Текст книги "Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 48 страниц)
К этой девушке подошла другая в таком же светлом платье. Только была она чуть ниже ростом и темнее волосом. Ее губы на таили в своих очертаниях такой строгости, зато брали яркостью. А по всему ее округлому лицу разливалось такое обилие радости, что, казалось, радость вот-вот прорвется сквозь налитой румянец ее щек и брызнет смехом из ее наполненных блеском коричневых глаз. И такая дочь тоже могла у меня быть, переполненная радостью и смехом. Почему бы нет? Все могло у меня в жизни быть, если бы не свернул я со своей прямой дороги на какой-то иной, нескладный путь.
Темноволосая девушка спросила у светловолосой!
– Может, перенесем на другой раз?
Но та отрицательно покачала головой. В это время в комнате появился еще один ладно скроенный парень, черноглазый, чернобровый, с красивыми темными кудрями, сбитыми на сторону. Все лица немедленно обернулись к нему. Но он, как видно, уже привык встречать со стороны людей такое внимание к себе и ничуть этим не смутился. Потянув к себе ленивым движением от стола один из стульев, он уселся у стены и неторопливо закурил папиросу, ни на кого не глядя. Кто-то спросил его:
– Ты, что же, нарочно решил сорвать вечер?
А он сделал удивленные глаза и посмотрел на всех так, словно только сейчас их заметил. Но, видя, что от него ждут ответа, сказал:
– Разве я кому мешаю? Веселитесь на здоровье.
Ему сказали:
– Ну и хватит корчить из себя обиженного. Не отравляй настроения другим. Если уж сплоховал, то умей держать свою досаду при себе.
– Пожалуйста, я могу уйти.
Сказав это, черноглазый парень поднялся со стула, но, встретив суровый взгляд голубых глаз светловолосой девушки, снова уселся. С минуту все огорченно помолчали. Потом один из парней сказал примирительно:
– Надо признать, конечно, что не все от него зависело. Редколесье на их участках – это само собой. Но, кроме того, его два раза подвела пила. А это тоже немаловажная причина.
Некоторые как будто были готовы согласиться с таким объяснением. Но тут заговорил еще один парень. До этого он молча подпирал широким плечом стену возле окна, ласково поглядывая на темноволосую, переполненную радостью и смехом девушку. Он был очень высокий, и коротко срезанные, желтые, как солома, волосы на его крупной голове стоймя торчали вверх, прибавляя ему роста. Он сказал:
– Никакая это не причина! Таких причин у каждого десятки наберутся. Просто пришло время уступить первенство – вот и все.
Черноглазый парень покосился на него с пренебрежением и сказал, не вынимая папиросы изо рта:
– Уступить? Кому? Уж не тебе ли?
Тот ответил спокойно:
– Да хотя бы и мне.
Черноглазый парень рассмеялся, обводя всех взглядом с таким видом, словно приглашал их тоже посмеяться вместе с ним. Но только два-три человека ответили ему слабыми улыбками. Тогда он сказал:
– Мало вырос. Подрасти еще малость.
Тот выпрямился, расправив плечи, и ответил:
– Думаю, что уже дорос.
– Думаешь? Это еще доказать надо.
– Уже доказано.
– Случайность не доказательство.
– Случайностью тут и не пахнет.
– Это мы еще проверим.
– Не храбрись. Еще откажешься от проверки.
– Это почему же?
– А потому. Не к твоей выгоде она обернется.
Черноглазый даже привстал со стула – так уязвили его почему-то слова высокого парня. И, весь красный от обиды, он прокричал:
– Да хоть сейчас пойдем, если так! Идем сейчас! Ну?!
Высокий парень усмехнулся:
– Зачем же сейчас? Неудобно сейчас вроде…
– А-а, неудобно? Струсил, иначе говоря?
На этот раз вскипел высокий парень. Сжав кулаки, он подступил к черноглазому, как бы собираясь его ударить, но не ударил и только постоял перед ним немного, а потом сказал отрывисто:
– Пошли!
