Текст книги "Месть фортуны. Дочь пахана"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Короткий стон обрадовал. Капка подскочила вплотную:

– Попух, мудило? Колись, пока тебя не пустила на ленты, где рыжуха моих кентов, какие навещали недавно? Выкладывай!

Хозяин резко поддел Задрыгу ногой в живот. Та, стиснув зубы, подскочила, ударила ему ребром ладони по горлу. Старик вдавился в стену, стал медленно сползать вниз. Капка взяла его «на кентель». Хозяин глухо рухнул на пол.

Девчонка увидела в углу сервант. Мигом открыла ящики и увидела портсигар, часы, кресты с цепочками – снятые с

мертвых кентов, золотой перстень Краюхи и браслет Жерди – давний талисман удачи кента.

Задрыга сгребла все. И выйдя в дверь, скоро исчезла в темноте ночи.

На хазу она вернулась утром. Больше половины пути до города пришлось идти пешком, пока старая колымага, волочившая в город бидоны с молоком, не нагнала. Водитель остановился, сжалившись над уставшей девчонкой.

Малина, увидев ее на пороге, удивилась и обрадовалась:

– Куда линяла, стерва? – подошел пахан, схватив дочь за душу.

– Отвалите от меня! – вывернулась из рук Шакала и, подойдя к столу, высыпала из сумки все содержимое. Потом достала из карманов часы и портсигар, браслет и кресты.

– Вот так надо хилять в дело! – оглядела изумленных стремачей и тут же получила кулаком в ухо, отлетела к ведру с водой, опрокинула его. Подскочила, сцепив зубы к пахану:

– Кончай махаться, Шакал! Я и сама, без тебя продышу! Одна фартовать стану. Слиняю из твоей шоблы! – говорила хрипло, выплескивая вперемешку обиды и угрозы, у Шакала сорвалось невольное:

– Линяй с глаз, падлюка! Я тебе хавальник живо заткну! Кикимора облезлая! Ишь, пасть раззявила, гнида! – развернул Задрыгу и пинком вбил в свою комнату, закрыл на ключ.

– Зря лютуешь, Шакал! У Задрыги свой гонор созрел! Нашенский – фартовый! Не сдышалась, что двоих стремачей ожмурили. Свой кентель подставила. Рискнула и доказала, что стремачи не законники! Вон она! Зелень! А сумела провернуть дело! Одна! Сама! Твоя кровь! – вступился Пижон. И Шакал смолчал. Подошел к столу, с интересом разглядывал монеты. Их было много, больше двухсот. Были и золотые рубли – царские, серебряные, свои и заграничные. Старые, позеленевшие. Шакал не мог оторвать от них глаз.

– Похавать дайте! – долетело до его слуха. Он выпустил Капку, велев Глыбе накормить Задрыгу.

Капка не столько ела, сколько слушала, о чем говорит малина:

– Темнить Медведю – без понту! И все ж, не допрет до меня, как это могло случиться? Ведь не один линял! В волжанке, кроме маэстро, кодла законников хиляла.

– Всех замокрили! До единого!

– Быть не может!

– Чего там! С вертолета! Трехал фартовый, средь дня, средь дороги их размокрили лягавые! Ботали падлы в матюкальник из вертолета! Кенты их на третий этаж послали. Не поехали, куда им велели. Те и застопорили! Колеса пробили Кенты врассыпную. Их из автоматов! Маэстро в машине был. Уже «на пушку» взятый. Сам себя, иль мусора, теперь пронюхай!

– А вертолет и лягавые откуда? Чьи?

– Ботают, что из Ростова! Вроде как тот мент – кореш Седого!

– Не может быть! Седой смотался! Я сам видел! – забылся Боцман.,

– Седой смотался! А лягавый его и теперь в Ростове!

– Не Седой же высветил маэстро! Он и сам не допер бы, когда тот в Одессу свалит!

– Пришить его не дал! Дышать оставил! – Вот за что фартовые теперь Седого шмонают всюду. Коли надыбают, притянут на разборку!

– Сколько ж кентов загробили?

– Трехают, что вместе с маэстро – шестеро откинулись

– Мать твою! Самых файных замокрили!

– Туфта! Маэстро не пальцем делан! Вякал, ночами ехать будет. Днями – кемарить на фартовых хазах! Напутал кент. Пристопорим с неделю, – вмешался Шакал.

– Не один он это ботал. Уже третий! Такое не путают, пахан, – задумчиво перебил Пижон.

