Текст книги "Обед в ресторане «Тоска по дому»"

Автор книги: Энн Тайлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Он вошел в дом, со вчерашнего дня здесь стоял запах капусты. Уже почти стемнело, и Коди казалось, что ему приходится преодолевать сопротивление густеющего воздуха. Он устало поднялся по лестнице. Миновал комнату Дженни – она сидела за уроками в маленьком тусклом круге желтого света от настольной лампы. Худенькое личико Дженни было в тени; она не взглянула на брата. Он прошел к себе и включил свет. Только положив на стол учебники, он заметил в комнате Эзру: спит, как всегда, свернувшись калачиком на кровати, с ворохом тетрадей. О медлительный самодовольный Эзра! Он мог спать в любое время суток. Рядом довольно мурлыкала его кошка Алисия.

Коди встал на колени, вытащил из-под своей кровати недопитую бутылку кукурузного виски, пустую бутылку из-под джина, пять пивных бутылок, надорванную пачку сигарет и коробку с солеными крендельками и ловко разложил все это вокруг Эзры. Потом спустился в прихожую и достал из стенного шкафа отцовский фотоаппарат «Сикс-20-Брауни». С порога комнаты он навел объектив и нажал спуск. Просто поразительно – Эзра не проснулся. (Вспышка была такой ослепительной, что перед глазами еще несколько минут плавали темные круги.) Но кошка встрепенулась. Она поднялась и громко зевнула – вот это был зевок! Мог бы получиться потрясающий кадр: бездельник Эзра и его драгоценная Алисия, оба с разинутыми ртами. Вот если бы она проделала это еще раз!

– Зевни! – приказал он кошке и перевел кадр. – Алисия, да зевни же!

Кошка фыркнула и снова улеглась. Он зевнул сам, для наглядности, но, очевидно, такие примеры на кошек не действуют. Коди опустил фотоаппарат, подошел ближе, потрепал Алисию по голове, почесал у нее под подбородком. Ничего не помогало.

– Да зевни же, черт тебя подери! – прикрикнул он и попытался силой разжать ей зубы. Она резко выгнулась, глаза сверкнули дико, свирепо. Эзра проснулся.

– Твоя кошка – кретинка, – сказал ему Коди.

– Что?

– Не могу заставить ее зевнуть.

Эзра машинально протянул руку и обнял кошку, та зевнула, заурчала, уютно пристроилась возле него, и Эзра опять заснул. Но Коди уже не стал их снимать. Этот Эзра вечно испортит любую затею.

Коди, Дженни и Эзра отправились в магазин за рождественским подарком для матери. Каждый из своих карманных денег сэкономил за неделю по сорок центов, а у Коди в придачу был еще доллар – он стащил его из среднего ящика стола мисс Сондерс. Всего у них набралось два доллара двадцать центов; можно купить матери теплые перчатки, решил Коди. Но Дженни сказала:

– Перчатки – это очень скучно, – и предложила вместо них кольцо с бриллиантом.

– Вот балда! – воскликнул Коди. – Пора бы знать, что за два доллара двадцать центов кольцо с бриллиантом не купишь.

– Да не настоящее, а со стеклышком вроде бриллианта, – пояснила Дженни, – или еще что-нибудь такое – красивое, не обязательно полезное.

Им пришлось пойти в магазины неподалеку от дома, чтобы не тратиться на проезд.

Была середина декабря – время предпраздничных покупок. Мимо беспрестанно шли люди, целые толпы нагруженных свертками людей, в морозном воздухе их дыхание превращалось в белые клубы пара. В центре города витрины огромных универсальных магазинов сверкают сейчас, как ларцы с драгоценностями. Возле больших магазинов звучат рождественские песни, звенят колокольчиками Санта-Клаусы, светофоры разукрашены блестящей мишурой. А в их квартале – магазины поменьше, победнее, и в витринах красуются лишь венки из еловых веток или картонные Санта-Клаусы с блоком сигарет «Честерфилд» в руках. Солдаты, получившие увольнительную, рассеянно брели по двое, по трое, пешеходы с покупками, даже те, кто несли самые яркие свертки, мрачно и решительно устремлялись вперед, готовые смести любого на своем пути. Чтобы Дженни не потерялась, Коди ухватил ее за рукав.

