Текст книги "Месть фортуны. Дочь пахана"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Шакал пришил! – уверенно сказала шпана. Фартовые головами качали. Похоже, что пахан приложил руку. Но когда успел?..

О покойнике сказали, что нашли его в подвале многоэтажки вчера ночью. Никто за ним не приходил. В доме жильцы не опознали покойного. Документов при нем не было. Милиция, оглядев, видно, не захотела рыться в спецкартотеке. Сказав, если труп не заберут, похоронить за счет собеса. Так ответил ворам хмурый санитар и не посоветовал обращаться к врачу-патологоанатому, какой из усердия мог позвонить в милицию. А уж те не, промедлят! Докажи потом, что не убивал? На кого-то нужно эту смерть повесить, чтоб не осталось преступление нераскрытым.

Шакал, выслушав упреки разборки, решил сам убедиться. И едва глянув на труп уже раздетого мужика, сказал уверенно:

– Это не Седой. Тот жив. Этот жмур не без его клешней тут оказался. Хитер падлюка! – скрипнул зубами и добавил:

– Под маскарадом дышит. Решил этим жмуром прикрыться, чтобы его не дыбали малины. Но где он приморился, гад? – думал Шакал.

Он дотошно расспросил Задрыгу, что за мужик вышел от барыги, когда девчонка следила за домом. Но нет. Капка видела не Седого. И ответила, что у гостя барыги рост был ниже и в плечах жидковат. Он немного старше Седого. И скорее походил на бесцветную мышь.

Шакал пробыл в Ростове еще неделю. Каждый день он искал Седого. Но бесполезно. А в городе между тем начались повальные облавы на фартовых. Одна за другою сыпались малины. Их брали целиком, вместе с паханами, выгребая навары, общаки, доли. Законников арестовывали прямо в хазах. Не успевших проснуться, опохмелиться, натешиться шмарами. Законникам надевали браслетки-наручники и везли в тюрьму пачками.

Милиция словно ожила, не спала ни днем, ни ночью. Она осмелела, набрала силу и потеряла страх перед фартовыми.

Такая перемена не осталась незамеченной малинами. Они поняли, в угрозыск попал кто-то новый, специалист, знаток законников.

В малинах прошел слух, что в Ростов из Магадана припехал сам колымский волк – Игорь Павлович Кравцов. Его пригласили для борьбы с ворами. А ему, дескать, ни знаний, ни опыта не занимать. Всю жизнь провел среди зэков на Колыме. Но работал в прокуратуре, не в ментовке. Знал Мага-, дан, но не Ростов…

– Законники ему верят. Может, какой-нибудь раскололся, засветил всех нас? – наивно предположил Пика.

И только Шакал не верил в легенду, рассказанную шпаной.

– Колымского волка я знаю. Он с ментами не кентуется. Это верняк. Тут кто-то из своих… А кто кроме Седого? Он – падла – ссучился! – предположил вслух. Но шпана враз загалдела:

– Седой – паскуда, но не стукач!

– Не темни, Шакал! Старика замокрил, теперь поливаешь?! Западло – жмура обсирать!

– Что трехать в пузырь! Слови на горячем, потом вякай, кто ссучился?

Шакал понял, ему не верят. А и найти Седого стало невозможно. Оставаться в Ростове было все опаснее. И малина «Черная сова» надумала покинуть Ростов поздней ночью, уехать в Новосибирск, погулять по Омску и Томску, потом махнуть в Хабаровск, Владивосток. А там видно будет, решили фартовые. И едва начало темнеть, отправил Шакал Тетю, Глыбу и Таранку взять билеты на скорый поезд.

Кенты ушли, увезя с собой багаж. Условились, что как только все будет на мази – прислать Таранку.

Шакал видел, как законники остановили такси, сели в него, укатили на вокзал.

Задрыга знала, почему именно так поступил пахан. Еще Сивуч учил, никогда не выходить из хазы всей малиной. По одному, по двое… В случае прокола кто-то все равно останется на воле, а значит, малина будет дышать. По той же причине не советовал держать общак в одном месте, в одних руках. Кого-то припутали, оставшемуся на воле есть на что канать. Особо предупреждал от ошибки, на какой сгорели многие законники – никогда, ни в одной кассе не брать билеты одному на всю малину. Трое должны это провернуть. И ехать надо в разных вагонах. Неудобно, зато безопаснее. Пока двоих – троих забирают, остальные смылись…

Всем этим советам старался следовать Шакал.