Тот спросил удивленно:
– Куда?
– Туда. На делянки.
– Сейчас?
– Да, сейчас! Ты же сам этого хотел. Или уже идешь на попятный?
– Нет, почему же? Я готов. Пожалуйста.
И они оба направились к выходу. Кто-то сказал негромко:
– Совсем с ума спятили.
А кто-то крикнул им вслед:
– Эй, постойте! Петухи! А остальные для вас не существуют? Может быть, вы и нам соизволите что-нибудь объяснить?
Высокий спросил того, кто это крикнул:
– А ты не понял?
Тот отозвался с унынием в голосе:
– Я-то понял, да что проку-то?
– А то, что дашь нам ток для двух пил. Не возражаешь?
– А надолго?
Высокий вопросительно обернулся к черноглазому. Тот сказал:
– Часа на два.
– Это можно.
И понятливый парень тоже двинулся к выходу, расстегивая почему-то на ходу пиджак и развязывая галстук. Но у двери он обернулся и спросил:
– А остальные как?
Высокий парень тоже остановился в дверях и сказал, подумав:
– А остальным подождать придется. Втягивать всех в этот глупый спор мы не имеем права.
Но тут заволновались и заговорили все остальные, явно втягиваясь в тот самый спор. И кто-то из них выкрикнул громко:
– Разве не бригадами мы соревновались?
Эти слова родили одобрительный гул голосов, и скоро все остальные тоже потянулись к выходу. Я, конечно, так и не понял ничего из всей этой кутерьмы и, когда все вышли, опять взглянул на парторга. Он улыбался, провожая глазами последних уходящих, словно был доволен тем, что произошло, словно это было то самое логическое завершение, о котором он упоминал. Потом он подвинул мне стул и сказал:
– Вы посидите тут немного. Скоро директор подойдет. С ним кое-кто из старших. Скучно вам не будет. А мы мигом обернемся.
И он вышел, оставив меня наедине с вином и закусками. Но я не хотел оставаться один возле стола, за который меня еще никто не приглашал. Подумав немного, я тоже направился к выходу. Не стоило отрываться от парторга. Как-никак, худо мне, кажется, еще не было оттого, что я иногда держался у них поближе к парторгам. И если уж я хотел получить какое-то объяснение тому, что передо мной происходило, то кто объяснил бы мне это лучше парторга?
Одно я, правда, понял и без его разъяснений: обед от меня уплыл. И какой обед! Никогда в жизни не бывал я на таком обеде и никогда не буду впредь, ибо жить мне осталось очень короткое время. Все же, проходя в первой комнате мимо висящего холста, я не утерпел и опять отогнул его немного. Да, дела складывались невесело. Печеный окорок, наполнявший своим благоуханием весь дом, так и не попал на продолговатое блюдо, ожидавшее его на кухонном столе. Он остался на железном листе, и две женщины опять заталкивали его в горячую пасть печи. Одна из них ворчала:
– Прямо сумасшедшие какие-то! Только собрались за стол, и вдруг – на тебе! Шальная муха вас укусила? И без того днюете и ночуете в лесу, как лешие, прости господи. Раз уж расписались, вернулись из загса, – надо за стол садиться. А вы опять в лес! Чего вы там еще не видали, в лесу-то? Пни пересчитать не успели?
Этот вопрос относился к высокой девушке, которая приткнулась в углу позади печи и там торопливо укладывала на голове кругами свои толстые белокурые косы. Относился он также к высокому парню, волосы которого напоминали коротко срезанную солому на жнивье. Его крупная голова с этими короткими волосами виднелась позади девушки в том же углу. Он снимал там свой нарядный пиджак и расстегивал рубашку. По всему видно было, что он приходился этой девушке братом.