– Нет, серьезно, – продолжала она. – Я не хочу покупать ничего теплого, ничего необходимого, ничего…

– …полезного, – добавил Эзра.

Они дружно рассмеялись.

– Кстати, если мы купим кольцо, она расстроится, что мы зря истратили деньги, – сказал Эзра. – Вряд ли она останется довольна таким подарком.

Коди терпеть не мог этого просветленного, серьезного выражения, которое иногда возникало на лице Эзры: смотрите, мол, какой я внимательный и заботливый.

– А ты бы чего хотел на рождество? – грубо спросил Коди. – Мира во всем мире?

– Чего-чего? Я хочу флейту, – сказал Эзра.

Вместе с группой военных моряков они перешли улицу на перекрестке.

– Ну так никто тебе ее не подарит, – сказал Коди.

– Знаю.

– Ты получишь шерстяную шапку с ушами и вельветовые брюки.

– Коди, – упрекнула Дженни, – ну зачем ты ему сказал…

– Да неважно, – отмахнулся Эзра.

Они обошли женщину, которая надевала ребенку варежки.

– А раньше нам дарили на рождество игрушки и конфеты. Помнишь, как весело было на прошлое рождество?

– В этом году тоже будет весело, – сказал Эзра.

– Помнишь, как мы жили в Виргинии и папа купил нам санки, а мама сказала, что это глупо, потому что там почти никогда не бывает снега. А наутро после рождества мы проснулись, а кругом – снег.

– Вот было здорово, – сказал Эзра.

– Во всем городе только у нас одних были санки, – сказала Дженни, – и Коди за деньги давал другим ребятам прокатиться. Папа научил нас, как натирать полозья, и мы залезли на самую верхушку той горы… Как она называлась? Как-то смешно…

Дженни вдруг остановилась посреди тротуара. Прохожие со всех сторон толкали их.

– Знаете… – Она запнулась. Коди и Эзра посмотрели на нее. – Он ведь к нам никогда уже не вернется, правда?

Они промолчали. А минуту спустя пошли дальше, все трое рядом. Теперь Коди ухватил за рукав и Эзру, чтобы толпа не разделила их.

Коди разбирал почту. Он отложил несколько адресованных матери конвертов, похожих на рождественские поздравления. Выбросил какой-то рекламный проспект и письмо из своей школы. Конверт с кливлендским штемпелем сунул в карман. Потом поднялся к себе в комнату и включил лампу возле кровати; дожидаясь, пока она нагреется, Коди посвистывал и смотрел в окно; но вот он дотронулся пальцем до лампочки – достаточно ли она накалилась, – обернул вокруг нее конверт и медленно сосчитал до тридцати. Распечатал конверт и вынул оттуда листок бумаги и чек.

«…говорят, что в июне 1945-го они достигнут проектной мощности, – сообщал отец. – Извини, что чек на меньшую сумму, чем я рассчитывал: у меня были некоторые…» Ничего нового, его обычное письмо. Коди сложил листок и сунул обратно в конверт – ради такого письма не стоило и стараться. Внизу хлопнула входная дверь.

– Эзра Тулл! – крикнула Перл. Стуча каблуками, она быстро поднималась по лестнице.

Коди бросил конверт в ящик комода и задвинул его.

– Эзра! – снова позвала мать.

– Его здесь нет, – отозвался Коди.

– Где он? – спросила она, запыхавшись. Ну и вид… Шляпа съехала набок, пальто снять не успела.

– Он пошел в прачечную, как ты велела.

– Что тебе об этом известно? – Мать протянула ему пачку фотографий.

Верхний снимок был сильно размыт, и Коди с трудом разобрал, что на нем. Он взял у нее всю пачку. Ах да! Это же Эзра, лежащий в беспамятстве, а вокруг – пустые бутылки. Коди улыбнулся. Он совершенно забыл об этих снимках.

– Что это значит? – спросила мать. – Я отдала проявить пленку, а когда получила фотографии, чуть не умерла от ужаса. Я просто хотела приготовить аппарат к рождеству. Думала, это старая пленка, что-нибудь летнее или торт на дне рождения Дженни… И что же я вижу? Эзра валяется – как распоследний алкоголик. Пьянь подзаборная! Неужели это правда?! Отвечай!

