Текст книги "Месть фортуны. Дочь пахана"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Пусть все будет, как есть! – отдал Земнухов документы. И спросил, когда и куда выходить на работу?

– Новый трактор дам! Гусеничный! Обкатывайте его и принимайтесь за дело. Сено на гумно пора отвезти. Потом в уборочную запряжем. Там и вспашка под зиму подоспеет. И дрова возить надо.

Земнухов вскоре работал наравне со всеми. Уходил с зарей, возвращался затемно. Поначалу усталость сбивала с ног, потом притерпелся. И когда увозил с поля последнюю тележку, загруженную картошкой, радовался, что успел прикипеть заново к нехитрой крестьянской жизни.

После уборочной всем механизаторам дали выходной, чтоб сумели люди сходить в баню, в кино.

Земнухов был доволен, что и его не забыли. Пусть и копеечная эта премия за уборочную, но и его не обошли. Решил Семену письмо послать. Но приличных слов в запасе оказалось очень мало. Не набиралось на письмо. И тогда он попросил почтальонку отправить в Ростов телеграмму;

– Семен, все в ажуре! Даже премию получил! Выходит, справляюсь! Глядишь, выбьюсь в деревенского пахана! Спасибо! Все ты! Удачи тебе!..

А через два дня вернулась телеграмма с пометкой – получатель погиб при исполнении служебных обязанностей…

У Седого земля заходила под ногами.

В этот день у него все летело из рук. Работа не клеилась. Мерзкое предчувствие не давало покоя. И, не выдержав, решился поговорить с председателем, чтобы тот вернул документы, отпустил из колхоза.

Багров и слышать не захотел о том. Посмотрел на Земнухова удивленно:

– Чтоб мы – колхозники – бандитов испугались? Да ты знаешь, какой у нас народ? Самый бедовый! Уж если о наших в области знают, то кто те бандиты, чтобы их Звягинки не одолели?

– Иван Степанович, я сам фронтовик! С немцами воевал! Но эти – покруче! Семен войну прошел, а и его сумели достать! Его оперативники – не колхозники. Да и кто у нас? Женщины! Ну, старики! Они – никто перед малиной! Зачем впустую говорим? – доказывал Седой.

– Наши бабы ни одной милиции не уступят. А бандюгам и шагу не дадут ступить в Звягинки! Это как Бог свят! – не уступал председатель.

– Зачем вам лишние расходы на мои похороны? Отпустите.

– Ты иди! Работай! Я сам все обдумаю! Дай мне время до затрашнего дня. Если я не найду хороший, надежный вариант, завтра верну тебе все документы.

Седой вернулся в дом Акулины. Та по случаю дня рождения стол накрыла, купила вина. Ждала Земнухова.

Слово за слово и рассказал он бабе о себе все без утайки И о последнем случае.

– Вот потому, Акулина, нельзя мне семью заводить. Не могу я свое горе на другие плечи взваливать. Нет такого права у меня – рисковать еще чьею-то жизнью…

– Горемычный! – пожалела баба. И Седому показалось, что прощаясь с ним, обняла его за плечо.

– Чего ж ты сразу душу не облегчил, не рассказал все? А я-то думала, военное горе по ночам беспокоит, кричать и материться заставляет? Оказалось, сущий пустяк!

Земнухов воздухом подавился, услышав такое. Думал, напугает бабу до смерти, прогонит она его из дома навсегда, закажет порог забыть. Акулина стояла перед Седым улыбаясь:

– С этой бедой сладим! Главное, что ты от воров ушел. Сам убежал. И человека сыскал в себе. Вот это трудней было б воротить. Мы ж немцев пережить сумели. Ворогов. Их вона сколько было. Они нас с землянок выковыривали. А ить живы! Нас и вешали, и стреляли! Но мы живучи! И тут переживем. Не турбуйся! Коли так оно у тебя сложилось, всем миром поможем!

На следующее утро к Земнухову пришел участковый. Ему Багров все рассказал. И теперь попросил описать внешность тех, кто может заявиться к Седому в Звягинки.

– Такое кто предположит? Я не знаю, кого пошлют убрать меня, – сознался Седой.

– Короче, друзей, как я понимаю, у вас не осталось. И кто бы ни спросил – все из малины?

Земнухов кивнул согласно.