Парторга я догнал на улице. Он только что остановился перед открытыми воротами деревянного гаража и кого-то позвал оттуда. Из гаража вышел парень в черной рабочей спецовке, и они о чем-то заговорили. Парень разводил руками и отрицательно тряс головой, а парторг движением ладони успокаивал его. Когда я приблизился к ним, он говорил парню:
– Нет, на полуторке не уместимся. Трехтонку давай. Ничего. Постоишь там пару часов – и обратно. А поддержать ребят надо. Не такой уж они пустяк затеяли, если взглянуть с точки зрения эпохи. А ты зато в число приглашенных на свадьбу попадешь. Это я тебе гарантирую. Идет?
– Ладно уж. Где наша не пропадала.
Пока они там договаривались, я немного прошелся вдоль улицы, делая вид, что мне все ясно и понятно. А на самом деле никакой ясности у меня в голове не было. Прояснить ее мог только парторг, и, помня это, я старался не упустить его из виду.
Тем временем из гаража выкатилась грузовая машина и остановилась посреди улицы. К ней стали сбегаться те самые парни и девушки, которых я только что видел в праздничных нарядах у нетронутого свадебного стола. Они уже успели переодеться в простые одежды. На белокурой девушке вместо белого платья был надет синий комбинезон. Свои толстые косы она стянула косынкой. Черноглазый парень подал ей из кузова машины руку, и они уселись рядом на переднюю поперечную доску. Темноволосая девушка уселась рядом с высоким парнем. Вид у него был непримиримый. Глядя прямо перед собой, он как будто не замечал всех остальных, кто садился вокруг него на поперечные доски в тот же кузов. Когда все уселись, парторг окинул всех взглядом и сказал:
– Итак, отправляемся в свадебное путешествие. Трогаем!
Помахав мне рукой в знак того, что скоро вернется, он сел в кабину к водителю. Но я не хотел без него оставаться. Куда бы я годился без парторга? И пусть мне на этот раз попался парторг молодой и непоседливый, но все же он был парторг, и потому не стоило от него отрываться.
Машина заурчала и тронулась. Я прыгнул вперед и ухватился за край кузова. Два парня подхватили меня и втащили наверх. Я сел рядом с ними и покатил неведомо куда по неровной, ухабистой дороге, так и не отведав свиного окорока, запеченного в тесте и сметане с картофелем, луком, перцем, лавровым листом и разными другими благоуханными вещами, которых мне, кажется, так и не суждено было больше в жизни вкусить.
63
Да, это был странный праздник! Вернее, праздником тут и не пахло. Какой же это праздник, если стол для гостей накрыт в одном месте, а гости и хозяева едут от него в другое место, едут на неудобной грузовой машине по скверной, тряской дороге, проложенной через вырубленный наполовину лес, где корни огромных пней и замшелые камни лезут под колеса, заставляя машину крениться туда и сюда. Праздник должен быть праздником и ничем иным.
Таким ли был, например, праздник, проведенный однажды в Иванову ночь на торпе Ристо Сааринена возле Суолохко? Вот это действительно был праздник, о котором стоило вспомнить. После того как там, на берегу озера, сожгли костер величиной с телегу и отправились веселиться в дом, на торпе откуда-то появился длинный Тауно Карьялахти, давний недруг Сааринена, и запустил камнем в окно.
Когда сын Сааринена, выхватив пуукко, выбежал на дорогу, перед ним оказалась целая компания. Ему пришлось бы плохо, не догадайся кое-кто из гостей его отца выбежать вслед за ним. Это были все крепкие ребята, и, когда началась резня, длинный Тауно и его приятели еле уволокли ноги. А один из них, сильно подвыпивший Пентти Паккала, даже удрать не успел и остался на месте с проткнутым боком.
Но молодому Сааринену этого показалось мало. Он так раскипелся, что в ту же ночь выбил все стекла в доме Тауно Карьялахти и повалил забор вокруг его сада. И только после этого он вернулся со своими друзьями продолжать праздник на торпе отца. Вот это действительно был праздник, на котором скучать не пришлось никому.
