Текст книги "Женатые холостяки"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, это ты перегнула! Разве можно делать культ из профессии? Человек – создание гармоничное, разностороннее, везде может найти себе место и принести пользу, – убеждал Тоньку. Они и не заметили, как студенты покинули морг и только они никак не могли наговориться. Никита показал на деревья и кусты, растущие вокруг морга, на яркую траву и сказал уверенно:

– Не всякая деревня и пригород могут похвастать такой роскошью. Хоть место не из веселых, а заметь, как всякая травинка благоухает. Мы здесь ни одного цветка не посадили, они сами выросли. Видишь, маки, ромашки, васильки, колокольчики. Всякий в своем роде красавец! Залюбуешься, глядя на них. Вот так и люди! Все одним букетом жить должны. Жаль, что не у каждого получается. Но тебя на твоем курсе уважают. Знаешь, как вступились, горой встали. Так редко к кому относятся. Видно ты очень хороший человек, – посмотрел на девушку с восхищением. Она и впрямь была хороша. За пределами морга ничего не боялась.

– А можно, когда наедине, буду звать Никитой или Никитушкой? – спросила тихо.

– Называй. Мне будет приятно, – признался честно.

Они встали встречаться, сначала редко, робко.

Человека смущала разница в возрасте. Но Тоне это даже льстило. Ведь сумела вскружить голову самому Попову, какого все считали очень серьезным и недоступным.

Девушка дорожила этой дружбой, охотно общалась с Никитой и никогда ни о чем не просила. Его предмет знала лучше всех.

Через полгода Тоня сказала, что Никита нравится ей. Но человек не поспешил с признаньем. Слишком болезненной и горькой была первая ошибка. Так не хотелось повторить ее. Никита промолчал. Одно дело увлеченность, влюбленность – совсем другое. Тоня истолковала его молчание по-своему, а человек не хотел спешить. Их отношения уже не бурлили вулканом. Они были ровными и спокойными, без эмоциональных взрывов, без споров и ссор. Они словно готовились к долгому совместному будущему. Но Никита не спешил, он присматривался и однажды спросил как бы невзначай:

– Тонь, как представляешь свой завтрашний день?

– Это и так понятно! Выйду за тебя замуж. Рожу ребенка. Стану его растить. Заживу как все городские женщины без особых забот. Будем с тобой ходить в гости к друзьям, моим и твоим. А еще я мечтаю поехать на отдых на море или куда-нибудь за рубеж, в Испанию или в Грецию, можно для начала в Египет. Говорят, что там здорово. Ты был за границей?

– В Турции, – ответил коротко.

– А я нигде! Хотя подваливал один лох. У него «бабок» море. Такой прикольный лопух! Он все обещал в кругосветку взять. Хвалился, что сам уже всюду побывал.

– Чего ж отказалась? Или он передумал?

– Я не отказалась. На него моя подруга зависла. Пока я раздумывала, она его заклеила. И увезла в ту самую Испанию. А он на нее запал, потому что ее папашка в кучерявых, с бомоном тусуется. А этому отморозку нужна такая, какая с верхушкой знакома и корефанит там. Я к пархатым не отношусь. Зато когда с тобой будем, враз стану крутой.

– С чего так решила?

– Ну, у тебя ж папашка не из простых. О том все наши девки знают. По его слову можно клево устроиться. Разве не так?

– Тонь, тебе натрепались. Мой отец не пропихивает и никого не станет устраивать на работу!

– Я не о чужих. Когда твоей женой стану…

– А если не поможет?

– Своей невестке? Быть не может! Или он козел?

– Он мой отец, но я не уверен, что ему эта идея придется по кайфу. И я к нему с такой просьбой не решусь подойти.

– Значит, сам сможешь справиться не хуже. Ведь все знают, кто ты есть.

– А если б ни отец, стала бы встречаться со мною?

– Конечно! Девчонки с нашего курса даже поссорились из-за тебя. Никак не могли договориться, кому к тебе подвалить, желающих было много, – рассмеялась звонко.

– А почему? – насторожился человек.

