нее.

– Его мать, кажется, как-то раз заходила к нам в лавку. Она была шатенка?

– Полноватая, круглолицая. Похожа на дрозда, – сказала Дженни.

– Ну, Дженни, – усмехнулась мать. – Что за сравнения?

Они миновали кондитерскую, потом аптеку. Дженни и мать шагали в ногу. Подошли к окну гадалки. Все та же пыльная лампа светилась на столе. Дженни, заглянув в комнату, подумала, что пророк из миссис Паркинс никудышный. Ведь, даже чтобы узнать прогноз погоды, она включает радио! С первой секунды, с самого первого взгляда она должна была бы догадаться, что любовью Дженни не погубишь.

4. Стуки в сердце

Поначалу, когда Эзра навещал миссис Скарлатти в больнице, его пропускали к ней без всяких околичностей. В последний раз дело осложнилось.

– Вы родственник? – спросила сестра.

– Нет, я… компаньон. В деле.

– Извините, но посещения разрешены только родственникам.

– Но у нее нет родственников. Вообще никого нет. Кроме меня. Видите ли, мы с ней совладельцы ресторана.

– А что это у вас в банке?

– Суп.

– Суп? – переспросила сестра.

– Я приготовил ее любимый суп.

– Организм миссис Скарлатти не принимает пищу.

– Да, да… Но мне хотелось порадовать ее чем-нибудь.

На него посмотрели искоса и наконец со скрытым раздражением проводили в палату.

Раньше миссис Скарлатти предпочитала общую палату. (Она была весьма общительна.) Откинув голову, выпрямившись, она сидела в своем эффектном черном халате, косынка из батика прикрывала ее волосы. «Голубчик!» – говорила она, едва он появлялся в дверях. Женщины в палате на миг настороженно застывали, пока до них доходило, насколько он молод – слишком молод для миссис Скарлатти. На этот раз она лежала в отдельной палате, и все, чем она была в состоянии встретить его, – это открыть глаза и снова устало закрыть их. Теперь он даже не был уверен, хочет ли она его видеть.

Он знал, стоит ему уйти, и кто-нибудь из персонала выльет принесенный им суп. А ведь это – его коронное блюдо, суп из куриных желудочков, который она всегда любила. В его рецепт входило двадцать зубчиков чеснока. Раньше миссис Скарлатти утверждала, что чеснок успокаивает желудок и нервы, улучшает настроение на целый день. (Такой суп, однако, не включали в меню, потому что, по ее словам, он был «тяжеловат» для изысканного ресторана Скарлатти. И это несколько обижало Эзру.) Когда здоровье еще позволяло ей находиться дома, он часто готовил для нее в ресторанной кухне этот суп и сам относил наверх, в ее квартиру. Даже в больнице она поначалу съедала по маленькой тарелочке. Теперь об этом и речи не было. И все же он продолжал носить ей этот суп – от полнейшего бессилия; не лучше ли стать на колени у ее кровати, положить голову на простыню, взять ее руки и попросить: «Миссис Скарлатти, поправляйтесь». Но она – деловая женщина, это шокировало бы ее. Вот ему и оставалось лишь одно – приносить ей суп.

Он сидел в углу палаты в кресле из зеленого пластика, со стальными подлокотниками. Наступил октябрь, и уже начали топить – воздух был жгучим и сухим. Изголовье больничной кровати слегка приподняли, чтобы миссис Скарлатти легче было дышать. Время от времени она шептала, не открывая глаз: «О господи!» И тогда Эзра спрашивал: «Что? Вам что-нибудь нужно?» А она только вздыхала. (Или, может, это журчала вода в батареях?) Эзра не приносил с собой книг, не заводил разговоров с медсестрами, которые то появлялись, то исчезали, поскрипывая резиновыми подошвами. Он сидел опустив голову, уронив на колени свои большие бледные руки.

В последнее время он немного пополнел. Толстым не был, нет, но словно бы округлился и раздался вширь, как нередко случается со светловолосыми мужчинами. Теперь же он сбросил этот излишек веса. Как и у миссис Скарлатти, его организм не принимал пищи. Одежда висела мешком на его крупном, словно бы утратившем объем теле. Спереди и сзади – широкий, а посмотришь сбоку – тонкий, как лист бумаги. Волосы, будто сноп пшеницы, падали ему на глаза, он и не пытался откинуть их назад.

