Текст книги "Месть фортуны. Дочь пахана"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Не дождавшись возвращения законников оставшиеся за забором тюрьмы поняли, что случился прокол. Но фартовых неудача не остановила.

Целую неделю пытались они достать маэстро, но не удавалось. Кенты сыпались на мелочах. И когда уже все, казалось, было на мази, кто-то обязательно портил всю затею.

Прокуратура Ростова, во избежание непредвиденностей, решила не возить на допросы воров, и следователь сам приезжал в тюрьму.

Фартовые отказывались давать показания, мотивируя свое тем, что их замели ни за что. Без вины. Не в деле. И даже без причастности и подозрений. А, мол, за посещение ресторана в каталажку брать – западло.

– За что взяли нас лягавые? Куражились паскуды! Мало их тыздили – собак проклятых! Никаких показаний не дадим! Нам не в чем колоться. – Отказались встретиться со следователем.

– Не в чем колоться? А сколько трупов за время схода? Все от ножевых ранений скончались. Кто убил? А меховой кто обчистил? Инкассаторов кто ограбил? – возмущалась милиция.

– Нет доказательств, что преступленья совершены задержанными людьми. Со дня их задержания прошло четыре дня. Если в течение трех последующих не найдете оснований, всех придется отпустить! – заявил прокурор города начальнику горотдела милиции. Тот чуть матом не выругался в трубку,

– Вот тебе, Санька, и цена моей работе! – уронил голову на кулаки Семен, чуть не плача от досады.

– Кого взяли? Дай список! – взял в руки листы бумаги Седой. И тут же писал:

– Олень – ограбление инкассаторов. Групповое. В деле

была вся малина. Кропленые купюры сбывали на барахолке и в пивбаре – барухе. Она же продавец – Нинка, по кликухе Рябая…

– У этой ты легко возьмешь подтверждение. Деваться некуда. У нее под прилавком мешками кропленые лежат. Тряхни ее, вякни, что иначе ей отвалишь отдых на Колыме – она всех укажет, – сказал Седой.

– А малина Жабы?

– Меховой трясли вместе с Чижом и Решкой. Товар у барыги. Адресок имею. Спустить вряд ли успели, – поставил галку перед кликухами Седой.

К утру обо всех вспомнил. Семен отдал список в милицию и вместе с начальником угрозыска поехал добывать доказательства. Он не очень полагался на память Седого. У того, после избиения на разборке, часто болела голова, случались приступы тошноты и головокружений. Врачи не рекомендовали загружать Седого работой через меру. Предупреждали не будить и не тревожить его память.

Но именно она могла стать залогом спокойного завтрашнего дня и для Земнухова. Потому приходилось пренебречь советами.

Когда все доказательства были собраны и переданы в прокуратуру для предъявления обвинений, Семен ликовал. Лишь Седой молчал настороженно. Он ждал, что предпримут фартовые.

А в Ростов приезжали законники. Седой это чувствовал, улавливал из рассказов Семена, какой делился с Земнуховым всеми событиями, происходящими в городе.

– Сегодня ночью странный случай произошел. В тюрьме все собаки обоняние потеряли. Разом. И самое удивительное, что их за пределы территории не отпускали. Какая-то болезнь их поразила. Глаза слезятся, пленкой покрываются, корм не чуют, и не слышат. Вялые ходят, как тени. Голосов не слышно – не лают. И не бегают. Ветврача вызвали. Ничего не может определить. А собаки с ног валятся.

– Охрану тюряги усильте! Это законники поработали. Сегодня нагрянут в гости. Собак – они достали, чтоб не мешали. Теперь до охраны доберутся. Предупреди своих.

В эту ночь территорию зоны осветили не только лампочки, а прожекторы, не выключавшиеся ни на минуту. Охрана была дополнительно вооружена, ее число увеличено вдвое.

– Ночь прошла спокойно, – сказал утром Семен. И добавил:

– Но половины собак не стало. Околели. Остальные, если и выживут, на охрану тюрьмы уже не годятся. Придется новых привозить.

– Никто чужой не заходил в овчарник? – поинтересовался Седой.

– Исключено! Псы любого живьем загрызли бы!

На следующий день он пришел растерянный, сказав, что не смог сегодня приехать в тюрьму. Обе дороги к ней испорчены. Правда, дорожная служба уже работает. Обещают к утру отремонтировать.

