Текст книги "Собрание сочинений. т.2. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)

Когда они запирались в доме, Гийому доставляло особое наслаждение думать, что их счастье скрыто от всех. Каждое посещение Мадлены было для него чудесным приключением, свиданием со скромной молодой девушкой. Он совершенно забыл о месяцах, проведенных на Булонской улице. Впрочем, Мадлена была теперь совсем другой женщиной. Она больше ни о чем не грезила, трезво смотрела на жизнь и любила его, любила тайком, как дама, которая должна заботиться о своей репутации; она внезапно краснела, принимая его в своей спальне, в ее спальне, где теперь он бывал лишь как гость, и неповторимая прелесть этой комнаты каждый раз вызывала у него глубокое волнение. Ничто здесь не принадлежало ему, даже домашние туфли.

Так безмятежно прожили они все лето. Дни проходили в блаженном, ничем не нарушаемом покое. Счастье, которое они дарили друг другу, усиливало их взаимную любовь, так же как некогда сознание, что они делают друг друга несчастными, чуть не привело их к разрыву.

Мадлена поселилась в своем маленьком домике около середины апреля. Она совсем не знала деревни, никогда нигде не бывала, кроме некоторых парижских пригородов. Неприхотливая жизнь среди полей доставляла ей множество простых и сильных радостей. Она видела, как расцветают деревья и созревают плоды, с восторженным удивлением следила, как трудится земля. Когда она приехала сюда, листва на деревьях была совсем нежной, светло-зеленой, равнина, вся еще пропитанная сыростью после зимних дождей, пробуждалась под первыми ласковыми лучами солнца, в ней была какая-то невинная детская прелесть; словно свежим, девственным дыханием повеяло в сердце из дали бледных горизонтов. Потом ласки солнца сделались более жгучими, листва потемнела, земля стала женщиной, любящей и оплодотворенной, и чрево ее содрогалось в сладострастных родовых муках. Мадлену освежила и успокоила мягкость весны, теперь она чувствовала, как знойное лето вливает в нее энергию, заставляет кровь в жилах струиться со спокойной силой. На вольном воздухе, под солнцем она окрепла и обрела покой; она походила на цветущий куст, схваченный зимним холодом, который весною пробуждается к жизни и пускает побеги, чтобы снова вырасти и расцвести во всей пышной зелени своей листвы.

Мадлена нуждалась в вольном воздухе, она любила бывать под открытым небом и наслаждалась длительными прогулками. Она совершала их почти каждый день, ходила по многу часов, никогда не жалуясь на усталость. Обычно она назначала Гийому свидание в небольшой рощице, где протекала речушка, в которой когда-то ее возлюбленный ловил раков. Встретившись, они медленно шли по шелковистой траве, скрытые деревьями, росшими по обоим берегам, поднимались по этой своеобразной, покрытой листвой долине, трепещущей от свежести. У их ног, точно серебряная лента, бесшумно скользя по песку, текла речушка; изредка попадались маленькие водопады, издававшие хрустальный звон, похожий на пение свирели. А по обеим сторонам долины возвышались огромные стволы, напоминавшие причудливые колонны, изъеденные, точно проказой, наростами плюща и мха; между стволами росли кусты ежевики, протягивающие от одного дерева к другому свои длинные колючие руки, возводя зеленые стены, которые скрывали узкую аллею, эту бесконечную, терявшуюся в густой листве улицу. Наверху зеленый свод был населен корольками, похожими на больших жужжащих мух; кое-где ветки раздвигались, открывая в вышине среди всей этой зелени клочок голубого неба. Гийом и Мадлена любили эту пустынную аллею, эту зеленую, образованную самой природой арку, до конца которой они ни разу не могли дойти; они готовы были бродить здесь часами, следуя за всеми поворотами дороги; прохлада, которой веяло от воды, царившее под сенью деревьев безмолвие рождали в них восхитительную негу. Они шли, обнявшись, а в тех местах, где тень была более густой, теснее прижимались друг к другу.