– Для нас это хреново! Навары оттяпать могут. Вернуть прежних законников сюда. Слово за них трехнуть. И тогда нам опять в Брянск. А там, как дышать! Гнилое место. Захолустье и нищета! Одна голь! На всю деревню, как из помойки, стольника не наскребешь! – досадливо сплюнул Шакал.

– А мы не смоемся отсюда! Надо будет, коль припрет, своих прижмем, чтоб потеснились, – оскалился Таранка.

– Нам без понту срываться отсюда, да еще теперь – к зиме, когда колотун всех мудаков по хазам держит. Да и навары здешние – жирные. Вон антиквара тряхнули! И глянь! В общаке, будто банк накрыли! – радовался Глыба.

– Вчера фартовые намекали, что лыжи вострить отсюда нам придется. Коль сами не слиняем – подмогнут. Обещали… Я тоже им… Ну, вроде заглохли. Надолго ли? – сказал пахан.

– Да хавай ты! Не крутись! – разозлился Шакал на Задрыгу, слушавшую всех, крутившуюся то в одну, то в другую сторону.

– Если все верняк, Седого убрать придется. Нам или другой малине, но не спустит ему сход подлянку. И за маэстро душу вытряхнут. Жаль, что на его клешне наша метка, – сказал Боцман

– Не клешню, кентель у него оторвут, – рассмеялся Хлыщ и добавил:

– А кто пронюхал, что ростовские лягавые расписали всех?

– Законники двух мусоров замокрили по дороге. С того и заварился кипеж.

– При чем Седой?

– Его лягавый в вертолете был! Паханил мусорами. Видно, многому Седой научил. Сам бы не допер, как путать законников.

– Тем виноват Седой, что лягавый дышит. А ведь я перо в фартового кидал. Мента не враз приметил, – сознался Шакал и ухмыльнулся:

– Лягавого убрать не сложно. А Седой голым в клешни не дастся. Сам был стопорягой! Он умеет колганы без резьбы откручивать. Его учить не надо. Скольких ожмурил! За себя постоять сумеет!

– Уж не ссышь ли ты его – Шакал? – рассмеялся Боцман в лицо пахану. Тот побледнел. Шагнул к законнику.

– Чего кипишь? Ты не на меня, на Седого слабак! – смеялся Боцман.

Шакал врезал кулаком в мясистый подбородок Боцмана:

– Не прикипайся, падла! Не дергайся. Не то пожалеть тебя, станет некому.

Задрыга тут же воспользовалась случаем, вогнала стрелу в плечо Боцмана, тот озверело за нею вдогонку бросился. Капка под стол влетела, фартовый сунулся следом, все банки, бутылки, тарелки, на его голове и плечах оказались:

– Пахан! Угомони ее! – взмолился Боцман, костыляя Капку матом. Та его за ногу к столу привязала. Хотел шагнуть Боцман и носом пол пропахал. Кенты хохочут, вытаскивают Задрыгу из-под стола, загораживают от фартового. Тот свирепеет.

– Кончайте дергаться! – прикрикнул Шакал на обоих. И добавил:

– Она дура, потому что зелень пока! А у тебя и под старость в колгане кроме гавна ничего не заведется… Приморись, мудак! Отвали от Задрыги!

Капка слушала Пижона. Тот рассказывал, как он сегодня трехал с ленинградскими законниками.

– У всех свое! Чего он сопли распускает, что фартовать невмоготу? Что фрайера «пушки» заимели, собак в хазах держат. Так всегда было. Зато они тут дышат! Город – громила! Тут хазы хоть каждый день меняй. Закадри почтальонов, они за стольник о своих участках все вякнут. И о собаках, и хозяевах. Кто как и чем дышит. Зачем самим нарываться вслепую? А как мы фартуем? – перебил Пижона пахан и велел Задрыге рассказать, как она с барбосом сумела сладить?

– Приморила на удавке, потом пузо ему распустила. Но тяжелый гад. И сильный. Но у меня злости было больше, чем у него. Потому и одолела, – созналась Капка.

Стремачи, получив от девчонки свое, радовались до бесконечности. А Капка, считая себя прощенной, мечтала, как завтра пойдет она в дело вместе с малиной. Но… Вечером к Шакалу пришел ленинградский пахан, сказав, что возник для важного разговора, уединился в комнате с Шакалом до глубокой ночи.

– Просил монеты вернуть. Фраер из Пушкино к лягавым возник. Менты все малины трясут. Ботал пахан, будто коллекцию эту старый пидер завещал музею, когда сам откинется. Оттого менты кипеж подняли. Чтоб на халяву коллекцию загрести. Ну да не сфаловался я! Вякнул, мол, ничего про монеты не знаю. А коли повезет, тоже не верну. У нас та коллекция целее будет, чем у лягашей.