– Ты крутой! Потому нарасхват. Сам знаешь, теперь приличного человека зацепить трудно. Вот и вешаются девки кучей. Но кого выберешь, не знали. Когда поняли, что ко мне прикипел, отстали. А помнишь, как поначалу сами в твою машину лезли. Кто подвезти домой просил, другие прокатиться хотели. Уж чего только не было. Со сколькими я ругалась в общаге, и даже дралась, если б ты знал, – призналась тихо.

– Эх-х, Тоня! А ты такая же, как все! Я думал, что хоть немного любишь. И снова просчитался. Только выгодой живешь, – вздохнул человек и отодвинулся.

– Никита! Ну, конечно люблю! А как иначе? Я всегда думаю и помню о тебе. Ни с кем, кроме тебя, не встречаюсь. Вон другие наши девки, с двумя, а то и с тремя крутят. С каждого тянут. И со всеми оттягиваются. Я же только с тобой. Все знают, что ты мой хахаль, а скоро станешь мужем. Разве не так?

– Тоня! Не наезжай. Я с самого начала ничего тебе не обещал. Не объяснялся в любви и не звал в жены. Мы с тобою дружим. Нам хорошо вместе. Как сложится дальше, увидим. Я не хочу брать на себя поспешные обязательства. Говорил, что был женат, очень круто ошибся и нынче не тороплюсь. И ты меня в хомут не загоняй. Если что-то решу, сам скажу. Ну, а на нет и разговора нет. Если нынешние отношения не устраивают, ты свободна как ветер.

– Никита, ты же умный человек. Бесконечной неопределенности никто не выдержит. Я девка. И ждать долго не смогу. К тому же скоро защита диплома. Если мы не распишемся до того времени, я получу диплом на свою фамилию, – глянула на человека многозначительно.

– Ишь, как погоняешь! Я же сказал тебе, не торопи! – начал раздражаться Никита. Тоня, заметив изменившееся настроение, сменила тему разговора. Человеку не хотелось спешить с новой семьей. Ведь до сих пор не давала покоя первая жена. Она звонила даже по ночам и все требовала денег для дочери:

– Наташке сапоги и джинсовый костюм нужен. Ты знаешь, сколько они теперь стоят. Я не в состоянии обеспечить ее запросы. А девчонка уже большая, ей не хочется выглядеть хуже всех. Сам понимаешь, фамилия обязывает ко многому. Не затягивай, дочь нервничает…

Никита давал деньги. А через месяц опять звонок. Дочери понадобился крутой мобильник.

– Слушай! А куда ты свои деньги деваешь? Я каждый месяц отстегиваю тебе. А ведь и мне нужно одеваться, питаться. Ты же получаешь алименты, укладывайся в них.

Нонка бросала трубку, но через месяц звонила снова:

– Наташке нужна куртка. Она присмотрела! Купи ей ко дню рождения, ведь твоей дочери скоро шестнадцать лет. Уже взрослая, совсем большая. Ты б навестил, посидим, отметим по-семейному ее день. Наташка так мечтает, чтоб мы помирились и жили все вместе, как прежде, своею семьей.

– Как прежде? Только ни это! – положил трубку на рычаг. Ему так не хотелось вспоминать то семейное прошлое.

Никита до сих пор не мог насладиться свободой. И хотя не обходился без женщин, ни с одной не хотел связывать свою судьбу. Каждая из них вольно или невольно проявила себя.

– Неужели нынешние бабы утратили даже элементарные зачатки любви. Какую ни возьми, либо выгода или похоть. Нет ничего бескорыстного. За все и про все свой навар снимают. А я как глупый романтик, все ищу в этом бурьяне розу. Да откуда ей взяться, коли юные девчонки расчетливее старух стали. Вон, Тонька, что отмочила неделю назад, – вспомнил девчонку, пришедшую на последнее занятие. Она подошла, когда все студенты вышли из морга, и они остались наедине.

– Никита, этот разговор конкретный. Я не могу больше ждать.

– В чем дело? – спросил удивленно.

– Ты собираешься жениться на мне? Я говорю о росписи, семейной жизни. Я устала быть твоей подружкой. Хочу, чтоб все меж нами сложилось по-человечески. Если так будет, я остаюсь работать в городе. Коли нет, дальше заброшенного поселка рассчитывать не на что. Слово за тобой, – глянула в глаза настойчиво.

– Тоня! В этом случае решает мужчина! Я не готов ответить конкретно.