– Не такой он паинька, как ты думаешь, – сказал Коди.

– Но он никогда не доставлял мне огорчений.

– Знала бы ты, что он вытворяет.

Перл опустилась на кровать Коди. Потрясенная, она только и могла молча качать головой.

– Ах, Коди, ты себе не представляешь, как трудно воспитывать детей, – пожаловалась она. – Ты, наверно, считаешь, что со мной тяжело жить. Я часто срываюсь, иногда бываю ведьма ведьмой. Но если бы ты только знал… как я беспомощна. Страшно сознавать, что все, кого я люблю, зависят от меня. До смерти боюсь сделать что-нибудь не так.

Она наклонилась к нему, он подумал – за фотографиями. Но нет, она взяла его за руку. Притянула к себе и усадила рядом. Ладонь у нее была горячая и сухая.

– Наверно, я слишком часто рычу на тебя, – сказала она, – но сейчас, Коди, мне нужна твоя помощь. Кроме тебя, мне не к кому обратиться в трудную минуту. Мы с тобой гораздо больше похожи друг на друга, чем ты думаешь. Как же быть, Коди? – Она наклонилась к нему еще ближе, и Коди отпрянул. Казалось, жар струится даже из ее глаз.

– Ну так вот… – сказал он.

– Кто все-таки сделал этот снимок? Ты?

– Видишь ли, я… – сказал он. – Я просто пошутил.

– Пошутил?

– Эзра ничего не пил. Это я раскидал бутылки по его постели.

Перл окинула его испытующим взглядом.

– Он никогда не брал в рот спиртного, – признался Коди.

– Ясно. – Она отпустила его руку. – Только одно могу сказать по этому поводу: так не шутят, молодой человек. – Она встала и на шаг-другой отошла от него. – Странный у тебя юмор.

Коди пожал плечами.

– Ну, это, конечно, очень весело, – продолжала она. – Тебе, очевидно, весело до слез. Напугал мать до полусмерти, заставил ее нести всякую чепуху. Оболгал младшего брата! До чего смешно! Просто обхохочешься!

– Я, наверно, злой от природы, – сказал Коди.

– Ты был злым с пеленок, – отрезала она.

Когда мать вышла из комнаты, Коди принялся заклеивать конверт с отцовским письмом.

Фишка Эзры упала на Парк-Плейс.

– Ура! – выкрикнул Коди. – Парк-Плейс, а у меня там гостиница. Ты должен мне полторы тысячи долларов.

– Бедненький Эзра, – посочувствовала Дженни.

– Как это у тебя вышло? – спросил брата Эзра.

– Что – вышло?

– Откуда у тебя взялась гостиница на Парк-Плейс? Ведь она только что была заложена?

– А я на всем экономил, – объяснил Коди.

– Нет, тут что-то не так…

– Мама, – крикнула Дженни, – Коди опять жульничает!

Перл в этот момент развешивала на елке лампочки.

– Коди! – окликнула она.

– Что я такого сделал? – спросил он.

– Что он сделал, дети?

– Он держит банк, – объяснила Дженни. – У него и деньги, и закладные, и дома. А теперь и гостиница на Парк-Плейс? И еще куча денег. Это нечестно!

Перл поставила на пол коробку с елочными лампочками и подошла к детям.

– Ну, хватит, Коди, положи все на место, – сказала она. – Закладные теперь будут у Дженни, а банк – у Эзры. Ясно?

Дженни протянула руку за «документами», а Эзра стал раскладывать «деньги».

– И вот что, – сказала Перл, – если я еще раз услышу хоть одно худое слово о тебе, Коди Тулл, ты немедленно вылетаешь из игры. И уже насовсем! Понял? – Она наклонилась, чтобы помочь Эзре разложить «деньги». – Вечно ты жульничаешь, выводишь всех из себя, портишь всем настроение… – Она разложила нарисованные бумажные купюры на три кучки: доллары, пятерки и десятки. – Слышишь, Коди?

Да, он слышал, но не удостоил ее ответом. Он откинулся на стуле, самоуверенный, отчужденный, и с улыбкой наблюдал, как мать разбирает «деньги».