– Не допру, с хрена ли фартовые ментов ссут? – удивился Боцман.

– Как они в дела ходят? С добро – лягавых? – рассмеялся Пижон.

– Верно, у них Седой в паханах приморился! – вставил Таранка.

– Ботал пахан, что тот старый хрен вякнул в лягашке про пацана, какой его тряхнул. В темноте его не увидел. Но голос узнает.

– Уморил пидер! – рассмеялась Задрыга.

Но… Смех ее прервал громкий стук в дверь. В хазу вломились фартовые города. И, взяв в плотное кольцо Черную сову, потребовали тут же выложить коллекцию.

Задрыга, отмерив по локоть, обозвала законников козлами и послала матом, по-мужичьи грязно. Ее хотели достать из-за спины Глыбы, надежно загородившего собою Задрыгу.

Драка началась, как только местные попытались отодвинуть Глыбу. Тот пустил в ход пудовые кулаки. Задрыга успела вырубить двоих гостей, не ожидавших от Капки такой прыти. Переобувшись мигом в свои «растоптанные», она выбивала из драки одного за другим чужаков. Кому бок порвала, живот, другим – ноги пробила.

Кровь, мат, хруст, стук переполнили хазу. Вот в дверь кто– то позвонил. Громко, настойчиво. И все разом утихли. Свои и чужие вспомнили, что все они – фартовые, а за стенами

хазы – чужой, враждебный мир, с лягавыми, овчарками, фраерами.

Законники ждали, повторится ли звонок? Но нет. Хлопнула соседняя дверь, значит, могут позвонить лягавым.

– Кончай махаться, кенты! Давай по-честному трехать! – предложили местные.

– Ну уж хрен! В нашу хазу возникли махаться, а теперь ботать с вами? – взъярился Шакал.

– Прости, пахан! Но ведь за эту сраную коллекцию уже три малины замели лягаши. Кентов в ментовке метелят. Законников! Наших! Нет сил такое терпеть!

– Не хочешь своим на халяву уступить, верни за рыжуху или за башли! – предложили местные.

– Сколько дашь? – спросил Шакал, оживившись сразу.

– Два «лимона», это ее родная цена!

– Накинь еще один и сговоримся! – ответил Шакал.

– Столько не будет. Два и хана!

– Нет! – отрубил Шакал.

– Тряхни Жмота! Да шустрей! Вякни, через месяц верну! – говорили меж собой законники. И вскоре кто-то выскочил в дверь, побежал за деньгами.

– Давай мировую раздавим! – выдернул местный бутылку из-за пазухи. И, наскоро умывшись, залепив раны и царапины, приложив смоченные холодной водой полотенца на фингалы и шишки, садились к столу, забыв о недавнем.

Вскоре фартовый принес деньги. Их пересчитали. Шакал сгреб, и вернул монеты, весело подморгнув Капке. Та цвела. Эта сделка и цена – устроили ее. Она знала, что даже в банке кентам не всегда обламывалось унести больше одного лимона.

На следующий день, когда малина еще спала после бухой ночи, к Шакалу пришел посланник из Ростова.

– Новый сход будет. В Минске. Так законники хотят. Тебя вызывают. Всех паханов. Через неделю – будь!

– Нового маэстро выбрать надо?

– И это, и другое, – ответил загадочно и поспешил уйти.

– Пахан! На сход все возникнем! Одного не пустим! Видать, за Седого с тебя захотят снять шкуру! – предположил Пижон и добавил:

– Сами вовремя не смогли убрать мудака! Теперь дергаются! Козла хотят из тебя сделать!

Шакал ухмыльнулся невесело. Кто-кто, а он знал, всякому фарту конец приходит. Разным он бывает. Не хотелось лишь ожмуриться от клешней своих – на разборке, либо – в лягашке – на сапогах ментов.

– Может, и верняк ботаешь, Пижон! Только из этой разборки, если сход решит ожмурить, вам меня не вырвать! – опустил голову Шакал и подозвал всех к столу.