– Тогда не обижайся. Я выхожу замуж за другого. За своего однокурсника. Мы с ним давно знакомы. Он из хорошей семьи и обещает мне поддержку во всем. Жаль только время, какое потратила на тебя впустую. Мы больше не увидимся. Ты хороший хахаль, но трусливый мужик, боишься своей тени, а потому еще не раз погоришь. Ну, да ладно. Порхай мотылек, пока не все цветы на лугу завяли. Только помни, что и к мотылькам приходит неминуемая старость, а с нею и сожаления от упущенном. Прощай! – повернулась  резко и подошла к парню, ожидавшему ее во дворе морга. Уверенно взяла его под руку и пошла не оглядываясь, в ту же минуту забыв о Никите. Тот сел на скамейку во дворе, задумался. Сам себя ругал за нерешительность. Ведь вот упустил девчонку, а нравилась, хорошей подружкой была. Как внезапно все оборвалось, – вздохнул человек, и вспомнил, как быстро нашла ему замену девушка.

– Выходит, не любила. Лукавила. Значит, и не стоило с нею всерьез связываться, – заметил старого деда, сторожа кладбища, расположенного неподалеку от морга.

– Чего один горюешь? Разлетелись твои пташки-канарейки? Закончил с ними занятия?

– Ну да! Скоро самостоятельно работать начнут. Удачно ли у них сложится? – вздохнул тяжко.

– А ты не переживай! У кого не получится, тех прогонят. Не дадут люд губить. Нынче плохого держать не станут. Вона даже меня этой весной заставили привиться от гриппа. Беспокоятся, чтоб покойников не заразил кашлем и насморком. Во будет смеху, коль все мои мертвяки начнут чихать! Ни ограды, ни заборы того не выдержут и посыпятся в труху. А главное, ни один засранец на погосте не появится. Ить надо как оборзели, друг другу могилки засирают! Опять нынче поймал такого, совсем малец, а уже безбожник. Словил мальчонку прямо за ухи и мордой в говно натыкал. Чтоб уразумел, каково покойнику его дерьмо нюхать.

– Чью ж могилу отделал?

– Свово отца! За то, что колотил его при жизни нещадно. И не токмо его, мамку и бабку бил, всех подряд, чтоб никому обидно не было. Его дома худче зверя боялись. Когда помер, весь страх прошел, и злоба на него проснулась. Малец к ему на могилку кажен день приспособился бегать. Во, пострел сопатый. Ну, такое про родителя поведал, аж я заплакал. Изгалялся тот жутко. Вожжами шкуру со всех снимал. Видать Господь узрел и прибрал мужика, чтоб больше не озоровал серед живых. А малец никак простить его не мог. Вот и злыдничал, что еще утворил бы! Когда носом его натыкал, долго ревел. Потом я ему воды дал умыться, к себе в сторожку привел за самые ухи. Усадил дурного под образа, поесть дал. Узрел, что голодный. Картох положил, хлеба да луку, рыбы дал. Поел все подчистую. Вот тут вздумал вразумить его, уже на сытое пузо, – усмехнулся дед, увидев, что Никита внимательно слушает, продолжил:

– Вот и говорю мальчонке, что забижать мертвого грех неотмоленный. Покуда живой был, могли с им брехаться, а с покойником не моги. Он уже пред самим Господом стоит и пред Ним ответ держит за все грехи земные. Потому судить его только Бог может, а не человеки. И мы виноватые по макуху, и с нас спросится в свое время. Кто на могилы гадит, тот здоровьем платится и беды приносит семье и роду своему. Такое не уходит безнаказанно никому. От них все отвернется, здоровье и радость, покой и удача. Ни одно дело не сладится, все меж пальцев водой убегит. А потому что нет в свете судьи выше Бога. Неможно человекам лезть в дела Господни и вершить свой суд, – откашлялся старик.