3. Погублена любовью

I

Может, когда-нибудь Дженни Тулл и станет красавицей, но старикам, которые это предсказывали, едва ли суждено дожить до той поры, а сверстники не находили в ней ничего особенного. В свои семнадцать лет она была худенькой строгой, серьезной девушкой. Кости у нее так выпирали, что казалось, вот-вот проткнут кожу. К великому огорчению матери, она постоянно сама кромсала свои жесткие темные волосы – то «под горшок» обкорнает, то челку косо выстрижет, а захочет подправить, так до того укоротит, что страшно смотреть. Ее одноклассницы (в 1952 году) щеголяли в пышных юбках и кокетливых блузочках с воротничками-стойками, а Дженни ходила в старомодных материнских платьях – такие, с подложенными плечиками и зауженной юбкой, носили в сороковые годы. Мать терпеть не могла неопрятные спортивные туфли и покупала Дженни прочные коричневые полуботинки на шнурках – вроде тех, в каких разгуливали ее братья. Каждое утро Дженни тащилась в школу хмурая, с раздраженным видом. Неудивительно, что почти никто с ней не разговаривал.

Теперь она впервые осталась в доме на положении единственного ребенка. Коди уехал в другой город учиться. Эзра поступать в колледж отказался; он нашел себе (временную, как откровенно надеялась мать) работу на резке овощей в ресторане Скарлатти, а когда его решили повысить – перевести на соусы, – он получил повестку о призыве в армию. Никто в семье не мог и вообразить, чтобы медлительный, неуклюжий Эзра, спотыкаясь на каждом шагу о собственный штык, с трудом пробирался по Корее. Вот если у него обнаружат какой-нибудь дефект позвоночника или нелады со зрением, это спасет его от армейской службы. Но нет, его признали годным, и в феврале он отправился на юг для прохождения военной подготовки. Пока он собирался в дорогу, Дженни сидела на его кровати. Ее растрогало, что он берет с собой маленькую блок-флейту грушевого дерева, которую купил на первые заработанные деньги. Видимо, он не вполне представлял себе, что его ожидает. По обыкновению неторопливо и осторожно Эзра разбирал вещи – в одну сторону то, что хотел взять с собой, в другую то, что оставит на хранение в подвале. Мать надумала сдать его комнату, поэтому нужно было навести порядок. Постель Коди была уже готова принять нового жильца, свежие простыни и одеяла натянуты на узком матраце, как кожа на барабане, а спортивные принадлежности Коди уложены в картонки и спрятаны.

Дженни наблюдала, как Эзра достает из комода майки, почти все дырявые. (Почему-то у него всегда был сиротский вид.) Он стал совсем взрослым – крупный, ширококостный мужчина, – только лицо с широко раскрытыми глазами, пушком на щеках и нежными губами школьника еще оставалось по-детски округлым. Волосы – будто слои шелка, от желтого до бежевого. Дженни знала, за ним постоянно бегали девчонки, но он был чересчур застенчив и, возможно, даже не замечал этого. Он шел по жизни рассеянно и задумчиво, словно решая в уме какую-то сложную математическую головоломку. Казалось, стоит ему найти ответ, и он тут же вскинет голову. Увы, ответа он не находил.

– Когда я уеду, – сказал он Дженни, – заходи иногда в ресторан Скарлатти.

– Зачем?

– Ну просто так, поговорить с миссис Скарлатти. Узнать, все ли у нее в порядке.

Миссис Скарлатти уже много лет была без мужа, если такой вообще когда-то существовал, а единственный ее сын недавно погиб на войне. Дженни понимала, что живется ей, видимо, очень одиноко. Миссис Скарлатти, мрачная яркая женщина, одевалась по последней моде, точно бросала вызов обитателям окрестных кварталов. Дженни чувствовала себя оскорбленной. Как же она будет с ней разговаривать? Но для Эзры Дженни была готова на все. Она кивнула в знак согласия.

– И с Джосайей тоже, – добавил Эзра.

– С Джосайей?!

Это было еще труднее, просто невозможно, честно говоря. Джосайя Пейсон, друг Эзры, двухметровый верзила, дерганый, с бессвязной речью… Каждому известно, что у него «не все дома». В школе его вечно дразнили, а заодно и Эзру, допытывались у Дженни, почему ее брат водится с таким придурком. Мол, яснее ясного: Джосайе место в «психушке» и надо его туда упрятать.

