Текст книги "Собрание сочинений. т.2. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

– Ты не отвечаешь, – мрачно промолвил Филипп. – За этими телегами лежат убитые, не так ли?

– Нет, – прошептал Мариус, решившись наконец сказать правду. – Убит только один рабочий.

– Да разве важно, сколько их, – резко перебил республиканец. – Теперь мне ясен мой долг… Борьба неизбежна. Не уговаривай меня больше спокойно отсиживаться дома. Это было бы трусостью. Я и так слишком долго колебался… Я иду к тем, кого поклялся защищать в минуту опасности.

Братья дошли до бульвара Сен-Луи. Огромная толпа загородила им путь. Вот здесь-то и бушевало пламя мятежа.

XV
Матеус окончательно все портит

Делегатам удалось проникнуть к правительственному комиссару, но они добились только письма, в котором тот удовлетворял требования рабочих о десятичасовом рабочем дне. Однако было уже слишком поздно. Тщетно делегаты показывали письмо рабочим, попадавшимся им навстречу. Все взывали к мести. «Кровь за кровь!» – заявлял народ.

Впрочем, как это часто бывает, очень многие не имели ни малейшего представления о том, чем вызваны приготовления к бою. Большинство горожан не знало, какую цель преследуют мятежники. Свирепая ярость носилась в воздухе; этого было достаточно. На улицах били сбор, и национальные гвардейцы торопились на свои посты, а марсельцы в недоумении спрашивали, против какого же врага вооружается город. Узнав, что этот враг – народ, рота, состоявшая из грузчиков, отказалась выступать. Надежды реакционеров рухнули: рабочие не желали стрелять в рабочих.

Народ восстал – вот единственное, в чем толпа была уверена. Почему он восстал, чего он добивался? На эти вопросы никто не мог ответить. Сами рабочие, движимые теперь одним лишь гневом, не помнили больше о том, что привело их к зданию префектуры. Борьба приняла чисто личный характер, в ней уже не осталось ничего от политического восстания. Если бы несколько вожаков, заинтересованных в том, чтобы раздуть мятеж, не побуждали народ к насилию, все, вероятно, ограничилось бы криками и угрозами.

Королевская площадь, переименованная в феврале в площадь Республики, стала центром волнений. На ней расположилось несколько республикански настроенных рот национальной гвардии. Как только слух о баррикадных боях на улице Палю дошел до городского бульвара и Канебьер, рабочие толпой направились к этим ротам. Они хотели узнать, выступят ли те против народа. Вскоре на площади собралась большая толпа. Рабочие с гневными возгласами рассказывали о событиях этого утра; называли имена тех, кто был убит и ранен войсками национальной гвардии. Это будоражило присутствующих. Смятение все возрастало. Однако толпа не двигалась; рабочие только кричали и требовали мести. Чтобы вспыхнуло открытое восстание, нужен был какой-то новый толчок.

В эту минуту на площади появился генерал, командовавший войсками национальной гвардии. Он попытался успокоить толпу и склонить ее к миру.

Генерал этот не пользовался популярностью. Справедливо или нет, но его считали врагом республики. Как на грех весь его штаб целиком состоял из реакционеров. Народ не знал этого генерала и, ослепленный гневом, взвалил на него ответственность за все происшедшие несчастья. Никто не заметил его отчаяния, когда на улице Сен-Ферреоль солдаты, не дожидаясь приказа, едва не пустили в ход штыки. Как только генерал появился на площади, его окружила толпа ожесточенных людей. Они осыпали его оскорблениями, обвиняя во всех печальных событиях этого утра. Генерал сохранял внешнее спокойствие. Он не пытался защищаться и, обещая народу, что все его требования будут удовлетворены, заклинал не вызывать еще больших бедствий. Однако республиканские роты были вынуждены прийти к нему на помощь. Генерал удалился, продолжая громко и твердо призывать к миру. После его ухода волнение еще усилилось.