– От того в семье вашей и по сей день лиха беда живет, что грешишь всяк день, и никто до сих пор не остановил и не образумил. Хотя уже и сам не маленький, небось слышал, что вслед мертвым плохих слов не говорят. А коль так, гадить на могиле навовсе неможно! Тебе бы нынче, почистив могилу, встать перед нею на коленки, да испросить прощенья за глумленье свое, покаяться перед Господом за скудоумие и озорство. Дать слово, что никогда не повторишь такого. А еще надо, чтоб не просто пообещать, а сдержать слово. Заместо говна посадить на могиле цветы в знак прощенья и примиренья. А когда молишься, поминай родителя словом добрым, проси для него у Бога землю пухом, мир праху, царствия небесного душе родителя. Мальчонка тот вдруг заплакал. Я спросил его, с чего проняло? А малец и ответил:

– Дедунь, чтоб все так сделать, я должен насовсем простить отца. А как смогу, если и теперь душа от обиды плачет!

– Когда простишь, душа и сердце перестанут плакать. Выздоровеют мамка с бабкой. В дом, в семью вашу покой и благоденствие придут. Светло и радостно заживете…

– Поверил он тебе? – спросил Никита.

– Видел я, как молился он перед часовней. На колени встал. Внутрь войти не решился, а может, на свечку денег не было. Но долго стоял в поклоне, уткнувшись в землю головой. Может, Господь увидит и простит глупство хлопца.

– А это, правда, что Бог карает паскудников могил?

– Ну, Никита, про то всем ведомо. Вон Анька Еремина во зле могилу свекрухи изгадила. Да еще бахвалилась всем. Полгода не прошло, как у ней рак объявился. И ни где-то, а на прямой кишке. Сделали операцию, а он, тот рак снова объявился. Всю жопу изнутри сожрал и снаружи точить стал бабу. Ни врачи, ни знахарки не помогли, так и померла Нюська. А перед самой смертью свекруха привиделась. Напомнила и сказала причину кончины невестки. Троих внуков не пожалела. А только ли она? Вон Митька Козлов нажрался самогону на Радуницу и нассал на могилу теще. Не со зла, спьяну. Та покойница при жизни была стропой бабой и наказала зятя за глумленье. У него мужское навовсе в отказ ушло. Поначалу раздулся как арбуз, аж в штаны не помещался. Все деревенские глазели как на выставку достижений народного хозяйства. И все гадали, особо бабы, что ж это у Митьки выросло? Можно ли от него забеременеть нынче? Но вскоре стало усыхать и превратилось в сухую, вялую морковку. А мужик то еще молодой. Вот так-то глянула одна на воду и сказала Митьке, в чем дело. Он цельный год к теще на могилу ходил, просил прощенья. Все свечи за нее ставил. И обошлось, простила зятя. Так вот оно, Никитушка! Мы помышляли раней, будто помер человек и, нет его больше. Да только покойники и нынче над нами свою власть имеют, забижать их никак нельзя. О чем просили перед смертью, выполнить надо непременно. Они там у себя дома, а мы все в гостях, – вытер человек слезящиеся глаза и спросил:

– А у тебя как жисть? Скоро ли оженишься с Тонькой?

– Не получится. Не дождалась. За другого замуж выходит. Не знаю, повезло или упустил, только снова один остался.

– Не бедуй, добрый мужик одиноким в постели не заваляется. Какую-то да сыщет. Я вон, на что старый и негодный, но и ко мне в сторожку приходят озорницы, лет эдак под семьдесят. Из-под юбок мох да опилки сыпятся, а в глазах единое озорство и фулюганство. Не гляди, что одной ногой в могиле стоят, рукой за мужичий корень хватаются. Вот тебе и бабки. Молодух в хвосте оставят. А ты, Никита, помни! Мужик старым не бывает, покуда его корень пуговки на штанах рвет. Не тужи по бабе! Их на твой век хватит. Ушла к другому, значит, не любила. Коль так, чего помнить, завтра десяток новых сыщется. Вот до тебя в морге работал много лет человек. Ох, и умный! Не то мертвых, живых наскрозь видел. Привезли к нему зимою менты троих мужиков. Ну, скажу тебе, навовсе замерзли. Совсем белые, все холодные как сосульки и не дышат, и не двигаются. Никаких документов при них не имелось. Кто они, откуда взялись на дороге ментов, никто не знал. Лишь уходя, сказали, что у ларька всех сгребли и все на том. Ну, наш врач неспешным человеком был. И в этот раз не поторопился. Положил всех троих по скамейкам, а посередине поставил бутылку водки, какую ему кто-то на помин принес. Сам он не пил совсем. А утром один с тех троих живым оказался. Выпил водку и когда врач пришел, долго благодарил за ту бутылку и сказал, мол, если б она вовремя подоспела, то и те двое были б живы. На своих ногах ушел из морга. Все смеялся, что впервой похмелился в этом заведении.