– Я не могу разговаривать с Джосайей, – сказала Дженни. – У него же ничего не разберешь.

– Разберешь, – успокоил сестру Эзра. – Ведь он же говорит по-английски, правда?

– Но он тараторит, бормочет, заикается.

– Это когда его дразнят. А так он вполне нормальный. Вот если бы мама разрешила хоть разок позвать его к нам домой, ты бы увидела, что он совершенно нормальный парень. Не глупее нас с тобой, а может, даже умнее.

– Ну, тебе лучше знать… – сдалась Дженни.

Однако Эзра ее не переубедил.

После отъезда Эзры Дженни вдруг пришло в голову, что говорил он с ней исключительно о чужих людях. Ни слова о том, чтоб позаботиться о матери. Может, он считал, что Перл позаботится о себе сама. Она и впрямь была весьма самостоятельным человеком. А между тем, проводив Эзру, мать как-то сникла. И все медлила, все не сдавала его комнату.

– Я знаю, деньги нам не помешают, – сказала она Дженни. – Но сейчас я просто не в силах. Комната еще хранит его запах. Вот разве что проветрить… Понимаешь, он как будто до сих пор живет там. Заглянешь, а в воздухе что-то теплое. По-моему, с жильцом надо повременить.

Так они и жили вдвоем. Ошеломленная пустотой большого дома, Дженни чувствовала себя еще более невесомой. Когда после полудня она возвращалась из школы, мать была на работе. Дженни открывала дверь и осторожно входила в дом. Иногда, едва переступив порог, улавливала в глубине дома какое-то словно бы внезапно возникшее или прервавшееся движение. Сердце громко стучало, она замирала, настороженная, как лань, но страхи ее были напрасны. Закрыв дверь, она поднималась к себе в комнату, включала настольную лампу и переодевалась. Аккуратная, старательная девушка, она вешала платья в шкаф, следила за своими вещами, педантично раскладывала на письменном столе тетради, карандаши, учебники, потом поправляла настольную лампу. Потом принималась за уроки и методично выполняла все домашние задания. В мечтах она видела себя врачом, а это означало, что придется добиваться стипендии. Последние три года в средней школе у нее были сплошь отличные оценки.

В пять вечера Дженни спускалась вниз и чистила картошку или жарила курицу (Перл оставляла на кухонном столе записку, что надо сделать). А вскоре появлялась и сама Перл.

– Ну и дела! – рассказывала она. – С этой старухой Пендл просто наказание. Дождется, когда я пробью ей чеки, а потом говорит: «Погодите-ка, я сосчитаю. Ох, таких денег у меня с собой нет». И начинает рыться в своем драном тряпичном кошельке. А очередь стоит…

Мать надевала фартук и сменяла Дженни у плиты.

– Подай-ка соль, дочка. От наших парней – ни слова. Совсем, видно, забыли о нас. Вдвоем мы с тобой остались, ты да я.

И действительно, они остались вдвоем, но дом их полнился отзвуками прошлого – будто и озорной забавник Коди был рядом, и миролюбивый Эзра. И когда Дженни с матерью садились за стол, воцарялось тягостное молчание. «Налей себе молока, дорогая». «Возьми фасоли». Порой Дженни ловила себя на мысли, что даже отец напоминал им о своем отсутствии, хотя, сколько ни силилась, не могла нарисовать в воображении его лицо и мало что помнила о том времени, когда он жил вместе с ними. Естественно, в разговорах с матерью она об этом не заикалась. Они болтали о разных пустяках, роняли ничего не значащие фразы, осторожно обходили острые углы.

– Ну как эта бедняжка Джулия Кэррол, Дженни? Ты не заметила, она все худеет?