– А теперь спокойно живите! И пусть ничто не беспокоит вас. Я отвечаю за все, – сказал негромко. И добавил, будто невзначай:

– Я, еще мальчишкой, в войну, был в разведроте. Не буду говорить о наградах. Но после войны меня в органы безопасности звали работать. Я не согласился. Из-за арестов. Моих друзей забрали ни за что! А вот в милиции уже третий десяток дослуживаю. Если бы грамотешки побольше было… Ну да мне и моего званья хватает. И теперь от меня не ускользнут фартовые. Приходилось с ними сталкиваться, – потемнели глаза человека.

– Семен покрепче был. А и то взяли на гоп-стоп. И замокрили, – вырвалось невольное.

– Что ж, посмотрим, кто кого попутает? – улыбнулся участковый, словно речь шла о вечеринке.

За один день каждый деревенский житель был предупрежден о том, что никто из них не должен указывать, где живет и работает Седой. Что в случае появления в селе чужих людей срочно сообщать о каждом – участковому, либо двоим оперативникам, или председателю сельсовета.

– Мороки из-за меня прибавилось. Куда как проще было бы отпустить на все четыре! – обронил Земнухов Багрову.

– Мужиков в деревне и так нехватка. Баб замордовали в работе. Куда ж отпускать? Да если мы своего защитить не сумеем, значит, не выжить нам! Всю жизнь бояться бандюг? Ну нет! Пусть они нас стороной обходят и забудут тебя! – пробурчал человек.

Акулина, после услышанного, решила помочь Александру. И привела как-то вечером деревенскую знахарку, старую бабку-Волчиху, какую Земнухов помнил с самого детства.

– Ты, бабуля, все умеешь. Так о тебе по деревне сказывают. Всем помогала. Теперь и Саньке подсоби, – просила Акулина бабку Волкову.

Та оглядела Земнухова, недоуменно на Акулину посмотрела:

– А он – здоровый кабан! На што я ему сдалась?

– Не по здоровью нужда! Лицо его изменить надо. Внешне! И вот с руки наколку эту убрать! Волосам прежний цвет вернуть.

– А на что ему – мужику, такое сподобилось? Чай, не баба! Мужика не морда красит. А руки и душа его! Ну и сугревность! Это от тебя зависит. Приласкай! И твоим станет, – советовала бабка.

– Надо! Не от прихоти! Жизни для, прошу, бабулечка! Сделай доброе!

Волчиха, пожевав губами, пронзительно разглядывала Седого.

– Покажь руки! – потребовала твердо. Оглядев ладони, пальцы и запястья, велела спину и грудь показать.

– Ладно, Акулина. Спробую я из ворона сокола слепить, если Господь даст мне подмогу и силы! – согласилась бабка и велела Земнухову пожить с неделю в ее избе.

Земнухов не одобрял затею Акулины. И отмахивался от бабки. Но… Та оказалась настырной, и Александру пришлось на время перебраться к старухе. Тем более, что работ в колхозе поуменьшилось. Выпавший глубокий снег сразу перекрыл дороги на поля. И те, какие не успели перепахать под зиму, остались до весны, до тепла.

Теперь трактористы развозили на поля навоз. Сбрасывали на ближних участках, на парниках. И лишь два колесных трактора управлялись на фермах. Отвозили в Орел молоко и яйца. Подвозили корма.

Земнухов уже не вскакивал чуть свет из постели. Возвращался с работы, когда темнеть не начинало. Отвозил пару раз навоз от ферм на поля и глушил трактор.

Волчиха получила Седого в полное распоряжение. Правда, Багров и участковый посмеивались в глубине души над затеей Акулины, не верили в возможности старухи, какая, правда, вот уже лет сорок заменяла в Звягинках, и не без успеха, врача и фельдшера, какие не соглашались ехать в деревню.

Но одно дело – принять роды у сельской бабы, заговорить грыжу, больные зубы, избавить от глистов детей. Умела Волчиха не без успеха справиться с младенческой, какую врачи называли эпилепсией и не знали, как с нею справиться. Лечила чахотку медведками и собачьим салом. Лишаи и экземы убирала навсегда. Но это болезни! А вот лицо, его изменить сумеет ли? Да и к чему? – пожимали плечами мужики.