– Ко мне вот так бомжиху привезли. Тоже за мертвую приняли, а она через час встала. Огляделась, и давай мертвых мужиков трясти, опохмелку просить. Я ее еле уговорил уйти из морга. Она так и не поняла куда попала, – усмехнулся Никита.

– Ни с хорошей жизни спиваются люди, – сказал сторож и добавил тихо:

– От безысходства, а еще с горя. Вон у меня на кладбище трое мальчат прижились. Все сироты. Младшему четыре, среднему шесть, старшому восемь годов. Им деваться некуда стало. Из дома родня прогнала. Родители за границей в автобусе погибли. Он, как говорят, перевернулся и сгорел. А дети остались никому не нужными. Живут тем, что люди на могилах оставляют на помин. Сколько говорил милиции, чтоб забрали детву в приют, покуда живы. Так вот не идут к ним мальчишки, прячутся. Боле не верят взрослым. Загодя, смальства к смерти привыкают. Покойников признали, от живых прячутся. И ко мне не подходят, боятся, значит, ненавидют нас. Вот я их потихоньку едой выманиваю. Они уже берут ее. Может, удастся их в человеки вернуть. Тут только спешить нельзя. Надо дождаться, когда их души навстречу мне откроются.

– Доживут ли они до того?

– Немного осталось. Уже не боятся меня. Не убегают и не прячутся как раньше. Значит, скоро заведу их в сторожку, вместо внуков растить буду. А когда придет мой час, похоронят. Может, заплачут, пожалев меня, старого. А всякая детская слеза цветком на могиле прорастает. Что делать, если не верят они милиции, приютам, видать хлебнули от всех с лихвой. Мне про них соседка рассказала, что рядом жила. Но и к ней не пошли. Тоже спрятались от старухи. Для них нынче все взрослые – враги.

– Мы сами себе становимся врагами. И не поймем, зачем такое творим? – вспомнил прощанье с Антониной. Она ушла, веря, что никогда больше не увидится с Поповым. Но судьба коварна и словно в насмешку устроила им внезапную встречу на новогодней вечеринке через несколько лет.

Никита не сразу узнал в роскошной, изящно одетой женщине бывшую студентку, подружку, оставившую его так внезапно.

Тоня сама подошла, напомнила о себе и снисходительно улыбнулась:

– А ты все такой же респектабельный, красивый и одинокий, как крест на погосте. Вот только поседел. Некому согреть. Нет любви, потому совсем побелел и начал стареть. А мне жалко, ведь я когда-то любила тебя, а ты не увидел. Ведь мы могли быть счастливы. Ты не захотел.

– Тоня! Любовь не закажешь. Если б ты меня любила, не оставила б. И не забыла б на столько лет. Впрочем, зачем упрекать друг друга. Ведь все прошло. Скажи, ты счастлива?

– Да! У меня уже двое детей. Муж очень хороший человек, он кардиолог. Мне с ним повезло во всех отношениях. Редко так случается. Он не только муж, а и друг, прекрасный отец.

– Короче, жизнь удалась, ты ни о чем не жалеешь и никогда не вспоминала меня, – заглянул ей в глаза пытливо.

– Тебя невозможно забыть. Ведь ты был первым. Я и сегодня люблю тебя, хотя ругаю себя за это нещадно. Мы никогда не будем вместе, но почему и теперь, даже через годы, называю мужа твоим именем? Зачем ты до сих пор живешь в моем сердце и не оставляешь? Ведь я все это время старательно избегала встреч с тобой. Но даже своего сына назвала твоим именем.

– Тоня, не ругай! Ведь я по-прежнему одинок. У меня нет ни жены, ни подруги. Ты унесла с собою все. А равной не увидел.

– Ну не прикидывайся сиротой. Женщин у тебя всегда хватало! Ты поседел, но не постарел, и как всегда остаешься любимцем женщин, – подморгнула лукаво.