Вот и теперь, собравшись полностью, оглядывает хазу. Не останется ли тут следов пребывания малины? Но нет. Сявки постарались. И теперь ждут, когда уйдут законники, чтобы закрыть хазу, отдать ключи.

Вон и Таранка объявился. Помаячил клешней и тут же исчез.

Шакал отправил вниз Боцмана, Хлыща и Пижона, сказав, что через десяток минут возникнет на станции вместе со стремачами и Задрыгой. Законники забрали последний багаж, оставив пахану лишь саквояж, и, выйдя за дверь, быстро и тихо спускались по лестнице.

Шакал лишь на секунду задержался у двери. Он слышал, как фартовые спустились с лестницы, пошли к выходу. Он уже хотел закрыть дверь хазы, как до его слуха долетел легкий шум, защелкиванье наручников.

Шакал мигом схватил саквояж, растерявшуюся Задрыгу и, бесшумно проскочив лестницу, закинул на чердак саквояж, следом Капку, заскочил сам и, пробежав его весь, остановился перед бельевой веревкой, увешанной еще мокрым бабьим тряпьем. Переоделся. И, затолкав свою одежду в саквояж, спустился с Капкой с чердака.

Они вышли из крайнего подъезда дома. Притаились на миг. И свернув за угол, выскользнули на улицу, в ночь.

Задрыга, оглядываясь на Шакала, обвязанного платком до бровей, тихо посмеивалась. Непривычно… В таком маскараде видела отца впервые. А тот приметил воронок, стоявший неподалеку. Там, в кузове, трое кентов. Их охраняли двое милиционеров.

Шакал оглянулся на подъезд дома, где и его ожидали четверо милиционеров. Грязно выругался. Велел Задрыге спрятаться за дерево. Сам расстегнул рукав. Девчонка увидела сверкнувшее лезвие. Оно впилось меж лопаток охранника. Тот, охнув, упал ничком. Второй, склонившись над ним, – уже не разогнулся. Свалился рядом.

Шакал в прыжок оказался у машины. Звякнул отмычкой, распахнул дверь, сказал коротко

– Линяем!

Три тени выскользнули из машины. Вот пахан передал саквояж кому-то. Капку кто-то из фартовых ухватил на плечо. Несется рысаком через ночь. Далеко позади послышались милицейские свистки. Они уже никого не могли испугать.

– Нет, по железке не линяем. Попутают. Кто-то нас высветил. На колесах сорвемся, – предложил Шакал.

– А кенты? Они приморились на станции, – вспомнил Хлыщ.

– Задрыгу пошлем…

Капка вернулась скоро:

– Ждут кенты. Они на проходящий взяли. Он через двадцать минут уходит. Лягавым Не успеть.

Шакал, помедлив немного, согласился. И вскоре оказался в купе вместе с Задрыгой.

Бабьи тряпки Шакал выбросил по дороге. И девчонка, увидев отца в обычном – успокоилась. Она знала, выйди пахан в своей одежде, охрана «воронка» обязательно приметила, обратила бы на них внимание. Лишь одежда сбила с толку, выручила, помогла уйти.

Шакал темнел лицом, глядя на уходящий перрон и провожающих. Он высунулся в окно, чтобы вдохнуть побольше свежего воздуха, и тут же отпрянул от него. Прямо на перрон выскочил воронок. Из него высыпала милиция.

Свистки, крики, брань взвились столбом. Но поезд уже набирал скорость. Машинист вел состав на зеленый свет. Других сигналов он не признавал и не подчинялся им.

– Седой, курва! – вырвалось невольное сквозь зубы.

– А почему ты в того жмура не поверил? Ведь все трехают, что он – Седой! Ты один ботаешь, что тот не откинулся. Откуда знаешь? – спросила Капка Шакала.