А Волчиха, имени ее в Звягинках никто не знал, кроме сельсовета, едва возвращался Земнухов с работы, кормила человека и садила под икону. Молилась горячо, истово, прося Господа очистить человека от греха, исцелить его сердце и душу.

Под эти чистые молитвы бабки, сам не зная, как это получалось, Александр вытирал слезы со щек, а потом засыпал безмятежно.

Вокруг его головы горели свечи, теплым светом согревали глаза.

На третий день он не обнаружил на руке наколки, сделанной Черной совой. Ни следа от нее не осталось. Словно и не было никогда. Земнухов глазам не верил. Знал по зонам, что многие кенты хотели избавиться от похабных татуировок и наколок. Но это не удавалось никому. Тут же словно смыла ее бабка, без следа и боли.

Исчезла татуировка и с плеча, сделанная еще в зоне – по первой ходке. Седой поневоле подошел к зеркалу. Волосы его и не его… Не сверкают морозным инеем. Словно оттаяли. И не походили на колымский сугроб.

Земнухов подошел ближе. Глянул на прямой пробор…

Волчиха стояла за спиной, наблюдала за человеком.

– Бабка! Да ты – волшебница! Вот это отмочила номер!

– Чего? Иль не по душе? Не угодила чем? – удивилась Волчиха.

– Глазам не верю!

– Погоди! Это только начало! Вчерась тебя двое искали по селу. Шарамыги какие-то! Их участковый схватил за шиворота! Ночью! Сказались, что воевали они вместе с тобой на фронте. А документов при них не было. Зато ножи и наган имелись. Их враз схомутали и в Орел, в тюрьму повезли. Там разберутся с окаянными! Ишь, прохвосты! К нам – в Звягинки– с ножами! Иль мало мы под немцем натерпелись, чтоб и теперь нас убивать? – негодовала бабка.

– А ты их видела?

– То как же? Конешно! У одного ушей не было. Как обрезаны. У другого – морда, как у сушеной лягушки. Вся зеленая и в морщинах. Вояки выискались! Ни одного слова путного не сказали. Только срамное. Все детвору спрашивали

про тебя. Так у нас в деревне дураков отродясь не было. Я ж всех на свет принимала – под иконами, с Божьей помощью! – похвалилась старуха.

Седой сразу понял, кто искал его. Фингал и Заноза! Бывшие кенты. О них он слышал от Семена. Знал, к кому они прикипели. А значит на его след вышла Черная сова! С нею, он знал, шутки плохи. Эти законники достанут любого из-под земли. Выходит, на него началась охота по большому счету. И уж куда там маскарад? От этой малины никто не спрячется даже на погосте…

– Выходит, новый маэстро назначен. И уже приказал Шакалу. За навар взялся пахан ожмурить меня или за прокол после Семена обязали? Теперь уж не отвяжутся. Надыбали! Надо линять из Звягинок! Но куда? Файней от смерти смыться! От Шакала – никому не пофартило, – опустились плечи Земнухова.

Не успел одеться, участковый в дом вошел. Поздоровавшись, заговорил о случившемся: ч

– Я их враз приметил. Они не стали селян о тебе спрашивать, а сразу к детям подошли. Это и насторожило. Тем более, что по сумеркам. Темнеть начинало. Полезли под окна посмотреть. Не в дверь постучали, как все нормальные люди. Ну мы с ребятами взяли их. Прямо из-под окна. В сугробе. Они и не ждали. Отвезли в милицию. Там – в курсе дела. Разберутся.

Земнухов, собиравшийся навестить Багрова, понял, что не стоит ему появляться теперь. Участковый и впрямь, не кемарит.

Александр снял шапку, повесил на вешалку, подошел к столу.

Участковый онемел от удивления:

– Ты чего это? Покрасился, что ли? – спросил смеясь.

– Зачем? Иль я с ума сошел бабьим делом маяться? – обиделся Земнухов.

– Не злись. Но куда седое делось?

– Сам не знаю. Наколок нет. Посмотри! – показал руку.

– Это мелочь! – смеялась бабка. И указав на Александра, сказала:

– Вот видишь его глаза? Серые! А их род – синеглазый! И Санька был таким. Я помню! Так вот через неделю, если Бог даст, воротится родовое человеку! И не только глаза! – пообещала уверенно.

