Текст книги "Двойник (ЛП)"

Автор книги: Элси Чапмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Добравшись до палисадника, я останавливаюсь, прислоняюсь к углу дома и про себя считаю до пятидесяти. По-прежнему ни малейшего движения, вообще ничего. Я слышу поблизости неизменный гул грохочущих районных поездов, рассекающих пригородные улицы Джетро. Глухой лязг заводов, работающих в ночную смену.

Отсюда до конца моего двора, отделенного от тротуара забором из живой изгороди, не более десяти метров. Добежав до края двора, я низко приседаю за кустами, и, выпрямив спину, стараюсь немного расслабить мышцы, чтобы позволить позвоночнику двигаться свободно и плавно. Я снова считаю до пятидесяти и только после этого медленно выглядываю, чтобы посмотреть на свой дом, все еще стараясь держаться как можно ближе к земле.

Все выглядит как обычно, но я знаю, что все изменилось, когда она побывала здесь. Смогу ли я когда-нибудь спать в собственной кровати, не видя снов о том, что за мной гонится и преследует кто-то чересчур похожий на меня саму?

Тусклый отблеск стальной двери гаража. Бетонные с деревянными перилами ступеньки, ведущие к парадному входу. Большое окно на первом этаже, выше – еще два. Черные и молчаливые, они задернуты занавесками. В лунном свете они похожи на похоронные саваны, как будто дом облачен в траур.

Отсюда я почти могу видеть дом Корда. В пяти домах от моего.

Я чуть было не отправила ему сообщение о том, что услышала в доме своего Альта. Я села на межрайонный поезд, сжимая в трясущихся руках телефон, с сердцем, колотящимся от ужаса и всепоглощающего, холодного страха за Корда. Я набрала сообщение и готова была уже нажать кнопку ОТПРАВИТЬ, когда до меня дошло, что сказав Корду, о том, что он находится в опасности, я могу дать ход событиям. По этой дорожке не хотелось бы идти.

Худшее, что могло бы случиться, и как он мог бы отреагировать – все пронеслось у меня в голове. Он мог бы наброситься на моего Альта без раздумий, не желая знать ничего, кроме того, что она охотится на него. Если бы он понял, что у него есть хотя бы один шанс добраться до нее раньше, чем она доберется до меня, то он бы тотчас воспользовался им.

Или он может изо всех сил стараться вести себя, как будто ничего не изменилось – как будто он не в курсе, что держит в руках гранату, готовую взорваться – лишь бы она не заподозрила, что он знает. Но если он допустит ошибку, она может улизнуть, преследование начнётся заново… причём останется меньше пяти дней.

Так что я сделала единственное, что могла – ничего. В конце концов, мой Альт использует его, чтобы добраться до меня. Это я ей нужна, а не он. Я удалила неотправленное сообщение, убрала телефон и стала дожидаться конца мучительно долгой поездки. К тому времени, как я сошла с поезда и без промедления бросилась в сторону своего дома – я стала сплошным комком нервов, всё во мне бурлит, моё тело в полной готовности.

Теперь, находясь рядом с домом Корда, я приседаю за одной из машин, выстроенных вдоль обочины, и тянусь за телефоном, чтобы набрать его номер. Вызов идет дольше, чем обычно, но ведь уже поздно. Я не чувствую ни капельки вины, за то, что бужу его. Не могу ждать до утра, чтобы его увидеть. Чтобы лично убедиться, что с ним действительно всё в порядке.

– Вест? Что случилось? – его голос хриплый ото сна. На меня накатывает облегчение. Он в порядке. Он в безопасности.

– Я снаружи, – шепчу я в трубку, – открой дверь, хорошо?

– Что? Ты где?

– Корд, я у твоей двери, – я говорю медленно, стараясь сохранять терпение, – открой её.

– Хорошо, я уже здесь, – я слышу щелчок, и он отключается.

Делаю глубокий вдох и отхожу от машины. Через секунду я уже у двери, и только сделала шаг на лестницу, как Корд меня уже ждал. Он притягивает меня, обхватив руками за талию, и когда дверь за нами захлопывается, я не могу не позволить ему сократить расстояние между нами. Так приятно опереться на него, хотя бы на мгновенье.