А здесь неведомо что творилось вместо праздника. Стол с вином и закусками оставался где-то в поселке, а гости в семи километрах от него разделывали лес. Я смотрел на это и не знал, что думать. Два парня с электропилами в руках валили деревья с такой быстротой, что хлопанье их вершин о землю раздавалось почти без перерыва. Они полубегом передвигались от дерева к дереву, настороженно поглядывая друг на друга из-за толстых стволов елей и сосен. Не подрубая деревьев топором, они отхватывали пилами треугольный кусок ствола с той стороны, куда намеревались повалить дерево, и тут же, не сходя с места, прикладывали пилу к другой стороне ствола. Сваливали они каждое дерево за несколько секунд.
Две девушки помогали им валить, подпирая деревья длинными шестами с вилками на концах. Черноглазому парню помогала высокая белокурая девушка. Синий комбинезон, дополненный высокими сапогами, сидел на ее статной фигуре ничуть не хуже белого свадебного платья. Косынка на ее голове стояла бугром из-за толщины закрученных кос.
Ее рослому брату помогала темноволосая девушка, наполненная радостью и смехом. Сейчас ей, правда, было не до смеха, потому что черноглазый парень со своей белокурой помощницей показал в работе такую прыть, что уже на первых двадцати минутах обогнал ее богатыря на целых два дерева. Пытаясь выручить своего медлительного великана, она так суетилась, то подтягивая за его пилой гибкий черный кабель, то налегая изо всех сил на вилку, что скоро ее холщовое рабочее платье стало мокрым от пота вдоль всей спины, а темные голые икры над голенищами низких сапог и смуглое лицо заблестели, как будто их смазали маслом.
Все остальные парни и девушки были заняты тем, что обрубали сучья у поваленных деревьев и распиливали их на бревна. Лес был полон треска, звона и стука. От больших костров, на которых сжигались отрубленные сучья, валил кверху густой белый дым. Я тоже принялся кидать в костер свежие хвойные сучья, хотя не видел в этом пользы. Выгоднее было бы отправить эти сучья на целлюлозную фабрику или же просто оставить их сохнуть в куче, чтобы люди потом смогли их увезти к себе домой на топливо.
Парторг не успел переодеться в рабочее платье, только снял галстук и расстегнул ворот рубахи. Но и в светло-сером праздничном костюме он не оставался без дела. Здесь все его звали мастером и, когда дело касалось какого-нибудь инструмента, обращались к нему. Это он выделил обоим спорящим парням по одинаковому куску леса одинаковой густоты и теперь переходил с делянки на делянку и обратно с топором и меркой в руках, измеряя объем поваленных деревьев и помечая зарубкой те места, где их следовало перепилить. Мне он подмигнул, проходя мимо, и прокричал так, чтобы слышали другие:
– Как вам нравятся наши молодожены? Кажется, они, неплохо усвоили одну из главных супружеских обязанностей, а?
И я ответил ему тоже громко, как мог:
– Да… Неплохо…
Ответив это, я приосанился немного и расправил плечи, окидывая взглядом делянки, на которых кипела работа. Похоже, что и я был тут в некотором роде не лишний. Как-никак потребовалось в чем-то и мое высокое мнение. И труд мой тоже не отвергался, только мало я себя в нем проявлял. Заметив, что мастер больше топчется на участке высокого парня, я перебрался к черноглазому и там поискал глазами, кого бы освободить от инструмента.
Тонкая девушка отдала мне свой топор, а сама потащила в костер сучья. Не такая она, правда, была тонкая, если судить по тому, как обозначили выпуклости ее тела трикотажные штаны и футболка. А руки ее, несмотря на тонкость, без особенных усилий поднимали и кидали в костер самые тяжелые сучья. Ее подведенные темным цветом блестящие глаза с веселым одобрением обращались к черноглазому парню, валившему в нашу сторону от кромки леса все новые и новые деревья, рот раскрылся от частого дыхания, и краска с губ давно сползла вместе с потом. Они, конечно, не стали от этого менее привлекательны, ее губы, хотя сама она была, пожалуй, другого мнения на этот счет. Но пусть она сама была другого мнения. Это ничего не меняло в ней. И, конечно, у меня тоже могла быть в жизни такая же стройная и сильная дочь, забывающая при случае о краске на губах.