Им с миссис Скарлатти немало довелось пережить вместе, сказал бы он, спроси его кто-нибудь об этом; но что именно? Муж у нее оказался никудышный (дело случая, по ее словам, так же как бутылка плохого вина), и она ушла от него; на войне в Корее убили ее единственного сына, ровесника Эзры. Оба эти события она пережила в одиночку, еще до того, как взяла Эзру в компаньоны. Ну а сам Эзра пока ничего серьезного не пережил. В свои двадцать пять лет он не был женат, не имел детей и по-прежнему жил с матерью. На поверку все, что он и миссис Скарлатти пережили вместе, были годы тихого, дремотного однообразия. Ее жизнь, затерявшаяся где-то в прошлом, и его, все откладывавшаяся на будущее, встретились, и вот теперь они поддерживали друг друга в образовавшейся вокруг пустоте. Эзра был благодарен миссис Скарлатти за то, что она спасла его от бесцельного, бессмысленного существования и научила всему, что знала сама; более того – за то, что он был нужен ей. Не будь ее, с кем бы он остался? Брат и сестра жили самостоятельно; он преданно любил мать, но она была чересчур эмоциональна, и ему все время приходилось быть начеку. По общепринятым меркам его и миссис Скарлатти нельзя было считать людьми близкими. Эзра называл ее «миссис Скарлатти». Она Эзру – «моя мальчик», «мой ангел», но держала его на расстоянии и никогда не интересовалась его жизнью вне ресторана.

Эзра знал: после ее смерти единоличным владельцем ресторана станет он. Миссис Скарлатти сказала ему об этом перед тем, как в последний раз лечь в больницу. «Не нужно», – ответил он. Она промолчала. Наверное, решила, что это только слова. Конечно, внутренне он не желал, не домогался чужого (он никогда не придавал деньгам особого значения), но куда денешься? Так или иначе ей больше некому оставить ресторан. Она подняла руку и тут же уронила ее. К этому разговору они уже не возвращались.

Однажды Эзра уговорил мать пойти вместе с ним в больницу. Он любил, чтобы близкие ему люди ладили между собой, хотя и предвидел, что с матерью будет нелегко. Когда речь заходила о миссис Скарлатти, в ее голосе звучали недоверчивые и даже ревнивые нотки. «Не представляю, – повторяла она, – что только ты в ней находишь. Она же просто… бездушная, твердокаменная, хотя и носит модные тряпки, а как выглядит – ей наплевать. Понимаешь? Не утруждает себя. Губы и то не подмажет, а эти черные круги под глазами… И никогда никому не улыбнется».

Но сейчас, когда миссис Скарлатти была так серьезно больна, мать не высказывала своего мнения вслух. Она долго обдумывала, что надеть для визита в больницу, и выбрала шляпу с вуалью, чем весьма обрадовала Эзру. Ведь эта шляпа знаменовала собой важное семейное событие. Он с удовлетворением отметил, что мать решила пойти в выходном черном пальто, хотя оно и не такое теплое, как ее будничное, бордовое.

В палате она сказала миссис Скарлатти:

– Ну, вы просто великолепно выглядите! Совершенно не похожи на больную.

Это была неправда, по с ее стороны – большая любезность.

– Когда я умру, – проговорила миссис Скарлатти хриплым голосом, – пусть Эзра переедет в мою квартиру.

– О чем вы говорите? Какая глупость… – сказала Перл.

– Что глупость?.. – спросила миссис Скарлатти, но усталость захлестнула ее, и она закрыла глаза.

Перл не поняла ее, решила, что это риторический вопрос, и невозмутимо расправила на коленях юбку.

– Верх глупости. Никогда в жизни не слыхала такой ерунды.

Один только Эзра понял, что имела в виду миссис Скарлатти. Она спрашивала, что было глупостью – ее смерть или что Эзра должен переехать в ее квартиру. Но он не стал объяснять этого матери.