Порой они резвились, как дети, догоняли друг друга, цепляясь за кустарник, скользя по влажной траве. Внезапно молодая женщина исчезала, спрятавшись за каким-нибудь кустом; ее возлюбленный хорошо различал краешек светлой юбки, но притворялся, что разыскивает ее с весьма обеспокоенным видом; потом одним прыжком он оказывался рядом с ней и хватал ее в свои объятия, а она, упав на землю, вся трепетала от смеха.

Иногда Мадлена объявляла вдруг, что она озябла и хочет идти по солнцепеку; тень в конце концов действовала угнетающе на эту сильную натуру. Они выходили на яркое июльское солнце, раздвигали плотную стену колючего кустарника и оказывались у самой кромки нескончаемых полей, усыпленных жарой под полуденным небом; золотистые, колеблющиеся волны хлебов простирались до самого горизонта. Воздух звенел от зноя, Мадлена бодро шагала в этом пылающем пекле; она с наслаждением подставляла жгучим лучам свои обнаженную шею и руки; чуть побледневшая, с капельками пота на лбу, она отдавалась обжигающим ласкам солнца. Она говорила, что, когда она испытывает усталость, это вливает в нее новые силы; ее крепкие плечи легко выдерживали давящую тяжесть раскаленного неба. Но Гийом изнемогал от жары; видя, что он задыхается, Мадлена опять увлекала его в тенистую аллею, на берег светлого прохладного ручья.

Там они продолжали свою трогательную, нежную прогулку, с новой силой ощущая очарование тишины и прохлады. Так доходили они до причудливой беседки, где обычно останавливались и отдыхали. Аллея здесь расширялась, речушка образовывала маленькое озеро с гладкой, блестящей, как сталь, поверхностью, стена деревьев мягко закруглялась, открывая широкое полотнище неба. Это было похоже на великолепную лиственную залу. Берега маленького озера поросли гибким тростником; дальше, от воды до подножья деревьев, расстилался ковер невысокой травы, терявшийся в зарослях высокого густого кустарника, непроходимой стеной окружавшего лужайку. Но особую прелесть этому дикому и полному сладостной неги уголку придавал родник, пробивавшийся из скалы: вершина огромной глыбы, покрытая ползучим кустарником, немного нависала над лужайкой, четко вырисовываясь в голубоватой тени; тоненькая струйка, извиваясь ужом, вытекала из глубины этого грота, заросшего вьющимися растениями, стены его сочились от сырости. Гийом и Мадлена сидели здесь, вслушиваясь в равномерный шум капель, падавших одна за другой со свода; в этом шуме было что-то бесконечно убаюкивающее, от него веяло какой-то смутной дремотой и вечностью, столь упоительными для их счастливой любви. Мало-помалу они умолкали, захваченные монотонной и неутомимой песнью капель, им чудилось, будто они слышат биение собственных сердец, и, держа друг друга за руки, они погружались в радостные грезы.

Мадлена всегда приносила с собою какие-нибудь фрукты. Порой, выйдя из задумчивости, она с аппетитом поедала их, заставляя любовника откусывать от начатого уже ею персика или груши. Гийом смотрел на нее с восхищением; с каждым днем красота ее казалась ему все более ослепительной; он следил с восторженным удивлением, как крепли на вольном воздухе ее здоровье и силы. Деревня и на самом деле преобразила Мадлену. Она словно еще выросла. Теперь это была здоровая, сильная, плотная женщина с хорошо развитой грудью, с чистым звенящим смехом. Кожа ее слегка загорела, хотя по-прежнему сохраняла свою прозрачность. Ее рыжие, небрежно убранные волосы падали на затылок пышной пламеневшей волной. Все ее существо дышало великолепной энергией.