– Я не о том. Мимолетные связи не греют душу. Мы слишком поспешили расстаться. За это нас еще накажет судьба, – выпустил из своей ладони руку женщины. Кончился танец. А жизнь продолжалась…

Никиту Попова в городе считали самым завидным женихом. Женщины-одиночки оказывали ему повышенное внимание, студентки мединститута откровенно назначали встречи. Многих удивляло то обстоятельство, что Никита до сих пор холостой.

– Больной или жадный, – шептались за спиной человека, даже не предполагая, что виной его одиночества была неудачная первая женитьба. Человек боялся повторить ту роковую ошибку, всячески избегал острых углов в отношениях с женщинами и чтобы не привыкать ни к одной, часто их менял. Благо возможности позволяли.

Мать и отец Никиты теперь уже потеряли надежду на то, что их старший сын когда-нибудь женится. Его убеждали, уговаривали, но человек отмахивался, говорил, что проживет без семейных заморочек, что ни одна из женщин не нравится, да и заводить семью он опоздал.

– Никита! Избавься от комплексов, какие себе внушил. Помни, сынок, время безжалостно! Нельзя человеку жить одному. Я не хочу, чтобы ты окончательно отрекся от счастья иметь свою семью. Ведь мы с матерью не вечные. Твой брат моложе тебя на семь лет, а у него уже двое детей и старший сын ходит во второй класс. Живет хорошо, он счастлив! И за него мы спокойны…

– Это пока! Что будет дальше, никто не знает! – отвечал Никита резко.

– Я уже на пенсии. Мать тоже! Хоть бы увидеть твоего ребенка.

– Как же! Есть Наташка! Но где она? Вышла замуж за американца и уехала в Штаты! Где и как живет, даже не пишет. Сколько времени прошло? Только от Нонки узнал, что недавно стал дедом. Имеется внук, какого паскудно назвали Боб. А как назвать ласково, вслух произнести стыдно. Зато импортный ребенок, и увидим ли мы его когда-нибудь!

– А Нонка все еще одна?

– Говорит, что сиротой живет. Если б не знал, поверил бы. Но откинь одеяло в ее постели, там косой десяток хахалей прячутся, как у всех одиночек. Ни одной нельзя верить. И вообще не хочу говорить о бабах. Ни одна не стоит доброго слова.

– Сынок! Не смотри на жизнь сквозь черные очки. Когда выходишь из морга, снимай их. Ведь вокруг жизнь бурлит, не пропусти ее, – уговаривала мать. Никита целовал ее руки и отвечал:

– Если будет суждено, свое увижу и не пропущу ни за что!

В тот день патологоанатом зверски устал и вышел во двор перекурить. Перед глазами мельтешили снопы искр, а в них покойники… Застреленные, повесившиеся, отравившиеся, зарезанные, все ушли из жизни насильственно. Никто не умер своею смертью. Зачем так неразумно? – думает врач. Он даже не услышал торопливых шагов по дорожке. Не оглянулся. А девушка, будто выросшая из земли, тронула за плечо и сказала:

– Это вы будете Никита Попов?

– Я! Чем могу помочь? – спросил, бегло оглядев внезапную посетительницу.

– Ой! У меня к вам куча дел!

– Выкладывайте по порядку! – подвинулся, давая возможность присесть.

– Ну, первое, это поставить зачет.

– А что случилось в первый раз? Почему не сдали вместе со всеми? – насторожился Попов.

– Мама умерла. Я не смогла подготовиться, и вы перенесли на сегодня, – опустила голову.

– Что еще? Какие другие проблемы беспокоят вас?

– Маму похоронили, а следом бабулька ушла. Она у вас в морге. Я решила спросить, сколько должна за услуги?

– Это не ко мне! Там рабочие есть, какие занимаются подготовкой к погребению. У них узнаете. Я не в курсе!

– А за вскрытие, диагностику, за справку, сколько вам должна? – смотрела на Никиту, теребя в руках облезлую сумку.

– Успокойтесь! Мне ничего не должны! – приметил залатанный сапог, облезлый, блеклый маникюр, старую, изрядно подношенную куртку на плечах.

– Специально так оделась, чтоб сбить цену нашим услугам, или впрямь живет тяжко? – подумал невольно. И решил:

– Ну, что ж! Пойдемте в морг, там, на месте сдадите зачет. Посмотрю, как подготовились? – пропустил студентку вперед. Та вошла спокойно, не дрогнув.