Его густые растрёпанные волосы вьются темно-каштановыми локонами. В его взгляде одновременно и радость, и беспокойство, и недовольство. – Привет, – всё, что он говорит.

Поскольку мне нужен повод постоять так еще, я позволяю себе просто принять тот факт, что я, наконец, здесь. Где мы оба в безопасности… пока.

В гостиной чище, чем могло бы быть, учитывая то, что Корд готов заниматься чем угодно, кроме уборки. Диван, два мягких кресла, телевизор. На журнальном столике разложено то, над чем Корд, видимо, работает на дому. Громадный музыкальный центр, который собирали они с Люком. Зеркало в тяжелой стальной раме, которое моя мама подыскала для Корда и Тейжа на распродаже старинных вещей несколько лет назад, висит над камином. Выщербленный деревянный пол застлан протертым узорчатым ковром.

В другой стороне дома, отделенной лестницей, находится кухня и столовая. Каждая мелочь тут, словно продолжение самого Корда, дает мне ощущение уюта и покоя.

Я откидываю голову назад, чтобы увидеть его лицо:

– Ты должен кое-что знать, – начинаю я, – мой Альт, она…

– Следила за мной, – продолжает он, – я знаю. Я же говорил, что тоже за ней следил.

Я раскрываю рот от удивления. Конечно же, он знает: – Почему же ты не сказал ни…?

– Я сказал, что хочу с тобой поговорить, не так ли? – отвечает он, – когда ты возвращалась из Лейтона, помнишь?

Слова Корда снова звучат в моей голове, и я прижимаюсь рукой к его груди, опуская на пол рюкзак: – Ты должен был заставить меня…

– Слушать? Я пытался, Вест. Но тебе нужно было ещё во многом разобраться. И я подумал, что может тебе не стоит приходить сюда, пока ты не будешь уверена, что готова.

Он протяжно вздыхает. Протягивает руку над моим плечом и щелкает по выключателю. На нас сверху падает золотисто-жёлтый свет лампы. – Кроме того, я знал, что пока она находится неподалёку, она не может быть близко к тебе. Ты ведь так старалась держаться от меня подальше.

Я не могу ничего с собой поделать, от его прямоты меня пробирает дрожь. Он прав. Я не была готова с ним увидеться. Во всяком случае, тогда. Хотя очень сильно хотела.

Воспоминания о том, что случилось после нашего последнего телефонного разговора, мелькают в памяти. Ворвавшийся в квартиру страйкер, которого она наняла. Тело на кровати, убитое вторично. Пистолет у меня в руке, пуля в голове у Глейда.

Корд видимо заметил что-то в моем лице, потому что его глаза сузились:

– Где ты была, Вест?

Нет смысла врать. – В Калдене, – осторожно говорю я.

– Калден, – он сразу становиться настороженным, – не по работе, так ведь?

Я качаю головой: – Я хотела увидеть, где она живет.

Я вижу, что он потрясен:

– Ты спятила?

– Знаю, это было неразумно. И рискованно, и опасно, и я идиотка. Я всё это знаю. Но я должна была туда пойти. И так я узнала, как она… что она…

– Использует меня, чтобы добраться до тебя. – Он кажется не столько напуганным, сколько разозленным тем, что я наделала.

Я киваю, внезапно у меня перехватывает дыхание, и я не могу говорить, потому что моих страхов хватит на нас обоих. Я была так поглощена мыслью, что Корд может пострадать, просто находясь рядом со мной. Застигнутая врасплох жертва хладнокровного Сопутствующего Убийства. Я бы никогда не подумала, что она открыто воспользуется им – последним оставшимся человеком, которого я могу назвать своей семьей.

Корд берет мою руку в свою и я рефлекторно сжимаю ее в ответ. С каких пор это больше не кажется странным? Чувствовать, как кто-то прикасается ко мне не для того, чтобы причинить боль… и не для того, чтобы я причинила боль ему?

– Она приедет завтра, – я хриплым голосом выговариваю слова, которые тяжело произнести вслух, – я и это выяснила. Сюда, или ко мне, не знаю.