– Вы все слышали! Все знаете! Вдруг последние дни я паханю, так вот, что трехнуть хочу! В общаке теперь башлей хватает. Из них – больше половины – Задрыгины! Она принесла. Вдруг меня не станет, ее долю отдайте Капке. Кто зажмет иль замокрит за башли мою дочь, не боясь греха, пусть малина не спустит тому! Не допустите это! Я и в жмурах за Задрыгу со всех и с каждого спрошу! Покоя не дам! Она одна дышать не сможет. В отколе – откинется. С нами фартует с пеленок. И удача, вместо матери, пока с нею ходит, не покинула! Вдруг непруха прижмет, дышите вместе! Не гоните от куска никого! – сказал пахан.

– Зачем, Шакал, заранее откидываешься? – испугался Глыба.

– Потом забуду, иль времени не станет. На всяк трехаю! И секите! Моя доля в общаке, на случай чего, долей Задрыги станет! Доперло?

– Не стоит о том, пахан! – сморщился Глыба.

– И тебе, Боцман, вякну, Задрыгу – пальцем не трогать!

– Кто ее пальцем тронет – без кентеля откинется! Сто лет бы я не видел эту лярву! – скривился законник.

Фартовые Черной совы решили приехать в Минск на сход немногим раньше обусловленного времени. Хотелось найти хазу получше, разнюхать, как фартуют местные законники.

Капка с радостью покидала Ленинград. Всего три дня поводили и повозили ее по городу фартовые. Побывала Задрыга в Эрмитаже. Там ей понравилось. Особо в зале, где были выставлены царские короны, драгоценности, посуда и одежда. Но… Стащить что-либо не удалось. Именно с нее, с Капки, не сводили глаз Шакал и Пижон. Держали за руки. Как домашнюю. Задрыга даже заболела от такого. Ей запретили дергаться, самостоятельно ходить по залам. А тут еще баба прицепилась, в провожатые набилась. И всюду хиляла рядом с Шакалом. Объясняла, какая вещь кому принадлежала, кто из царей какую корону носил. Какой скипетр принадлежал Ивану Грозному и какой Борису Годунову.

Капка думала, сколько отвалили бы ей ленинградские малины, если бы она сперла эти короны?

– Наверное, больше, чем за монеты? – думала Задрыга

В магазины ее пустить не решились. От греха подальше,

Местные кенты не сводили глаз с Черной совы и отказались признать Шакала хозяином всех малин города. Ожмурился маэстро, отдавший город Шакалу. Теперь, как новый решит. Коли подтвердит слово прежнего, значит, так тому и быть.

Фартовать в своем городе они никому не давали. И Черной сове предложили сваливать в свои наделы! До схода… И малина уехала не прощаясь.

Капка даже глазам не поверила, войдя в хазу, что такие хоромы повезло им снять.

Пожилая женщина, увидев Капку, улыбнулась приветливо. Погладила по голове удивительно теплой рукой. И, отдав ключи от комнат, сказала:

– Живите на здоровье! Мои дети за рубежом работают. Не скоро вернутся. А мне одной и скучно, и одиноко, и трудно.

– А зачем они из такой хазы слиняли? – спросила Задрыга Шакала.

– Чтоб башли получать! Здесь на зарплату – копейки имели. На них не то дышать нельзя, сдохнуть – гpex, похоронить будет не на что!

Задрыге впервые стало жаль чужую женщину, какая жила в хоромах вечным стремачом, без доли, без тепла.

Уже в первый день приезда Капка прошлась по магазинам. Присмотрелась к ювелирному, поняла, часто его трясли фартовые. В каждом отделе магазина дежурила милиция. С наганом и дубинкой. Каждого входящего обшаривали глазами, норовя не только карманы, душу обшмонать насквозь.

Задрыга рассматривала витрины – выкладки, прилавки. Приглядывалась к товару. Да, золота хватало. Но проба низкая. И камни дешевые, полудрагоценка. Лишь два кольца с бриллиантами, но мелкими, какие не имеют высокой цены. Золотые цепочки – слишком тонкие, низкой пробы. Такие только старым шмарам дарят фартовые, и то, когда те хорошо окосеют.

Задрыга идет от прилавка к прилавку, в надежде увидеть что-то стоящее. И вдруг на ее плечо легла рука:

– Привет, Капитолина! – услышала над самым ухом и отпрянула по привычке, взглянула и с трудом узнала в рослом парнишке Мишку Гильзу.

– Вспомнила, кентуха!

Капка кивнула, ущипнув Мишку за руку. Уж не снится ли он ей?

– Ты так и осталась Задрыгой? – отдернул руку и спросил тихо, наклонясь к самому уху:

– Одна, или с малиной здесь фартуешь?

Со своими, – выдохнула тихо.

– Присматриваешься?

– Да здесь дешевка, – отмахнулась Капка.