– Но вот удивительно, кто мог знать, что под этой дорогой пустота? И в том месте почва провалилась. Несущие опоры, крепежные стойки, плиты – все рухнуло. Будто вмиг поржавело! – рассказывал Семен.

– Фартовыми не рождаются. Ими становятся! Я тебе про то трехал. Среди них такие спецы имеются, каких трудно найти у фраеров. Хотя, кто знает, может, законники и пальцем не прикоснулись к этой дороге.

– Я тоже сомневался. Но вторая, объездная – шла по искусственной насыпи. В объезд водохранилища. Так эту дорогу – размыло. Участок, конечно. На полкилометра. И не проехать. Водохранилище сброс дало. С чего бы ради? Дождей целый месяц нет. И вода, надо ж какая ушлая, ни куда-нибудь, тюремную дорогу перерезала. Течь открылась. Прямо-таки совпадение подлостей, едрена мать! – не сдержался Семен.

– В городе спокойно? – прервал Седой.

– Кой там покой? – досадливо поморщился Семен и, закурив, продолжил:

– Двоих наших сегодня убили. Поехали на обыск к барухе. Старая бабка, ей уже семь десятков, приторговывала ворованным барахлом. Решили ее ребята проверить. Не приняла ли она к себе временных жильцов. Ну, под видом обыска хотели внезапно нагрянуть. Уж не знаю пока, как там случилось? Только долго они не возвращались с задания. Оказались мертвыми. А старухи – не было. Никого! Ребята, было видно, не успели начать обыск.

– На перо их взяли? – спросил Седой.

– Нет! Ни ножом, ни пулей убиты! Не задушены. Патологоанатом сказал странное – велосипедной спицей. Оба! Вот тебе и бабушка-старушка! Приютила малину! Саму ее по всему городу искали и никаких следов! Может, и ее отправили гости на тот свет? И закопать успели?

– Это ты зря! Старая плесень кому сдалась? Лишний грех– на душу никто не возьмет! Да и не опасна она, если была барухой. Приморят на время в богадельню и все тут. Она и не допрет, что у нее на хазе стряслось.

– А вдруг при ней убили ребят, могли и бабку, чтоб лишнего свидетеля не было, – говорил Семен.

– Не дышат фартовые ни с кем в одной хазе. Если они возникли, да еще малиной, не по одному, хозяева слинять должны на то время, чтоб ничего не видели и не слышали. Иначе за что фартовые громадные башли дают? Не без понту! И та плесень прикипелась в больнице, иль к родне смылась. Ее вы теперь не скоро увидите. Она, получив такие бабки, сдурела на радостях. Впервые в гости – человеком нарисуется. С подарками, гостинцами, сама – в новой шали и тапочках.

– Ей фартовые сказали, когда она вернуться может?

– Зачем? Она и сама торопиться не станет. Баруху учить не надо! Понимает, гости у нее – особые…

– А чья малина спицами убила? Как думаешь?

– Этот способ – старый. Им все кенты владеют. Любой мог пришить.

– Не знаешь, кто раньше предпочитал останавливаться возле горполиклиники? Бок о бок. Сам говорил, что кенты не без мозгов, случайно нигде не остановятся.

– Кенты хазы меняют чаще, чем носки. Не могу вякать. Кто приморился у барухи, не допру. Любая малина могла. Но коль лягавых замокрили, теперь туда никто шнобель не сунет. Хаза фаршманулась. Лягавые возникли. Для фартовых это – навсегда! Теперь ту хазу не стремачите. Законники – не возникнут.

Семен ночами не спал. Волна убийств, грабежей захлестнула город. Гибли работники милиции. Их перестало хватать. И тогда в Ростов из Краснодара было отправлено подкрепление – выпускники милицейского училища. Они ехали в пяти вагонах, совсем мальчишки – романтики, начитавшиеся детективов. Они мечтали стать героями, самыми бесстрашными, мужественными и сильными. У некоторых пушок над губой пробился. Первый знак мужания. Им гордились, как медалью.

В новых формах, с чемоданами отправлялись они под вечер с перрона, где их провожали отцы и матери, бабки и деды.

Молодое пополнение прятало по карманам от родительских глаз первые пачки сигарет. Им совали на дорогу леденцы и пряники.

Когда поезд отходил от перрона, вслед ребятам неслось:

– Пиши почаще!

– Береги себя!