Седой еще долго говорил с участковым. Тот рассказал, как забирали, обыскивали, допрашивали кентов, как отобрали оружие.

– Хамили они нам! Называли лягавыми падлами, мусорами, даже лидерами. Хорошо, что у нас в деревне не все знают значение последнего. Но мне трудней всех пришлось. Я в войну такого не слыхал по отношению к себе! А эти мне грозили разборкой! – проговорился участковый невольно. И Земнухов вздрогнул, зная, такое впустую не обещают. И стремачи предупредили, не желая того, что ни сегодня, так завтра, сюда в Звягинки пожалуют уж не гонцы, а сама Черная сова… Эта спрашивать не будет никого.

Земнухов, придя с работы, пошел в сарай нарубить дров. Пытался отогнать от себя впечатление от услышанного. Но это плохо удавалось. Ему казалось, что кто-то за спиной, неотступно следит за ним, ухмыляясь, выжидая свою минуту.

– Саня! Иди в избу, поморозишься так-то раздевшись! – позвала Волчиха. Седой, оглянувшись на голос, приметил тень, мелькнувшую на чердаке. Он мигом подставил лестницу. Бабка вцепилась в Сашку:

– Погоди! – и крикнув соседнего мальчонку, велела позвать участкового. Тот примчался мигом. Весь в поту, куртка нараспашку:

– Что случилось? – спросил не добежав.

– Чердак проверить надо! – отодвинула Волчиха от лестницы Седого.

– Эй! Выходи, кто там есть! – крикнул участковый, но в ответ не услышал ни слова.

Участковый, надев на палку свою шапку, стал подниматься.

Перекладины под ним скрипели, охали на все голоса. Он одолел лестницу наполовину, поднял шапку. Но на чердаке ничто не шевельнулось.

– Показалось, наверное? – отмахнулся участковый. Седой подошел к дворняжке Волчихи, признавшей его сразу. Взял на руки. Понес по лестнице, и не доходя пары ступеней, пустил собаку на чердак, сказав:

– Чужой! Ищи!

Псина, едва оказавшись на чердаке, залилась звонким лаем.

– Выходи! – закричал участковый грозно.

В чердачном проеме показалась маленькая, дохлая фигура мужика, одетого в немыслимое рванье.

– Давай сюда! – потребовал участковый.

Человечек опускался вниз по-обезьяньи проворно. Снизу

его уже поджидала почти вся деревня.

Едва мужичонка ступил на последнюю ступень, участковый придавил его к лестнице, заломил руки за спину, защелкнул наручники, снял с лестницы за шиворот.

– За что обижаешь, начальник? – пытался вырваться мужичонка из цепких рук участкового,

– Валяй вперед! Узнаешь! – подталкивал недомерка-мужика на дорогу и повел к-сельсовету, где располагался опорный пункт милиции, попросив Земнухова не высовываться из дома.

Седой не знал и никогда не видел человечка, оказавшегося на чердаке. Кто он? Законник? Стопорило? Или обычный стремач? Но то, что он – посланник Черной совы – сомнений не было.

Через час к Земнухову зашел участковый. Лицо от злобы перекошено. Говорил, цедя слова сквозь зубы:

– Отказался подонок говорить со мной. Вначале ломался под бродягу, забулдыгу. Мол, в деревню пришел подкормиться. А когда я его спросил – почему с чердака начал знакомство с нами и указал на татуировку на руке, он и заглох. Крыть стало нечем. Я в наколках и татуировках малость смыслю. Обложил меня, как водится, матом со всех сторон. И словно дерьмом подавился, замолчал, как мертвый. Мы его в Орел отправили. Пусть там тряхнут.

– Такого я не видел. Не знаю этого типа! Может, несколько малин на меня вышли? – усмехнулся Седой.

– Ништяк! Переловим, – ответил участковый спокойно, даже не подозревая, что задержал Наперстка, недавнего кента Шакала, отчаянного законника, известного своим дурным норовом и мокрушничеством.

Его послали узнать о Седом, а при случае – ожмурить стукача. Тот не выбирал избу. Волчихина хата глянулась тем, что стояла крайней, в самом начале улицы. Когда Наперсток пришел в деревню, его никто не приметил. Да и неудивительно. Рост и впрямь был не завидный. На него даже собаки с удивлением оглядывались, не понимая, откуда в этом отродье так много зла?