Гийом не мог налюбоваться этим пышущим здоровьем созданием, ее поцелуи, уверенные и неторопливые, наполняли его душу спокойствием, он чувствовал, что в сердце Мадлены царит безмятежность; она вновь обрела свои желания, она жила, не испытывая никаких потрясений, следуя врожденной прямоте своего характера, своей бесхитростной натуре; уединение и солнце как нельзя лучше подходили ей, она расцветала во всей своей прелести и силе, поскольку ее потребность в уважении и покое находила полное удовлетворение. Влюбленные проводили долгие часы у Источника, как они окрестили свое убежище, и молодой человек не уставал смотреть на Мадлену, блаженно растянувшуюся на траве; от рыжих волос затылок ее казался красноватым, под легким платьем четко вырисовывались упругие линии ее тела; порой Гийом вскакивал и крепко сжимал ее в своих объятиях, гордясь тем, что она принадлежит ему. Но в этом порыве не заключалось ничего нечистого; любовь их была здоровой и безмятежной.

В те дни, когда любовники не ходили к Источнику, они проезжали несколько километров в кабриолете, потом, оставив экипаж в какой-нибудь гостинице, бродили по полям наугад. Они выбирали самые узкие тропинки, которые уводили куда-то в неведомое. Если им удавалось пройти несколько часов среди росших двумя рядами яблонь, не встречая ни души, они бывали счастливы, точно воришки, ускользнувшие от бдительного ока полевого сторожа. Бескрайняя ширь тучных и однообразных нормандских равнин казалась им как бы символом их спокойной любви; им никогда не надоедали беспредельные просторы лугов и полей. Часто, заплутавшись, они выходили к фермам. Мадлена любила домашних животных; она могла полдня смеяться над цыплячьим выводком, окружавшим наседку, которая, растопырив крылья, громко кудахтала. Она входила в хлев, чтобы погладить коров, с восхищением смотрела на молодых, резво прыгавших козочек, ей нравились веселые обитатели птичьего двора, в душе ее рождалось безумное желание разводить кур, уток, голубей, гусей, и, если бы ее не удерживала улыбка Гийома, она наверняка каждый раз приносила бы в Ветей в своем подоле какую-нибудь птицу. Была у нее еще другая страсть – дети; увидев малыша, вертевшегося во дворе фермы, среди домашней птицы, она некоторое время молча, немного задумчиво смотрела на него с ласковой улыбкой; затем, не выдержав, подходила и брала карапуза на руки, даже не замечая, что личико его испачкано в земле и варенье. Она просила стакан молока и продолжала возиться с ребенком, заставляя его прыгать, звала Гийома, чтобы он полюбовался большущими глазами милого крошки. Выпив молоко, Мадлена неохотно покидала ферму, все время оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на малыша.

Наступила осень. По тусклому, бледному небу бежали мрачные, тяжелые тучи, гонимые холодным ветром; деревня погружалась в сон. Любовники в последний раз пришли к Источнику. Их любимый уголок показался им таким унылым. Желтые листья устилали траву; исчезли плотные зеленые стены, обрамлявшие аллею; беседку, открытую теперь со всех сторон, окружали лишь тощие, голые стволы деревьев, их длинные ветви вырисовывались на фоне серого неба во всей своей жалкой наготе. Маленькое озеро и сам Источник потускнели, замутненные недавними грозами. Гийом понял, что приближается зима и что скоро им придется прекратить прогулки. Глядя на Мадлену, он грустил об уходящем лете. Молодая женщина сидела напротив него, задумчиво ломая сухие ветки, которыми была усеяна трава.

Еще накануне Гийом собирался предложить своей любовнице стать его женой. Мысль о немедленной женитьбе пришла ему в голову на ферме, когда он наблюдал, как Мадлена ласкает одного из малышей. Он подумал, что если она вдруг окажется в положении, то его сын будет незаконнорожденным. Детские воспоминания вселяли в него ужас при слове «незаконнорожденный».

Впрочем, все роковым образом толкало его к этой женитьбе. Как он некогда говорил Жаку, ему суждено было любить одну-единственную женщину, первую встреченную им, – любить ее всем своим существом, цепляться за эту любовь, так как для него ненавистна была всякая перемена, он страшился неизвестного. Его убаюкивала нежная привязанность Мадлены; его согревала эта любовь, он чувствовал себя бесконечно счастливым и хотел, чтобы это длилось вечно.

