Текст книги "Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 48 страниц)
37
Теплоход не знал, с каким нетерпением я рвался в Ленинград, и потому не слишком торопился к месту своего назначения – в город Горький. А может быть, он знал и не торопился именно потому. Да, пожалуй, так оно и было. Он знал, кто притаился на его борту, и, наверно, обдумывал, как со мной поступить: утопить в реке Оке или высадить на каком-нибудь глухом берегу, где меня потом съедят дикие звери. Вот почему он медлил отходить от некоторых пристаней. Он высматривал для меня подходящее место. А на высматривание тратились многие лишние минуты, из которых составились часы. По этой причине он выбрался из реки Оки в реку Волгу лишь ко второй половине дня. За это время я успел два раза наведаться в его буфет, вытряхнув там из своего бумажника около двадцати рублей.
Погода в этот день хмурилась уже с утра. А когда теплоход, войдя в реку Волгу, оказался на виду у пристани, начал накрапывать мелкий дождь. Он чуть усилился, пока теплоход пристраивался к пристани. Но это не помешало людям, прибывшим на теплоходе, сойти на берег. Я сошел вместе с ними. Проходя мимо женщины в форменной фуражке, я спросил у нее насчет железнодорожного вокзала и услыхал ответ;
– А вон, перейдете тот большой мост и там спросите вокзал.
Так просто все складывалось. Впереди был мост, а за мостом вокзал. И я шел к этому вокзалу, чтобы сесть на поезд, уходящий в Ленинград. Так просто все складывалось. Наконец-то отпали все те преграды, которые вырастали передо мной каждый раз, едва я проявлял намерение направить свои стопы на северо-запад. Теперь я шагал туда свободно, и уже не предвиделось больше, слава богу, никакой помехи на моем пути. Передо мной был мост, а за мостом вокзал, где стоял поезд, готовый везти меня к моей женщине. Так просто все складывалось у меня на этот раз.
Встречные люди не заговаривали со мной. И у меня тоже не было особенного желания затевать с ними разговоры. О чем стал бы я с ними говорить? Все было ясно для меня теперь относительно России. Я знал ее всю насквозь и не нуждался в том, чтобы мне еще что-то в ней показывали и объясняли. И, кроме того, я не намерен был больше останавливаться и сбиваться с пути. На этом пути меня ждала моя русская женщина, готовая отправиться со мной в мою далекую родную Суоми. Зачем стал бы я томить ее новым долгим ожиданием? И я шагал прямо к ней, несмотря на дождь, который, правда, все заметнее давал себя знать.
Никто не заговорил со мной. Людям некогда было заговаривать. Они торопились по своим делам, и постепенно их все меньше оставалось на улице. Дождь заставлял их торопиться и прятаться под крыши. Он все усиливался. Пришлось и мне кинуть взгляд по сторонам. Как раз в это время я проходил мимо низенького продолговатого здания, на котором было написано: «Кассы». Двери здания были распахнуты, пропуская внутрь прохожих, убегающих от дождя. Я тоже вошел внутрь и стал у стены возле двери.
Это был большой светлый зал, где люди сидели на скамейках вдоль стен, обложенные разными походными узлами, рюкзаками и чемоданами. Некоторые стояли, толпясь группами посреди зала и громко толкуя о всяких дорожных делах. Стояли и шумели больше молодые люди – парни и девушки, одетые в походные штаны и куртки. Они перекликались также с теми из своих товарищей, которые занимали места в очередях перед билетными касса ми в конце зала. Все они собирались куда-то плыть от этой пристани по своей знаменитой реке Волге и в разговоре называли разные города.
Но меня не интересовали их города. И я никуда не собирался плыть по их реке Волге. Мой путь лежал по твердой земле и начинался от вокзала. Дождь, правда, замедлил мой путь к вокзалу, но, кажется, ненадолго. За широкими окнами зала позади тучи, льющей дождь, уже виднелась полоса неба посветлее. Значит, мне оставалось потерпеть еще какие-то минуты, а там я снова мог двинуться к вокзалу.
Я стоял у стены справа от входа. А вправо от меня тянулась вдоль стены широкая скамейка с высокой спинкой, достававшая до очередей у касс. Она тоже была полна людьми и поклажей. Здесь теснились мужчины, женщины и дети всех возрастов. Ближе ко мне сидела группа девушек в штанах. Их туго набитые рюкзаки лежали перед ними на полу, а сами они, сблизив головы, обменивались какими-то своими девичьими секретами.