Он снова притягивает меня к себе, обвивая руками, и я не сопротивляюсь этому… или ему.

– Значит, у нас есть время до завтра, – говорит он спокойно, – но сейчас ты измотана. Давай немного поспим.

Сейчас мы слишком возбуждены тем, что дело подходит к развязке. Чем бы оно ни кончилось, скоро все станет ясно.

Я умираю с голоду. И Корд угощает меня остатками своего ужина из холодильника: половиной еще запакованного сэндвича и салатом с макаронами из контейнера.

Я поднимаю верхушку сэндвича (всё еще мягкую пшеничную булочку, усыпанную зёрнышками), чтобы рассмотреть начинку. Натуральные овощи, настоящий майонез, мясо, не пропущенное через мясорубку, а затем раскатанное в пласт. Ковыряя вилкой в салате, я обнаруживаю там зелень, порубленный бекон, заправку, которая, на самом деле, хорошо пахнет.

– Еда прошла проверку? – спрашивает Корд. Он сидит рядом со мной, а не напротив, как я ожидала.

Я слишком чувствую его близость, после всего случившегося, мои нервы обнажены до предела. Пережёвываю не спеша, делая вид, что слишком сосредоточенна на еде, чтобы обращать внимание на что-либо еще.

– Не могла не пройти, да? – я пожимаю плечами, усердно пытаясь зацепить вилкой последний кусок бекона. Это было бы легче сделать, если бы в кухне горел свет, но ни один из нас не потрудился его включить. Есть что-то удивительно умиротворяющее в совместном сидении в полутьме, с единственной лампочкой, горящей в коридоре, окутывающей нас своим светом, подобно кокону.

– Если бы ты больше бывала рядом, я бы постоянно покупал для тебя еду вроде этой, – говорит он.

Знаю, он бы так и делал. Даже рискуя получить выговор от Совета:

– Это не стоит того, чтобы попасть в неприятности, Корд.

– Думаю, я бы все равно это сделал, – не в состоянии скрыть стальные нотки в голосе, он постарался смягчить ответ. Догадываюсь, что он сыт по горло не правилами, а мной. Еще один пример того, как Вест отказывается уступать.

Отвращение к собственной неуступчивости убивает остатки аппетита.

– Прости, я не это хотела сказать, – оправдываюсь я, запечатываю сэндвич, щелчком закрываю контейнер с салатом. Не зная чем ещё занять руки, я кладу их под бедра. Наконец пробегаю взглядом по его лицу: – Я действительно имела в виду, что не хочу, чтобы ты попал из-за меня в неприятности. – Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю: – А не то, что не хочу бывать здесь… больше… рядом с тобой. – На последних словах я запинаюсь.

Корд пристально смотрит на меня.

– Я знаю, что ты это имела в виду, Вест, – говорит он вполголоса, – не надо объясняться.

У меня начинают гореть щеки и уши, не смотря на то, что внутри всё закоченело. В голове абсолютная, полнейшая пустота.

– Но всё равно спасибо за это, – в уголках его рта притаилась тень улыбки.

Я смотрю сначала удивлённо, а потом сердито на широкую улыбку, вспыхнувшую на его лице:

– Как великодушно с твоей стороны, дослушать до конца.

Он касается моего плеча, и я благодарна за то, что он знает меня настолько хорошо, что меняет тему разговора, не дожидаясь пока я об этом попрошу:

– Тебе нужно ещё обезболивающее? Если хочешь, помогу сменить повязку.

Я вспоминаю прикосновения его рук, выражение лица, когда он склонился надо мной у той кровати

– Нет, всё нормально. Я справлюсь, – тихо отвечаю я.

Корд качает головой:

– Значит, ты скорее сделаешь это одной рукой, чем позволишь мне…

– Нет, не надо обезболивающих, Корд, – я перебиваю его, стараясь не тараторить, – не хочу сейчас быть заторможенной. Но не откажусь от помощи с плечом.

В его глазах промелькнуло удивление, затем взгляд потеплел, и он произнес только:

– Хорошо.

– Но сначала мне нужно в душ.

– Хорошо.

– И одолжи мне какую-нибудь футболку. Этой уже здорово досталось.