– Да сохранит тебя Бог! – крестили бабки уходящий поезд. Может, их молитвы были услышаны Господом. И предотвратил он крушение состава.

Машинист чудом успел затормозить. Рельсы впереди были

разобраны на добрую сотню метров. Кто-то знал о прибывающем пополнении и решил помешать…

Машинист вытирал холодный пот со лба. Его помощник, ухватившись руками в поручни, смотрел на рельсы, шпалы, вздыбленные в кучи, матерился грязно, проклинал варваров.

– Стрелять бы таких из автомата. Попадись! Своими руками перекрошил! Уложил бы потрохов одной очередью! – сдавливал мужик громадные руки в кулаки.

Уцелело пополнение на железной дороге. Ни один не погиб. И ребят было решено привезти в Ростов автобусами. Многие из них уже поняли, что работа будет не только трудной, но и опасной.

На подъезде к Ростову, на автобус с курсантами внезапно упал лопнувший провод с линии высокого напряжения. Ребят и водителя стало бить током. Водитель еле вывел автобус из опасного места, и матеря всех и вся, поклялся сегодня же уволиться из автобусного парка.

Ребята выскочили из автобуса, чтобы хоть немного прийти в себя. Возвращаться на свои места им не хотелось.

Этой же ночью ростовская шпана выбила все стекла в общежитии, куда поселили пополнение, и жестоко избила ребят, ворвавшись под утро в комнаты.

Некоторые из курсантов попали в больницу, а двое – в реанимацию. Досталось всем, каждому. Никого не обошла вниманием ростовская шпана. Никого из нападавших не удалось схватить, задержать. Банда налетела и скрылась ураганом, посеяв в душах ребят страх и сомнение в собственных силах.

И тогда было решено оставлять на вахте – внизу – вооруженную милицию.

Седой предупреждал Семена, чтоб курсанты не высовывались в город по одному, по двое. Не лезли бы на окраины, не заходили бы на барахолку и в пивбары, не появлялись бы в горсаду на танцплощадке, если хотят выжить. Но молодые никогда не слушали советов. И уже в первый же день не досчиталась милиция троих курсантов. Двоих нашли засунутыми в канализационный люк. Третьего – повешенным в подворотне.

А фартовые лишь Набирали силу. И действовали внезапно, быстро. Появлялись там, где их никто не ожидал.

Средь белого дня избили охрану инкассаторов – двоих милиционеров. И, отняв сумки с деньгами, не дали дойти до банка несколько шагов.

Начальник милиции не уходил с работы допоздна. За последнюю неделю он заметно сдал. Ни одной ночи не спал спокойно.

Прокуратура тоже не бездействовала. Расследовала убийства, ограбления. Забывая, когда кончалась ночь и начинался день. Грань была потеряна и стерта.

Но и милиция, и прокуратура не могли задержать ни одного виновного.

Семен теперь приезжал домой только под утро. Валился, не раздеваясь, на диван, на час-другой. Проглотив что-то на ходу, снова убегал на работу, забывая даже о детях. С Седым он виделся редко.

Земнухов понимал, догадывался, что происходит в городе. Но ничем не мог помочь. Он знал, стоит ему выйти из дома, фартовые тут же расправятся и отплатят Семену и его семье за то, что приютили у себя фаршманутого.

Это – последнее – сдерживало Седого больше всего. Собою он мог рисковать. Но не другими. Хотя положение это угнетало его больше всего.

– Сем! Не могу я больше так дышать, как хочешь! Сил нет канать, будто падле. Не дергайся. Но смоюсь я от тебя. Зачем канаю тут, как падла на разборке. Коль суждено – загробят фартовые, и никто им не помеха! Коль жить, десятки малин не сладят со мной. Не могу больше взаперти. Устал. Чего уж тыриться, когда я сам себя за жмура держу! Кранты! Линяю нынче!

– Остынь! Кому сказал – остановись, – взял за плечо всей пятерней. И сдавив, повернул к себе легко, словно играя:

– Ты нам очень нужен, Санька! – сказал глухим, усталым голосом.

– Нам без тебя не обойтись. Люди гибнут каждый день. В городе не только жить, дышать нечем стало. Все вперехлест. И сил уже нет. Нервы сдают. У меня единственная надежда – на тебя. А и ты уйти хочешь. Почему? Не обо мне подумай. Хотя о чем это я? У тебя ведь нет никого. Потому жалеть некого. А у нас вчера Зинку убили. Практикантку. Из юридического. Месяц проработала. И все. Прямо на улице. Ножом в спину.