Наперсток забрался на чердак, чтобы в сумерках посмотреть в окна домов, потолкаться среди мужиков, увидеть Седого. Его Наперстку описали доподлинно. Ни одной характерной черты не упустили. Глыба, голосом Седого, часа два тарахтел. Чтоб лучше запомнил кент, кого припутать надо.

Попав на чердак, притаился. Высунулся, когда услышал, что кто-то во дворе рубит дрова. И опешил: голос тот самый, каким Глыба трехал. Но вовсе не Седой! Волосы русые с рыжиной. На руке пальца нет. Но и наколки не имелось. Глаза светлые, а не мутно-серые. На лице никаких морщин.

– Так Седой это или фраер? Скорее деревенский мужик!

Но почему лягавый тут же возник? Зачем вся деревня станет пасти колхозного чумаря? – думал законник. И тут же вспоминал о наколках. Знал, их ничем невозможно вывести. Иначе все суки, имевшие на щеке метку «муху», давно бы от них избавились. Ну, хрен с ним – с кентелем! Маскарад натянуть мог. Но зачем бы в парике вышел дрова рубить? Да и вряд ли допер до такого? Опять же – мурло? Кенты вякали – морщатое и бледное. Так хрен там! Ни морщин, ни бледности… Кто ж он? Трехали – сутулый. Этот, что жердь проглотил. Глыба ботал, что никого у него в Звягинках нет. К этому вся деревня прихиляла. Нет, самому пахану возникать надо, – думал Наперсток, сидя в воронке и заранее жалея Козу, какой должен будет пойти в село следом за Наперстком, если у того сорвется.

Но Коза оказался хитрее Наперстка. И, взяв у Шакала липовые ксивы, пошел в Звягинки открыто. С чемоданом в руке. Прикинулся несчастным, одиноким мужиком, от какого ушла жена. И человек с горя решил податься куда глаза глядят. Захотел сменить обстановку и город, чтоб ничто не напоминало ему о прошлом, какое лучше не вспоминать, чтоб не сойти с ума.

В правлении колхоза слушали его молча, вглядывались в мужика, смахивающего рожей на черта, какой по бухой пропил собственные рога.

Здесь, в деревне, никто не мог себе представить, как это баба может уйти от мужика? Поверилось бы с обратное. В деревне всегда мужиков не хватало. Баб и девок – всегда в избытке. Неужели в городе иначе? Пусть у него срамная рожа, но все остальное – мужичье! К тому ж – работать просился! Значит, что-то умеет, С чего бы от такого сбегать? Может, натура гавенная? – подумал Багров. И не предположив в Козе фартового, спросил:

– Куда же вас определить? Что вы умеете? Где и кем работали?

– У меня профессий тьма! Я нигде не буду лишним. И кусок хлеба всегда заработаю, – проблеял законник.

– Нам сейчас очень нужен человек на кузницу! Подручным! Технику ремонтировать после уборочной! – предложил Иван Степанович.

– Надо попробовать. Правду сказать, именно этим никогда не занимался, – сознался Коза.

– Ну, а в технике разбираетесь?

– Представленье имею.

– Тогда на ферму отправим. Поилки, доилки, кормозапарник, кормораздатчик, погрузчик – подремонтируете. Хозяйство у нас большое. Без дела не останетесь. Зимой и летом – до седьмого пота работать будете. А там и хозяйку сыщете! Это ничего, что морда овечья. У нас не побрезгуют! Лишь бы душа была человечья! В деревне о своем горе быстро забывают, – говорил председатель, подспудно почувствовав, что не задержится этот мужик в Звягинках.

Козу отвели к бабке Свиридовой, той, что ослепнув от горя после получения похоронки на младшего сына, жила в своем доме, редко выходя на улицу. Все молила Бога о погибших – муже и сыновьях, прося ускорить встречу с ними. Ей давно все надоело. И бабка жила тихо, молча, не вникая в жизнь села.

Коза, едва его привели к Свиридихе, устраиваться стал. Но временно, так договорился с Багровым, что сам себе жилье подыщет, либо, когда к нему присмотрятся, дадут более подходящее. Ведь работать ему придется много. А значит, и возвращаться надо в теплый, протопленный дом.