– Хорошо.

И самая длинная дорога начинается с первого шага. Маленького шага. Сделай их достаточно, и они обретут смысл.

– Думаешь, она найдет кого-нибудь другого? – спрашивает Корд, сидя на диване, позади меня. Он отрезает полоску пластыря и фиксирует края свежей марлевой подкладки, прикрывающей рану.

Я закатала рукав рубашки выше плеча – рубашки Корда, которую я надела на замену той, что выбросила. Даже не смотря на сильный запах стирального порошка, она все равно пахнет Кордом.

– В смысле, другого страйкера? – спрашиваю я. На этот раз его руки холодные, а моё тело всё ещё разгоряченное после душа.

– Да. Скоро она узнает, что Глэйд умер. Что помешает ей нанять другого, а?

– Возможно, – я изо всех сил стараюсь не реагировать на его близость – но я так не думаю. Думаю… я думаю, теперь она захочет сама покончить с этим. Как и было предназначено.

Корд осторожно прижимает еще одну полоску пластыря:

– Ты тоже этого хочешь?

Я чуть качаю головой. Не в силах сказать, что всё, что я о ней узнала, говорит о том, что именно ей суждено быть той единственной, а не мне.

– Я не знаю.

– В любом случае, слишком рискованно надеяться на то, что теперь она возьмется за тебя в одиночку. Ты можешь натолкнуться на кого угодно.

Я не могу не рассмеяться:

– Тебя это тоже касается, если собираешься и дальше ошиваться вокруг меня.

– Не меня она должна устранить, – говорит Корд, отрезает ножницами очередной кусок пластыря и разглаживает его, – я был бы просто случайной жертвой. Дополнительной потерей. Классическое СУ.

От его слов веет холодом.

– Я вообще не должна сейчас быть здесь. Она бы никогда не обратила на тебя внимания, держись я от тебя подальше.

– Ты и держалась подальше. Это я следил за тобой в тот день, когда она меня увидела. Если хочешь кого-то винить – вини меня, – я слышу, как позади меня Корд кладет ножницы и оставшийся пластырь обратно в аптечку. Он наклоняется, чтобы поставить ее на журнальный столик. Затем опять садится на диван так же близко ко мне, как и раньше. И принимается опускать мой рукав.

Я возмущенно фыркаю:

– Ладно, буду винить тебя, за то, что ты явился туда и спас мне жизнь.

– Я не хочу быть вынужденным спасать тебе жизнь, – тихо говорит Корд, – когда ты и сама способна это сделать.

Некоторое время я молчу. Я думаю, о своём ноющем от боли плече, холодных глазах моего Альта и новых сомнениях, одолевающих меня.

– Корд, я могла истечь кровью, – мой голос печальный, отчаянный. Вдруг я чувствую такую острую необходимость увидеть его лицо, что поворачиваюсь назад:

– Я облажалась, согласись?

Его глаза вспыхивают ярким огнем под светом лампы:

– Не делай этого.

– Чего?

– Не говори так, как будто это ты должна умереть.

– Да, я могу и умереть, – огрызаюсь я, – я же человек.

– И страйкер, – парирует Корд. Вдруг он немного отодвигается, его плечи скованны. – И если то, что ты им стала, может принести хоть какую-то пользу, то только сейчас.

– Если бы я сделала это раньше, кто знает, как всё могло бы обернуться. Кто мог бы до сих пор быть с нами.

– Ты не знаешь, удалось ли бы тебе спасти их, Вест. И они, в любом случае, не позволили бы тебе сражаться за себя.

Я подтягиваю к себе колени и обхватываю их руками, отгораживаясь от его отчаяния и своих мыслей.

– Я ненавидела твоего Альта за то, что случилось с Люком, – говорю я, – я сначала даже тебя немножко ненавидела. Но не только твой Альт виноват в смерти Люка. Если бы я не вошла в тот дом… если бы я просто осталась в машине, как он просил… он всё ещё был бы здесь. – Дыхание вырывается толчками. – Как бы я не противилась этим мыслям, они не дают мне покоя.

Тишина.