– Это неспроста. Значит, была связана с фартовыми. Шашни крутила. Иначе не замокрили б! Законники знают разницу между практиканткой и лягавой. Они не обмишурятся! Верняк ботаю.

– Как могла флиртовать, когда у нее двое малолетних детей и мужик имеется! Баба самостоятельная, не крученая. Зачем не зная – позоришь мертвую? – обиделся Семен.

– Если она не была в делах с лягавыми, не засветилась падлой перед фартовыми, никто ее не размазал бы. Выходит, ошибка вышла, либо вы свою Зинку плохо знали. Но. мне до нее дела нет!

– Не пущу! Сейчас опасно! Погоди, сам знаешь ситуацию! Дай немного времени! Сам тебя в город выведу. На нашу аллею. Устрою на работу, улажу с жильем, найду тебе бабу подходящую…

– Проверенную всей мусориловкой – стремачиху ханыжника? Так? – спросил Седой.

Семен вымученно улыбнулся и ответил:

– Мы тебе студентку дадим, самую лучшую. Чтоб ты ей и другом, и помощником был.

– Тогда уж сразу курсы открывай по изучению фартового опыта! Кто смелый? Глядишь, ваши студентки курсантам, сопли утрут! Уж их не проведут вокруг пальца после моих уроков.

– Это точно! Вон Анка, собирается дипломную писать по психологии преступников и их поведению в экстремальных условиях. Хочет к тебе на консультации прийти.

– Та, какая помогла маэстро взять в ресторане?

– Она самая!

– Что ж, если чем-то смогу быть полезным – помогу! – согласился Седой.

Земнухов не решился продолжить разговор об уходе. Но сам стал задумываться, как жить ему дальше, если судьбе было угодно оставить его в живых, проведя через все испытания.

Седой знал, что придется ему устраиваться на работу. Но куда? Что он может? Сторожить? Да кто его – вора – возьмет в сторожа? Дворником? Но и там – стараться надо. Да и приметь его фартовые, тут же замокрят. А кто кроме дворников и воров первыми встречают утро?

– Нет, навар жидковат, – думает Седой, размышляя, а не стоит ли ему податься к рыбакам? У них и заработки, и хамовка…

Его размышления прервал голос Семена.

– Сашок! Твоя подсказка нужна! – показал листок бумаги с непонятным знаком под запиской: «Если не отпустите маэстро из тюряги, вам придет хана!»

– Кто подписал это послание? – спросил Семен.

– Где нашли? – перебил его Седой.

– В прокуратуре. В окно кто-то бросил. Завернул внутри камешек и прицельно…

– На первый этаж?

– Ну да! А кто подкинул, не успели заметить.

Седой лишь мельком глянул на знак, и лоб его покрыла испарина. Дрогнули руки. И пересохшая глотка его проскрипела незнакомо:

– Поздравляю! Сама Черная сова в Ростов пожаловала!

Не сумели без нее обойтись. Ну, теперь держись, кореш! Эта малина десятка стоит. Нигде на халяву не возникает. Не иначе, как маэстро достать намылились! И кентов! Эти законники опасней всех других. Теперь и мой черед пришел. Ну, что ж, Шакал, посмотрим, кто кому отмерит по локоть…

– Ты это о чем?

– Шакал в Ростове! Вернулся потрох гнилой, паскуда вонючая! Это он меня на сходе обосрал. Из-за него из закона и паханов турнули! Он моих кентов к себе сфаловал, уломал сход против меня, а потом, выкупив, как барбоса от замокренья, на весь фартовый кабак трехал, что может меня в рамса, как сявку проиграть, либо подарить в шестерки новому маэстро. Я тогда чуть не свихнулся, слушая шпану. Все искал случая один на один с ним потрехать. Без кентов и малин. Авось, в этот раз – повезет!

– А зачем Шакал рискует? – не понял Семен, пытаясь понять пахана малины.

– Так все рискуют. Всегда! Шакал других не файнее!

– Что может выкинуть?

– Его не угадать! Никто заранее не предскажет эту падлу! Но секи, он не трехает впустую! Коль прокураторов предупредил, что-то заметано.