Этой медлительной и мягкой натуре приятно было сознавать: «У меня есть пристанище, где я могу укрыться от жизни». Женитьба просто узаконивала союз, который он считал вечным.

Мысль, что у него может быть сын, лишь заставила Гийома поспешить с задуманной развязкой. К тому же наступала зима, он будет мерзнуть один в своем большом и пустынном замке, его уже не будет согревать теплое дыхание возлюбленной. Все эти долгие холодные месяцы ему придется бегать под дождем, чтобы повидать Мадлену. А как было бы тепло и радостно, если б они жили вместе! Они сидели бы в эти дождливые зябкие дни у камелька; они проводили бы свой медовый месяц, укрывшись в алькове, и лишь весной выбрались бы оттуда, чтобы вновь вернуться к солнышку. И было у него еще одно желание – открыто любить Мадлену, дать ей ощутимое доказательство своего уважения. Он предчувствовал, что, когда их свяжут нерасторжимые узы, совместная жизнь не будет больше причинять им страданий, они не будут наносить друг другу раны.

Однако в этих думах, которые вынашивал Гийом, дремало неясное чувство страха, вселявшее в него беспокойство, заставлявшее его колебаться. В эти месяцы полного забвения он ни разу не испытывал ужаса перед будущим, который пробудило в нем самоубийство отца; события уже не подавляли его, его любовь, после стольких потрясений, стала для него блаженным успокоением от всех страданий и сомнений. Он жил настоящим днем, время шло, и каждый час приносил свою радость. Но когда он думал о будущем, неведомое, таившееся в нем, вызывало у Гийома непонятную дрожь. Может быть, невольно он трепетал перед вечным союзом с женщиной, прошлое которой было ему неизвестно. Во всяком случае, в его душе жило лишь смутное беспокойство, его колебания не находили ясного выражения, сердце побуждало его действовать.

Он пришел к Источнику, твердо решив наконец заговорить об этом с Мадленой. Но деревья стояли обнаженные, небо было таким печальным, что он умолк, дрожа всем телом, напуганный суровым дыханием зимы. Мадлене тоже стало холодно; повязав вокруг шеи платок, спрятав ноги под юбку, она ломала сухие ветки, даже не замечая, что делает, и грустно глядела на молчаливо проплывавшие над головой тяжелые дождевые облака. Наконец, когда они уже собрались уходить, Гийом сказал ей о своем проекте; голос его немного дрожал, он словно просил о милости.

Молодая женщина выслушала его с удивленным, почти испуганным видом. Когда он кончил, она спросила:

– Почему не оставить все по-прежнему? Я не жалуюсь, я счастлива… Ведь мы не станем любить друг друга больше оттого, что поженимся… Может быть даже, мы разрушим свое счастье…

И так как Гийом пытался настаивать, она добавила резко:

– Нет, в самом деле. Это меня страшит.

Она засмеялась, желая смягчить суровость и необычность своих слов. Она и сама была удивлена тем, что произнесла их, да еще таким тоном.

Правда заключалась в том, что предложение Гийома вызвало у нее непонятный протест; ей казалось, что он просит о чем-то невозможном, словно она не располагала собой и уже принадлежала другому. Она держалась и говорила, как замужняя женщина, которой любовник предлагает вступить с ним в брак.

Молодой человек был почти оскорблен ее словами и, может быть, отказался бы от своего проекта, если б не почувствовал, что вынужден теперь защитить их любовь. В разговоре он разгорячился и постепенно забыл о том, как больно сжалось его сердце, когда Мадлена решительно отвергла его предложение; он не жалел нежных и ласковых слов, рисуя картину прекрасной и спокойной жизни, которую они будут вести, когда поженятся. Он долго изливал свою душу, склонившись к Мадлене в умоляющей позе, глядя на нее со смиренным обожанием.