В другой раз он получил специальное разрешение привести в больницу нескольких работников ресторана – Тодда Даккета, Джосайю Пейсона и Реймонда, шефа по соусам. Пожалуй, миссис Скарлатти была рада повидать их, хотя прошел визит натянуто, неловко. Все трое стояли у стены и откашливались – ни один не согласился присесть.

– Ну, как идут дела? – поинтересовалась миссис Скарлатти. – По-прежнему покупаете все самое свежее?

Вопрос был задан невпопад (ни один из них не занимался покупкой продуктов), и Эзра понял, как далека она сейчас от всего этого. Но мужчины были, слава богу, тактичны. Тодд Даккет кашлянул и сказал:

– Да, мэм, так, как вы хотели.

– Я устала, – сказала миссис Скарлатти.

В соседней палате лежала истощенная умирающая женщина, дальше по коридору – глубокий старик, жене которого, маленькой, хрупкой, ставили в палате на ночь раскладушку, а еще дальше – смуглокожий иностранец, которого постоянно навещали родственники – его палата напоминала цыганский табор. Эзра знал, что женщина в соседней палате умирает от рака, у старика какое-то редкое заболевание крови, а у иностранца что-то с сердцем, точный диагноз еще не установили.

– Стуки в сердце, – сообщила ему смуглая, экзотического вида девочка, которой было еще слишком рано посещать больницу. Она стояла за дверью палаты, тихо играя в «йо-йо».

– Может, шумы? – переспросил он.

– Нет, стуки.

Эзра начал чувствовать себя в больнице одиноким и был бы рад с кем-нибудь подружиться. Производя какие-то таинственные манипуляции над миссис Скарлатти, сестры выставляли его за дверь, и большую часть времени он проводил в холле, уныло прислонясь к стенке возле палаты или стоя у окна в конце коридора. Подойти было не к кому. Это больничное крыло отличалось особой тишиной, а люди, попадавшиеся ему здесь, – замкнутостью и неприступностью. И только девочка-иностранка заговаривала с ним.

– Наверное, он скоро умрет, – сказала она и опять занялась своей игрушкой.

Эзра еще немного постоял в коридоре, но девочке с ним явно было неинтересно.

Листовой салат, мягкокочанный салат, листья цикория, эндивий – свежие, сбрызнутые влагой – на столе посреди кухни. В другие рестораны никому не известные лица доставляли овощи прелыми, загнившими, в вонючих грузовиках, но в ресторане Скарлатти для этого был специально нанят мистер Пурди; каждый день, едва рассветало, еще до восхода солнца, он самолично закупал овощи для ресторана Скарлатти. Около восьми утра он доставлял их на кухню в больших корзинах; к тому времени Эзра уже был на месте, чтобы знать, на какие продукты можно рассчитывать в этот день. Иной раз мистер Пурди вовсе не привозил баклажанов, а иной раз вдвое больше, чем нужно. В такое унылое время года, как сейчас, – стоял ноябрь – местных овощей не было, и мистер Пурди волей-неволей закупал привозные: вялую морковь, огурцы словно покрытые воском, все из других штатов. А помидоры! Смотреть противно.

– Вы только подумайте, – говорил мистер Пурди, вынимая из корзины помидор. – Продавец уверяет: «Выращено на кусте». Ну естественно, на кусте – как же еще их можно выращивать? «Но где они у вас дозревали?» – спрашиваю я. «Как это – где? – отвечает. – На кусте». Что ж, возможно, так оно и есть. Только я вам прямо скажу: где бы они ни дозревали, вкус у них, будто они месяц-полтора полежали на подоконнике и прямо-таки сделаны из дерева, целлулоида или ластика. Душа кровью обливается, Эзра, привозить тебе такую дрянь. Уж лучше, прости меня, совсем не приезжать сюда с этаким товаром.