Дженни знала, что на самом деле мать человек страшный: властная, вспыльчивая, неуправляемая. Ее сухие, словно соломенные, ресницы, они что, появились в результате огромного пожара? А бесцветные волосы – разве не потрескивали они от электрических разрядов в пучке; и разве не сужались ее зрачки до размера булавочной головки? Кто из детей мог забыть ее обжигающие пощечины? Лапки жемчужного кольца, подаренного мужем в день помолвки, – разве не рассекали они до крови губу Дженни? Она на всю жизнь запомнила, как однажды мать спустила Коди с лестницы, видела, как Эзра, подняв над головой руки, пригнувшись, защищался от материнских ударов. Сколько раз мать припечатывала к стене ее, Дженни, обзывала змеей, тараканом, соплей, гадиной! А вот сейчас сидит перед ней и участливо расспрашивает, не похудела ли Джулия Кэррол. В глубине души у Дженни затеплилась надежда, что времена изменились. Может, прежде все происходило по вине братьев. Может, теперь они с матерью – умные как-никак женщины – сумеют жить без этих отвратительных сцен. Но твердой уверенности у Дженни все-таки не было. И вечерами, после того как Перл целовала ее в лоб, Дженни уходила спать и видела один и тот же сон: нацисты топают вверх по лестнице, а мать с диким, сатанинским смехом вытаскивает дочь из тайника, обвиняет ее в грехах и преступлениях, о которых та понятия не имеет, а потом сухим, учтивым тоном объясняет, что воспитывает дочь затем, чтобы живьем съесть ее.

Коди писал домой редко, а если и присылал письма, то лаконичные и деловитые. «На весенние каникулы домой не приеду; все отметки, кроме французского, у меня хорошие; на новой работе платят больше, чем на старой».

Эзра бросил им открытку, как только добрался до места. А три дня спустя отослал письмо, в котором описывал свою военную жизнь. Письмо Эзры было длиннее, чем несколько вместе взятых писем Коди, но в нем не было того, что интересовало Дженни. «Есть тут один парень, тоже из Мэриленда, – писал Эзра, – в другом бараке, но я с ним еще не говорил и думаю, он не из Балтимора, а из другого города, о котором я ничего не знаю, так что мы вряд ли…» О чем же, собственно, шла речь? Есть ли у него друзья? Раз люди живут бок о бок, почему бы им не поговорить? Дженни опасалась, что окружающие чуждаются Эзры или, что еще хуже, издеваются над его неуклюжестью. Какой же из него солдат? «Но я очень много узнал о своей винтовке, – сообщал он, – вот бы Коди удивился!» Она пыталась мысленно увидеть, как длинные, тонкие пальцы Эзры чистят и смазывают винтовку. Она понимала: брат все-таки справляется со своими обязанностями, но как именно – трудно сказать. Она вообразила себе Эзру на стрельбище – вот он лежит на животе в пыли, держа палец на спусковом крючке. Взгляд у него задумчивый. Как же он сумеет попасть в цель? «Говорят, скоро нас отправят в Корею, – писал он, – осталось только…» Господи, да его же прихлопнут там как муху! Он знает лишь один способ защиты – прикрыть голову руками и увернуться.

«Я часто думаю о ресторане Скарлатти и о том, как чудесно пахнет салат, когда режешь его и бросаешь в миску», – писал он. Первый намек на тоску по дому, если только это в самом деле тоска. Перл ревниво потянула носом:

– Как будто у салата есть запах!

Дженни тоже рассердилась: лучше бы вспомнил, как они по понедельникам, вечерами, лежали на полу возле приемника и слушали джаз. Дался ему этот ресторан! И тут в душе ее шевельнулся червячок беспокойства. Ведь она что-то не сделала, что-то, чего ей делать не хочется… Ах да, не проведала миссис Скарлатти. Неужели Эзре и вправду хотелось, чтобы она сдержала свое обещание? Нет, не мог он ждать этого от нее. Впрочем, Эзра как раз и мог. Он мыслил более чем прямолинейно.

Она сложила письмо Эзры и сунула его в карман. Потом надела пальто и пешком направилась на Сент-Пол-стрит к узкому кирпичному зданию, втиснутому между конторами и магазинами.

В этом районе ресторан Скарлатти был единственным фешенебельным заведением. Там только ужинали, как правило, люди состоятельные, приезжавшие сюда из богатых кварталов. В этот час – около половины шестого – ресторан был еще закрыт. Она подошла к черному ходу, куда несколько раз приходила вместе с Эзрой, обогнула два мусорных бака с увядшей зеленью, поднялась на крыльцо и постучала. Потом приложила ладонь козырьком к окну и заглянула внутрь.