Иван Степанович велел новичку к шести утра выйти на работу. Коза согласно кивнул. А вечером решил сходить в колхозный клуб в кино. Знал по слухам, что зимой в любой деревне все в кино ходят. Там надеялся увидеть Седого, проследить, где живет, и разделаться с ним побыстрее, не застревая в деревне надолго.

Бабы и девки, собравшиеся в клубе, с удивленьем разглядывали Козу.

– Откуда сорвался? С какой цепи? – фыркнула смехом румяная, полнотелая девка, глянув на новичка.

– Давайте познакомимся! – предложил фартовый, не обидясь, подойдя вплотную к стайке девчат. Тех словно ветром сдуло. Пересели в другой угол. Оттуда, пересмеиваясь, изредка смотрели на Козу. Тот, напустив на себя маску равнодушия, сидел спокойно, иногда оглядывался по сторонам, будто ждал кого-то из знакомых. Но Седой не пришел в клуб. Он не любил военные фильмы и предпочитал им – хороший сон, тем более, что Волчиха продолжала лечить его.

Зато ни одного фильма не пропускал участковый. Он пришел, как всегда, без формы. В обычной куртке, причем не отличался от колхозников. Разве вот выправкой, какую сберег еще с тех – военных лет. Он сразу увидел чужого, о каком ему мимоходом сказал Багров. Участковый заходил к Свиридихе, но жильца уже не было.

Участковый подсел рядом. Поздоровался, решил поговорить с человеком по-своему, не называясь – кто он есть, запросто:

– Новенький! Значит, пополненье в нашем мужском полку! Надолго ли к нам? – спросил Козу.

– Думаю, навсегда! Места у вас хорошие. Жизнь спокойная, народ веселый. Глядишь, и ко мне попривыкнут, – обрадовался Коза собеседнику, решив выведать у него исподволь о Седом.

– Это верно! Жизнь у нас тихая! Девок вместо коней скоро запрягать будем! Глянь, какие они! У тебя жена есть?

– Нет! – ответил законник.

– Ничего! Мы тебе сыщем из своих! Самую лучшую!

– Какая теперь за меня пойдет? Только старушка! В деревне, наверное, я – единственный холостяк?

– Да! Все мужики при бабах! – опередил участковый деревенских, вспомнивших Земнухова.

– А где работать будете? – робко спросила учетчица с фермы – щекастая Зинка.

– На ферму председатель посылает. Механизацию отремонтировать.

– Вот бедокур, Степаныч! Мы у него сколько лет быка просим. А он – козла взамен дает! – рассмеялся пропахший навозом скотник.

Деревенские рассмеялись на весь зал. Участковый заметил огни ярости, сверкнувшие в глазах чужака. И вмиг насторожился.

– Ну, на супера я может и не тяну. Да и не претендую. Но в сравненьи с навозной кучей – я мужик!

– Это я– навозная куча? – понял скотник намек и стал протискиваться поближе, чтобы достать кулаком чужака. Но… придержали.

– Погоди, харя овечья! Я тебе устрою козью морду, когда кино кончится! Рылом в гавно воткну, до утра не выпущу! – пообещал скотник.

– Хватит! – рявкнул участковый. И скотник сразу замолк.

– Вы не обращайте внимания на него! Мужик хороший, работящий. Заводной малость, ну так все мы не без недостатков. Вы лучше расскажите, где раньше жили? Мы – деревенские, из Звягинок почти не вылезаем. Даже в Орел – раз в году выбираемся. Иные и того реже. Вы же, небось, жили в других местах? – спросил участковый.

– Поездил я! Бывал в Одессе, Ростове, в Москве! Красивые города!

– А в Ленинграде? – спросила Зинка.

– Бывал!

– Ив Эрмитаже?

– Конечно! И в Петродворце был! – подтвердил Коза, радуясь, что разговор оживляется.

– Расскажите! – попросила Зинка.

– С удовольствием! – откашлялся Коза. Но в это время свет в зале погас. Начался фильм. Разговоры мигом утихли.

– А что? Не идут к вам в село люди работать? – спросил Коза, наклонясь к участковому.

– Нет! Уходят в город! На заработки, где полегче жизнь ищут!

– Выходит, в деревне только все свои? Притока свежей крови нет?

– Что делать? – пожал плечами участковый.