Приняв от нее топор, я прикинул его в руке. Он был не совсем привычной для меня формы. Но мои запачканные в смоле ладони быстро к нему применились, и скоро я обогнал в работе широкоплечую полногрудую девушку, одетую в коричневые лыжные брюки и в темно-зеленую блузку с короткими рукавами. Пока она очищала от сучьев два дерева, я очистил три.
Могло бы и дальше так пойти, но тут рядом со мной оказался невысокий крепкий парень в голубой застиранной майке. С ним тягаться стало труднее, потому что он работал прямо-таки не переводя дыхания. Непонятно, что его понуждало к этому. Как видно, он вознамерился заработать в этот день изрядную кучу денег, потому и действовал, наверно, с такой торопливостью. Обрубив сучья у одного лежачего дерева и отхватив у него топором вершину, он так быстро принимался за соседнее, что перерывы между ударами его топора даже в эти моменты не удлинялись.
Пришлось мне тоже скинуть пиджак и снять рубашку с галстуком. Однако и после этого я обгонял его лишь в тех случаях, когда мне попадалось дерево с длинным голым стволом, а ему – какая-нибудь кряжистая ель, вся в сучьях от комля до вершины. Но стоило на такое же дерево напороться мне, как вперед уходил он. Пытаясь хоть как-нибудь заставить его приостановиться, я крикнул ему, кивая на черноглазого парня и его белокурую жену, посылавших нам с треском и звоном эти деревья:
– Победа, кажется, будет на нашей стороне!
Крикнув это, я воткнул топор в свежий пень и полез в карман за платком, намереваясь вытереть пот с лица. Этим самым я как бы и его тоже соблазнял на передышку. Но он к тому времени уже успел нацелиться острием топора в очередной сук, и хотя приостановил взмах, выслушивая меня, но ровно настолько, чтобы ответить:
– А иначе и быть не могло. На равноценных участках наш обязательно опередит. Он такой!
Сказав это, парень вонзил топор в намеченный сук, завершая свой взмах, и тут же повторил это опять и опять, продвигаясь вдоль ствола дерева с такой скоростью, что я моментально забыл и про носовой платок и про пот на лице. Даже богатый свадебный обед, так обидно подразнивший мои ноздри, выпал на время из моей памяти. Только одна забота осталась в моей голове – как бы не отстать от этого неутомимого, железного дровосека и не уронить чести финского лесоруба. И кто знает, выдержал бы я или нет рядом с ним, если бы не раздался вдруг веселый возглас мастера:
– Заканчивай, ребятки! Время истекло! Шабаш!
Правда, работа после этого не сразу прекратилась, только деревья перестали падать. А оба споривших парня принялись теми же пилами разделывать поваленные стволы. Их молодые жены занялись уборкой сучьев. Это заставило сучкорубов поторопиться. Пришлось и мне еще чуть быстрее махать напоследок топором. Руки у меня дрожали, когда я сдавал свой топор мастеру, и в пустом животе все ходило ходуном. Остыв немного, я натянул на себя рубаху, повязал галстук и, подхватив пиджак, направился туда, где нас поджидал грузовик.
64
В кузов машины я забрался одним из первых. За мной туда влезли обе молодые жены, которые за минуту до этого помогли другим девушкам залить костры. Они влезли одновременно с двух сторон, свежие, мокроволосые, пропахшие смолой и дымом, и молча улыбнулись друг другу, Я понял, что их так радовало. Они неплохо заработали за эти два часа и, конечно, имели право радоваться такой прибавке к своему основному жалованью. Уселись они рядом на переднюю доску и всю обратную дорогу пели, не умолкая даже в тех местах, где машину подбрасывало на старых корневищах и ухабах.