Мужчины в грязных фартуках сновали по кухне – пар, нержавеющая сталь, лязгающие крышки кастрюль, огромные чаны, полные нашинкованных овощей. Немудрено, что никто не услышал ее стука. Дженни повернула ручку – заперто. Хотела постучать еще раз, погромче, и тут увидела миссис Скарлатти. Ссутулив плечи, та стояла у входа в зал – с зажженной сигаретой в руке, бледная, в узком черном платье. Дженни не могла разобрать слов, но слышала хриплый равнодушный голос миссис Скарлатти. Дженни обратила внимание на ее прическу: черные волосы были зачесаны вправо, как у сверхмодных манекенщиц из журнала «Вог». И голова ее тоже клонилась вправо, будто эта женщина несла непосильную ношу, какой-то тяжкий груз, связанный с мужчинами и жизненным опытом. И Эзра был знаком с этой особой! И чувствовал себя с ней легко и свободно! Беспокоился о ней! Подумать только! Дженни повернулась и зашагала прочь. До нее внезапно дошло, что братья выросли и покинули дом. Они уже не такие, какими она их помнила: Эзра уже не школьник, играющий на бамбуковой дудочке; да и Коди, победоносно бросавший игральные кости на старую доску «Монополии», уже не тот. Ей вспомнилась выцветшая байковая рубашка, которую Эзра носил не снимая, так что казалось, она приросла к нему. Вспомнилось, как он покачивался, засунув руки в задние карманы брюк, или, когда не знал, что ответить, буравил землю носком кеда. А как – когда она сидела у себя в комнате, зареванная после очередного скандала с матерью, – он утешал ее. Прокрадывался вниз, на кухню, и приносил ей кружку горячего молока с медом и корицей. Он молниеносно улавливал настроение каждого из членов семьи и в знак безмолвной поддержки тут же предлагал еду или питье.

Дженни прошла по переулку и, вместо того чтобы идти к дому, свернула сначала на Бушнелл-стрит, а оттуда на Патнем-стрит. Холодало, пришлось застегнуть пальто на все пуговицы. Миновав три квартала Патнем-стрит, она очутилась перед зданием таким старым и унылым, что его можно было принять за бывший склад, если бы не вывеска: «Том и Эдди. Авторемонтная мастерская». Раньше она часто приходила сюда за Эзрой, но никогда не переступала порога, а ждала брата у въезда. Теперь же она вошла в темноту и огляделась. Том и Эдди, как она поняла, разговаривали с каким-то человеком в темном костюме; один из них держал в руке скоросшиватель. В глубине мастерской Джосайя Пейсон бил по крылу пикапа огромной резиновой кувалдой. Осколок воспоминания пронзил Дженни, загадочный обрывок давнего-давнего прошлого. Джосайя на школьном дворе яростно размахивает то ли обрезком трубы, то ли металлическим стержнем, со свистом рассекающим воздух, и выкрикивает какую-то несуразицу, а Эзра, защищая его, стоит между ним и толпой мальчишек. «Все будет о’кей, ребята, вы только уходите!» – говорит Эзра. А что было потом? Чем это кончилось? С чего началось? Она не помнила. А сейчас Джосайя орудовал кувалдой. Он был непомерно высокий и худой, точь-в-точь остов какой-то незавершенной скульптуры. Коротко подстриженные черные волосы торчали ежиком, костлявое лицо блестело, кривые, находящие один на другой зубы были так стиснуты, словно он собирался разгрызть их и выплюнуть.

– Джосайя!.. – робко окликнула она.

Он опустил кувалду и взглянул на нее. А может, куда-то еще? Глаза у него были черные, как вар, без век, восточного разреза. Не поймешь, куда они смотрят. Он швырнул кувалду на груду мешковины и, сияя от счастья, ринулся к Дженни.

– Сестра Эзры! – сказал он. – Эзра!

Она улыбнулась и зябко обхватила руками свои локти.

Джосайя остановился перед ней и провел пальцами по волосам. Руки у него были чересчур длинные.

– Как Эзра? – спросил он.

– Все о’кей.

– Ом не ранен, не…

– Нет.

Эзра был прав. Джосайя говорил вполне внятно, и голос у него был по-мужски низкий. Но он не знал, куда девать руки, – стал тереть их, словно пытался соскрести с ладоней грязь или машинное масло, а то и кожу. Она заметила, что Том и Эдди прервали разговор и с любопытством поглядывают на них.