Никита сразу подвел к вскрытому покойнику, лежавшему на столе. Начал задавать вопросы, девушка отвечала сбивчиво. Ей впервые пришлось увидеть убитого человека.

– Простите! Мама и бабуля умерли сами. А этого убрали! Отняли жизнь. Дайте дух переведу. Трудно сконцентрироваться, собраться с мыслями. Кажется, я слышу его стон, – вытерла невольные слезы.

– Вы очень впечатлительны. Работа врача – это, прежде всего, хладнокровие.

– Я так не смогу. Мне каждого жаль, потому пошла в медицину.

– От чего умерла ваша мать?

– Сахарный диабет. Эта болезнь не лечится. Я делала все, но оказалась бессильной. Бабулю инсульт погубил. Она очень любила маму. Так вот и получилось, что за десять дней обе умерли. Никого у меня не осталось. На всем свете одна. Как жить дальше, просто не знаю.

– Вы в общежитии устроились?

– Нет! Я в частном доме! Его еще дед строил. Теперь не знаю, что с ним делать. Все из рук сыпется, как через решето, – внезапно уронила голову на плечо Никите и разрыдалась в голос.

– Дина! Возьмите себя в руки, успокойтесь! Вы, сильный человек! Не давайте себе расслабиться, держите нервы под контролем…

– Я не хотела, простите, такое со мной впервые, – пыталась взять себя в руки, но рыдания сотрясали, они рвались наружу с новой силой.

– Давайте выйдем во двор, там быстро успокоитесь, – помог выйти из морга, взяв девушку под руку, держал крепко, девчонку шатало.

– Вы сегодня ели? – спросил внезапно, Динка покраснела:

– Не знаю. Может, ела, но это неважно! – вытирала слезы, а они бежали ручьем.

– Выплачься, выкричись! – завел в беседку и попросил работницу морга сделать две чашки кофе. Та вскоре принесла.

– Пей, Дина! Встряхнись. Не надрывайся. Когда-то мы все уходим. Но чем старше человек, тем тяжелее переносит потери родных. Это горе лечит только время. Оно скоро не проходит. Потому, крепись! Давай сюда свою зачетную книжку. Береги себя, девочка! Помни, горе проходит, беды забываются, а мы остаемся. Старайся быть среди людей, не замыкайся, беги от одиночества! И не беспокойся об оплате. Тебе сделают по минимуму, – погладил девушку по спине. Та вымучено улыбнулась, скупо поблагодарила человека и вдруг призналась по-детски простодушно:

– Я так боюсь оставаться в доме одна. Все слышу шаги и шорохи, шепот, как будто мама с бабушкой у печки возятся, встаю, а их нет. Так страшно! А ночью на чердаке кто-то прыгал. И под окнами ходят. По комнатам носятся, рядом с моей постелью останавливаются. Я даже свет не выключаю, домой с занятий боюсь возвращаться. Может, когда похороню бабулю, все прекратится? Наши соседки-старухи говорят, что такое беспокойство целый год будет. А потом все уляжется. Только надо покойниц на крыльце горячими блинами поминать и ночную рубашку надевать наизнанку на ночь, чтоб мои мамулька с бабулькой во сне сердце не терзали. Я уже два дня так делаю, а уснуть все равно не могу. Вот если бы хоть кто-то из подруг со мной остался. Но все боятся.

– Хорошо! Я зайду к тебе после работы, немного посижу с тобой! Может, успокоишься, не будешь бояться своих, – пообещал Никита и вечером действительно навестил Динку.

Едва глянув, понял, тут был повод для страха. Большой двухэтажный, мрачный дом был угрюмым и похожим на строгого, хмурого старика, недоверчиво встречающего каждого входящего. В самом доме пахло сыростью, старостью, болезнями.

– Дина! Да у тебя камин есть! Давай его затопим. Все теплее будет. А для начала откроем форточку и проветрим дом. Пусть беда уйдет отсюда! Чего в сумерках сидишь? Давай свет включим! Оно и на душе прояснится. Не зацикливайся! Выходи из штопора! – теребил девушку и велел ей сменить серый халат на нормальную яркую одежду.