– Да ерунда! Мы завезли целый овчарник собак. Сильных, молодых. Охрану тюрьмы утроили. Туда не только человек, блоха не проскочит незамеченной!

– А кто тебе вякнул, что Шакал – человек? Другие, может, и не сумеют проскочить. Но этот… Не зарекайся!

– Да уж сколько раз пытались фартовые пробраться к маэстро! Сорвалось у всех! Сами попались к нам в руки! Варианта нет! – уверенно говорил Семен.

– Но пока фартовые в Ростове паханят. Не дают дышать лягавым!

– Это временно!

– Как знать? Покуда пацаны Возникают в малинах и обходят ментовки, законники будут дышать, Сема! Зелень от чего воров уважает? Они – щедрые! Они дают навар! А менты – последнее отнимают! Сам секешь, как в городе вас носят по этажам. От зелени до плесени – ненавидят. И конца тому не видно. Значит, надежды нет! А вам самим, без людей, никогда с законниками не сладить. Вот в чем ваш прокол. Но горожане, фраера, вас западло держат! Вору помогут. Потому как знают, никто с жиру не бесится и просто так не пойдет воровать! Только от голода и горя, от непрухи, когда деваться некуда!

– Ты бы помолчал! У тебя был выбор, когда реабилитировали. Но не захотел увидеть. Успел скатиться. Понравился легкий хлеб!

– Это у меня был легкий хлеб на Колыме? – рассвирепел Седой и стал закидывать в чемоданчик барахло.

– Остынь, Санька! Ну, прости! Не кипи! Кончай бух– теть! – пытался остановить Седого Семен, но тот остервенело отталкивал его руки.

– Что? Опять в малину решил уйти? – потерял терпение Семен.

– В Звягинки вернусь! К своим! Буду в подручных у кузнеца. Из деревни меня никто не выгонит, не осмеет. Там меня примут, – поднял чемодан Седой.

– Ты, что? Всерьез уходишь? А как же я? Мы без тебя не справимся с ворами.

– Хватит, Сем. Годы мои не те, чтоб под твоим надзором дышать. На волю хочу! И ты дышал же без меня. Я мало помогал. Вспоминай советы иногда! И держись смелей! Прощай! – пошел к выходу, попрощался со всеми. Взялся за ручку двери, открыл ее. Шагнул и обомлел. Прямо перед ним стоял Шакал.

Глава 5
«Сука»

Ссучился, падла! – оскалил рот в жестокой усмешке пахан. Глаза его зеленым огнем сверкнули. Он слегка шевельнул правую руку. Нож тут же скользнул в Ладонь.

– Стоять, Шакал! – грохнул выстрел из-за спины Седого. Семен, держа наган наготове, сделал шаг к пахану, тот резко взмахнул рукой.

Седой уловил этот миг и с силой оттолкнул Семена. Тот, пошатнувшись, упал на порог. Нож со свистом воткнулся в дверь.

Шакал оглянулся. Неимоверная боль прорезала колено. Пуля застряла в кости, и фартовый сообразил: ему не уйти…

Семен, вскочив на ноги, понял все. В секунды приметил нож в двери, побледневшего Седого, искаженное злобой и болью лицо Шакала.

– Сань! Придержи его минуту! Я позвоню своим, чтобы приехали за этим! – кивнул в сторону Шакала и скрылся в доме.

Седой подскочил к Шакалу мигом. Сбил его кулаком. И, сорвав с земли, ухватил бесчувственным мешком. Понесся в глухой переулок вместе с паханом и чемоданом.

Миновав с десяток дворов, приметил открытую дверь сарая, нырнул в него, чтобы перевести дух.

И тут же встретил взгляд пахана, удивленный, растерянный.

– Где твои приморились? – спросил глухо.

– Мы где?

– Рядом с барахолкой.

– В пивбар хиляй. Там Боцман с Пижоном. Вякни, чтоб колеса устроили мигом. И, погоди! Вот тебе, – подал Седому свой медальон с изображением Черной совы.

– Это, чтоб не пришили прежде времени, вернешь его мне. Доперло?

– Секу! – бросил через плечо, плотно закрыв дверь сарая, разорвал папиросу, присыпал табаком землю возле двери.

– Седой?! – у Боцмана от удивления сигарета выпала изо рта. Увидев медальон пахана, спросил – где он канает. Позвал Пижона.

Седой предупредил, что таксисты дали слово сообщать в милицию обо всех подозрительных пассажирах.