Стоя рядом со скамьей, занятой девушками, я разглядывал сверху их пышноволосые головы, такие разные по цвету – от белокурых до черных – и по-разному причесанные. Были среди них и коротко подстриженные волосы, и завитые кольцами, и плотно закрепленные заколками, и заплетенные в косы, собранные узлом, и просто схваченные лентой у затылка в один тугой хвост.
И только самые черные, отливающие синим цветом волосы не были ни приглажены, ни стянуты, ни собраны в узел. Они свободно раскинулись на все стороны своими тяжелыми прядями, вздымаясь и ниспадая густыми сплетениями черных каскадов, наподобие морских волн, застигнутых в непроглядной темноте ночи злым вихрем, который налетел на них внезапно и, сломав их размеренность и плавность, вобрал в свой водоворот. Что-то знакомое напоминали мне эти буйные черные волны. Где-то я уже встречал у них в России такие. Удивляться этому, конечно, не приходилось, потому что проехал я по России немало и видел сотни разных причесок. Среди них вполне могли мелькнуть прически, схожие по черноте и дикости с этой.
Но что мне было до всех этих причесок? Пусть они выглядели красиво, составляя вместе живой, пестрый цветник, но очень уж явно проглядывала в них легкость и неосновательность, способная уступить первому же дуновению ветерка. Не интересовали меня их прически. Только одна прическа на свете могла меня интересовать. Она состояла из густых темно-коричневых волос, аккуратно зачесанных назад и собранных на затылке в большой, тяжелый узел. Вот в них действительно была строгая и красивая основательность, не склонная к легким переменам. И, думая об этой прическе, я снова кинул взгляд на окна. Дождь за ними, кажется, понемногу затихал. Скоро можно было трогаться дальше. Я провел расческой по своим еще не успевшим высохнуть волосам и оттолкнулся от стены.
Но прежде чем выйти в открытые двери, я слегка отступил к середине зала, чтобы разглядеть лицо черноволосой девушки. И странное дело: лицо ее тоже показалось мне знакомым. Так много у них лиц в России, что все не могут быть разными. Вот и встречаются похожие лица. И пока я медлил, пытаясь вспомнить, где я встречал похожую на нее девушку, она тоже скользнула по мне взглядом, не переставая, однако, разговаривать со своими подругами, и снова обратила ко мне свои крупные черные глаза, тоже как бы припоминая что-то. Не знаю, что ей понадобилось припомнить. Чтобы не мешать ей в этом занятии, я направился к выходу. Но в это время она сказала мне громко:
– Здравствуйте!
Я остановился. Да, это она мне сказала! И не только сказала, но даже встала с места и двинулась ко мне, протянув руку. Ее подруги тоже встали, глядя на меня с любопытством. Среди них она была самая рослая и дородная. Протянув мне руку, она еще раз повторила:
– Здравствуйте, товарищ Турханов.
И тут я узнал ее. Вот кого, оказывается, сюда занесло из далекого Ленинграда. Это была Варвара Зорина, та самая, у которой так невесело складывалось дело с длинным Никанором Антроповым. Я пожал ей руку и кивнул остальным девушкам, обратившим ко мне загорелые, глазастые, красивые лица. Они ответили мне тем же. Варвара сказала:
– И вы здесь. Далеко едете?
Я ответил:
– Нет, не очень далеко. Домой.
Она понимающе кивнула:
– А-а. Значит, уже посмотрели.
– Что посмотрел?
– Как что? Канал я имею в виду.
– Какой канал?
Она удивленно покинула вверх черно-синие брови:
– А какой же тут еще может быть канал, кроме Волго-Дона?
– Волго-Дона?
– О-о, я вижу, вы о нем даже не знаете. Куда же вы ездили?
– Я тут в колхозе одном был.
– А-а. Так вас только колхозные дела интересуют?
– Нет, почему же? Меня все интересует. Я уже много кой-чего посмотрел. Такая у меня цель: посмотреть Россию, чтобы потом рассказать о ней финнам.
Так я ей ответил, хорошо помня, чем тут можно тронуть их сердце. И, тронутая моими словами, она сказала с сожалением в голосе:
– Как же вы канал упустили? Ведь это же самое крупное наше сооружение последних лет! Или у вас время свободное истекло?
– Нет, не истекло.
– А сколько у вас еще осталось?
