Текст книги "Месть фортуны. Дочь пахана"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Сильно обгоревший дом участкового все же устоял под крышей. Успели люди погасить пожар. Залили, закидали снегом, сбили пламя. А подоспевший председатель и вовсе успокоил, сказав, что даст кирпич и людей. Обложат его снаружи в три дня. И к Новому году хоть новоселье справляй.

Скотника не столько дом, сколько семья пострадала. Дети, испугавшись огня, выскочили из дома. Их пламя не пощадило. Особо меньшего. С ожогами унесли к Волчихе на простыни. А у дочки – лицо и косы пострадали. Но и она к бабке

Волковой убежала, едва поняла, что беда не столь страшна, как ей показалось.

Акулину быстро уговорили колхозники. Увели от пожарища в соседнюю избу, переодели, накормили, уложили спать на теплую лежанку русской печки, пообещав всем миром взяться за ее избу. Та, выплакавшись, уснула. И только участковому не было покоя. Отвязав с цепи служебную собаку, повел ее вокруг дома и та взяла след Черной совы, стрелой метнулась к реке – к глубоченным сугробам, потащила на поводке не успевшего взять оружие участкового.

Овчарка неслась бесшумно. Вот в прибрежном ивняке, заметенном снегом, приметила затаившихся людей. Их запах был возле пожара. Собака зарычала, рванулась изо всех сил, так, что поводок выскочил из рук участкового. Кто-то из прятавшихся не выдержал, приметив во тьме два горящих собачьих глаза, и выскочил на лед реки.

Участковый окликнул собаку, но та уже не могла остановиться, наметила жертву и вцепилась в ногу убегающего Таранки, сшибла его грудью, вжала в снег, повизгивая, торопила участкового, глядя, как тот медленно выбирается из сугроба и, просмотрела… Лезвие ножа в секунду вспороло брюхо. Собака взвыла от неожиданной боли, оскалив клыки, хотела вцепиться в горло человеку, но силы мигом оставили ее. Их не хватило даже на то, чтобы закрыть пасть.

Участковому следовало бы повернуть в деревню и поторопиться уйти от опасности, но он рванулся на голос собаки, какую очень любил.

Он не успел нагнуться, дойти до нее. Словно из снега вырос на его пути пахан:

– Прихилял, лягавый пидер! Ты не опоздал! Где Седой?! – схватил за горло. Но тут же получил встречный удар в челюсть.

– Махаться? Охерел падла! – вытащил финку из-за браслета.

Участковый заметил, сделал ложный выпад, но не увидел, что «малина» уже сомкнула кольцо вокруг. Пижон коротко ткнул в спину. Участковый зашатался, почувствовав резкую боль в сердце. Перед глазами закружился берег реки. Белый, весь в черных пятнах. Это сугробы… конечно, сугробы. Ведь только они без лица…

– Хана лягавому! Расквасили паскуду! Линяем! Седого потом достанем! – спохватился Пижон, глянув на небо. «Малина», спешно свернув за излучину, вскоре вышла на шоссе и через час вернулась в Орел вместе с первым грузовиком, отвозившим в город молоко.

Участкового колхозники нашли уже утром, когда совсем рассвело.

Багров и оперативники тут же сообщили в горотдел о случившемся. И вскоре в Звягинки приехали из прокуратуры и городской милиции. Осмотрели место происшествия, горевшие дома. Как и предполагали, сыскная собака вывела на шоссе и остановилась. Но слепки следов были взяты, описаны характерные особенности каждого следа. Узнали и о Седом. Но тот еще не вернулся из Нарышкино. И следователь прокуратуры попросил, как только вернется тракторист, пусть ему в город о том сообщат.

О чем говорил Земнухов со следователем до самого вечера, никто из деревенских ничего не узнал. В Звягинки на следующий день прислали нового участкового. А Земнухову сельчане стали советовать уехать от беды хотя б на время, пока не переловит милиция всех бандитов.