Нет, свадебный стол не напрасно меня подразнил. Он опять предстал передо мной, и на этот раз никто не тянул возле него канители, тем более что день уже подходил к концу. Вечернее солнце, готовясь уйти за кромку леса, светило напоследок в окна комнаты розовыми боковыми лучами, заставляя все стеклянное на столе играть и переливаться разным цветом. Помыться и переодеться все успели за какие-нибудь пятнадцать минут – и вот уже сидели вокруг стола. Я тоже сидел. Мое место пришлось на середину стола. Справа от меня сидел директор лесопункта, а слева мастер. Я спросил мастера:
– Сколько же денег они получат за свою работу, которую так быстро выполнили?
Он усмехнулся и ответил:
– Денег? Да ни копейки не получат. Кое-что другое они получили, и это будет поценнее денег.
Не знаю, про какую ценность он говорил. При мне ее им не раздавали. И сколько я ни смотрел вдоль стола вправо и влево, ни у кого из парней и девушек не заметил в руках ничего такого, что не относилось бы к столу. Только лица у всех, заново разрумяненные и освеженные водой, были на этот раз довольные и радостные. От прежней хмурости не осталось даже признаков. И это доказывало, что ценность действительно уже находилась у каждого в кармане, или за пазухой, или где-то в другом месте.
Головы девушек опять освободились от платков, и тяжелые косы белокурой жены немедленно воспользовались этим, чтобы свеситься позади спинки стула почти до полу. Обе молодые жены, снова одетые в белые платья, сидели рядом, подпираемые с двух сторон своими молодыми мужьями. Они сидели напротив меня по другую сторону стола, и мне хорошо было видно, с какой нежностью поглядывали мужья на своих подруг. Но стоило одному из мужей встретить взгляд другого мужа, как оба они хмурились и отворачивались в разные стороны. Из этого следовало, что мужья еще не успели получить упомянутые мастером ценности.
Мастер поднялся с наполненной рюмкой в руке и сказал:
– Итак, вопрос о первенстве покуда утрясен. Одна сторона еще раз подтвердила свое право называться непобедимой. Но другая не отказалась от своей заявки на такое же право. Что ты с ней поделаешь? Прямо на пятки наступает. Всего в два кубометра, да и то неполных, получилась разница в этот раз. Так что учтите это вы, овеянный славой. Почивать вам на лаврах не придется.
Тут он помолчал немного, обдумывая что-то. После я понял, что он обдумывал. Он старался сообразить, нельзя ли увязать это с политикой. Ведь он был не только мастер, но и парторг. А парторги у них так устроены, что обязательно сводят все на политику. Обдумав то, что ему было надо, он добавил:
– Допустим, верх возьмет другая сторона. Ну и что? Кровопролития у нас из-за этого не произойдет. А польза будет всем. В этом и заключается главная суть мирного соревнования. Всем польза, и никому вреда. Вот так бы и государствам договориться, чтобы всякие там споры и раздоры между собой – идеологические и политические – решать мирным соревнованием, а не войной. Тогда чья бы сторона ни победила, а выигрывали бы всегда народы обеих сторон. Но это не вдруг наладится. Сначала нужно установить мир и доверие между государствами. Без мира, без дружбы это дело не пойдет. Вот здесь, рядом со мной, сидит представитель Финляндии Алексей Матвеевич Турханен. Уж он-то знает, каково пришлось финскому народу от войны с нами. Но стоило заключить мир, как жизнь опять помаленьку в гору пошла. Жизнь – она ведь такая! Она непременно свое возьмет. Ей только дорогу давай пошире. А народ финский – миролюбивый, трудовой народ, и война ему, как и нам, не нужна. Видели нашего гостя в работе? Поет у него в руках топор-то. Видно, помахал он им за свою жизнь всласть. Так вот, я предлагаю выпить первую рюмку за мир, без которого не продвинется и наше дело, не устроится и наше счастье, за мир и за дружбу с хорошим финским народом!