– Как же нам его на хазу приволочь? – задумался Боцман.

– Частника сфалуем. Трехнем, что на пахоте несчастный случай произошел.

Шакала усадили на переднее сиденье. На большой скорости повезли на окраину, где рядом с кладбищем остановилась Черная сова, избегавшая центральных улиц.

Когда Седой вернул Шакалу медальон, тот, взяв, сказал резко:

– Падла ты, Седой! Думаешь, обязанником меня сделал? Хрен тебе! Давай в тачку шмыгай! Пусть кенты с тобой потрехают. Я тебя от них не отмажу…

Седой ехал в такси, стиснув вспотевшие ладони. Конечно, он мог убить Шакала. Мог сдать его милиции. Но тогда фартовые расправились бы с семьей Семена. С каждым… Нашли бы и Седого. Ведь вот сыскали даже в доме фронтового командира. От них он не спрячется. И все ж, интересно, как пронюхали, где он укрылся?

Земнухов понимал, убей Шакала, Черная сова знала, куда пошел их пахан. И его дело довела бы до конца. Хотя и теперь надежд никаких. За свое спасение – Шакал не отпустит

– Седого. Не станет защищать перед кентами и разборкой, клятву на крови ценит выше своей шкуры.

– Тормози! – долетело до слуха. И кенты, рассчитавшись, помогли Шакалу вылезти из машины. Велели Седому идти с ними.

– Давай вытряхивайся! – огрели злыми взглядами и, едва машина ушла, Боцман поволок Седого к кладбищу.

– Хана! – мелькнуло в голове. И человек проклинал свою нерешительность. Ведь мог разделаться с Шакалом. Хоть бы теперь не было обидно, что на своем попался…

– Давай его к могиле прежнего маэстро волочь. Там потрехаем, – велел Шакал, скрипя зубами от боли.

Пижон поддерживал пахана, Боцман шел следом за Седым, держа наготове нож, карауля каждый шаг.

Когда пришли к могиле маэстро, Шакал сел на скамью, велел Пижону привести кентов малины.

Седой сидел на земле, за оградой. За ним следил Боцман.

– Вот и конец мне пришел. Фартовые размажут. Без мучений. Светло еще. Не будут дергать шкуру на ленты. Жаль, что не смылся, не оторвался от Черной совы, не успел. Ну, да когда-то всем хана. Да и дышать немного оставалось, хоть не в тюряге откинусь, не на собачьих клыках, не на сапогах ментов. Накрой меня теперь Семен, в лягашку приморил бы до смерти. За то, что помог Шакалу слинять. Там я на баланде, не промедлив, окочурился бы. Вот фортуна – сука, везде рогатками обложила. Куда ни кинь, ни повернись, всюду виноват, перед всеми. А житухи той, треклятой, на один бздех осталось. Кенты Шакала всем растрехают, как меня ожмурили. Из сук я и мертвым в их памяти не слиняю, – думал Седой, И услышал за спиной тихий шелест. Понял, идет малина. Он оглянулся.

Встретился взглядом с Таранкой и Задрыгой, Жердью и Краюхой, Фингалом и Занозой. Последним шел Глыба.

– Попух падла! Накрыл тебя пахан! – обрадовался Глыба, приметив Седого.

– Заткнись! – рявкнул Шакал. И велел всем сесть, сделав вид, что поминают покойного.

В это время мимо могилы шла старуха. Укутанная во все черное, она не видела никого кроме своего горя.

– Не я его выдернул сюда! Куда уж было? Ходулю легавый мне продырявил, когда я его замокрить хотел. Колено пробил. А этот потрох дышать оставил. И его, и меня из жмуров вытянул. Уволок от лягавой разборки меня, от нашей – мента. А сам всюду засвечен, как пидер под шконкой. От лягавого он слинять хотел. Я его застопорил с майданом у хазы мусоряги,

– Ожмурить падлу, чтоб никому промеж катушек не мешал! – гаркнул Боцман.

– Его к ожмуренью все кенты приговорили. Пора кончать Седого! Пусть сука в жмурах канает! – сказал Таранка.

– Лажанулся он! Это верняк! Нарушил клятву!

– Он выведен из закона! А значит, клятвою не связан, – перебила Глыбу Капка и тут же получила по уху. Ей, не фартовой, нельзя было говорить.