– Тогда, возможно, здесь не было бы меня, – говорит, наконец, Корд, – так было бы легче?

– Нет, ты же знаешь, – шепчу я дрожащим голосом.

– Это не изменило бы и того, что ты получила своё назначение. Вест, сначала и я себя винил. И тебя тоже. Но мы не виноваты. Тебе не кажется, что Люк хотел бы, чтобы мы это знали? Так что перестань себя винить, и осознай, что сейчас на кону твоя собственная жизнь.

Под влиянием его слов, глаза начинает жечь, взгляд затуманивается:

– Я просто боюсь снова всё испортить, особенно теперь, когда это важно, как никогда.

– Почему я так сильно верю в тебя, а ты нет? – он тихо ругается себе под нос и смотрит на меня; на его лице столько боли и ярости, что мне становиться не по себе, никогда ещё его гнев так меня не пугал. – Вест. Пожалуйста.

Кажется, что сердце колотится прямо в горле:

– Корд… – Но я не могу произнести больше ни слова, парализованная тем, как он рассчитывает на меня, как верит в мои способности.

– Если не ради себя, то ради меня, – говорит он резко, – разве этого не достаточно, чтобы попытаться?

Каждое его слово ранит меня. Сначала мне казалось, что я с легкостью смогу держать Корда подальше от линии огня. Я ведь думала, что он хочет быть рядом из-за чувства вины и данного им обещания. Но как принять то, что заставив полюбить себя, он сделал меня уязвимее… и в то же время сильнее?

Я слышу, как он выдыхает в ответ на мое молчание. Он устал до изнеможения от беспрерывной борьбы в отношениях со мной. Но в его тихом прерывистом голосе, когда он встает и засовывает руки в карманы, слышна только острая тоска:

– Я не могу заставить тебя бороться, Вест, или почувствовать себя той, которая заслуживает выжить. Но чего бы это ни стоило, я действительно люблю тебя. – С этими словами он уходит, направляясь наверх.

Дверь его спальни со стуком закрывается.

Его слова эхом отзываются в моём сознании.

Я действительно люблю тебя.

Завтра сюда заявится мой Альт. Осталось четыре дня.

И все вдруг становится очевидным, как никогда, встаёт на свои места, целиком и полностью обретает смысл. Остаётся лишь удивляться, как я могла когда-либо, хоть на миг, на один вздох, хоть единой частичкой себя, думать иначе.

Когда мне на телефон приходит сообщение о новом страйкерском заказе, я, услышав краем уха жужжание и едва взглянув на экран, не отвечаю. Я слишком возбуждена, лихорадочно обдумывая, раскладывая и планируя свои шаги. В конце концов, это самый важный заказ в моей жизни. И от меня потребуются все силы, чтобы его выполнить.

Когда я прокрадываюсь через заднюю дверь, луна все еще ярко освещает улицу холодным белым светом. Далеко на горизонте я вижу первые розоватые проблески дня. В отдалении возвышается высокий, зазубренный край железного барьера, который на расстоянии кажется тонким и легким, как паутина. Очень холодно. Дыхание превращается в плотный пар.

Если Корд заметит, что я ушла, то записка, которую я ему оставила на диване, должна все объяснить. Надеюсь, он увидит ее прежде, чем начнет сходить с ума.

Я даю себе пять минут. Пять минут, чтобы пробраться внутрь, взять то, что мне нужно, и вернуться обратно. Еще пять минут я должна верить, что она все еще в Гаслайте, сидит где-то и терпеливо ждет вестей от мертвеца.

Я срываюсь с места, как только оказываюсь на обочине. С пистолетом в руке я бегу по улице, готовая броситься на любое движение, которое может быть или не быть угрозой. Это больше не просто дома и окна, а лица и обманчивые глаза. Не просто деревья и кусты, а идеальная засада для стройной пятнадцатилетней девушки. Для девушки с достаточно темными волосами, чтобы раствориться в тени, не то, что с моим сияющим блондом.