– Слишком дорогую цену заплатили мы за тебя! – обронила жена погибшего участкового. Тот уже лежал в гробу и не мог ей возразить, вступиться за Сашку.

– А может, впрямь уехать тебе куда-нибудь подальше от Звягинок. Нам и тебе спокойней будет, – поддержала Акулина, стоя рядом с Седым у пожарища.

Багров вяло протестовал. Но Седой почувствовал, что события последней ночи подточили и его терпение. И его нервы сдали.

– Ну, коли так, держать не могу! – ответил на довод Земнухова, что малина не оставит задуманного и еще навестит деревню, что она утворит в следующий раз, с кем расправится, остается лишь предполагать. А если он уедет, фартовые вмиг потеряют интерес к Звягинкам и никогда уже не вернутся сюда…

– Ты сначала подыщи себе место, куда поедешь. Договорись, устройся, а уж потом забирай документы, а вдруг не найдешь ничего подходящего? Как жить будешь, сорвавшись от нас? Я же тебе не насовсем, лишь на время предлагаю уехать! – говорил председатель колхоза больше для очистки совести. Но Земнухов не слушал, он уже написал заявление и собирался пойти к бухгалтеру.

Деревенский люд, похоронив участкового, словно все тепло свое на погосте оставил. Земнухова не хотели замечать. С ним перестали здороваться. И человек кое-как дождался расчета, ночуя все дни на ферме, в сене, за кормушками. Он сразу почувствовал себя лишним, одиноким, никому не нужным человеком.

Даже бабка Волчиха, встретившись с ним у правления колхоза, подошла нахмурившись:

– Эх, Сашка! Уж лучше б ты на фронте погиб! Героем бы вспоминали! А ты – в бандюги скатился! Какого человека из– за тебя убили! Ты его ногтя не стоил. Это всяк скажет. Дурень выжил, а человека – проглядели! Не морду тебе надо было переделать. А всю твою жизнь – собачью! И душу! Но кому она нынче сподобилась? Эх-х, нет у нас в деревне мужиков, а и такое гавно, как ты, не надо! – повернулась спиной и ушла ругаясь.

Земнухов, получив расчет, ушел из Звягинок не прощаясь ни с кем.

Здесь, когда он объявился, никто не ждал его, провожать и тем более никто не вышел.

Седой постоял в раздумье на шоссе. Холод пронизывал его до костей. Человек оглянулся на деревню, из какой его почти прогнали. Поежился от собственной неприкаянности и проголосовал первой машине, показавшейся на дороге.

Куда она едет? Куда спешит? Да какая разница? Земнухову некуда было торопиться. Его никто и нигде не ждал.

Машина оказалась из Белоруссии. Водитель приезжал на Орловский машиностроительный завод за деталями и теперь спешил обратно. Домой, к своей семье, к детям.

Понемногу они разговорились. Водитель сказал, что сам он родом из Полесья, из глухой деревеньки, затерявшейся в лесах, куда в войну и немцы не смогли добраться из-за болот и глухомани.

– Там у нас кикиморы да лешаки живут. Весь люд в города сбежал. Кому охота в деревне маяться? Вот и ищут жизнь легче, да сытую. Тяжко нынче там стало. Детву в школу всякий день не потащишь за полсотню километров. А в интернат отдавать страшно. Чему их там научат без родителей? Сбалуются! То-то и оно! Пришлось самим в город уезжать. Если б не дети, в жизни со своей земли не утек бы! – вздохнул шофер.

– А родители там остались? – спросил Седой.

– Их с лесу не сковырнешь. В городе дня не могут. Задыхаются. Нашу воду пить не хотят. Вонючая! А к харчам куплёным несвычные. Только свое признают, как все деревенские. Оттого они крепче и здоровее нас. Дай им, Бог, доброго! Еще работают.