– А верно вякнула Задрыга! Он клятвою уже не связан. И все ж, не застопорил меня, не выложил лягавому, хотя я целиком в его клешнях был. Мог сам ожмурить. Но не стал. Спас, как кент. Лягавый меня законопатил бы в тюрягу! Седой уволок. Зачем – сам не допру. Ведь сек, паскуда, что на халяву ему не сойдет. И все ж – не пришил, – стонал Шакал от боли.

– Куда его денем, кенты?

– Что с ним утворим?

– Как замокрим суку? – перебил Боцман всех.

– А ты меня спросил, жмурить его иль нет? Покуда я – пахан! – взъярился Шакал и приказал Боцману заткнуться.

– Не хуже других известно мне, что Седой приговорен разборкой. Только мне она не указ. Седому нынче я обязан шкурой. Обязанником своим он сделал меня. А я долги не уважаю, ни перед живыми, ни перед мертвыми. Кто ж размазывает того, кто из беды выволок на клешнях? Иль мозги посеяли? Так-то мою душу оценили? – бледнел Шакал.

– Ты ж сам поклялся замокрить его! – изумился Глыба.

– Пока не случилось нынешнее! Я не без понта вас сюда волок! К этой могиле! Маэстро должен был размазать пахана. Но тот его выручил. И был прощен. Он и теперь канает в фарте. Вы знаете его. Но тот случай помнят лишь паханы…

– Тот – в фарте! У него малина! А этот пидер куда похиляет? Ты уверен, что не к мусорам? – не сдержался Таранка.

– Отрезано ему там возникать! Он облажался тем, что спас меня! Менты такое не спускают, – отпарировал Шакал.

– Если ты решишь приморить Седого в своей малине, я слиняю! – предупредил Боцман.

– Я тоже с сукой не сдышусь! – поддержал Пижон.

– Так не ботают кенты! Чего пахану хавальник закрываете! Пусть трехнет! – настаивал Хлыщ.

– В свою малину взять не думал. Веры ему не будет от вас и от меня. Да и кто теперь возьмет его в фарт?

– Тогда чего ты хочешь? – удивился Боцман неподдельно.

– Я отпускаю его на все четыре! Впрочем, он сам того хотел, не опереди и не встань я на пути Седого. Вот он – перед вами! Никто из вас не должен и пальцем тронуть его. Так велю я! И кто дернется, будет иметь дело со мной. Я его отмазываю от всех! Пусть дышит, как хочет. В отколе, иль на приколе – его дело. И никакая падла не может попрекать Седого прошлым. Все усекли? А теперь линяйте в хазу, оставьте мне Задрыгу с Глыбой. Мне с Седым потрехать надо с глазу на глаз. Отваливайте! – потребовал резко. И дождавшись, когда фартовые скроются, велел Задрыге и Глыбе стремачить аллею. А сам обратился к Седому:

– Так куда ты лыжи вострил? Куда намылился сорваться?

– В Звягинки. Где до войны канал.

– Там твоя плесень?

– Нет никого, – ответил Седой глухо.

– Как дышать станешь?

– Пока не знаю. Но не пропаду.

– Хаза имеется?

– Была. В войну сожгли.

– На хрен ты туда сваливаешь? Иль думал – не достану? В деревне – все проще. И откинуться незаметно для всех.

– Тыриться ни от кого не думал. Стар стал мандражировать. К своим хотел. Они все под одной яблоней похоронены…

– Ладно мне туфту подкидывать. Срывайся куда хочешь. Но сначала тебе придется наколку от кентов сделать, чтоб не ожмурили. Это тебе Глыба справит. За час. И еще вякни, тебе есть на что дышать?

Седой ничего не ответил, лишь вздохнул тяжело и отвернулся.

– Возьми, – подал две пачки соток.

– Э-э, нет! Возьму башли, ты себя будешь считать хозяином моего кентеля! Мол, откупился! Обойдусь! – отказался Седой.

– Зачем мне твой колган? Да если бы хотел, давно бы открутил. И знай, Седой, я в своей жизни лишь второй раз изменил решение. Второй – это ты! И от своих слов, тебе как никому известно, не отказываюсь. Башли даю без условий. Не в долг. Бери! Не зли меня! Доброе твое, когда я с ходки слинял, помню. Тогда ты меня грел. Нынче – я!

– Купюры кропленые?