– У фартовых своя память. Не в мурло друг друга помнили. Его изменить, как два пальца обоссать. Тому даже тебя Сивуч научил. Мы знаем дела, наколки, татуировки каждого. Доперла? Так вот у того жмура не было меток Седого. Хотя не фраер. Но в законе не был. Всяк пахан, пусть он и последний козел, метку имеет, – показал Задрыге указательный палец с выколотым тонким перстнем. – Когда выкидывают из паханов и закона, этот палец прямо на сходе отрывают мудакам. Седому тоже вырвали. А у жмура все пальцы на клешнях целы. Секешь?

Задрыга кивнула головой.

– Он ссучился? – спросила тихо.

– С ментами канает падла! Это верняк! Кто ж с мусоров мог допереть про хазы? Он высветил. Каждую. И законников заложил.

– Зачем? Ведь надыбают его и ожмурят! – втянула девчонка голову в плечи.

– Не минет падлу сучья смерть! Да только он это знает и тырится у лягашей, не высовывая шнобель из ментовки. Оттуда всех достал. Решил паскуда, что в Ростове одни фраера дышать будут. Да хрен ему! Ростов – папа! И мы его лягавым не дадим. Ну, а Седому канать негде стало. Никто не взял в малину. Кентов не осталось. А дышать охота. Вот и стал дешевкой. Сам сдался лягашам. За баланду! Ну и этим подавится. Найдется петля и на его шею.

– А если его поймают, что сделают Седому? Замокрят враз?

– Кто знает, где фраер ожмурится? Но если в фартовые клешни влипнет, не выскочит. Пришьют, как пса…

– Пахан, к тебе можно? – протиснулись в купе Глыба и Боцман. Они смеясь рассказали, как встретили в вагоне Фингала и Занозу.

– Кенты Седого – твои обязанники! Ты их хоть помнишь? Они в одном вагоне с нами. Тоже смотались из Ростова. Теперь намылились в Мурманск. Рыбаков на гоп-стоп брать. Ну, умора!

– Мы своих сявок не сберегли. Оставили вместо себя ментам. Много их было у дверей. Всех не уложишь. А без стремачей кисло. Если уломаются, пусть клеются к нам. Но сами. Без примуса. За своими я через месяц заскочу. Достану! Ну и эти не помеха! Пусть дышат…

– Они намекали на это. Твое слово им передадим.

– О Седом ботали?

– Вякали. Но тут тебе лишь допереть. Мы не волокем в том, о чем трандят налетчики. И коли в малину их берешь, пусть колятся у тебя, – настаивал простовато Глыба.

Заноза и Фингал вскоре шмыгнули в купе. Капка, увидев их, в комок сжалась. Знакомство вспомнила. Отвернулась от налетчиков. Но не пропустила ни одного слова.

Они сразу сказали, что остались вдвоем. Никто не взял их к себе в малины фартовать, а потому решили махнуть в Мурманск. Там прикипеться.

Пахан слушал молча, не обрывал. А потом спросил их:

– Где Седого посеяли? Почему его с вами нет?

– Лажанулся он. Сам знаешь. Но мы его не бортанули.

Когда он со схода возник, мурло его белей кентеля стало. Мы ему хамовку, выпивон сунули. А Седой сидит не видя. И молчит, как усрался. Всю ночь вот так. Потом, под утро, как чумной стал. О себе растрехался. Съехал. Крыша перегрелась. Иль на сходе его по кентелю огрели? Сам с собой развякался.

И все пустое! Потом, ни с хрена, на подоконник влез. И ботает, что он дышал на халяву и завязать хочет.

– Мы думали, на «понял» берет. А он и впрямь, сиганул в окно. С четвертого этажа! Мы вниз. Там толпа. Мы сдрейфили, что на нас повесят его смерть, и смылись. А он не откинулся, на кучу опилок угодил. Ходули лишь повредил, да тыква – сотрясение. Сам ботал, что из окна выскочил. Его в психушку замели. Он там канает. И ему оттуда не вырваться до гроба. Никого к Седому не пускают. Даже глянуть на него не дают. Мы пару раз пытались прорваться. Сорвалось. Плюнули. Решили сами дышать, – рассказывал Фингал.

– В психушке? Достали его менты. Это та же мусориловка! Там они с ним что хочешь утворят. Слыхал я о дурдомах, – покачал головой Шакал и добавил:

– Ох и вовремя мы смотались из Ростова! Ох и кстати!..