Мистер Пурди – худой, сморщенный человек в комбинезоне и белой рубашке, поверх которой он надевал лоснящийся черный пиджак. Его длинное узкое лицо вечно казалось недовольным, даже в разгар летнего сезона. Один только Эзра знал, что у него доброе сердце и широкая, щедрая душа. Так же, как и Эзра, и по тем же причинам мистер Пурди радовался хорошей еде – не столько чтобы вкусно поесть самому, сколько чтобы накормить других. Как-то мистер Пурди пригласил Эзру к себе домой. Жил мистер Пурди в трейлере серебристого цвета на шоссе Витчи, и накормил он Эзру обедом, приготовленным из одной только молодой спаржи, которая, как считали они с Эзрой, вкусом напоминала устриц. Миссис Пурди, улыбчивая круглолицая женщина в инвалидном кресле, сказала, что они разговаривают друг с другом точно полоумные, однако же съела подряд две большие порции, а мужчины с нежностью наблюдали за ней. Им доставило огромное удовольствие, что на тарелке, покрытой тонкой пленкой растаявшего масла, не осталось ни кусочка.

– Если бы ресторан принадлежал мне одному, – сказал ему теперь Эзра, – я бы зимой вообще не подавал помидоры. А попытайся кто из клиентов заказать их, я бы сказал: «Да вы что? Это совсем не по сезону» – и предложил бы что-нибудь поинтереснее.

– А они взяли бы да ушли.

– Вовсе не обязательно. А еще я бы повесил на стене специальную доску и каждый день писал на ней мелом названия двух-трех хороших блюд. Вот! Как во Франции. И никакого меню. Посмотрел бы на посетителя и сказал ему: «У вас усталый вид. Позвольте предложить вам рагу из бычьего хвоста».

– Миссис Скарлатти умерла бы от огорчения, – заметил мистер Пурди.

Воцарилось молчание. Мистер Пурди потер щетинистый подбородок и поправил себя:

– Перевернулась бы в гробу.

Они помолчали еще немного.

– Вообще-то мне этот ресторан ни к чему, – сказал Эзра.

– Конечно, – сказал мистер Пурди. – Я знаю.

Он надел черную фетровую шляпу, помедлил минутку и ушел.

Девочка-иностранка спала в холле, положив голову на стальной подлокотник кресла – такого же, как в палате у миссис Скарлатти. Эзра поежился. Ему захотелось свернуть свой пиджак и подложить его девочке под щеку, но он побоялся ее разбудить. Потому и не подошел к ней, а остался у окна, глядя на прохожих внизу. Какими крохотными казались их ноги, как решительно двигались вперед их укороченные фигурки. И его вдруг поразило неутомимое человеческое упорство.

В холл вошла женщина, одна из иностранок. Она была не такая смуглая, как другие, но Эзра догадался, что это иностранка – она была в тапочках, что совершенно не вязалось с дорогим шерстяным платьем. Вся их семья, как он заметил, придя в больницу, каждое утро сразу же переобувалась в тапочки. Эти люди ухитрялись создавать здесь домашнюю атмосферу: приносили с собой в пакетиках семечки и орехи, выкладывали пахнущую пряностями еду, а раз даже поставили на батарею в холле литровую бутылку молока, чтобы заквасить югурт. Мужчины курили в коридоре, женщины тихо переговаривались и вязали яркие свитера.

Сейчас женщина подошла к спящей девочке, склонилась над ней и откинула с ее лица прядку волос. Взяла девочку на руки и села в кресло. Девочка не проснулась. Только примостилась поудобнее и вздохнула. Так что Эзра спокойно мог бы подложить ей под голову пиджак. Он упустил этот шанс. Все равно что опоздал на поезд или упустил что-то еще более важное, чего не вернуть никогда. Невозможно объяснить, почему его внезапно охватило горестное чувство.

Он решил готовить для посетителей ресторана фирменный суп из куриных желудочков и велел официантам, предлагая клиентам меню, говорить: «Кроме супов, указанных в меню, у нас сегодня…» Когда один из официантов не вышел на работу, Эзра нанял вместо него женщину (миссис Скарлатти не потерпела бы такого, по ее словам, подавальщицы могли работать только в забегаловках). Новенькая, однако, с большим успехом, чем официанты-мужчины, рекламировала новый Эзрин суп. «Попробуйте наш суп из куриных желудочков, – говорила она. – Острый, с чесночком, и приготовлен с душой». На улице стоял такой пронизывающий холод, а официантка была такой услужливой и сердечной, что клиенты все чаще заказывали этот суп. Эзра решил, что, если кто-нибудь из официантов уволится, он снова наймет женщину, а потом, может быть, и еще.