– Выйдем, – предложила она Джосайе, – я дам тебе почитать его письмо.

Уже сгустились сумерки, но Джосайя все равно взял у нее письмо и пробежал глазами по строчкам. Между его бровями пролегла глубокая складка, будто продавленная острием топора. Она заметила, что старый комбинезон Джосайи тщательно выстиран, но брюки так коротки, что из-под них виднеются съехавшие белые носки и волосатые икры. Губы его с трудом смыкались, подбородок от напряжения вытянулся.

Он вернул ей письмо. Трудно сказать, что он там вычитал.

– Если бы разрешили, – сказал он, – я бы пошел с ним. С радостью. Но они сказали, я слишком высокий…

– Слишком высокий?

Надо же! А она и не подозревала, что из-за этого могут не взять в армию.

– Так что пришлось остаться здесь, – сказал он. – Но я не хотел. Не собираюсь ишачить в этой мастерской всю жизнь. Займусь чем-нибудь другим.

– Чем же, например?

– Пока не знаю. Наверное, подыщу что-нибудь вместе с Эзрой, когда он вернется из армии. Он часто заходил сюда ко мне. Глянет, бывало, на все это и скажет: «И как ты только выдерживаешь? Такой грохот. Надо подыскать тебе что-нибудь другое». Но я не знал, где искать. А теперь Эзра уехал. Грохот – это еще куда ни шло, плохо, что летом здесь жарко, а зимой холодно. И от холода у меня на ногах болячки и зуд.

– Может, это цыпки, – сказала Дженни.

Она уже ничуть не робела. Казалось, они с Джосайей знакомы всю жизнь. Она провела ногтем по сгибу письма Эзры. Джосайя смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее и хрустел пальцами.

– Скорей всего, я наймусь на работу к Эзре, когда он откроет свой ресторан, – сказал Джосайя.

– С чего ты взял? Эзра и не думает открывать свой ресторан.

– Нет, думает.

– Ну зачем ему это? Соберется с силами, поступит в университет и станет учителем.

– Кто это тебе сказал? – спросил Джосайя.

– Мама. Она говорит, у него терпения хватит. Кто знает, может, он даже профессором станет, – сказала Дженни и тотчас засомневалась. – Ты же понимаешь, ресторан – это не на всю жизнь.

– Почему?

Она не знала, что ответить.

– У Эзры будет такой ресторан, куда люди станут приходить просто, как на семейный обед, – объяснил Джосайя. – Он будет готовить каждый день всего лишь одно блюдо и будет сам раскладывать еду по тарелкам, все самое сытное и полезное, как в настоящей домашней кухне.

– Это тебе сам Эзра сказал?

– Совсем как дома.

– Ну, не знаю… А может, люди ходят в ресторан, чтобы забыть о доме?

– Такой ресторан сразу прославится на весь город, – сказал Джосайя.

– Ты его не так понял, – сказала Дженни. – Как ты мог поверить в такую чушь?

И вдруг он без всякого предупреждения стал прежним Джосайей, таким, каким она его помнила. Голова у него дернулась вниз, как у марионетки с оборванными нитками.

– Мне пора, – сказал он.

– Куда ты спешишь?

– Не хочу, чтобы они на меня орали.

И, не попрощавшись, он вприпрыжку побежал в мастерскую. Дженни смотрела ему вслед с таким сожалением, как будто это был сам Эзра. Джосайя так ни разу и не оглянулся.

Коди писал, что его приглашают на переговоры в крупные корпорации. После окончания университета он хотел заняться коммерцией. Эзра сообщал, что может теперь свободно прошагать без отдыха два десятка миль. Перл и Дженни мало-помалу перестали удивляться, что он солдат. В конце концов, он из тех, кто терпеливо и безропотно выполняет свои обязанности. Напрасно Дженни волновалась. Мать тоже немного успокоилась.

– Как видно, все к лучшему, – сказала она. – Служба в армии зачастую идет парням на пользу, у них появляется возможность обдумать все как следует, собраться с мыслями. Вот увидишь, он вернется из армии и поступит в университет. А потом наверняка и сам захочет преподавать.