– Я сирота, – говорил он, – у меня нет никого на свете, кроме тебя. Не отказывайся связать свою судьбу с моей, иначе я буду думать, что небо продолжает преследовать меня своим гневом. Я скажу себе, что ты любила меня недостаточно сильно и не захотела упрочить мое счастье. Если бы ты знала, как я нуждаюсь в твоей привязанности! Ты одна меня успокоила, только в твоих объятиях нашел я спасение. И теперь я не знаю, как отблагодарить тебя за это, я предлагаю тебе все, что у меня есть, и все это ничто в сравнении с темп счастливыми часами, что ты мне дарила и еще будешь дарить. Я чувствую, Мадлена, что навсегда останусь тебе обязанным. Мы любим друг друга, женитьба не может усилить нашу любовь, но она позволит нам любить открыто. Какая это будет чудесная жизнь! Спокойная, полная достоинства и безграничной веры в будущее, вся пронизанная любовью… Прошу тебя, Мадлена!

Молодая женщина слушала со сдержанным нетерпением, словно испытывая какую-то неловкость, и на губах ее играла странная улыбка. Наконец, не находя больше слов, Гийом умолк, от волнения у него сжалось горло. Мадлена с минуту хранила молчание. Затем объявила сердито:

– Не можешь ведь ты жениться на женщине, о прошлом которой ничего не знаешь… Мне надо рассказать тебе, кто я, откуда, что со мной произошло до того, как я тебя встретила!

Гийом вскочил и поспешно закрыл ей рот рукой.

– Замолчи! – крикнул он с каким-то ужасом. – Я люблю тебя и ни о чем больше не желаю слышать… К тому же я тебя так хорошо знаю. Ты, может быть, гораздо лучше меня; и уж наверняка у тебя больше воли и силы. Ты не способна совершить что-то дурное. Прошлое умерло: я говорю с тобой о будущем.

Мадлена пыталась вырваться из цепких объятий этой безграничной нежности и беспредельной веры. Наконец она обрела дар речи.

– Послушай меня, ты совсем ребенок, поэтому я буду рассуждать за тебя… Ты богат, ты молод, придет день, и ты упрекнешь меня за то, что я слишком поспешно приняла твое предложение… У меня ничего нет, я бедна; но я хочу остаться гордой, я не желаю, чтобы ты потом обвинил меня, что я проникла к тебе в дом, как интриганка… Видишь, я откровенна… Я могу быть тебе восхитительной любовницей, но если я стану твоей женой, ты завтра же скажешь мне, что должен был жениться на девушке с хорошим приданым и более достойной, чем я.

Если бы Мадлена желала пробудить в молодом человеке еще большую решимость, она не могла бы придумать ничего лучшего. От ее слов у него навернулись слезы на глаза. Теперь, преисполненный ребяческого гнева, он поклялся себе во что бы то ни стало сломить сопротивление своей любовницы.

– Ты не знаешь меня, – вскричал он, – ты причинила мне сильную боль, Мадлена… Почему ты так говоришь со мной? Разве за тот год, что мы живем вместе, ты не узнала, о чем я думаю, о чем мечтаю? Я хотел бы уснуть на твоей груди и никогда не просыпаться. Тебе известно, что все мое существо жаждет этого; ты ошибаешься, приписывая мне мысли других мужчин… Ты говоришь, что я ребенок, – ну что ж, тем лучше! Ведь не можешь ты опасаться ребенка, который вверяется тебе!

Он заговорил мягче, он возобновил свою нежную мольбу. Сердце ее переполнилось. Мадлена ослабевала. Она была растрогана дрожащим голосом юноши, который так смиренно предлагал ей прощение и уважение света. Однако в глубине ее души по-прежнему гнездился неясный протест.

Наконец Гийом сказал:

– Ты свободна, почему же ты отказываешь мне в счастье?

Мадлена внезапно вздрогнула.

– Свободна! – повторила она странным голосом. – Да, я свободна…

– Ну так вот, – продолжал Гийом, – и не надо говорить больше о прошлом. Если в твоей жизни и была другая любовь, то она умерла. Я женюсь на вдове.

Слово «вдова» поразило молодую женщину. Она слегка побледнела. На ее высокий лоб набежала тень, в серых глазах отразилась мучительная тоска.

– Вернемся, – проговорила она, – наступает ночь… Я дам тебе ответ завтра.