Наконец появился полицейский комиссар и скомандовал толпе разойтись. В то же время национальная гвардия получила приказ занять посты на Канебьер. Одна рота перегородила улицу поперек, другая заняла левый тротуар. Но это только переместило центр волнений. Бульвар Сен-Луи и Канебьер были наводнены народом. Ежеминутно все новые и новые группы людей прорывались сквозь цепь гвардейцев. Давка стала невыносимой, крики все более яростными. Достаточно было малейшей искры, чтобы произошел взрыв. Вдруг по бульвару Сен-Луи пронесся страшный крик. Со стороны улицы Обань появился кортеж с телом рабочего, убитого на улице Палю. Во главе кортежа шел Матеус. Он разорвал на себе одежду, чтобы рабочие подумали, будто произошла рукопашная схватка. Черный от пыли, он шел в первом ряду, и его рыжий парик сотрясался от громких воплей. Следом за Матеусом четверо рабочих несли труп. Это было отвратительное зрелище: свесившиеся руки и ноги убитого раскачивались, голова его была откинута назад, в ней зияла страшная рана – пуля снесла половину щеки. За ними шла обезумевшая горсточка защитников баррикады, которых Матеус бешено гонял по улицам. Глаза у них вылезали из орбит. Сиплыми, душераздирающими голосами они кричали: «Месть! Месть!»

Появление кортежа поразило толпу как громом. Зная, что на бульваре и на Канебьер будет много народа, Матеус специально подготовил такой театральный эффект. Именно для этого он долго водил кортеж по безлюдным переулкам, а затем внезапно вывел его к толпе. Он выжидал, пока соберется побольше народу, а главное – хотел утомить своих спутников, свести их с ума, довести до буйного помешательства, а затем, послав их в разные концы города, поднять на борьбу всех его обитателей.

Когда кортеж вышел с улицы Обань, народ расступился перед ним с возгласами возмущения и ужаса. В давке многие были прижаты к стенам домов. Скорбное шествие двигалось прямо вперед, прокладывая себе широкую дорогу в охваченной страхом и яростью толпе, которая сразу же со зловещим шумом смыкалась за ним.

Подойдя к Канебьер, кортеж прорвал ряды национальной гвардии и прошел сквозь толпу, заполнившую всю улицу, вплоть до самой площади Республики. Здесь он произвел еще более страшное впечатление. Казалось, эти окровавленные рабочие разбрасывали на своем пути горящие факелы.

Процессия направилась в старый город, а Матеус отстал от нее и быстро пошел к бульвару Сен-Луи. Ранее, проходя по этому бульвару, он заметил, что в одном закрытом на ремонт кафе спрятались национальные гвардейцы, желая таким образом избежать столкновения с народом. При виде этих национальных гвардейцев у Матеуса зародился план, и теперь он возвращался, чтобы привести его в исполнение. Рабочие были безоружны – это сильнее всего беспокоило Матеуса. Пока у народа нет ружей, борьба не может принять серьезный характер. Если немедленно не завяжется перестрелка, разъяренную толпу можно будет легко унять и обуздать. Только отсутствие оружия сдерживало мятежников.

На бульваре Сен-Луи еще не улеглось возбуждение, вызванное траурной процессией. Очутившись снова здесь, Матеус не преминул указать рабочим на кафе, где прятались национальные гвардейцы.

– Там карлисты! – крикнул он. – Долой национальную гвардию!

Толпа подхватила эти слова. Все головы разом повернулись в сторону кафе. Раздался рев, и на укрывшихся гвардейцев посыпались угрозы.

– Я узнал их! – вопил Матеус. – Они из той роты, что стреляла в нас на улице Палю.

Это была ложь, но в такой сумятице никто не мог опровергнуть ее. Крики усилились, наиболее отчаянные принялись кидать камни в окна кафе, в которых показались гвардейцы; они совершили страшную ошибку, взяв толпу на прицел. Тут уж народ и вовсе обезумел и бросился в кафе. Матеус был в первых рядах. Он кричал:

– Нам нечем стрелять! Разоружим их!

Уже более четверти часа Филипп и Мариус стояли на углу Римской улицы. Продвинуться дальше не было возможности. Они могли лишь жадно ловить разносившиеся в толпе слухи и на их основании судить о том, как разворачиваются события. При виде грозного шествия с убитым рабочим Филипп, крепко сжав брату руку, воскликнул:

– Смотри!

Потом он снова впал в мрачное молчание. Когда гвардейцы направили на толпу ружья, Филипп, не произнеся ни слова, бросился вместе со всеми на штурм кафе.