Заноза и Фингал сами попросили Шакала взять их в малину. Пахан согласился, предупредив, что у Черной совы имеются свои законы, какие соблюдают все без исключения. Нарушившие выбрасываются из малины. О тех законах новым расскажут кенты. И, если стремачи, обмозговав и взвесив все, решат прикипеться, пусть скажут.

– Только тыквами секите, а не пустой требухой. Она в фарте – не кент! – предупредил Шакал. И все же на следующий день налетчиков Седого взяли в Черную сову.

Капка знала свое положение в малине, но с новыми стремачами держалась холодно. Помнила, как ей попало за них. А те относились к Задрыге, как к равной.

Шакал учил Капку фартовым премудростям. Наверстывал упущенное либо забытое Сивучем.

– В дело малина берет стремачей. Без них – невпродых бывает. Даем долю, если самим обломился навар, если выгорело, как хотелось. Но дальше – шабаш! Стремач кто есть? Он чуть выше шестерки! У него зенки и лопухи должны пахать без отказа! И баста! В хазе им места нет! Секешь? Они при кентах дальше порога ступить не могут. Сесть и подавно. Потому что кенты – законники, а стремачи – блатяги. За одним столом с нами – западло! Но и вламывать им из куража – не моги! Они – наша воля! Засеку, что врубаешь им – сам трамбану! Без лишнего трепа! – предупредил пахан Капку.

Задрыга молча согласилась.

Когда малина приехала в Москву, девчонка попросила повозить ее по городу.

– Тебе на кой хрен? – изумился пахан. Капка ответила, что хочет приглядеться к магазинам, о каких много слышала от фартовых.

Честно говоря, девчонка просто устала от поезда, от суеты, толкотни и шума. Хотелось почувствовать под ногами твердую землю, немного расслабиться перед длинной дорогой в Сибирь, куда Черная сова решила отправиться вечером, поездом дальнего следования.

– Уломала! Отваливаем! Пора прибарахлить нашу мамзель! – вызвался Глыба, не ожидая просьбы Шакала, тот лишь головой кивнул едва приметно, отправив вместе с ними обоих стремачей.

Вскоре Задрыга ехала в такси по широким, пыльным улицам. Оглядывалась на бетонные громады-дома, смотревшие на приезжих заспанными окнами. Казалось, они не умели улыбаться, как окна в других городах.

– В ЦУМ! – коротко сказал водителю Глыба, тот согласно кивнул. А Задрыга так и не-поняла, куда же они направляются?

Но вскоре оказалась в гуще кипящей очереди. Девчонку закружила толпа.

Кто покупает? Зачем толпятся? Где что продают? Задрыга перестала понимать.

Худая, костистая баба наступила ей на ногу острым каблуком и наорала на Капку зло. Та окинула ее ледяным взглядом, решила проучить жестоко. Пристроившись сзади, вскоре выгребла дочиста содержимое сумочки. Не успокоилась. И тихо отстегнула браслет с ее руки. Тут же отошла подальше, понимая, что баба вскоре хватится. Та и впрямь завопила так, что в хвосте очереди услышали.

– Что случилось? – переглядывались люди.

– Наверное, пристали к женщине?

– Воры проклятые! – визжала баба.

Глыба глянул на стремачей. Те развели руками. Фартовый и не заподозрил Задрыгу. А та смеялась в душе. Не зря же Сивуч учил этому искусству карманника. На всякий случай. Может, пригодится? Хотя, конечно, фартовые этим не занимаются. Но уметь – надо.

– Хиляем отсюда! – потянула она Глыбу, заметив, что на крик бабы уже бежит милиция.

– Теперь стой! – придержал законник и, оглядев Задрыгу, удивился несказанно, откуда у той взялись такие пышные груди?

Очередь, между тем, накалялась. Баба стенала, засыпала всех своими бедами, топила в слезах. Милиция пристально оглядывала очередь, ища подозрительных.

Вот взгляд бабы скользнул по Капке, остановился на ней.

– Она была рядом! – указала на девчонку. Задрыга презрительно фыркнула. Подняв пустые руки, сказала зло:

– Чокнулась, дура!