– Пойдем в другой отдел. Тут недавно фартовые побывали. Файно тряхнули. Дыбают их теперь повсюду, да хрен там! Малина уже в Гаграх! Кайфуют кенты.

– А ты как? – перебила Капка, не сводя глаз с Мишки,

– Пошли, прошвырнемся! – заметил Гильза милиционера, направлявшегося к ним. И, обняв Задрыгу за плечо, прикинувшись влюбленным, сказал громко:

– Нет тут ничего – достойного тебя! – и вывел Задрыгу из магазина, гордо проведя ее мимо обалдевшего от услышанного милиционера и продавцов.

Капка зарделась от гордости. Мишка признал ее взрослой! И поступил, как с королевой.

– У тебя время есть? – спросил Капку, едва они вышли из магазина.

– Конечно! Хоть задницей ешь! – обрадовалась Задрыга. И парень повел ее в сквер, неподалеку.

Здесь, сидя на промозглой скамейке, они говорили о своем.

– Фартую. Дышу, как последняя падла. Даже при удаче – трамбуют меня все, кому не лень, – созналась Капка.

Она рассказала о предстоящем сходе, куда вызвали Шакала. Почему она боится его.

Мишка понимающе кивал головой. Рассказывал о себе. Поделился, что его собираются принять в закон. Сейчас он готовится. Фартует в малине Медведя. Имеет хорошую долю в общаке. Но недавно в Мурманске малина еле оторвалась от ментов. В фартовых стреляли. Одного угрохали. Двоих ранили «из пушки». Мишку пронесло чудом. Но бывало, что едва уходил…

– Если б не Сивуч, давно бы ожмурили, – сознался парень.

– Мне тоже кисло приходилось. Где от чужих, чаще – от своих перепадает, – пожаловалась Капка и похвалилась, как тряхнула в Пушкино нумизмата.

Мишка поделился, как повезло ему в Горьком тряхнуть дантиста. Но пахан все забрал в общак.

Капка смотрела на Мишку, с трудом узнавая в нем Гильзу. Как вырос, как повзрослел пацан. Парнем стая.

Мимо них шли люди. Иногда оглядывались, окидывая Капку с Гильзой, кто улыбчивым, кто равнодушным взглядом.

– Ладно, кентуха, затрехались мы с тобой. Пора мне к своим хилять! Не то пахан наезжать станет! – встал Гильза со скамьи.

– Когда же мы с тобой еще увидимся? – спросила Капка.

– Ты не шмара, чтоб спрашивать меня о встрече. Почему, сама допрешь, – улыбнулся широко, простовато и добавил тихо:

– Как фортуна распорядится нами…

Капка вернулась в хазу цветущая, радостная. И тут же услышала:

– Где тебя носило, падлу? Пахана завтра на сход зовут, а ты хвост подняла, как телка! Иль созрела уже, двухстволка облезлая? – орал Боцман.

Задрыгу покоробило это обращение. И она, вскипев, сунула ногой в печень законнику, как когда-то учил Сивуч. Боцман сразу пополам согнулся. О Капке забыл. Зато Шакал о ней вспомнил, наехал грубо, обзывал. Задрыга молчала. Понимала, опасается пахан завтрашней сходки, вот и отрывается на всех, кто под руку попадется. Тут уж лучше смолчать, стерпеть, пусть пахан пар выпустит, зато на сходке спокойнее держаться будет.

– Сегодня кенты в дело намылились. Тебя ждали. Да просрала ты свое! – сказал Боцман Задрыге. Та не огорчилась. Она любое дело променяла бы на встречу с Мишкой.

Пижон, Хлыщ и Глыба вернулись под утро. Антикварный магазин почистили. Показывали редкие вещицы.

– Вот это колье! – загорелись глаза Задрыги. И она сказала:

– А в ювелирном сплошное гавно, глазу не на чем остановиться…

– Глянь, какой перстень! А кулоны? Брошки – загляденье! А эта вещица, как тебе? – показывал Пижон цепочку с подвесками, усеянными бриллиантами.

– Смотри, запонки из рыжухи! Одно хреново – гранатовые камешки вкрапили. Испоганили, фаршманули! Не для фартовых, на фраеров мастырили! А им хоть кирпич вставь, лишь бы красным полыхало! – съязвил Глыба.

– Посмотри, Задрыга! Хочешь? – показал Пижон серьги.

– Файные! Только мне на кой хрен? Носить нельзя. Я не фраериха.

– Пахан, взгляни!