Он и следовавший за ним по пятам Мариус вошли в кафе почти одновременно с Матеусом. Залы верхнего этажа были захвачены в несколько минут. Гвардейцы благоразумно не оказали никакого сопротивления. Первые же проникнувшие в кафе рабочие разоружили их.

Филипп захватил два ружья. Одно из них он протянул брату.

– Нет, – ответил тот, – я не дерусь с французами.

Филипп нетерпеливо пожал плечами и, даже не взглянув, идет ли за ним Мариус, быстро вернулся на бульвар. Тот не мог решиться оставить брата и пошел следом за ним. Он все еще надеялся вытащить Филиппа из этой драки.

На бульваре и на Канебьер волнение достигло своего апогея. Те немногие повстанцы, которым удалось захватить ружья гвардейцев, бегом присоединились к республиканским ротам, расположившимся на шоссе. Филипп остановился перед Императорской гостиницей, в нескольких шагах от Матеуса.

Именно в эту минуту генерал сделал еще одну попытку к примирению. Он снова обратился к толпе, призывая к согласию. Но по какому-то роковому заблуждению народ по-прежнему считал генерала единственным виновником всех преступлений, совершенных этим утром. Когда он проезжал мимо Императорской гостиницы, несколько человек схватили под уздцы его лошадь, и вокруг генерала собралась толпа людей, осыпавших его ругательствами и угрозами. Четверо гвардейцев сделали безуспешную попытку освободить генерала.

Матеус проверил, заряжено ли захваченное им ружье. Глаза его блестели, губы кривились от беззвучного смеха. Ему пришла в голову мысль, как ускорить события.

Прячась за спины рабочих, он прицелился в генерала, оказавшегося как раз напротив. Раздался выстрел. Поднялся крик. Генерал спокойно вытер капли крови со щеки, задетой пулей.

Вслед за выстрелом Матеуса раздалось еще несколько залпов. Поднялась паника. Те, что затесались в толпу из простого любопытства, со страху не знали, куда бежать, и каждую секунду ожидали выстрела в спину. Повстанцы же разбежались с криком: «На баррикады! На баррикады!»

Словно злой вихрь развеял толпу. Цепь национальной гвардии была сметена, и, увлеченные людским потоком, роты гвардейцев рассеялись. Меньше чем через две минуты бульвар и Канебьер обезлюдели.

Генерал удалился. Он был бледен и печален. Матеус исчез как по волшебству. Возмущенный Филипп напрасно бросился в ту сторону, где легкий дымок указывал на присутствие убийцы: он увидел только неясный силуэт пригнувшегося человека, который быстро убегал.

Перекресток опустел, и на улицах тревожно прозвучал сигнал сбора. Мариус увлек брата в сторону Яичной площади. Там укрылись Фина и Жозеф, в которых заключалось все их счастье. Выйдя на Гран-Рю, они увидели, что рабочие заняли площадь и строят баррикады. Мариус едва сдержал крик отчаяния.

Близился полдень.

XVI
Баррикады на Яичной площади

Пока толпа в безумном страхе разбегалась, Филипп и Мариус укрылись в подъезде Императорской гостиницы. Они боялись попасть в общий поток.

При одной мысли о гнусном покушении на генерала Филиппа охватывало благородное негодование. Мариус решил воспользоваться его возмущением и еще раз попытаться удержать брата от участия в гражданской войне.

– Ну, так как же, – спросил Мариус, едва они остались одни, – ты все еще хочешь быть вместе с этими убийцами?

– Ко всякому делу могут примазаться мерзавцы, – глухо ответил Филипп.

– Знаю. И все-таки восстание, начавшееся так неудачно, обречено на поражение. Умоляю тебя, уйдем. Не губи себя окончательно.

Братья медленно пошли по направлению к бульвару. Мариус не зря выбрал эту дорогу: он хотел привести Филиппа к сыну. Если Филипп увидит мальчика, он останется с ним и будет спасен помимо своей воли.

– Фина и Жозеф укрылись неподалеку отсюда, – говорил ему Мариус по дороге. – Во время беспорядков Жозефа легко могут похитить, поэтому я посоветовал жене побыть сегодня с твоим сыном в квартирке на Яичной площади. Там они будут в полной безопасности… Зайдем к ним хоть на несколько минут.