С того момента, как ты получаешь назначение и принимаешь решение податься в бега, жизнь меняется самым кардинальным образом. Вопрос уже не ставится о том, что ты собираешься делать сегодня, что есть, куда пойти. Вопрос в том, как ты собираешься выжить, пока не наступит новый день. То, что ты переживал из-за экзамена или сочинения больше ничего не значит. Вместо этого ты учишься, как быть параноиком. Учишься различать шорохи за спиной. Учишься умолять, красть и двигаться в темноте.

Учишься тому, что не можешь больше пойти домой. По крайней мере, до тех пор, пока не станешь завершившим.

Оказавшись у своего дома, я останавливаюсь, чтобы убедиться, что внутри до сих пор нет никаких признаков жизни. Несмотря на то, что это мой собственный дом – и именно потому, что это он – я не могу пойти туда вслепую. Мой дом стал ловушкой, точкой пересечения, где в девяноста семи случаях из ста все заканчивается плохо. Не уйти из дома означает сдаться; вернуться – самоубийство.

Света нет. Я должна попытаться.

Я бросаюсь к стене и двигаюсь вдоль нее, пока не достигаю заднего двора. Подойдя к задней двери, я ввожу код натренированными пальцами. После того, как замок издает щелчок, я поворачиваю круглую ручку и открываю дверь. Дверь всё ещё качается на петлях, когда я понимаю, что вообще не должна была вводить код, так как она не должна быть заперта.

Каким-то образом она вошла. Этим путем, через задний вход, который не видно? Тогда как она умудрилась запереть за собой дверь, когда это просто невозможно? Невозможно, не имея кода или запасного ключа, который я давным-давно потеряла…

Все еще сомневаясь, но понимая, что времени на раздумья нет – по крайней мере сейчас – я вхожу внутрь и закрываю за собой дверь. Запираю замок и, даже не подозревая, что задерживала дыхание, выдыхаю, всколыхнув застоявшийся воздух. И сразу улавливаю, среди затхлости, те самые знакомые запахи, особые запахи, которые наполняя каждый дом, создают его личный неповторимый запах.

Я чувствую эвкалиптовый запах маминого крема для рук, резкий металлический запах, который никогда не смывался с рук отца и запах масла, которым Ави смазывал свои ножи. Я чувствую запах, покрытого потом, спортивного инвентаря Люка, и его любимого цитрусового шампуня. Я чувствую карамельный аромат гигиенической помады Эм, и запах мятных леденцов, к которым она пристрастилась. Все это прошло, но по-прежнему здесь. Покидая этот дом, я не чувствовала ничего. Теперь я чувствую слишком много.

Стоя посреди кухни, я позволяю им захлестнуть меня – теням и очертаниям всего, что так привычно и знакомо – и я не в силах сдержать нахлынувшие слёзы. В такие моменты, когда преобладает боль, я могла бы с лёгкостью снова впасть в блаженное оцепенение… если бы это не значило, что надо пренебречь Кордом. Я не могу вернуться к состоянию бесчувственности, если для этого нужно его разлюбить.

Я прохожу мимо обеденного стола, где отец часто чистил свой пистолет, уделяя время, чтобы и нам показать, как правильно это делать, как он разбирается и собирается обратно, словно замысловатая головоломка. Кухонный островок, уголки которого с годами обтёрлись, смягчились.

Теперь гостиная. И, несмотря на то, что я погрузилась в прошлое, моя рука все равно крепко сжимает пистолет. Безопасность – это не данность, не здесь и не сейчас.

Книжные полки, вдоль дальней стены, заполнены родительской коллекцией бумажных книг и флекси-ридеров. Полосатые диваны, на которых друзья моих братьев ночевали, когда опаздывали на последний поезд. Журнальный столик, который стал слишком низким, после того как отец подпилил ножки, в попытках сделать его устойчивым.

Там что-то есть…

Я наклоняюсь над столиком, осматривая его полированную поверхность, теперь покрытую слоем пыли.

Мокрый круглый след. От чашки или стакана. Он отпечатался на дереве поверх слоя пыли, из чего я делаю вывод, что он оставлен недавно.

Я выпрямляюсь, теперь сердце колотится чуть быстрее и мне в голову приходит новая мысль. Опомнившись от открытия того, что она устроилась здесь как дома, я иду к входной двери.

Она не заперта.