– Соседи осудят! Велели год носить траур, не снимая его с головы и плеч…

– Ерунда! Покойницам такие жертвы не нужны. Им важна память. Она в твоем сердце и в душе живет!

Динка послушно переоделась, вышла к Никите, тот глянул и понял, что скоро отсюда не уйдет.

Девушка поставила на стол ужин, но сама не ела. Не могла заставить себя. Будто кто-то на заглушку закрыл горло. Никита с этим не смирился:

– Ешь. Иначе я тоже ни к чему не прикоснусь.

– Не могу!

– Чепуха! Прикажи себе жить! Если хочешь, чтоб я приходил сюда, хоть изредка, ты будешь меня слушаться!

– Хочу, чтоб не уходили никогда! Вы такой добрый и хороший! – смотрела на Никиту по-детски доверчиво.

– Тогда ешь! – настаивал упрямо. Динка неохотно ела котлету, пропихивала ее в себя через силу. Никита ел с удовольствием:

– Сама готовила? – спросил неожиданно.

– Конечно. Мама с бабулей были строгими, всему учили. Стирать, убирать, готовить, с восьми лет заставляли. Не смотрите, что теперь в доме все запущено, Немного отляжет боль, наведу порядок. Мне б только на ногах удержаться, – подбросила дров в камин.

– А где твой отец? – спросил неожиданно.

– Умер. Он был ликвидатором на Чернобыле. Я небольшая осталась. Всего пять лет. Мать сама растила. Второй раз замуж не вышла. Меня и отца любила, не хотела обижать. У нас в семье все однолюбы. Так с самого начала повелось. Никто ничем семью не опозорил, – глянула в глаза Никите.

– Это главное, – похвалил человек. И спросил:

– А сама, почему одна? Или есть на примете парень?

– Был. Но не получилось с ним ничего! Разными оказались. Он крутой, а я простая. Не хочу жить как он. Правда, все теперь устраиваются потеплее, а я по старинке, как могу. Никому не обязана и не должна. Зато живу спокойно. Вот закончу институт, пойду работать, стану детей лечить, если возьмут в больницу. Или в детский сад устроюсь. Педиатр без работы не останется, – улыбнулась тихо.

– Ну, а на личную жизнь, какие планы?

– Да никаких надежд. Я не из тех, на кого западают. Нет шарма, а главное – именитой родни. Так уж сложилось, не повезло. Ну и ладно, у других даже хуже, и то не унывают. Моя соседка, совсем старая, одна живет. Пенсии только на хлеб хватает, всю жизнь в колхозе работала, и то не жалуется. Кому на свадьбу, другим с похоронами помогает подготовиться. И мы ее не забываем. Хорошая, сердечная женщина. Да у нас все соседи прекрасные люди. Нам с ними повезло. Никогда не ссорились, – подкинула еще дров в камин.

Они проговорили допоздна. Никита, спохватившись, глянул на часы, шел третий час ночи.

– Извини, Дина! Я до неприличия засиделся.

– Никита! Оставайтесь ночевать. В доме восемь комнат! Места больше, чем достаточно. И мне не будет страшно, все ж не одна в доме!

Человек согласился без особых колебаний. И вскоре уснул на огромной кровати. Здесь на ней лежала большая, толстенная перина и пузатые подушки. Казалось бы, чего не спать? Но только сомкнул глаза, кто-то в бок толкнул острым локтем. Откинул одеяло, пошарил, а вдруг какая плутовка приблудилась? Но нет, кроме него никого в постели не было.

Человек повернулся на другой бок, только стал дремать, кто-то пощекотал ступню. Никита опять проснулся. Перекрестил подушки, койку, себя осенил крестом и после этого заснул до утра безмятежно. Когда встал, его уже ждал завтрак. Динка спросила:

– Как спалось? – и, узнав о случившемся, сказала:

– Это мои беспокоили. Но меня не потревожили ночью. Спасибо, Никита! Я так хорошо сегодня отдохнула.

Вскоре они расстались. Попов не думал навещать Динку, пока та не разделалась с похоронами. Не хотелось попадаться на глаза всем ее соседям и друзьям. Но Динка сама пришла за ним и уговорила придти на поминки.

Никита отказывался, как только мог. Но Динка оказалась упрямее:

– Вы мне силы даете. С вами я оживаю! Поддержите еще немного! Мне так надо устоять!