Филипп молча следовал за братом. Он вспоминал горькие слова г-на Мартелли; в его ушах все еще звучал выстрел, ранивший генерала. Филипп не хотел отступать от борьбы за народное дело, но, как он ни сдерживал себя, неумолимый голос рассудка твердил ему, что не следует ввязываться в бесполезную и кровавую схватку. Да он и не знал, каково положение. Возможно, все уже было кончено: рабочие, должно быть, построили на окраинах баррикады, и эти баррикады будут захвачены войсками, прежде чем повстанцы сумеют организовать оборону. Ум его был в смятении. Филипп шел рядом с братом, наполовину убежденный его доводами, не зная, на что решиться.

Выйдя на Гран-Рю, братья увидели рабочих, торопливо строивших баррикады на Яичной площади.

В отчаянии Мариус остановился. Фина и Жозеф оказались в самом центре мятежа, теперь-то Филипп наверняка ввяжется в драку. И винить во всем Мариус мог только себя самого. Разве не он посоветовал жене укрыться здесь? И разве не он привел брата в самую гущу восстания? Эти мысли страшно угнетали Мариуса.

Филипп тоже остановился. Он указал брату на площадь.

– Видишь, – сказал он, – сама судьба не допустила меня совершить подлость и привела к тем, кого я поклялся защищать и кого чуть было не покинул… Я буду драться за свободу и в то же время защищать своего сына.

Филипп перешагнул через первое заграждение и очутился среди рабочих, встретивших его горячими рукопожатиями. Мариус последовал за братом и быстро поднялся в комнату, где прятались Фина и Жозеф.

Матеус торжествовал. Обстоятельства благоприятствовали ему, и он медленно, но неуклонно шел к поставленной цели. Впрочем, он и сам отчасти направлял события, подстрекая народ к мятежу и приведя повстанцев на бой туда, где это ему было выгодно. В последовавшей за его выстрелом давке он бросился к бульвару, увлекая за собой рабочих. Его крик: «На Яичную площадь! На Яичную площадь!» – звучал словно сигнал сбора.

Как только Матеусу удалось собрать вокруг себя человек десять – двенадцать, он принялся кричать еще громче, и вскоре за ним следовала уже целая толпа повстанцев. Поток вооруженных людей, влившийся в толпу колеблющихся рабочих, дал ей определенное направление. Рабочие, которые не знали, смогут ли они где-нибудь окопаться, вероятно, разошлись бы по домам, но их товарищи куда-то бежали, и они последовали за ними. Так все, кого вела в бой жажда мести, бросились на Гран-Рю. Вскоре Яичная площадь была запружена народом.

Придя на площадь, Матеус указал окружавшим его повстанцам на ее удобное расположение.

– Смотрите, – сказал он, – площадь словно создана для боя.

Эта фраза облетела толпу. Действительно, восстание должно было вспыхнуть в старом городе, на его узких улочках, которые не составляло труда забаррикадировать. Здесь было самое подходящее поле боя. Все горели желанием драться. Возбуждение овладело этими отчаянными головами.

Однако рабочие не решались что-либо предпринять. Пост национальной гвардии, на который Матеус обратил внимание утром, все еще находился на площади.

– Погодите, – сказал Матеус тем, кто особенно рвался в бой, – я заставлю их уйти. Это мои друзья.

Матеус разыскал лейтенанта, с которым разговаривал утром, и спросил у него, стоит ли рота за народ. Лейтенант ответил, что они за порядок.

– Мы тоже, – нагло заявил Матеус. Затем, подойдя ближе, добавил вполголоса: – Послушайтесь моего доброго совета: уходите отсюда поскорее. Если вы останетесь, мы вынуждены будем разоружить, а может быть, даже убить вас. Нельзя допускать братоубийства. Поверьте, вам лучше сейчас же уйти.

Лейтенант осмотрелся. Он и сам не прочь был убраться отсюда, но боялся, что его сочтут трусом. Между тем положение было тяжелое. Повстанцы медленно окружали гвардейцев, с вожделением поглядывая на их ружья. Кроме того, уже строились баррикады, и лейтенант не имел права присутствовать при этом, не завязав боя. Он предпочел ретироваться. Национальная гвардия отступила в полной тишине.