– Чего осталось?
– Ну… дней свободных, что ли?
– А-а. Дней? Мало. Десять…
У меня, конечно, их оставалось больше. Но я чуть убавил. Не знаю, зачем я убавил. Просто так. Взял и убавил. Пора было трогаться к вокзалу, чтобы не упустить поезд на Ленинград. В открытые двери видно было, что дождь уже затихал. Но тут она вскричала:
– Как! Десять дней? Да вы что, смеетесь? Деньги есть у вас?
Я не понял, почему ее вдруг заинтересовали мои деньги, но ответил:
– Есть…
А она сказала торопливо:
– Давайте сюда скорее. Вы в каком классе хотите: в первом или втором? Первый – сто двенадцать, второй – восемьдесят четыре. Давайте на всякий случай сто двенадцать. Да быстрее вы со своим бумажником! Ох, как он копается! Там наша очередь уже подходит. Не понимаю, как это можно – побывать на Волге и не увидеть канал! Вы же потом всю жизнь об этом жалеть будете. Вас попросят рассказать, а вы не сможете. Ведь это же стыд сплошной! Да скорее вы, ради бога! Василий уже у кассы.
Что я мог с ней поделать? Она стояла передо мной, большая, напористая, с черной бурей на голове, в темно-красной куртке и черных штанах, плотно обтягивающих ее сильные ляжки. Протянув к моему бумажнику руку, она в нетерпении шевелила перед моим носом пальцами, не давая мне ни минуты на раздумье. И едва я достал деньги, как она выхватила их у меня и устремилась в глубину зала, крича на ходу:
– Вася! Вася! Еще один билет! Можно первого класса, если не хватит вторых.
К ней от средней кассы обернулся высокий темноволосый парень. Его я тоже узнал. Это был тот самый, с которым вел однажды такой странный разговор в парке возле дерева Никанор Антропов. Парень протянул к Варваре руку через головы людей, стоявших за ним в очереди, и, взяв у нее мои деньги, снова нагнулся к окошку кассы. А она вернулась к своим подругам, сказав мне с довольным видом:
– Ну, вот и поедете.
Я спросил:
– Куда поеду?
Ее черные брови опять удивленно вскинулись вверх:
– То есть как это «куда»? На канал. Куда же еще?
– А зачем на канал, объясните, пожалуйста, не откажите в назойливости?
– Как зачем? Посмотреть. Или я вас не так поняла и напрасно вам билет заказала?
– Нет, почему же, я очень рад…
Что я мог ей еще ответить? Не мог я сказать ей, что я не рад и что никуда, кроме Ленинграда, ехать не желаю. Зачем стал бы я ее огорчать? И без того хватало ей огорчений в ее делах с Никанором. Но еще не поздно было выкрутиться. За руку меня никто не держал, а дверь на улицу была открыта. И дождь почти перестал, открывая мне дорогу к вокзалу. Стоило мне кинуться к двери – и я был свободен. Бог с ними, с деньгами, отданными за билет.
Но пока я измерял взглядом расстояние до выхода, темноволосый парень успел купить билеты и подойти к нам. Он поднял с пола самый большой рюкзак и, вскинув его за плечи, сказал:
– Дело в шляпе! Пошли садиться. Все в сборе? Кто тут к нам еще присоединился?
Я раскрыл было рот, чтобы отозваться, но Варвара первая заговорила, кивнув на меня:
– Он не присоединился, а просто ему тоже очень важно побывать на канале. Это знакомый Ники.
Вася вежливо мне кивнул и тут же спохватился, тронув свободной рукой боковой карман своей куртки:
– Простите, я ваш билет вместе с нашими убрал. Вам его сейчас отдать или потом возьмете?
Я раскрыл рот, чтобы ответить, но Варвара сказала, поднимая с пола свой рюкзак:
– Успеется. Там отдашь. А сейчас идемте скорее.
Он спросил меня, все еще держа руку в кармане:
– Вы с нами вместе пойдете?
Я раскрыл рот, чтобы ответить, но она сказала:
– Конечно, вместе! Что за вопрос! Собирайтесь, девочки! Пошли!
Девушки тоже подхватили свои рюкзаки. Их оказалось человек восемь. С ними, кроме Василия, были еще два русоволосых парня, чуть поменьше его ростом. Все они вышли на улицу и направились к Волге. И я направился вслед за ними. Что мне оставалось делать?