Они вернулись. Небо сделалось черным, ветер мрачно завывал среди деревьев. Расставаясь с Мадленой, Гийом молча прижал ее к груди, ему уже нечего было ей сказать. И этим последним объятием он хотел закрепить свое право на нее.

Мадлена провела бессонную ночь. Оставшись одна, она обдумала предложение своего любовника. Мысль о замужестве льстила ей и в то же время вызывала в ее душе какой-то страх и изумление. Прежде подобная мысль ни разу не приходила ей в голову. Она даже не осмеливалась об этом мечтать. И вот теперь, размышляя о спокойной и достойной жизни, которую предлагал ей Гийом, она немало удивилась тому, что это вызвало у нее протест. Когда она вспоминала ласковые слова молодого человека, ей становилось стыдно, что она выказала ему такую суровость; она спрашивала себя, какое тайное чувство побуждало ее отказаться от союза, на который она должна была бы согласиться со смирением и благодарностью. Откуда ее страхи, ее колебания? Какая необходимость заставляла ее пренебречь неожиданным счастьем, которое пришло к ней? Она растерялась от этих вопросов и не находила в себе иных чувств, кроме чувства какой-то непонятной неловкости. Ответ, который она могла бы дать, казался ей глупым, смешным, она старалась обойти его. Правда заключалась в том, что она думала о Жаке. Слушая речи Гийома, она чувствовала, как в ней смутно пробуждаются воспоминания о ее первом любовнике. Нет, эти воспоминания не должны были смущать ее. Жак мертв, она ничем ему не обязана, даже сожалением. По какому же праву воскрес он в ней, чтобы напомнить, что она принадлежит ему? Ее глубоко возмущали сомнения, которые она сейчас испытывала, неуверенность в том, что она может располагать собой. Теперь, когда призрак ее первой любви появился перед ней, она схватилась с ним врукопашную, она хотела его победить, чтобы доказать себе, что он больше не властен над нею. И как ни пыталась она укрыться за презрительным смехом, она вынуждена была признать, что была сурова с Гийомом только из-за Жака. Это было чудовищно, необъяснимо. Когда эти мысли со всей четкостью возникли перед ней среди кошмаров бессонницы, она со свойственной ей горячностью решила, что, выйдя замуж за живого, заставит замолчать мертвеца.

Заснула она на рассвете. Ей приснилось, что утопленник выплыл на голубоватых волнах моря и хочет вырвать ее из объятий мужа.

Когда Гийом явился на следующее утро, трепещущий, полный тревоги, Мадлена еще спала. Он нежно обнял ее. Молодая женщина внезапно пробудилась, бросилась ему на грудь, словно ища у него защиты, и прошептала: «Я твоя». За этим последовали долгие поцелуи, страстные объятия. Казалось, каждый из них испытывал потребность ввериться другому, принадлежать ему, чтобы убедиться в крепости их союза.

После полудня Гийом занялся формальностями, которые нужно было выполнить для женитьбы. Вечером он объявил Женевьеве, что женится на молодой особе, живущей по соседству; старая протестантка злобно взглянула на него.

– Так будет лучше, – сказала она.

Он понял, что она все знает. Его, несомненно, видели с Мадленой, и сплетни уже облетели всю округу. Слова Женевьевы заставили его еще больше поспешить с назначением дня бракосочетания. Прошло несколько недель. Любовники обвенчались в начале зимы, чуть ли не тайком. Всего пять или шесть ветейских зевак смотрели, как они выходили из мэрии и церкви и садились в карету. Вернувшись в Нуарод, молодые поблагодарили своих свидетелей и заперлись в замке. Они были наконец у себя, связанные навек неразрывными узами.

VI

Первые четыре года после свадьбы протекли тихо и счастливо. Супруги провели их в Нуароде. Вначале они строили различные планы, собирались совершить свадебное путешествие; они хотели, как это принято, провести медовый месяц в Италии или на берегах Рейна. Но всякий раз, когда отъезд уже был решен, они отступали, им казалось, что незачем ехать так далеко в поисках счастья, которое было у них тут, под рукой. Они даже ни разу не съездили в Париж. Они боялись пробудить мучительные воспоминания, похороненные в маленьком особняке на Булонской улице. Им казалось, что дорогое их сердцу уединение охранит их от несчастий этого мира, убережет от страданий, которых они страшились.