– Задрыга, примерь! – отвлекали кенты обоих от тяжелых мыслей о предстоящем завтра сходе.

До него оставалась половина ночи. Станет ли она последней, иль все обойдется? Что решат на сходе паханы. От их слова зависит и судьба фартовых Черной совы. Ведь без Шакала фартовать станет много сложнее.

Кенты, возвращаясь с дела, условились как-то отвлечь

Шакала. И им это удалось. Шакал с интересом разглядывал золотые побрякушки. Уж кто-кто, а он знал их истинную цену.

Капка примеряла цепочки с подвесками, кулоны и диадемы, брошки и перстни. Ей они нравились. Но оставить их не решилась. Жизнь фартовых – вечный риск, зачем держать при себе улики? И Задрыга вернула все. Она ждала и боялась наступления утра. Но оно пришло. И Шакал, шагнув к двери, велел фартовым не появляться на сходе, не ронять его и свою честь.

Он перекрестился. И вышел на улицу совершенно спокойный. Даже улыбался хорошеньким женщинам, подмаргивал иным. Со стороны казалось, вышел человек на прогулку. Вон какое безмятежное лицо. Как блестят глаза, как у ребенка. Вот только душу не стоило бы трогать. В ней выла стая шакалов…

Пахан пришел на сход не позже и не раньше других. Завидев его, многие нахмурились, иные – отвернулись, словно не узнали. Другие смотрели с откровенным презрением.

Шакал, оглядевшись, подошел к окну, стал лицом к паханам, наблюдая за каждым. Он знал здесь почти всех. По их поведению понял, сход будет тяжелым, злым. И ему здесь рассчитывать не на кого. Никто не поддержит, не защитит.

Пахан заметил, как при его появлении оборвались разговоры. А значит, говорили о нем. Теперь продолжить не решаются или не хотят. Все ждут развязки. Но вот в распахнувшуюся дверь шагнул Медведь. Половицы под его ногами загудели.

– Привет, кенты! – рявкнул пахан на всю хазу. И обнявшись с некоторыми, подошел к Шакалу, обнял за плечи так, что у того спина хрустнула, и гаркнул весело:

– Чего шнобели посеяли в ходулях, кенты? Вечером всех в кабак приглашаю! Бухнем за встречу!

Законники оживились, заговорили.

Медведь подморгнул Шакалу незаметно для других и добавил:

– Заклеил для всего честного схода кабак «Цветок папоротника», кайфовое место, ботаю я вам! И шмар на каждого кента! Так что силы на ночь берегите, не сейте на сходе, не надирайтесь до визгу в кабаке. Будущему маэстро проверку устроим! Я ему для испытания троих гимнасток припас! Справится со всеми – признаю, не сумеет – не захочу видеть!

– А ты управишься с ними?

– Я – не маэстро! Мне троих маловато! – сознался под громкий хохот.

– А платить за блядей кто будет? – спросил Жмот, повернувшись к Медведю.

– Я оплачу! – грохнул тот.

– Тогда и мне пару потаскух подкинь. Но чтоб не старые были.

, – Во, падла! И тут на халяву яйцы распустил! Ишь, козел! – смеялись паханы,

– Мы вот тут с Шакалом решили после схода проверить, кто ж самый файный пахан? Как мужик! И, надо ж – в деле убедиться. Чтоб чин по чину.

Шакал понял, Медведь пытается спасти его на предстоящем сходе.

– Давай я кабак на себя возьму, а ты – шмар! К тебе они, как мухи на навар, так и клеются! – поддержал Шакал скучно. Его никто не услышал. Даже не оглянулся в сторону пахана.

Медведь вызывал всех на разговор, общий и беззлобный. Он хотел разрядить обстановку перед сходом. Это удавалось с трудом. Разговор то оживлялся, то прекращался совсем. Пока на пороге не появился Чита.

– Всем, всем, всем! Большой, толстый и горячий! – проверещал пахан.

У Медведя от такого портсигар из рук выпал.

– Эй, Чита! Твою мать! Ты чего это тут всем напихал, катях сушеный? Чего тут вякал про толстых и горячих, да еще больших? Уж не матом ли полил?

– Такой привет всем от меня! – нашелся Чита. А Медведь, погрозив ему пальцем, прорычал:

– Не то я тебе покажу, на что я подумал…

– Кенты! Все прихиляли? Иль еще кого ждем?

– Сапера! Пузо! Они вот-вот возникнут!

– Уже нарисовались! – вошли кенты в хазу один за другим.

Сапер подал руку Шакалу, потрепал по плечу подбадривая.