Но идя вслед за ними, я дал волю своему кулаку. Череп мой загудел, и перед глазами поплыл туман. Три девушки и один парень обернулись, вглядываясь в меня с недоумением. Не знаю, что им такое послышалось. Они оглядели меня с головы до ног, словно проверяя, не раскололся ли я пополам, оглядели также землю под моими ногами и, не видя на ней отколовшихся от меня кусков, поискали глазами позади меня. Я тоже оглянулся, поискав глазами по их примеру вдоль многолюдной набережной. Это их успокоило, но на нашем пути к пристани они еще не раз косились на меня с недоумением.
Дождь совсем перестал, и мне бы теперь в самый раз было шагать к вокзалу. Но я шагал в обратную сторону. Так повернулись опять мои дела. И дождь был этому причиной. Да, именно дождь испортил все дело. Вот что вдруг пришло мне в голову. Как я мог забыть, что он уже подвел меня однажды, не дав уехать поездом в Ленинград! Он перехватил меня тогда на моем пути к Ленинграду и, повернув кругом, толкнул дальше в глубину России. Как я мог об этом забыть?
И вот в наказание за свою забывчивость я снова попал в лапы коварному русскому дождю. Опять он заманил меня в свои сети, чтобы отбросить от вокзала назад. Так у них тут все устроено, в их непонятной России. Когда вы идете к пристани, вас не пускают к пристани. Когда вы идете к вокзалу, вас не пускают к вокзалу. Вас уводят от вокзала, уводят к пристани, только не к той пристани, откуда вы могли бы уехать в Ленинград, а к другой, откуда вас везут еще дальше от Ленинграда, вниз по их огромной реке Волге, текущей куда-то на самый край света.
И вот вы стоите на верхней палубе их речного парохода, более крупного, чем тот, что вез вас по Оке, стоите, тоскливо провожая глазами уходящий назад правый берег реки Волги с пристанью. А рядом с вами у борта стоит высокая, плечистая девушка с черными вихрями вокруг головы, та самая, что оказалась в сговоре с русским дождем, заманившим вас к ней под крышу. Она стоит рядом с вами, оставив на время своих подруг, и говорит оживленно:
– Вот он, город Горький! Красивое место ему выбрали, правда? Когда-то его называли Нижним Новгородом, в отличие от Новгорода на озере Ильмень – древней столицы земли Новгородской. Но он тоже старинный город. Видите там, среди зелени, красную кремлевскую стену? Ее теперь подновили немножко. А вот знаменитая волжская лестница! Вы побывали на ней? Неужели нет? Какая досада! А памятник Горькому видели? Он жил в этом городе. Здесь музей есть его имени в бывшем домике купца Каширина. Вы не видели? А что же вы видели? Автозавод по крайней мере посмотрели? Тоже нет? Это же крупнейший наш автозавод! На целый километр тянется. А мы туда съездили. Там столько цехов интересных! Плавильный, например, где в искрах все и жидкая сталь глаза слепит. Или кузнечный. Стоят в ряд наковальни, а над ними молоты многотонные висят определенной формы. Положат на такую наковальню с помощью механизмов раскаленную добела стальную болванку весом в полсотни килограммов, а через две-три минуты она уже в ось превратилась со всякими там коленчатыми выступами и отростками. Это кузнец ее так молотом. И кузнец-то иной неказистый с виду. Еле видно его. А молот у него так и танцует! Он им с помощью педали управляет ногой. А то есть еще там цех, полностью автоматизированный. Одна девушка управляет всеми механизмами цеха. При нас один станок у нее заело, и пока она устраняла неисправность, остальные четырнадцать станков продолжали работать, выпуская детали с той же скоростью. Это поразительно! Это на чудо похоже. До сих пор я про такое только у писателей-фантастов читала, в их романах, обращенных к будущему. И в то же время такое чудо скоро станет у нас явлением обыденным. Удивительно быстро развивается техника! Прямо дух захватывает.
Так она говорила, твердо уверенная, что для меня очень важно все это знать. Я кивал головой, глядя издали на город, уходящий от меня все дальше, и прикидывая на глаз расстояние от судна до берега. Оно все ширилось по мере того, как пароход выходил на середину реки. Конечно, если бы я кинулся в воду, то еще успел бы добраться до берега вплавь. Но кто дал бы мне добраться? Варвара первая подняла бы шум и крик. А неподалеку от нее толпились ее девушки и парни. Они тоже едва ли остались бы в бездействии. И еще разные люди толпились у борта справа и слева от меня. Кроме того, на нижней палубе два матроса свертывали швартовые канаты. А их сама служба обязывала вылавливать из воды попавших туда людей.