И они выпили эту первую рюмку здесь, в глубине лесов, не то белорусских, не то псковских, за дружбу с вами, финские люди. И лишь потом стали пить за то, что относилось к их свадебному вечеру. Не знаю, почему они начали свой местный маленький праздник именно так. Может быть, ради финского гостя? Увидели финна и выразили через него свое отношение к финскому народу. Такое напрашивалось тут объяснение, хотя ты, Юсси, конечно, назвал бы это слишком наивной догадкой. Твой опытный, зоркий глаз легко усмотрел бы тут совсем иную причину. Советская пропаганда – вот как ты бы это назвал.
Да, так оно и было, конечно. Тебе ли, Юсси, этого не знать с твоим проникновенным умом! Все у них было подстроено заранее: и дождь, загнавший меня в этот лесной поселок, и богатый свадебный стол, даже речь парторга касательно дружбы с финнами. Все было заранее продумано с одним-единственным намерением вкрутить мне мозги. Но ты, Юсси, можешь быть спокоен. Не такой я был простак, чтобы так легко клюнуть на эту приманку.
Да, я пил, конечно, и ел всю эту заготовленную для меня хитроумную пропаганду. А что же мне оставалось делать? Но нельзя сказать, чтобы она показалась мне такой уж неприемлемой, эта их пропаганда, особенно та ее разновидность, которая побывала в печном жару. У них это все носило разные названия, и трудно было бы возразить что-нибудь против таких вещей, как, например, свадебный пирог с яйцом и рисом или печеный окорок, напитанный такими ароматами, от которых мутилось в голове. Правда, замутнению в голове способствовало также и то, что наливалось в рюмки. И, пожалуй, это был самый убедительный вид пропаганды, насколько я это сам ощутил. Да, я пил эту пропаганду, мне снова ее наливали в рюмку, я вставал с приветливой улыбкой и протягивал наполненную пропагандой рюмку на все стороны, и все, кто мог дотянуться, прикасались к ней своими рюмками и тоже пили.
Чаще всего рюмки тянулись туда, где сидели две молодые пары. Я тоже тянул к ним свою рюмку. Они протягивали в ответ свои. Наши рюмки сталкивались над серединой стола и звенели. Все желали молодым супругам счастья и успеха в работе. Я тоже желал им зарабатывать побольше, чтобы в доме было счастье. Не мог я только понять, ради какого заработка покидали они на два часа этот свадебный стол. Но я не терял надежды выяснить это в конце концов.
Тем временем в уме у меня постепенно складывалось короткое ответное слово по поводу дружбы финнов с русскими. А как же иначе? Если тебя назвали представителем финского народа, то представляй его достойно и на хитрую пропаганду тоже сумей ответить пропагандой. Однако мне не повезло с ответом. Когда я поднялся, держа в руке рюмку, наполненную белой пропагандой, рядом не оказалось парторга. А как выступать с ответным словом по поводу целых народов, если перед глазами нет парторга? Насколько я тут у них убедился, его это касалось главным образом – принимать на себя бремя забот о народе. И потому, готовясь изложить им кое-что исходящее от финского народа, я хотел, чтобы это не миновало русского парторга. Но его не было на месте. Он в это время стоял позади обеих молодых жен. Со своего места я видел его темно-русую голову, склоненную над их разными но цвету лицами. Но руки он раздвинул шире того пространства, которое занимали жены. Руками он дотянулся до их мужей, сидевших по обе стороны от них. И, похлопывая мужей по плечам, он сказал им:
– Ну, как самочувствие, враги смертельные? Я вижу, вы даже чокаться друг с другом не желаете. Даже ради такого дня? Даже ради жен ваших, которые вон как дружно уместились между вами? Теперь бы вам еще сцепиться где-нибудь на задворках для полноты картины, верно? Вот бы красивое зрелище получилось, достойное богов. Только одна у меня к вам нижайшая просьба: черепа друг другу глубже десяти сантиметров не проламывать, ибо на этой глубине возможно даже у вас присутствие мозгов, которые могут еще пригодиться вам в жизни, и руки из плеч с корнями не вырывать! Они тоже могут пригодиться, как пригодились сегодня, когда побежденный едва не занял место победителя, напомнив этим еще раз о переменчивости людской славы. А чокаться зачем же? Это вы правильно решили. Правда, оно вроде как бы немножко не совсем удобно выглядит перед всеми остальными. Но плевать вам на всех остальных, верно? Позади столько взаимных обид, а впереди смертный бой. До чоканья ли тут? Боже упаси!