Я открываю ее и, проверяя замок снаружи, провожу большим пальцем вдоль лицевой панели рядом с тем местом, куда вставляется ключ, потому что в темноте много не увидишь, особенно мелкие царапины от воровской отмычки или отвертки…

Задранные края и зазубренные бороздки вокруг замочной скважины служат мне ответом. Я вспоминаю дезинтегратор Корда. То, что у нее есть своя система взлома весьма символично. Мы обе потихоньку уравновешиваем свои преимущества и силы.

Я закрываю дверь и оставляю ее незапертой, как нашла. Нет смысла давать ей понять, что что-то изменилось, если она вернется раньше. Нет смысла не воспользоваться любым доступным преимуществом.

Практически все комнаты свободны. Комната моих родителей все в том же виде, как ее оставил отец. Кровать застелена их простынями, неразобранное белье громоздится в корзине. На прикроватной тумбочке лежит книга, все еще открытая, чтобы не забыть страницу. Он прочитал только три четверти.

Спальня Ави и Люка, на половине Люка все еще разбросаны в беспорядке его вещи. Я так и не смогла заставить себя зайти сюда, после случившегося и прежде чем мне пришлось покинуть дом.

А в моей спальне – той, которую я делила с Эм – очевидны признаки вторжения.

После того, как Эм умерла, я застелила ее постель желтым стеганым покрывалом с оборками и посадила рядом с подушкой ее любимых мягких зверушек. Ей так нравилось, она говорила, что они приносят ей хорошие сны. И с тех пор я больше не прикасалась к ее постели. И даже не смотрела на нее. Было слишком больно представлять ее там целой и невредимой, в то время как она была похоронена под тремя метрами земли и превратилась в прах.

Теперь же тут кто-то похозяйничал. Ее игрушки сдвинуты на одну сторону, подушка покосилась, одеяло подоткнуто неаккуратно.

В моей постели кто-то спал, а не просто сидел, как на кровати Эм. Покрывало отброшено, на подушке остался след ее головы. На наволочке даже остался одинокий черный волос, который длиннее, чем были у меня даже до моей опрометчивой стрижки и покраски.

Я замечаю все одновременно и, доведенная до бешенства, пытаюсь понять, что еще она натворила. На столе кавардак, но не такой, как раньше. Не творческий беспорядок, к которому я привыкла, а нарочитая небрежность. Мои ручки, кисти и краски растолканы не по тем стаканам. Книги по искусству и альбомы для рисования разложены не по тем стопкам. Ящики приоткрыты. Я чувствую слабый запах дерева, исходящий изнутри.

Ярость застилает мне глаза красной пеленой. То, что мой Альт спала здесь среди моих вещей, нашла приют в том месте, где все еще пахнет Эм, равнозначно нападению, осквернению личного пространства. У меня вырывается всхлип ярости, этот звук нарушает тишину.

Дышать. Надо просто дышать. Мои пять минут быстро тают.

Я бросаюсь в ванную родителей. У раковины лежит наполовину использованный тюбик зубной пасты… папина бритва… любимые мамины бусы в маленькой шкатулке, которую папа никогда не убирал…

Обыденный вид этих вещей вызывает во мне приглушенную боль, которая постоянно стремится вырваться наружу. Но я подавляю ее и начинаю судорожно рыться в аптечке, как будто ищу дозу.

Я гремлю баночками и роняю их на столешницу раковины. Баночки скатываются с нее и их содержимое рассыпается по полу. Таблетки похожи на разбросанные дешевые леденцы пастельных цветов. Они должны быть где-то тут. Я помню, что положила их…

Наконец я нахожу то, что искала: папино снотворное, которое ему выписали после смерти мамы, маленькая баночка, которую легко не заметить и легко недооценить.

Я открываю крышку и заглядываю внутрь. Тут достаточно. Но не слишком после того, как папа использовал их в своих целях.

Чтобы совершить самоубийство.

В Керше это мертвое, незнакомое, почти вышедшее из употребления словосочетание. Сколько бы я не пыталась сопоставить его со смертью своего отца, оно ощущается как болячка на языке. Одно дело, когда неактивированный не может освоить основы боевой подготовки или активированному фактически так и не удается попрактиковаться. Другое дело, когда завершивший решает, что выживание того не стоит.