Овладев площадью, повстанцы постарались укрепиться на ней как можно лучше. К несчастью, им не из чего было строить высокую и прочную баррикаду. Они вынуждены были довольствоваться скамейками и ящиками торговцев зеленью. Повстанцы свалили эти ящики посреди улицы, а затем бросились в соседние дома на поиски бочек, досок и всего, что им могло бы сейчас пригодиться.

Тем временем Матеус отдыхал, упиваясь сознанием своей победы. Наконец-то он у цели. Теперь нужно стать незаметным и раствориться в толпе. Он не хотел больше подвергаться опасности. Он умылся у ближайшего колодца и оставил ружье, прислонив его к стене. Засунув руки в карманы, Матеус разгуливал среди рабочих с видом самого добропорядочного и мирного буржуа. Рабочие, видевшие его в то время, как он разыгрывал сцену возмущения, просто не узнали его. Матеус поднялся на крыльцо какого-то дома и оттуда стал внимательно следить за всем, что происходило на площади. Он искал Филиппа и Мариуса.

«Попадетесь в мою ловушку, голубчики, – думал он улыбаясь. – Я ловко расставил свои силки! Ага, вам хотелось получше спрятать мальчишку? Так вы же, дураки этакие, сами бросили его мне прямо в руки… Вы примчитесь защищать своего дорогого крошку, а я вас защелкну вместе с ним. Так-то!»

Матеус ждал, не выказывая ни малейшего нетерпения. Он знал, что те, кого он ждет, обязательно придут. Увидев братьев на углу Гран-Рю, Матеус только пожал плечами и прошептал:

– Я был в этом уверен!

В дальнейшем он уже ни на секунду не спускал с них глаз. Он выследил их в толпе и увидел, что Мариус вошел в дом, где скрылась Фина, а Филипп присоединился к повстанцам.

– Ну что ж, чудесно, – пробормотал шпион. – Возможно, мне придется убить младшего… А песенка старшего простачка теперь спета: если национальные гвардейцы не отправят его в могилу, суд сгноит его в тюрьме. Уж мы позаботимся об этом.

Матеус спустился вниз и из чистого любопытства принялся вертеться около Филиппа. Действовать было еще рано. Он чувствовал себя просто зрителем, и мысль о том, что он станет свидетелем резни, чуть щекотала ему нервы. Матеус еще не мог осуществить порученное ему похищение и решил пока что развлечься зрелищем смерти.

Тем временем повстанцы снова принялись строить баррикады. На площади образовалась довольно большая груда хлама, который шел на постройку шести баррикад. Рабочие выстроились цепочкой и передавали друг другу доски, булыжники – все, что попадалось под руку. Повстанцы разбегались во все стороны, а затем бросали в общую кучу то, что им удавалось раздобыть. Люди сновали взад и вперед по площади, которая стала чем-то вроде кузницы: здесь выковывалось восстание, и все лихорадочно работали, возбужденные и мрачные, с угрозой на устах и с жаждой мести в сердце. Пока одни рабочие подносили материал, другие, – по всей вероятности, каретники и столяры, – укрепляли баррикады. У них не было ни гвоздей, ни молотков, и они просто вкладывали предметы один в другой.

Две главные баррикады были возведены при выходе на Гран-Рю со стороны бульвара и в начале улицы Реки-Нови. Несмотря на все старания повстанцев, это были по сути лишь кучи рухляди. Они не могли противостоять даже самому слабому натиску. Четыре еще более жиденькие баррикады преграждали улицы Вьей-Кюиратри, Люн-Бланш, Вьей-Монне и Люн-д’Ор. Свободной оставалась лишь улица Маркизов. По ней повстанцы могли проникнуть на улицу Бельзенса, на площадь Доминиканцев и в узкие извилистые переулки старых кварталов, где они надеялись укрыться в случае разгрома. Забаррикадированная таким образом Яичная площадь могла бы стать неприступной крепостью, будь баррикады более прочными.