Оба парня рассмеялись, выслушав это, и тут же крепко приложились рюмками, осушив их одним глотком. Это вызвало новый веселый шум за столом и новый звон рюмок и бокалов. К моей рюмке тоже притронулись чьи-то рюмки, и мне тоже поневоле пришлось ее выпить. А для ответного слова нужна была новая полная рюмка. Пока ее наполняли, я уделил внимание второму куску свинины, отрезанному для меня от окорока румянолицей хозяйкой. И этот кусок тоже улетучился из моей тарелки со всеми приложенными к нему вкусными дополнениями в такой короткий миг, что я только с последним глотком уловил направление, по которому все это исчезло. Однако не успел я этим огорчиться, как тарелка моя стараниями хозяйки снова наполнилась.
Наполнилась и рюмка. Но тут же кто-то провозгласил новое пожелание. Пришлось выпить за это пожелание и опять уделить внимание тому, что было на тарелке. Потом это повторилось еще раз. Я встал с поднятой рюмкой, чтобы сказать наконец ответное слово, но едва раскрыл рот, как услыхал новое пожелание. Я выпил, сел и снова обратился к своей тарелке. Не помню, что на ней было, кажется пирог, а может быть, студень, или рыба, или грибы. Все это быстро куда-то испарялось из моей тарелки вперемежку с тем, что наливалось в рюмку. Куда бы это все могло деваться?
Пока я раздумывал над этим, передо мной вместо рюмки вдруг оказался стакан с горячим чаем, а вместо тарелки – розетка с вареньем и груда домашнего печенья в плоской корзинке. И тут я спохватился, что так и не сказал им ответного слова. Но уже неудобно было делать это без рюмки в руках. Да, это была для них огромная потеря, конечно, – остаться без моего ответа. Но что ж делать? Так уж им, видно, суждено было в жизни прозябать, не отведав сладости моих речей.
Скоро все три стола были отодвинуты к стене, а на освободившемся пространстве начались танцы под звуки аккордеона при свете трех керосиновых ламп. Я тоже потанцевал немного вместе с хозяйкой, которая так внимательно заботилась весь вечер о том, чтобы моя тарелка не оказалась пустой. Сделав с ней в общей толпе по комнате два круга, я усадил ее на стул возле отодвинутых столов и сам сел, напевая про себя мелодию, которую в это время играли. Веселиться так веселиться – чего там!
Захватив из корзинки горсть вишен, я стал кидать их одну за другой в рот. Сок брызнул мне на костюм. Плевать! Он отслужил свое. Гуляй, Аксель! Что тебе костюм? Вся жизнь твоя так… не поймешь, куда она повернулась. И сам ты тоже – кто? Никто. Мало приглядного в тебе выявится, если ковырнуть как следует шилом твою подноготную и потом – в чистую воду! Гуляй знай, пока они не догадались это сделать! Сколько у тебя осталось? Два дня. А в среду тебе уже стоять за своим верстаком в Ленинграде. Но где он, твой Ленинград? Хо! Не было у тебя Ленинграда. Был сон, далекий светлый сон, который уже не повторится…
Я сидел и притопывал ногой в такт музыке. Все шло как надо, и праздник был как праздник. Только одного я все еще не мог взять в толк: за каким дьяволом понесло их всех в лес от свадебного стола и ради какой такой ценной оплаты они работали там два часа как бешеные? Этого я никак не мог понять, несмотря на свои мудро устроенные мозги. И, отбивая такт ногой, я все думал и думал об этом.
И позднее, когда я уже укладывался спать на свою постель в сенном сарае, куда меня привел бородатый хозяин дома, я опять задал себе вопрос: что же такое, в конце концов, у них работа? Работа она или что-нибудь другое?