Земнухов поинтересовался жизнью, работой, условиями, заработками, спросил о людях. Задумался. И решился…

А тем временем Черная сова искала Седого в Звягинках.

Глыба, переодевшись в бабье, за руку с Задрыгой, вошли

в избу в Волчихе. Поздоровались приветливо. Бабка, оглядев обоих, спросила, кого ищут, что хотят от Звягинок?

– Сожитель от меня сбежал, бабонька! Пять лет с ним прожила душа в душу. И нате вам, поругались из-за мелочи. Сколько такого бывало? А тут я, дурная ляпнула, что надоел он мне. Сашка – за чемодан и ходу сюда!

– Уж не Земнухова ли ты ищешь? – прищурилась Волчиха.

– Его самого! Санечку! Помоги, бабуленька, стань матерью, помири нас! – просил Глыба старуху.

– Его тут многие искали, – прищурилась Волчиха, разглядывая накрашенное лицо Глыбы.

– Женщины?

– Бандиты! Они недавно нашего участкового убили.

– Да, сидел Сашок в тюрьме. Это верно. Но ведь ни за что попал, – вытер платочком мокроту Глыба.

– Вор! Ни за что сидел? Да ты сама, видать, не лучше? – поджала губы Волчиха.

– Да что вы, бабуся? Я бухгалтером работаю. На швейной фабрике. Саша хотел закончить курсы наладчиков оборудования, да вот, поругались. А может у него женщина тут появилась, а я, дуреха, реву? – спохватился Глыба.

– Нет у него женщины! И самого нет. Уехал сегодня утром. Отпустили его из колхоза. На все четыре стороны. Замучили деревню его урки. Да и сам устал, видно. Нынче, чуть свет видела я, как уходил из Звягинок. Навсегда! Возврату ему сюда уже нет. Никто его не возьмет обратно.

– Уехал? И от меня? А куда ж теперь он смотался? – простонал Глыба, всхлипывая натурально.

– Вот этого я не знаю. Никому он о том не сказал. Да и сам навряд ли что решил. Ведь родня его вся тут схоронена. И невеста! Красивой девкой была! О ней он и говорил, и помнил. А вот о тебе словом не обмолвился! Видать, жить не думал. А ссора – поводом стала! – злилась Волчиха.

– А у кого он жил? Может, тот человек знает больше? – спросил Глыба.

– Да только недавно от меня Акулина ушла. У нее он остановился. Как раз о Земнуховых мы с ней говорили. И об Сашке. Ничего не сказал. Даже не поблагодарив, не простившись с нею – уехал. Бессовестный, пропащий человек! – сплюнула бабка в угол. И спросила, указав на Капку:

– Уж не Сашкин ли этот ребенок?

– Нет! Она моя! От первого брака. Мне всю жизнь не везет! – засморкался Глыба и только засобирался уходить, в дом к бабке почтальонка вошла. Отдала письмо. И старуха, указав ей на гостей, сказала:

– Земнухова баба! А он тут сиротой несчастным прикидывался. Пять лет морочил дуре голову. Чуть поссорились, сбежал сюда! И замучил нас бандитами. Бабе своей даже не сказал, что в селе прижился. Она, глупая, по морозу ездит, его ищет. Он и отсюда смотался.

<– Да плюнь ты на него, засранца! На него колхозницы – положили! А ты чего за ним гоняешься! Прокормишь ребенка и без гавна! Может, человек сыщется! Санька же с ворами спутался. Убить его хотели тут! – развязала язык почтальонка.

– Может, и гавно! Да кто ж знает, бабы, другой будет ли лучше?

– Э-э, милаха! Силой мужика не удержишь! Этим кобелям, хоть масло под хвост лей, коль не люба – не уговоришь, – вздохнула Волчиха.

Глыба, едва вышел с Капкой от Волчихи, заматерился по– черному, обозвав Седого так грязно, что Задрыга изумилась. Никогда не слышала от фартового ничего подобного.