Как только Филипп очутился среди республиканцев, он, не колеблясь, принялся за работу. Вместе с остальными он тащил на баррикады все, что мог. Позабыв благоразумные советы Мариуса, не думая больше о сыне, Филипп отдался порыву со всей горячностью своей натуры.

Он тащил бочонок, когда кто-то насмешливо спросил его:

– А не помочь ли вам, друг мой?

Филипп поднял голову и узнал г-на де Жируса. Старый дворянин стоял, засунув руки в карманы, и с веселым любопытством поглядывал на Филиппа.

Господин де Жирус прибыл в Марсель накануне. Назревали серьезные события, и он примчался, чтобы не упустить возможность хоть как-нибудь рассеять снедавшую его тоску. С момента провозглашения республики он все время ожидал драматической развязки. Совершенно позабыв о своем аристократическом происхождении, он смотрел на народные волнения как беспристрастный наблюдатель. Если бы г-н де Жирус заглянул в глубину своей души, он обнаружил бы, что сочувствует скорее демократам, чем легитимистам, с которыми его связывали фамильные традиции. В Эксе г-на де Жируса считали ужасным чудаком: он пожимал руки рабочим. Не принадлежи он к одному из самых древних родов Прованса, знать, вероятно, закрыла бы перед ним двери своих домов.

С самого утра г-н де Жирус носился по улицам Марселя, изучая мятеж во всех его стадиях. Чтобы не пропустить ни одной мелочи, он шел в первых рядах повстанцев и все время находился в самом центре событий. Возмутило его только одно: выстрел в генерала. Во всем же остальном народ, по его мнению, вел себя благородно: не щадил себя и был прекрасен в своем безудержном гневе.

Услышав, что повстанцы строят баррикады на Яичной площади, г-н де Жирус сразу же бросился туда. Ему хотелось присутствовать при развязке трагедии. Он перелез через баррикаду, замешался в толпу повстанцев и твердо решил не уходить отсюда, пока все не будет кончено.

Филипп с удивлением смотрел на г-на де Жируса. На графе был черный сюртук и мягкая шляпа, под мышкой он держал огромную саблю, изъеденную ржавчиной и пыльную. Старик насмешливо улыбался.

– Вы здесь? – воскликнул Филипп. – Вы с нами?

Господин де Жирус взглянул на свою железину.

– Великолепная сабля, не правда ли? – произнес он, не отвечая на вопрос Филиппа. – Мне только что вручили ее, чтобы я защищал свободу.

И он, посмеиваясь, рассказал, как оказался в рядах мятежников. У повстанцев не было оружия, и они всеми способами старались его раздобыть. Какой-то слесарь сказал, что в лавках старьевщиков на улицах Бельзенса и Сент-Барб должно быть старинное оружие. Туда немедленно отправилась группа рабочих. Любопытство заставило г-на де Жируса отправиться вместе с ними и даже зайти в одну из лавок. Здесь какой-то рабочий, приняв графа за одного из своих товарищей, вручил ему ту самую громадину, которую он теперь держал под мышкой.

– Тот, кто дал мне ее, – добавил граф, – заставил меня поклясться, что я всажу ее в брюхо врагу родины… Боюсь, что не сдержу своей клятвы… Но, по-моему, сабля производит превосходное впечатление, и я ношу ее с собой. Ни у одного из моих славных предков не было такого воинственного вида, не правда ли?

Филипп не мог сдержать улыбки.

– Я задал вам глупый вопрос, спросив, не с нами ли вы… – сказал он графу с легким оттенком горечи. – Я совсем забыл, что вы можете присутствовать здесь только в качестве любопытного зрителя. Вы пришли посмотреть, умеет ли народ достойно умирать… Ну что ж, думаю, вы останетесь довольны.

Республиканец выпрямился. Он указал дворянину на разгоряченную, готовую к борьбе толпу рабочих.

– Посмотрите на них, – оказал Филипп. Вот стадо, которое ваши предки стригли и клеймили каленым железом. Уже третий раз за последние шестьдесят лет это стадо приходит в ярость. Говорю вам: в конце концов оно сожрет своих сторожей… Чем толкать народ на бунт, дали бы ему лучше хлеба и свободы, без чего он не может жить. Тогда те силы, которые народ тратит сейчас на постройку баррикад, он употребил бы на создание полезных вещей.