– Мне рассказывали, что в деревнях во многих, кроме председателя колхоза, никого нет. Он – вся власть! И за милицию, и за судью один управляется. Потому вот в деревнях судимых и не бывает. Чуть что – вся власть в одном кулаке. А на него – не пожалуешься!

– Перегнули! Это в какой же деревне такие порядки? – усмехнулся участковый.

– В сибирских!

– Вы там бывали?

– Нет! Понаслышке!

– Врут! Везде одинаково!

Коза оглядел зал в перерыве, когда кончился журнал. При ярком свете рассмотрел каждого мужика. И не увидев Седого, сразу потерял интерес к фильму.

Утром он пошел на ферму, как велел ему председатель. И услышал за спиной грохот трактора. Посторонился, пропустил. И вдруг услышал:

– Эй, Сашка! Погоди!

– Да мало ли тут всяких Сашек? – подумал Коза и решил, если в три дня не найдет Седого, слиняет из Звягинок в малину.

– Надо выведать у этих паскуд деревенских, сколько фронтовиков у них вживе? И кто именно? – решил Коза.

Но собеседников на ферме не оказалось. Все были заняты работой. И законник, матерясь втихомолку, принялся чинить автопоилки, выгребал из них мусор, регулировал клапаны, отжимные пружины.

Ему для этого пришлось снять с себя куртку и пиджак, засучить рукава до локтей. Благо, в коровнике тепло. Коза, ремонтируя поилки, не оглядывался по сторонам, понял, не время для болтовни и понемногу забылся, – зачем пришел в Звягинки.

Земнухов уже отвез на Поля навоз с трех ферм. Подъехал к коровнику, ждал, когда скотники загрузят сани. Зашел на ферму погреться и увидел Козу. Тот не приметил Земнухова.

Не оглядывался, не услышал шагов. А Седой, став в двух шагах от новичка, о каком услышал от скотников, враз приметил татуировку. По ней узнал о законнике многое.

Земнухов хотел подойти, схватить за шиворот, выкинуть фартового из коровника, но его опередили…

Скотники, загрузив тракторные сани, поторопили Седого вывезти их с фермы. Сами, взяв лопаты на плечи, натолкнулись на Козу, какой работал не оглядываясь.

– Стой, мужики, этот засранец при всех в клубе назвал меня навозной кучей! – узнал скотник законника и подскочил к нему, огрел лопатой по голове. Тот пошатнулся, но удержался на ногах. Ухватил разводной ключ, кинулся к ударившему, но за него вступились деревенские. Свалили на настил, подмяли. Сразу, со всех сторон, выскочили доярки. Кричали, пытаясь разнять мужиков, кто-то побежал за участковым.

Седой первым увидел, как вывернувшись достает законник нож из-за пояса. Земнухов успел подскочить, наступил на руку, та, разжавшись, выронила нож. Скотники, приметив это – озверели, стали топтать фартового ногами.

Земнухов знал, остановить их он не сможет, самого убьют в приступе зла. Доярки пытались охладить ярость, но было поздно. Кто-то из скотников наступил сапогом на горло. Фартовый дернулся в последний раз. Но мужиков и это не остановило. Они продолжали избивать мертвого.

Участковый прибежал запоздало. Земнухов, увидев, что фартовый уже не встанет, уехал с фермы на поле. Когда разгрузился, услышал от мужиков, что нынче они прикончили бандюгу, у какого, как сказал участковый, ножей хватило бы на всех скотников. И убивать он умел, вся спина и руки в колымских наколках изрисованы.

Одна лишь Зинка жалела Козу за то, что не успел он ей рассказать об Эрмитаже.

Приехавший из Орла следователь прокуратуры долго допрашивал скотников. На целый месяц увез из деревни зачинщика драки. Тот вернулся в Звягинки с судимостью и условным сроком. Едва появившись на ферме, он сказал, что и нынче не жалеет о случившемся.

Земнухов знал, что смерть фартового не остановит малину и в Звягинках обязательно появятся новые кенты.

Каждый день, выходя из дома, он внимательно оглядывал весь двор, крыльцо и крышу, не притаился ли кто за калиткой, воротами, на скамейке. Но вокруг не было ни души. Только свои – деревенские, торопились на работу либо домой.