Двое милиционеров подскочили к Капке.

– Что тут толчещься?

– Со мной она! – рявкнул Глыба.

– Пройдемте в отделение!

– Зачем? Я там ничего не посеял. Мало что кому взбредет? Тогда всю очередь берите! Чего к ребенку пристали? – насупился Глыба.

– И верно! Озверела баба! Дитя обижает. Она все время тут стоит, – вступился Заноза, делавший вид, что не имеет отношения к Капке.

– Вся зарплата пропала! – заламывала руки баба.

– Граждане, пройдемте в отделение! – повторил милиционер. Но в это время с хвоста очереди надавили так, что Глыба еле на ногах устоял, а Капка и вовсе исчезла в толпе и, выгрузившись в саквояж к Фингалу, вернулась к Глыбе уже у прилавка, вся растрепанная, истерзанная и злая.

Милиционеры остались у входа в магазин. Они уже потеряли интерес к бабе, какая чудом зацепившись за двери, осталась у входа. Милиционеры прогоняли нищих, изредка бросая взгляды на выходивших из магазина.

Глыба, заметив это, разодел Задрыгу, как куклу, во все новое. Ее невозможно было узнать. Глыба и сам приоделся. В новом костюме, при галстуке, в сверкающих туфлях, он произвел впечатление на молоденьких продавцов.

Когда Глыба с Задрыгой выходили из магазина, милиционеры узнали их. Но ни слова о приводе в отделение не сказали. Онемело уставились на фартового, открыто завидуя ему:

– Вот это да! Видно, с Севера! Вон как оделись! Хоть в витрину ставь!

Задрыга шла не оглядываясь.

– Сучка облезлая! Зачем бабу тряхнула, лярва? Западло нам это! – опомнился Глыба, уведя Задрыгу.

– Заткнись! Мне эта мандавошка ходули каблуками проткнула. Еще и хай подняла. На халяву ей спустить? Задавится! – сплюнула Капка по-мужичьи.

Набрав в гастрономе харчей, Глыба с Задрыгой и стремачами вернулись на вокзал. Там их ожидал Боцман.

– Пахан своего кента встретил. Колымского. Они наверху. В ресторане. Хиляем туда. Похаваем перед дорогой. Без этого – туго. Билеты уже на кармане. Все в ажуре…

Задрыга, наученная Сивучем, войдя в ресторан, не подсела за стол Шакала. Устроилась у окна за маленьким столиком, откуда ей хорошо был виден каждый входящий.

Она знала, что внизу стремачи зорко следят за лестницей в ресторан. Но… Не доверяла им волю свою и Шакала.

Она видела всех. И по ее глазам, выражению лица, Глыба и Боцман знали ситуацию вокруг ресторана.

Капка уже допила сок, когда взгляд ее скользнул по двери ресторана. Двое мужиков застряли у входа. Увидев их, Задрыга онемела от удивления. Она привстала и вдруг заспешила к двери.

– Девочка! Рассчитайтесь! – остановила официантка.

– Сюда ее счет! – грохнул Боцман, удивленно глядя на Капку. Та, выскочив в дверь, повисла на шее Краюхи. Ничего не спрашивала, не говорила. По худым, заросшим лицам стремачей поняла без слов, сбежали они из Ростовской тюрьмы, до Москвы добирались товарняком. Вон как пахнет от них смолой и углем. Конечно, не ели, не спали. Щеки и глаза запали. Еле держатся на ногах, но ни за что не признаются.

Капка забыла обо всем. Она не любила, когда кто-то уходил из малины даже ненадолго.

– Задрыга, дай кентам похавать, – оторвал ее от Краюхи Боцман. И подтолкнув Жердь к двери, указал, где им лучше устроиться.

Вечером, уже в купе поезда, рассказали стремачи, как повезло им нагнать малину.

– Лягавые взяли нас на гоп-стоп прямо на выходе. Огрели по тыквам, думали, тебя опутали с Задрыгой. И в машину не глядя поволокли. А там – менты ожмуренные. Около воронка. Двое валялись. А мы – без памяти. Мусор прожектор включил. Чтоб разглядеть, что случилось? Увидели падлюки, что не тех замели. И ботают:

– Вы кто будете?