Господин де Жирус перестал подсмеиваться. Он сделался серьезен. Филипп горячо продолжал:

– Ваше место не здесь. Вы пришли на наши баррикады, как патриции древнего Рима приходили в цирк смотреть на смерть рабов… Несмотря на всю вашу доброту, в ваших жилах течет жестокая кровь. Вы пришли сюда от скуки, из барского любопытства.

Восстание будет стоить нам столько слез, а для вас оно всего лишь зрелище. Поверьте мне, вам лучше уйти. Мы не актеры, и не нуждаемся в зрителях.

Старый граф побледнел. На мгновенье он как бы застыл; затем, когда Филипп наклонился, чтобы снова приняться за свою работу, робко спросил:

– Друг мой, не разрешите ли мне помочь вам?

И он взялся за бочку. Республиканец и легитимист вместе донесли ее до баррикады.

– Черт возьми! – воскликнул г-н де Жирус. – Хоть бочка и не тяжела, но сабля страшно мешала мне.

Он стряхнул с рук пыль и вернулся на площадь. Здесь он столкнулся с Мариусом. После первых возгласов удивления граф, улыбаясь, сказал:

– Ваш брат посоветовал мне удалиться отсюда. Он прав, я всего лишь любопытный старик… Спрячьте меня где-нибудь.

Мариус отвел его в дом, где находились Фина и Жозеф. Граф устроился на площадке четвертого этажа у окна, выходящего на площадь. Слова Филиппа глубоко опечалили его.

Мариус вышел из дому. Он хотел уговорить брата подняться наверх и успокоить перепуганных насмерть Фину и Жозефа. Филипп должен был осмотреть площадь. Шесть баррикад были закончены; во всяком случае, повстанцы отказались от мысли сделать их прочнее и лучше – для этого не было необходимых материалов. Гнетущая тишина нависла над толпой. Сидя на земле, рабочие отдыхали, ожидая дальнейших событий. По их сдержанным голосам чувствовалось, что схватка близка.

Больше всего Филиппа беспокоило отсутствие настоящего оружия. Только человек пятьдесят имели ружья, у остальных были палки, а у некоторых даже бильярдные кип, взятые в кафе. Правда, многие запаслись в лавках старьевщиков довольно странными орудиями борьбы: одни держали в руках вертела, древние копья, старые сабли, у других были только простые железные прутья. Несколько человек собрались у фонтана в центре площади и точили ржавые клинки о холодные камни его закраины. Патронов тоже было очень мало: всего несколько сотен. Их удалось захватить у национальных гвардейцев.

Филипп понимал, что баррикады долго не продержатся, но не хотел лишать борцов мужества, и ни с кем не делился своими опасениями. Он посоветовал только обосноваться в соседних домах, надеясь, что атакующие отступят, если с крыш и из окон на них обрушится град камней.

Многие дома были уже заняты. Повстанцы стучались в квартиры, которые они хотели захватить, грозя выломать двери. Затем они потребовали ключи от чердаков. Все окна превратились в бойницы, все крыши – в крепости. Более получаса повстанцы таскали наверх камни. На крышах они вырывали черепицу, разбивали ее, а черепки складывали, чтобы потом обрушить их на головы солдат.

Убедившись, что приняты все меры для возможно лучшей защиты, Филипп решил наконец присоединиться к брату. Филиппа, по его просьбе, назначили командиром отряда, оборонявшего дом, где укрылись Фина и Жозеф. Дом этот стоял на углу Гран-Рю и Яичной площади, справа от бульвара. Филипп тревожился, предвидя, что баррикаде на Гран-Рю придется выдержать основной натиск и люди, спрятавшиеся здесь, в самой гуще боя, подвергнутся большой опасности.

Он отобрал для защиты дома самых преданных ему людей и взял с них клятву защищать дом до последней капли крови. Разместив своих товарищей на крыше и в окнах, молодой человек поднялся на площадку четвертого этажа, где увидел г-на де Жируса. Тот показал ему на дверь.

– Вас ждут.

Пока Филипп действовал, Матеус снова поднялся на крыльцо дома, расположенного на другой стороне площади. Подлец увидел республиканца в окне дома напротив, и его губы искривились в молчаливой улыбке, похожей на гримасу.