Гийом был на вершине блаженства. Женитьба претворила в действительность его юношеские грезы. Он жил однообразной жизнью, лишенной всяких потрясений, насыщенной любовью и покоем. С тех пор как Мадлена поселилась в Нуароде, Гийом был полон надежд, будущее уже не страшило его, и он думал о нем без содрогания. Оно представлялось ему, как и настоящее, одним бесконечным любовным сном, чередою похожих друг на друга и одинаково счастливых дней. Его смятенная душа жаждала веры в нерушимость этого мирного счастья; он лелеял дорогую мечту дожить так до самой смерти, не ведая ничего иного, кроме этого застывшего существования, лишенного всяких событий, заполненного одним-единственным чувством. Он отдыхал душой и желал, чтобы это длилось вечно.

Мадлена тоже отдыхала. После всех тревог, которые ей довелось пережить, она отдыхала, наслаждаясь наступившим покоем. Ничто больше не оскорбляло ее. Она наконец могла уважать себя, позабыть о позоре своего прошлого. Теперь она со спокойной совестью распоряжалась деньгами мужа, – став законной женой, она почувствовала себя полной хозяйкой. Ей доставляла удовольствие уединенная жизнь в Нуароде, в этом огромном черном полуразрушенном замке. Она не захотела, чтобы Гийом перестроил его на более современный лад. Она только разрешила отремонтировать несколько комнат во втором этаже да столовую и гостиную в первом. Остальные комнаты по-прежнему были закрыты. За все четыре года супруги ни разу не поднимались на верхний этаж. Молодой женщине нравилось, что ее окружают пустые комнаты, ей казалось, что они надежнее ограждают ее от внешнего мира, от ран, которые ей могут нанести извне. Она любила сидеть в большой гостиной внизу; убаюкивающая тишина спускалась на нее с высоких потолков; глядя на окутанные сумраком дальние углы комнаты, она мечтала о беспредельности темноты. По вечерам при свете лампы в душу ее нисходил глубокий покой, она чувствовала себя ничтожной пылинкой, затерявшейся среди этой бесконечности, которая ее окружала. Ни один шорох не доносился снаружи в комнаты; и монастырская тишина, тишина погрузившейся в сон провинции завладевала Нуародом. Тогда Мадлена порою вспоминала шумные вечера, которые когда-то они проводили с Жаком на улице Суфло; она словно слышала оглушительный грохот экипажей, проезжавших по парижским мостовым, видела резкий свет газовых рожков; на какое-то мгновение она вновь оказывалась в маленьком номере гостиницы, пропахшем табачным дымом, где раздавался звон бокалов, громкий смех Жака, где она чувствовала на себе его поцелуи. Это длилось одно мгновение, словно ветер доносил до нее струю тошнотворного теплого воздуха. Она испуганно оглядывалась вокруг, чувствуя, что задыхается. Придя в себя, она видела, что сидит в большой темной и пустынной зале, и опять начинала дышать полной грудью; она пробуждалась от дурных снов и вновь с доверчивым умилением, с еще большим наслаждением погружалась в сумрак и тишину, царившие вокруг нее. После всех потрясений, которые она испытала по воле слепого случая, застывшая, неподвижная жизнь в Нуароде казалась для этой прямой и холодной натуры желанным сладостным отдыхом. Она благословляла мрачный потолок, безмолвные стены, все это жилище, окутывавшее ее, как саваном; она протягивала руки к Гийому словно в порыве благодарности: он исцелил ее, вернул ей утраченное достоинство, он был ее возлюбленным спасителем.

Так, почти в полном одиночестве, они прожили зиму. Они не покидали гостиной, расположенной на первом этаже; на кирпичах в огромном камине жарко пылали поленья; супруги проводили здесь целые дни, ничем не отличавшиеся один от другого.