Пузо улыбался, встретившись глазами с Шакалом.

– Ну что, кенты, начнем?

– Паханы! Коль некому стало вести наш сход, назначим старшего. Чтоб все по чести. Он поведет сход, какой назначит нового маэстро, взамен убитого! Царствие небесное – усопшему! Земля ему пухом! – перекрестился пахан и предложил:

– Пусть сход поведет Сивый!

– На хрен Сивого! Пусть Дрезина!

– Старшего, значит, старого? Кто средь нас старше Баклана? Вот он пусть будет!

– Давай Баклана! – поддержали все паханы, вытолкав к

столу сутулого старика с землистым лицом, пронырливыми, вертящимися во все стороны глазами.

– Все верите мне, честные воры? – спросил скрипуче, обведя паханов внимательным взглядом.

– Верим! – послышалось дружное.

– Веди сход!

– Тогда начнем с главного и самого больного! – откашлялся Баклан. И попросил у схода слова для Пики, ближайшего кента и помощника недавнего маэстро.

Тот рассказал паханам о случившемся. О том, как погиб маэстро, как изрешетили всю машину милиционеры с вертолета. О последних планах и пожеланиях маэстро, высказанных до поездки в Одессу.

– Нет маэстро! Лягавые ожмурили! Месть мусорам! Пронюхать надо, кто ожмурял кентов, и загробить его особо.

– Лягавого замокрить надо! О том трепу нет! Но кто вякнул ментам про малины? Кто выложил с потрохами всех законников? Кто продал клятву на крови? Это мы доперли! Седой! Прошлым сходом все приговорили суку к ожмуренью. Его надыбал Шакал. Он знал о приговоре. Но отпустил фискала, поставил ему на клешню наколку прощения!

– Падла – Шакал! – загудел сход.

– Размазать самого!

– На ленты падлюку! Кто сучню отмазал, сам сука!

– Ожмурить пидера! – взяли паханы в кольцо Шакала.

– Попух, гнилая вонючка?

– На «ежа» его! Чтоб ожмурялся под криками!

– Ногами за вершины берез!

– В болото его загнать, чтобы могилы не надыбали!

– Шкуру содрать и в соленую воду!

– Утюгом его согреть!

– В «лапти» его! – предлагали обмотать ноги Шакала оголенными проводами, включенными в сеть.

– Все мелочь! Я файнее придумал! – крикнул Питон.

И перекрывая гул голосов, предложил:

– До пояса ободрать с него шкуру. И голиком в крысином подвале приморить.

– В парашу его! – кричал Ехидна.

– Меня в парашу? А тебя, пидер, как приморить, если ты, курва лысая, закон фартовый давно запродал? Тебе параша награда! – бледнел Шакал и сказал срывающимся голосом:

– Если я виноват, пусть судят честные кенты, а не пропадлины вроде Питона и Ехидны!

– В чем они облажались?

– Вякай, но не лажай кентов, не лепи на них темнуху! – настораживался сход.

– Про Ехидну ленинградские фартовые вякнут, не дадут стемнить. Малолетку натянул. Силой взял. Она его малину на хазу пустила. Сирота. Он обрюхатил ее. Когда допер, ожмурил «зелень». Подстроил, будто сама повесилась! А ей пятнадцати лет не было! И это – пахан?

– Верно Шакал ботает?

– Трандит! – покрылось пятнами лицо Ехидны.

– Верняк трехал Шакал! – подал голос ленинградский пахан.

– Вытолкать со схода! Сявкам на потеху! И ожмурить! – приговорили законники.

– Питон не файнее! В Курске приморился на хазе у вдовы. Обокрал ее, и когда линял – поджег. Сгорела баба в доме. А Питон – паскуда, загнал ее рыжуху, и теперь на эти башли хавает!

– Было! – подтвердил курский пахан.

– Самого замокрить сегодня! – завопил сход возмущенно, выбив Питона за дверь.

– Рулетка меня ободрать хочет? Так пусть вякнет, падла, как выколол глаза матери своего кента – Гнилого. Тот, загибаясь в ходке, велел пахану свою долю из общака отдать старухе. Он надыбал ее. И чтоб долю не просила, выбил ей глаза. Вся моя малина подтвердит это!

Паханы зашептались, опасливо косясь на Шакала.

– А ты, Егерь, чего вонял громче всех? Моя вина в сравнении с твоей – пыль неприметная! Кто сифилисную шмару Кошелку фаловал набиться в постель к маэстро? Кто ей башли за это сулил жирные? Не я ли ту потаскуху закрыл в отхожке? А маэстро другую подставил – здоровую! Я ему лиха не хотел. А ты зачем решился на такое?