– Нет. Не засвечены. Хватай шустрее и хиляем в хазу! Сделают наколку, отваливай.

Когда Седому рисовали на руке будущую наколку, Глыба взялся за ногу Шакала. Фартовый уже достал живицу. Заставив Шакала выпить стакан водки, он попросил кентов придержать пахана, чтобы вытащить пулю из сустава.

Пахан прогнал всех, лежал не шевелясь, пока Глыба пинцетом вытаскивал пулю.

Седому в это время иглой обкалывали рисунок, но он даже не. почувствовал, глядя, как терпит Шакал.

Рубашка от пота стала серой, прилипла к груди, животу. Пот стекал со лба. Но пахан молчал. Он не шелохнулся, ни звука не вылетело сквозь стиснутые зубы. Только усилившаяся бледность доказывала, как неимоверно трудно приходится сейчас фартовому.

– Дай сюда! – не выдержала Задрыга и, вырвав пинцет из рук Глыбы, подцепила пулю и вырвала ее.

– Не надо йод, спирт файнее. Но сначала огнем опали. Чтоб не нарывало. Потом уж спирт, – прижгла рану. Потом спиртом смочила, залила живицей, плотно забинтовала колено Шакала.

Всему этому учил ее Сивуч.

Седой и не заметил, что ему давно закончили обкалывать рисунок.

– Чего ждешь? Приморился тут! Сваливай. Все на мази. Никто тебя уже не тронет! – поторопил Боцман Седого. И тот, обмотав руку носовым платком, вышел в ночь, неся чемодан, такой же старый и потрепанный, как собственная судьба.

Земнухов шел не оглядываясь. Он не видел, но хорошо слышал осторожные шаги за спиной.

Малина никому не доверит свою судьбу. Она подозрительнее зверя, осторожнее всех. Она умеет защищаться и мстить…

– Интересно, кого это прицепили мне на Хвост? Кого-то из сявок. Только они вот так хиляют. Законника я бы не засек. Слух не тот, подводят Лопухи. Но раз приклеили шестерку, верняк живым слиняю из Ростова. Проводит этот «хвост» до станции, увидит, как сяду в вагон, и слиняет в малину доложить, что отвалил я. Не в лягашку, на поезде смотался. Насовсем, навсегда, от всех…

Фингал и впрямь шел следом за Седым до самого вокзала. Так ему велел пахан. Ослушаться Шакала он не смел. И плелся вспотычку на хвосте у прежнего пахана, которого в случае попытки посещения милиции было велено убить на месте.

Фартовые не случайно прицепили к Седому именно Фингала. Вздумали проверить стремача на верность Черной сове. Сумеет ли тот справиться? Ведь с Седым он фартовал много лет. С Шакалом – недавно. Коль не сумеет убрать Седого, значит малина расправится с обоими. Это Фингал понял вмиг.

Стремач видел, как Седой купил билет. И через час вошел в вагон поезда, отправляющегося в Москву. Фингал втайне позавидовал бывшему пахану. Ни от кого он теперь независим. Будет дышать в отколе, как сам захочет. И никто ему не укажет, как дышать…

Стремач смотрел в окна вагонов. Вот Седой вошел в купе. Поставил чемодан под нижнюю полку, уныло примостился у окна. Один… Будут ли у него попутчики в дороге и в жизни? Это уж как повезет…

Фингал дождался отправления поезда. Пожелал Седому тепла в судьбе и, повернув от холодного вокзала, поплелся обратно – в хазу, к малине, к кентам.

Фингал знал, он не сумеет жить без них – в одиночку. Нет у него столько сил, чтобы удержаться без поддержки

кентов. Он плелся, спотыкаясь в темноте, вздыхая и охая. Ему было очень холодно.

– Ну, что? Слинял Седой? – внезапно легла на плечо тяжелая рука.

Фингал отпрянул, но рука не отпустила, давила пудово,

– Шустри, кент! Ходули в клешни и на хазу! Дело есть! – поторапливал стремача Боцман, взявшийся неведомо откуда. Он сказал, что линял за водярой и для убедительности звенькнул бутылками, какие нес в сумке. Но Фингал ему не поверил. Понял, тот неспроста оказался на пути. Фартовые решили поймать двух зайцев, проверив Седого и его – Фингала. Да и о каком деле можно говорить всерьез, если пахан не может стоять на ногах? Шакал в большие дела всегда ходит вместе с малиной.