– Где дыбать пидера?

– Ничего, нашмонаем! – ответила Капка. И напомнила о скотнике, из-за какого погиб Коза.

– Пахан ожмурить велел подлюку эту! Он теперь «на пахоте».

– Хиляем! Если не обломится теперь, ночью замокрим…

– Что вякнем фрайерам? Почему возникли?

– Седого облажаем! – усмехнулся Глыба. И придя на ферму, разговорился с бабами-доярками, мол, вот обидел Сашка, убежал из дома, кобель треклятый. Не может жить, как нормальный мужик – с семьей. Все прикидывается несчастным, его жалеют, а он потом – всем пакостит.

Глыба интересовался дотошно, не говорил ли Седой, куда поедет? Но этого никто не знал.

– Прохвост! Пройдоха! – ругал Глыба Седого, внимательно следя за скотником, какой не без гордости похвалился, что вместе с мужиками уделал ворюгу, какой приклеился на ферме, чтобы выследить Седого.

– А чего его выслеживать, если он в деревне жил? – деланно удивилась Задрыга.

– Бандюги никогда открыто не убивают. Все в темноте, из-за угла! Иль ты книги не читаешь, кино не смотришь? – удивился скотник.

– Вместе работали, чего ж не уследил? – рассмеялась Капка.

– Он – первый раз пришел сюда – тот ворюга! Если б я его не поддел, убил бы он вашего Земнухова! – цыкнул слюной на настил. И полез на чердак сбросить сено.

У Капки глаза зелеными огнями зажглись. Она приметила и оценила все сразу:

Доярки сели на низкие табуретки доить коров. Ни на кого не обращали вниманье. О Седом не хотели говорить. Уехал мужик от бабы… Не первый и не последний случай в жизни. Погорюет и успокоится городская краля. Вон она какая холеная и разодетая. Да и девчонка – как кукла разряжена. Не то, что деревенская детвора, – отвернулись от приезжих, выходивших из коровника.

Задрыга мигом скользнула на чердак по лестнице. Приметила, что остальные скотники уже разнесли сено по кормушкам. А тот, что наверху остался, сбрасывает сено уже на вечер.

Капка смотрит, как он ловко управляется с вилами, цепляя на них горы сена, вот еще одну охапку скинул. Глянул вниз. Сбросил вилы. Вытер рукой пот. Капка стрелой промелькнула к нему. Всего один удар, как учил Сивуч. Мужик не успел оглянуться. Адская боль в позвоночнике помутила разум. Ноги не удержали. И он упал вниз прямо на вилы животом.

Капка ловкой кошкой сиганула вниз. Услышала шум на ферме. Крики доярок, всполошившихся от увиденного, громкий крик умирающего мужика:

– Спина! Мать ее в суку! Из-за нее сдыхаю!

Глыба с Капкой вышли к шоссе. Задрыга подошла к бабке, продающей моченые яблоки у дороги. Та совсем окоченела.

– С утра тут стоите? – спросила участливо.

– С ранья, – ответила старуха, шамкая.

– А я тоже с утра по Звягинкам шаталась. Отца искала. Бросил он нас с мамкой. Уехал. Скрывается от алиментов.

– Уж не Земнухов ли? – спросила старуха.

– Он, бабуля! Может, вы видели, куда поехал?

– Видела! Вон туда! – махнула бабка рукою в даль по шоссе.

– А на чем поехал?

– На машине! Не на колхозной. Не наша онa! Вся грязная. Раней всех тут показалась. Я только первое ведро принесла продать. До обеда с ним стояла.

– А что в той машине везли? – спросил Глыба.

– Железки всякие. Верхом нагруженая. Но ваш в кабину сел.

– Номер не помните, бабусенька? – погладила Задрыга морщинистую бабкину руку.