Земнухов уже вернулся от Волчихи к Акулине. Та порадовалась переменам в мужике. Многое бабке удалось. И впрямь, как подменила человека. Мало обещала, со многим справилась. Теперь на Седого заглядывались не только бабы, а и девчата.

Земнухов посмеивался. Ему ли до семьи? Но девки пели под окнами дома о любви, о ненаглядном залетке.

Даже участковый, навещавший Земнухова каждый день, начал успокаиваться, две недели в деревне не появлялись фартовые.

– Может, отвязались насовсем? Где ж им столько блатных найти? Ведь никто, особо после последнего случая, не захочет совать голову в деревню, не упустившую ни одного бандита?

Седой был бы рад поверить в это, но сердце не соглашалось.

Александр понемногу привык к людям, иногда заходил к кому-то в гости. Смелее держался на улице. Да и люд деревенский не напоминал ему о прошлом. Не упрекал, не спрашивал, не будил память.,

В доме Акулины он чувствовал себя свободно. Хотя не собирался стать тут хозяином и бабу держал на расстоянии. Не давал ей повода думать о себе иначе, чем как о временном жильце. Мечталось Седому заполучить свой домишко. Пусть маленький, но собственный, обустроиться в нем. И жить, как подобает человеку…

Свой дом… Седой мечтал о нем даже во снах. Но знал, не скоро его получит, если вообще доживет до того времени.

Однажды вечером зашел к нему председатель колхоза.

И попросил Земнухова поехать в Нарышкино за минеральными удобрениями вместе с двумя колхозными трактористами.

– Трое саней селитры нам на все поля хватит. Пока есть она – взять надо, потом, ближе к весне – не допросишься. Желающих будет много. За пару дней загрузитесь и домой. Самим грузить придется, Сашок! Сам видишь, мужиков не хватает. Ни одного дать не могу! – развел руками.

Земнухов молча согласился и на следующий день, вместе с двумя трактористами, уехал в районный центр из Звягинок.

Он даже не оглянулся на дорогу, ведущую в деревню из Орла. Прошли три недели, и он сам начал верить, что фартовые отступили от него.

А Черная сова, тем временем, не сидела сложа руки.

Шакал бесился от ярости, что все четверо кентов засыпались в Звягинках и так не сумели ожмурить Седого. Он был словно заговоренный.

Пахан не любил терять кентов. И смерть Козы взбесила Шакала. Ладно б в деле накрылся законник, слывший отменным мокрушником милиции! Его же втоптали в навоз! Ка– кие-то скотники! У Шакала кулаки белели от хруста. Он готов был разнести всю деревню в щепки, но сначала – достать Седого, чтобы тот ответил за каждый прокол своего шкурой. И, обговорив с фартовыми, решили в одну из ближайших ночей подпалить дома участкового, скотника и Акулины.

Пахан от водителя бензовоза узнал, где живет Седой. Шофер тот жил в Орле. Его выследили, напоили, тот, ничего не подозревая, рассказал все. Да и откуда мог он знать о. чем– либо? С ним село не делилось своими заботами.

Фартовые подошли к Звягинкам глухой ночью. Облили бензином три дома, так чтобы пламя отрезало путь к спасенью сразу и подпалили дома со всех сторон, спрятались в ночи, выжидая неподалеку, как будет выскакивать из горящего дома Седой, участковый и семья скотника.

Пламя, зажженное малиной, охватило дома сразу со всех сторон. Они вспыхнули факелами в ночи. И разбудили всю деревню, загудевшую дружным ульем. Со всех сторон к пожарам побежали люди. С ведрами и лопатами, они спешили из своих домов. Кто не успев накинуть платок, другие – в нижнем белье. Люди бежали к реке, заливали пламя водой, другие забрасывали его снегом, сбивали тряпьем. Даже дети помогали взрослым. Но спасти дом Акулины – не удалось. Доярка была на ферме, принимала отел у коровы, а Земнухова не было дома. Ор находился в Нарышкино.

Малина всматривалась, вслушивалась в голос пожара. Но не уловила в нем голоса Седого.

– Накрылся падла или нет? – ломал голову Шакал, вглядываясь в человеческие тени, мечущиеся в сполохах огня. Он видел, как старались спасти этот дом колхозники. Но тщетно. Его особо щедро облили бензином законники. И дом горел так ярко и быстро, что из него ничего не успели вытащить, только скотину вывели из сарая.