На следующей неделе он предложил клиентам запеканку из крабов со специями – блюдо его собственного изобретения, потом – суп-пюре из шпината. А когда официанты стали жаловаться, что приходится запоминать множество новых названий, он купил черную классную доску и мелом сверху написал на ней: СЕГОДНЯ МЫ ПРЕДЛАГАЕМ… Но когда миссис Скарлатти спросила его однажды, как идут дела в ресторане, он об этом даже словом не обмолвился. Наклонившись вперед и стиснув сплетенные пальцы, он сказал: «Прекрасно. М-м-м. Прекрасно». Если она и заметила странные нотки в его голосе, то ничего не сказала.

Миссис Скарлатти, худощавая, темноволосая, сутулая, в общении была несколько высокомерна. Мать Эзры, пожалуй, была права: миссис Скарлатти, видимо, было совершенно безразлично, что думают о ней другие. Но в этом-то и заключалось ее обаяние: полуприкрытые сонные глаза – она не давала себе труда держать их открытыми, – спокойный, равнодушный голос. Теперь все это резко усугубилось. Кожа ее приобрела безжизненный, мраморно-бледный оттенок, а лицо стало как у сфинкса – одни только плоскости и прямые линии. Даже волосы и те стали как у сфинкса – короткий черный клин, точнее, ком, безжизненный и жесткий. Эзре порой чудилось, будто она не умирает, а каменеет. До чего же трудно было воскресить в памяти ее низкий грудной смех, небрежное высокомерие. («Голубчик, – говорила она, посылая его с каким-нибудь поручением, и сопровождала свои слова томным жестом. – Послушай, ангел мой…») Раньше в ее присутствии он чувствовал себя двенадцатилетним мальчуганом, не старше, а сейчас он был древним старцем, ее отцом или дедом. Он утешал ее и развлекал. Не все, что она говорила в эти дни, можно было понять.

– Во всяком случае, – однажды прошептала она, – я никогда не казалась смешной. Правда, Эзра?

– Смешной? – переспросил он.

– Да, тебе.

– Мне? Конечно, нет.

Он был смущен, что невольно отразилось на его лице; она с улыбкой покачала головой.

– О, ты всегда был любимым ребенком, – сказала она. Наверно, память подводила ее (она не знала его в детстве). – Ты все принимаешь за чистую монету.

Может, она путала его со своим сыном Билли. Она отвернулась и закрыла глаза. И ему вдруг стало не по себе. Он вспомнил, как однажды мать чуть не умерла, случайно раненная стрелой, и виноват во всем был только он, Эзра, у которого вечно все валилось из рук. «Я не хотел, я нечаянно!» – кричал он, но его раскаяние оказалось ненужным – всю вину свалили на брата и на отца, купившего лук со стрелами, Эзра, любимец матери, вышел сухим из воды. С него не сняли бремя вины, не облегчили его душу, и тяжесть эта так и осталась с ним навсегда.

– Вы ошибаетесь, – сказал он.

Веки миссис Скарлатти дрогнули, подернулись мелкими морщинками, но глаза так и не раскрылись.

– Вы путаете меня с кем-то. Я Эзра, – сказал он я потом, низко наклонившись к ней, добавил непонятно почему: – Миссис Скарлатти, помните, как я демобилизовался? Меня комиссовали за то, что я ходил во сне. И отправили домой. Я не совсем спал тогда, миссис Скарлатти. Я понимал, что делаю. Я не хотелходить во сне, но какая-то частица моего существа бодрствовала и наблюдала со стороны за тем, что происходило, и постарайся я как следует, мог бы проснуться. Мне казалось, я вижу сон и понимаю, что в любой момент могу прервать его. Но я не делал этого, рвался домой. Я был не в силах больше оставаться в армии, миссис Скарлатти. Потому и не просыпался.