Они вели размеренную жизнь, упорно держались своих привычек, как люди, которые вкушают совершенное счастье и боятся малейшего потрясения, которое может его нарушить. Едва ли они чем-нибудь занимались; но они никогда не скучали, или, быть может, убаюкивавшее их чувство томительной скуки и казалось им счастьем. Они не ведали ни страстных ласк, ни наслаждений, которые заставили бы их забыть неторопливый ход времени. Иные любовники запираются на всю зиму вдвоем, нежатся в объятиях друг друга, уступая своим пылким желаниям, превращая дни в ночи любви. Гийом и Мадлена лишь нежно улыбались друг другу; уединение их было целомудренным; они замыкались в своем убежище не для того, чтобы прятать от чужих глаз поцелуи, – они просто любили холодное безмолвие зимы, ее немое оцепенение. Им достаточно было того, что они жили вот так вдвоем, были рядом и своим присутствием дарили друг другу успокоение.

С наступлением первых же теплых дней Мадлена и Гийом распахивали настежь окна. Они спускались в парк. Теперь они не уединялись больше в огромной зале, а скрывались в глубине лесных зарослей. Ничто не изменилось. Они по-прежнему вели жизнь дикую и замкнутую, опасаясь малейшего шума. Гийом больше любил зиму, теплый влажный воздух натопленной комнаты; но Мадлена обожала солнце, горячее солнце, обжигавшее ей затылок, заставлявшее ее кровь струиться со спокойной силой. Часто она уводила Гийома в поля; они посещали Источник, бродили вдоль речушки по зеленой аллее, вспоминая, как некогда гуляли здесь, или же снова заходили на фермы, заплутавшись среди полей, очутившись вдали от селений.

Но больше всего любили они проводить послеполуденное время в маленьком домике, где когда-то жила Мадлена. Они купили этот дом спустя несколько месяцев после свадьбы. Они не могли бы примириться с мыслью, что он будет принадлежать кому-то другому; каждый раз, проходя мимо, они испытывали непреодолимую потребность войти туда.

Купив домик, они успокоились, сказав себе, что теперь никто уже не сможет изгнать оттуда воспоминания об их любви. Как только потеплело, они стали заходить в маленький домик почти каждый день на несколько часов, словно это был их загородный дом, хотя находился он всего в десяти минутах ходьбы от Нуарода. В этом доме они чувствовали себя еще в большем одиночестве, они раз и навсегда запретили тревожить их здесь. Иногда даже они оставались тут ночевать. Тогда они забывали весь мир. Часто Гийом говорил:

– Если когда-нибудь нас постигнет несчастье, здесь мы найдем забвение, здесь мы совладаем со всякой бедой.

Так проходили месяцы, одно время года сменялось другим. В первый же год после того, как они поженились, им выпала большая радость: Мадлена произвела на свет дочь. Гийом с глубокой признательностью думал об этом ребенке, который мог у него быть от любовницы и которого родила ему законная жена. Он видел в этом запоздалом материнстве Мадлены перст божий. Маленькая Люси заполнила собой их одинокую жизнь. Несмотря на крепкое здоровье, мать не могла ее кормить. Мадлена взяла в кормилицы молодую женщину, которая прислуживала ей до замужества. Отец этой женщины был хозяином фермы, находившейся по соседству с их маленьким домиком, так что девочка жила поблизости от Нуарода. Родители каждый день навещали ее. Когда Люси подросла, она часто неделями жила на ферме, где чувствовала себя здоровой и счастливой. Отец и мать заходили за ней днем, отправляясь в свой маленький домик. Они брали ее с собой и испытывали ни с чем не сравнимую радость оттого, что эта белокурая головка вторгалась в дорогие их сердцу воспоминания. Милая девчушка вносила детское очарование в тесные комнатки, где они любили друг друга, и они с умилением слушали ее лепет здесь, где все дышало их прошлой любовью. Когда они собирались втроем в своем убежище, Гийом сажал Люси на колени, и розовые губки девочки, ее голубые глазки смеялись.