– Ну, мы не пальцем деланы. Сантехниками назвались. Менты на нас матом. Чего, мол, промеж ног мотаемся, когда они работают? Ну и спрашивают, в какую квартиру нас вызывали. Мы вякнули на ту, что соседней с хазой была. Лягавые опять прикипелись:

– Не видели ль посторонних в подъезде?

– А кого мы знаем? Только тех, кто вызывал, у кого ремонты делали. Нам некогда глазеть. Работы много. Вон, у напарника внук родился. Первенец! Хотели успеть в магазин. Да вы помешали, рассмеялся Краюха. И продолжил:

– Лягавые хотели ксивы глянуть. Да я вякнул, что на пахоту их не берем. Бережем пуще кентеля. В хазе держат бабы. Ну, складно темнили. Нигде осечки не дали. Нас и отпустили. Мы на вокзал. А поезд слинял. Мы на вертушках. Дважды чуть не нагнали вас. Да не пофартило. Мандраж взял,

когда думали, что вы уже из Москвы оторвались. Попробуй надыбай в Новосибирске вас! Мы ж гам ни разу не возникали! – улыбался уже успокоившийся Краюха.

– Они Таранку тоже за жопу хотели взять. Но он слинял от них к бабе, что мимо хиляла, – стала рассказывать Задрыга.

– Не вякай, покуда я сам могу! – выставил Таранка острую мордочку и заговорил:

– Смаячил я кентам, чтобы вниз хиляли. А тут – менты. И ко мне подваливают. Один, чисто бычара, кулаки сдавил, вломить, вижу, собрался. Его кулаки с мою тыкву. Ну, раскинул я мозгой, оно, верняк, вломить я ему сумел бы. Но он не один. Целая хевра. Со всеми не потрамбуешься, уложат. Я и приметил бабу, когда лягавому до меня шаг оставался. Она как раз с того подъезда вывалилась, – рассмеялся законник.

– Ох и сдобная баба! Вышло, вроде я ей маячил. Ну, пристроился сзади той красотки, хиляю следом, от ее задницы глаз не оторву. А она у ней под платьем – винтом крутится. Экая мордастая жопа! Отродясь такой не видал. Она оглянулась, когда лягавые уже за шиворот меня схватить хотели. Я их призрел. Рядом с нею пошел. Шаг в шаг. Ну и трехаю ей:

– Мадам, мне грозит смерть, если я не возьму вас под руку. Она не кочевряжилась. Откинула крендель, я в него ухватился обеими. Лягавые с зависти чуть не обоссались. Мне с моим ростом, только в задние щеки ее целовать. До верхних не достал бы. Баба – краля! Кровь с молоком! А лягавые вслед глядят. Я тороплюсь от них шустрей оторваться. Но эта баба! Я за нею еле успевал. Когда за дом свернули, сунул ей полсотню за приятное знакомство. Она аж хайло отвесила. Обрадовалась и вякает:

– Да за такие деньги я тебя, мой тараканчик, на руки б взяла! Жучок ты мой навозный! Когда нужно будет, всегда подходи! – и расцеловала меня в мурло! Тут лягавые высунулись. Поглазеть за мной. Я их приметил. Обнял бабу за шею, на мое счастье она нагнулась. И ломаю из себя кобеля, посеявшего нюх. Аж мусорам неловко стало, смылись они со стыда. А я в такси, и оторвался.

– А краля? – удивился Боцман.

– Она своей дорогой похиляла.

– И адрес не оставила?

– Не нужен он мне. Я по ним не болею! – отмахнулся Таранка.

Поезд, ровно постукивая колесами, увозил фартовых от столицы, подальше от шумной толпы, от крикливых баб, ярких витрин, подозрительной милиции.

Чем дальше, тем холоднее становилось в купе. Кое-где на полянах и деревьях уже лежал первый снег. Скоро зима. В Сибирь она приходит гораздо раньше, чем в Москву.

Задрыга смотрит в окно вагона, поневоле поеживаясь.

Как-то сложится у Черной совы в незнакомых местах. В городах, куда едут фартовые, бывали не все. А это, как в прорубь нырнуть Одно страшно, сумеешь ли выскочить?