– А говорили, что в тюрьме сидел! Он же от такой сугревной дочки сбежал! Вот охальный кобель! – сплюнула бабка на снег и добавила сокрушенно:

– Глаза мои слепые не увидели того номера, да и в голове не удержала бы, нет уж памяти у меня, – посетовала бабка, качая головой от удивленья. И вдруг, вспомнив что-то, сказала:

– Шофер евонный яблоков у меня купил. Сморозил, навроде в его Белоруссии точно такие растут антоновки. Я ему не поверила. Сказала, что мои яблоки от опытной станции селекцию дочка принесла. У него таких быть не может. А он мне ответил, что у него от панов – лучшие сорта прижились. И звал в какие-то Смолевичи, отведать его яблоков. А у меня он – на дорогу взял. Вот так-то! – разговорилась бабка, радуясь, что голова ее не вовсе дырявая и кое-что в ней держится.

Глыба тоже купил у бабки яблок. Не торгуясь, как все, полный кулек. И остановив первую же попутную легковушку, попрощался с бабкой, сказав:

– Ладно, мать. Уехал, так и черт с ним, насильно мил не будешь… Проживем и без него, засранца!

– И то, верно, родимая! Бабы мы! Все переживали! Даже войну! Было бы здоровье! Остальное все – Бог даст! Храни вас Господь! – пожелала старая, крестя уходящую машину вслед, желая всякого добра хорошим покупателям.

Шакал даже подскочил от ярости, узнав, что Седой снова изчез из вида и его опять нужно искать. А где? Неизвестно…

– Просрали суку! Прохлопали лопухами! Слинял пидер вонючий! Гнилой козел! Мокрожопая плесень! Во, мандавошка прыгучая! Смылся из-под шнобеля, стукач облезлый! – взвыл пахан, забыв обо всем.

– Пахан! Мы того потроха ожмурили! Какой на Козу хвост поднял. Не на халяву возникли! – тронула Капка Шакала за локоть. Тот отмахнулся:

– Этот клизьма никуда бы не делся! Дешевый духарило! Его после Седого стоило замокрить!

– Почему? – удивился Теща. И нахмурившись спросил:

– Коза – кентом был! Не курвился! За него, по закону нашему, ожмурить надо всех, кто размазал законника!

– Того хмыря сход не приказывал расписать! А Седого! За него мы свой положняк вернем! А за вонючку-деревню схлопотать можно на всю катушку.

– Седой в Белоруссию смылся! – вставил Глыба.

– Он по пути слинять мог. Ему в Белоруссии не по кайфу. Где приморится? А если и так, то там – не Звягинки.

– Смолевичи! Так бабка вякнула. Водителя, какой в Орле

был, можно надыбать. Он н расколется, где попутчик отвалил. Время терять не надо, покуда шоферюгу не выперли куда– нибудь в рейс! – предложил Глыба.

Шакал как-то сразу успокоился. Начал думать…

Глыба рассказывал кентам. как он хотел убить скотника, как его опередила Капка. Фартовые от души смеялись, слушая кента:

– Я ж не на халяву бабой вырядился, Дюбнуло мне в кентель, как только прихиляли в глушь, заманить того скотника за угол. Или за стог. Ну, вообщем, куда эти сраные хмыри за своими бабами шмыгают, – начал Глыба.

– Соблазнить допер?

– О! То самое! В очко! Уж я там на ферме их – буферами тряс!

– Они ж ватные! – хохотали воры.

– До фрайеров не доперло! Даже бабы меня за свою приняли! Фаловали положить на Седого!

– А как ты вонючку припутать хотел?

– Ну, я стремачил, когда он мне моргнет, мол, хиляем за угол. Там его и размазал бы.

– А если б на ту минуту деревня возникла?

– Вякнул бы, что на мою честь посягал! – смеялся Глыба. И повернувцщсь к Капке, сказал:

– Но Задрыга файней отмочила. Теперь и я вякну – пора кентушку в закон брать!