К такому выводу пришел и мой отец, когда принял таблетки. В конце концов, он решил, что жизни со мной и Люком не достаточно, чтобы мириться с потерей мамы, Эм и Ави. И я возненавидела его за это… тогда. Теперь, думая о том, что поставлено на карту в моем случае, я все равно его не понимаю – и, наверное, никогда не пойму – но больше не испытываю ненависти.

Я высыпаю все таблетки в ладонь и кладу их в карман джинсов. Корд настороже. Если он не будет спать к тому моменту, как я вернусь, то нет шансов, что он не заметит баночку, как бы я ни старалась ее спрятать.

Время почти истекло, я выхожу тем же путем, что и пришла: вниз по лестнице, на кухню и через заднюю дверь. Потом вдоль дома, через передний двор и на улицу. День потихоньку проникает в дом, тени постепенно рассеиваются. Нужно торопиться, пока я не стала удобной мишенью.

Обратно в дом Корда, на минуту я задерживаюсь в дверях, несомненно он знает, что я улизнула. Часть меня боится, что он спросит, где я была. Другая часть хочет этого, если в результате мне придется отказаться от своей затеи. И он сможет убедить меня пойти другим путем.

Но Корд все еще спит. Дверь в его спальню закрыта.

Я приступаю к работе.

Приготовление завтрака занимает у меня много времени. Не только потому, что с тех пор, как я что-то готовила, прошла вечность, но и потому что мои кулинарные способности далеки от выдающихся. Повезло, что я хоть не спалила весь дом.

Я окидываю свою стряпню критическим взглядом. Выглядит съедобно. Яйца, тосты, бекон, апельсиновый сок. Ничего не подгорело и не осталось сырым. Сойдет. Я еще раз помешиваю апельсиновый сок, чтобы убедиться, что растолченное снотворное полностью растворилось. Хоть и знаю, что перемешивала его, чуть не до полу-смерти, не могу остановиться. Если Корд хотя бы заподозрит, что я планирую, дело не далеко продвинется.

Сделав глубокий вдох, я поднимаю поднос, стараясь, чтобы руки не дрожали, насколько это возможно, и направляюсь наверх к спальне Корда. Я не утруждаю себя стуком. Не могу. Не могу позволить себе колебаться и сомневаться.

Приглушенный серый свет падает из окна. На столе лежит гора старых планшетов и телефонов, в которых они с Люком обычно копались, выуживая их из мусора, чтобы обновить или разобрать на запчасти. Еще есть груда школьного добра – планшет, который он отложил для себя, несколько учебников, бумаги и флекси-ридер.

Корд все еще в постели, но не спит. Это понятно, несмотря на то, что лицо прикрыто рукой так, что его не видно. Интересно, он вообще спал?

– Корд. – Голос звучит так хрипло и неуверенно, что совсем не похож на мой. Я прокашливаюсь и повторяю. – Корд.

Молчание. Потом тихое:

– Что такое, Вест? С тобой все в порядке? – Он убирает руку и медленно садится. Он без рубашки, несмотря на то, что за окном зима. Его плечи шире, чем я представляла, рельефные, гладкие и точеные. Я не могу не обратить внимания на то, как играют его мышцы, когда он поворачивается ко мне.

Какое-то время я позволяю себе просто смотреть на него, совершенно ошеломленная тем, что он хочет и любит меня, все еще пораженная тем, что готова уступить ему.

– Да, все хорошо, – говорю я. Не припомню, когда в последний раз меня пробирала такая внутренняя дрожь, сильнее, чем на любом из страйкерских заданий. Не от того, что я собираюсь сделать, а от того, как он смотрит на меня. В его глазах ничего невозможно прочесть. – Как спалось?

– Нормально, наверное, – легко отвечает Корд, почти убеждая меня, что он забыл, что случилось вчера. Не зная, что сказать, я задерживаю дыхание, когда он показывает на поднос, который я все еще держу в руках.

– Что это? – Спрашивает он с подозрением.

Мои плечи напрягаются.

– Еда. А на что похоже?