Если бы она могла слышать его (ее единственный сын Билли подорвался в Корее на мине), она бы поднялась, несмотря на тяжелую болезнь, и закричала: «Вон! Вон из моей жизни!» Но она, должно быть, ничего не поняла, потому что опять только покачала головой, улыбнулась и впала в забытье.

Сразу после Дня благодарения скончалась женщина, которая была при смерти, маленький старичок не то умер, не то выписался из больницы, а иностранец был жив, и родственники продолжали его навещать. Теперь они узнавали Эзру в лицо и, когда он проходил мимо их палаты, здоровались, окликали его: «Идите сюда!» И он заходил к ним, застенчивый, но довольный, и, скрестив руки на груди, молча стоял там минуту-другую. При появлении Эзры пожелтевший и высохший больной, подключенный к разным трубкам, всегда пытался улыбнуться. Судя по всему, он не понимал по-английски. У его родственников знание английского языка соответствовало их возрастам – девочка говорила совершенно свободно, молодые люди с ярко выраженным, но приятным акцентом, а старики с трудом, коверкая фразы. Правда, в конце концов асе, даже те, кто свободно объяснялся по-английски, бессознательно переходили на родной язык, в котором гласные были такие округлые, что говорящий то и дело вытягивал губы трубочкой, как будто беспрестанно выражал удивление. Эзра любил слушать их. Когда не понимаешь, о чем люди говорят, думал он, как отчетливо проступают все тонкости связей и отношений между ними! Вот женщина повернулась к одному из мужчин, и лицо ее озарилось и расцвело; вот больной вскрикнул от боли, и жена его вздрогнула, словно боль пронзила и ее… Вот девочка чем-то расстроена, поглаживает пальцами золотой браслет материнских часов – и успокаивается.

Однажды девушка с косами пропела песню почти без мелодии. Песня слагалась как бы экспромтом, от ноты к ноте… Потом мужчина с большими черными усами продекламировал что-то – наверно, стихотворение. Он читал без всякого смущения, с пафосом, и проходившие по коридору люди заглядывали в палату. Закончив, он перевел специально для Эзры:

– О ушедший из жизни, почему ты скончался весной? Так и не успел попробовать ни кабачков, ни салата из огурцов.

Удивительно, даже их поэзия была близка сердцу Эзры.

К декабрю он заменил еще трех официантов в черных костюмах оживленными, по-матерински заботливыми официантками. И, отказавшись от меню в больших бежевых корочках, стал ежедневно писать названия блюд на грифельной доске. В результате все повара уволились (блюда были новыми – они не привыкли готовить такие), поэтому в основном он теперь готовил сам, а помогали ему женщина из Нового Орлеана и мексиканец. У помощников были свои кулинарные рецепты; некоторые из этих блюд Эзра тоже никогда раньше не пробовал и пришел от них в восторг. Посетители, правда, удивлялись нововведениям, но постепенно они привыкнут, думал Эзра. Во всяком случае, большинство из них.

И теперь новые замыслы не давали ему покоя, он даже ночами просыпался – так хотелось с кем-нибудь поделиться. Почему бы не поставить в ресторане множество холодильников, чтобы люди приходили и выбирали еду по своему вкусу? Они могли бы сами готовить себе на длинной-длинной плите, которая занимала бы в зале целую стену. А может, устроить огромный камин, где на вертеле медленно жарился бы целый бычок. Каждый бы отрезал себе кусок мяса и, положив на тарелку, удобно располагался в кресле; люди бы ели и беседовали друг с другом. А может, лучше предлагать лишь самую простую еду, какую продают на улицах, на каждом углу? Вот именно! Он будет готовить то, о чем так тоскуют люди, покинув родные места, – например, кукурузные оладьи, которыми торгуют с лотков в Калифорнии, о них всегда мечтал его помощник мексиканец, и этот замечательный уксусный соус к испеченному на углях мясу, который мать Тодда Даккета привозила несколько раз в год из Северной Каролины в картонных стаканчиках, Тодд без этого соуса жить не мог. Эзра назовет свой ресторан «Тоска по дому». Он снимет старую черную вывеску с позолоченными буквами…