– Годами не вышла! Никого в такие годы не принимали! – не соглашался Боцман.

– В закон Задрыгу? Пусть пооботрется в делах! Зелень еще! – орал Таранка.

– Что горлянки дерете? Маэстро свое слово сказал о Задрыге! Чего вы хвосты подняли? – не выдержал Тетя.

– Сколько о ней дошло до нас, то вякну, как честный вор, давно пора ей – в закон! Фартует файно зелень! – вступился Рыбак.

Задрыга искоса смотрела на кентов, играла с кошкой. Для Боцмана и Таранки придумывала очередную месть. И предложила:

– Чем глотку драть, пускай Боцман с Таранкой смотаются в Смолевичи, колонут того фрайера-шоферюгу на адресок. Может, и Седого ожмурят. Пора кентам прошвырнуться в дело!

– Ну, гнида! Мы что тут – сачковали? Пока ты одного вонючку замокрила, мы в трех делах были! Навар сняли! И ты с него хаваешь! – вскипел Боцман.

– Ну, отмочил кент! Задрыга банки брала! Лимонами на

вар давала! Она твое не хавала! Ее доля жирней в общаке! – возмутились законники.

– Пахан! Пошли Боцмана с Таранкой на Седого! Пусть они вломят стукачу, чем на Задрыге отрываться! – встрял Пижон.

– Если только пронюхать хазу суки – одного по горлянку хватит – Таранки! – сверкнул глазами Шакал и добавил-

– Коли ожмурять, пусть вдвоем сорвутся! И не тянут резину, как падлы! – зазвенел металлом голос пахана.

Боцман вмиг понял, перегнули они с Таранкой, и быстро согласился ехать в Белоруссию, найти Седого хоть из-под земли и замокрить.

Вечером они ушли на железнодорожный вокзал, уговорившись с паханом встретиться в Брянске. Малина решила уехать из Орла, где все более приметные магазины уже тряхнула Черная сова и милиция искала ее по всему городу.

Капка на прощанье насыпала обоим в карманы тертого стекла, пусть хоть пальцы поколют, решила девчонка напоследок. И ухмылялась вслед уходящим, не желая им ничего доброго. Да и законники ушли не оглядываясь.

Найти Седого будет непросто. Это понимала Черная сова и сами фартовые, пустившиеся в эту поездку с расчетом на удачу и везенье.

Земнухов даже предположить не мог, что так легко и быстро узнает малина, в какую сторону увезла его машина. А она домчала до Смолевичей, где переночевав всего одну ночь, пошел человек в лесничество. Там, глянув документы, выслушав мужика, взяли его на работу. И на следующий день повезли на отдаленный участок. Лесником. Сказали, что в доме этом уже с десяток лет никто не живет, потому что как уехали последние хозяева – желающих не нашлось здесь работать. Пугала глушь и низкий заработок.

– Мне подходит! – согласился Седой. И уже к вечеру привезли ему из поселка харчей на первый случай, дешевую посуду, спецовку, топоры и пилы, грабли и тяпку. Обещали через неделю дать коня. Вместе с сеном и овсом его доставить. На всякий случай выдали ружье – двухстволку, патроны и порох с дробью.

– Обживайся! Привыкай! – показали человеку границы его участка. И поскорее уехали из глухомани, где с наступлением сумерек то за корягой иль за кустом мелькнет волчья спина, раздастся протяжный вой, похожий на стон.

Даже звери тут осмелели, попривыкнув к глуши, необжитости.

Седому напомнили, что он обязан тут делать, работники лесничества быстро уехали на вездеходе.

Седой остался в тайге один. Он быстро нарубил дров на всю ночь, принес воды, связал из березовых веток веник. И, закрывшись на засов, начал наводить порядок в избе Обнаружил в подвале глину – обмазал печь. Та вмиг дымить перестала. Когда прочистил поддувало, печка и вовсе задышала, быстро нагрелась плита,