– Докажи! – заорал сход.

– Было! – подтвердил Баклан глухо.

– Ты, Кадушка, чего нычишься? Не тырься! Я тебя вижу! Зачем, козел вонючий, ограбив ювелирный в Томске, подставил малину Орла лягашам? Пахану за шмару отомстил, какую он у тебя увел из-под шнобеля? А ты его – на Колыму! И не только его, а всю малину на червонец упек! Они, когда слиняют с ходки, не на ленты тебя пустят. А посмешнее придумают паскуде!

– Верно! – подтвердил Медведь.

Паханы, увидев, как выволокли сявки со схода Кадушку, и вовсе попритихли. О наказании Шакалу не говорили, не требовали убить пахана.

– Эй, Решка! Меня замокрить надо? Так трехаешь? А зачем в зоне на душу фартового в рамса резался? Зачем у своих башли тырил? Иль мало в зоне трамбовали? Зачем с операми ботал? Такое не то пахану, простому фартовому – грех! А ты, зараза, за чифир чуть не скурвился!

– Кончай, Шакал! Так ты к утру весь сход замокришь! – остановил его Баклан. И спросил паханов:

– Так что с Шакалом? Как его накажет сход?

Но паханы, словно не слышали, молчали, отвернувшись от Баклана. Все потеряли интерес к Шакалу.

– Фартовые! Я жду слово схода! – повторил Баклан.

– Решай сам! – крикнул Чита.

– Дай я вякну! Если что невпротык, кенты поправят! – отозвался Медведь и заговорил гулко:

– Мокрить пахана, да еще Шакала – грех всем нам! Пусть он и облажался, но это не от пакости его нутра! Я этого потроха давно знаю! Файный кент! И чем мокрить, пусть он свое исправит сам. Надыбает Седого и размажет вместе с тем лягавым, какой ожмурил маэстро! На том и кончить! Шакалу такое, как два пальца отделать!

Шакал от неожиданности вздрогнул, сказал тихо:

– Я Седому слово дал…

– Он клятву дал и нарушил ее! – оборвал Баклан.

– Принимаем слово! Размазать Седого и лягавого! – поддержал сход Медведя.

Паханы отдыхали, перед выборами маэстро. Перекуривали, переговаривались. Над чем-то громко смеялись.

– Ну, Шакал, подчистил сход! Кенты чуть не усрались, когда шерстить начал! Все зассали! У каждого хвост в гавне! Вот и бздилогоним, кого ты следующим за муди выдернешь? Ну ты раздухарился! Паханы иные, гляжу, решили смыться втихаря, чтоб не достал! – хохотал Медведь.

– Кого в паханы возьмем? – обратился Баклан к сходу.

– Может, Шакала? – вякнул Чита.

– Много знает! – не согласился кто-то.

– Он обязанник сходу! Такого в паханы – западло! Пусть замокрит сначала! – сказал Сапер.

– Давай Медведя! – предложил Карат.

– Файный пахан!

– Лафовый кент!

– Все его знаем! Медведя хотим! – заговорили, зашумели паханы и назначили Медведя маэстро.

Лишь Дрезина молчал. Он рассчитывал, что изберут его. Но сход желаний не признает. У него свои мерки и оценки, свои законы и правила.

Медведь не ожидал для себя такой чести. И молча улыбался, оглядывая паханов, с опаской косясь на Шакала. Но тот поддержал Медведя и радовался искренне.

– А кто кабаком грозился? – напомнил Медведю Сапер.

– И блядей обещал, – поддакнул Чита, едва просунув голову из-за плеча Могилы.

Я от своего слова ни на шаг! Ботнул, значит, верняк! Бухаем, кенты! Но тихо! Без шухеру! Как в берлоге! Дошло? Тут менты борзые!

Подозвав к себе Шакала, предупредил, что у него к нему имеется отдельный разговор, с глазу на глаз. Но не теперь. Сход еще пару дней продлится, и пусть Черная сова не торопится линять.

– Задрыга при тебе? – спросил жестко.

– Куда ж ей деваться?

– Наслышан о ней! Много всякого трехают о девке, в закон ее пора готовить. Файная кентуха получилась из нее!

– В дела берем! Удача с нею! Но норовиста! Как змея!

– Вся в тебя! – сказал тихо маэстро.

На Медведя Шакал обиделся бы. На маэстро – не посмел.