Что мне оставалось делать? Я стоял и слушал ее рассказ о том, что она видела в этом городе, который раньше назывался Нижним Новгородом, а теперь назывался Горьким. Подошел Василий и отдал мне мой билет. Она его о чем-то спросила. Он ответил. Она опять о чем-то спросила. Пользуясь этим, я отошел от них и отправился искать свою каюту. Женщина в коридоре дала мне ключ и указала дверь.
Войдя в каюту, я еще раз позволил разгуляться своему кулаку. Но какой от этого прок? Ничего это не изменило в моей судьбе, только прибавило две-три шишки к прежним шишкам на моем черепе. Пора было понять, что это неизбежно – попадать здесь в подобного рода капканы, Такая участь ждет у них всякого финна.
Каюта была маленькая, с небольшим окном, выходящим на палубу, за которым виднелась широкая, разлившаяся вода реки Волги с полосой зеленого берега вдали. Тут стояли кушетка, столик и стул. В углу у двери белела раковина с двумя кранами. Я повернул краны. Из одного потекла холодная вода, из другого – теплая. Ничего, жить было можно. На кушетке лежал матрац, аккуратно застеленный двумя простынями и одеялом. Пухлая подушка с белой наволочкой так и звала приложиться к ней щекой. Трудно было не отозваться на этот соблазнительный зов. Я прилег поверх одеяла, свесив ноги вбок. Лежа удобнее было думать. Я всегда много думаю своей умной головой. Потому-то так плавно идет у меня все в жизни.
Вот и теперь, например. Вздумалось мне прокатиться по их знаменитой реке Волге – и они повезли меня по этой реке. А ведь как им не хотелось меня брать! Они изворачивались и так и этак, пугая меня всякими невзгодами. Они даже приостановили дождь, полагая направить меня к вокзалу. Но напрасно они старались. Я не поддался на их уловки. Вытащив из бумажника деньги, я заставил их купить мне билет до какого-то там города, откуда тянулся их новый канал Волго-Дон. Так надо тут у них действовать, если вы хотите поставить на своем.
38
Довольный своей победой, я, кажется, задремал на какое-то время, а когда спохватился и вскочил с постели, день успел склониться к вечеру. Выйдя из каюты, я услыхал в конце коридора звяканье посуды и остановился, раздумывая на этот счет. Звяканье посуды всегда наводит меня на некоторое раздумье, ибо это такая вещь, мимо которой трудно пройти без внимания. Звяканье посуды – это не просто звуки, каких много вокруг. Это не звяканье каких-нибудь там лопат или топоров. Это музыка. А как пройти мимо музыки, не попытавшись вникнуть в ее сладостную суть?
И пока мое ухо вникало в эту музыку, различая в ней отдельно и завлекательный говор тарелок, и соприкосновение ножа с вилкой, и звон чайной ложки о стакан, мои ноздри уловили, кроме того, вполне определенный запах жареного мяса и разных других ароматных вещей. Тут мои раздумья кончились. Пройдя без колебаний в конец коридора на все эти запахи, я открыл дверь. Это оказался салон, расположенный в кормовой части теплохода. Он же был буфетом и столовой, где легко уместились восемь столиков, накрытых белыми скатертями. За тремя из них сидели люди и ели что-то вкусное. Женщина в белом переднике вышла из-за стойки, чтобы убрать со свободного столика посуду. Заметив, что я остановился в дверях, она сказала:
– Проходите, пожалуйста. Если пообедать желаете – есть борщ.
Я желал пообедать. Кроме борща я выбрал себе по карточке еще кусок жареного мяса с молодой картошкой и выпил стакан кофе с молоком. Покончив с этим, я откинулся на спинку стула, окидывая взглядом другие столики. За одним из них сидели четверо: два парня и две девушки в походных костюмах, за другим – пожилая супружеская пара, а за третьим – один человек. И кровь, как водится, застыла у меня в жилах, когда я встретился взглядом с этим человеком, ибо это был тот самый Иван.
Сомневаться тут не приходилось. И хотя волосы его успели изрядно поседеть за послевоенные годы, однако фигура оставалась такой же рослой и серо-голубые глаза, широко поставленные над впалыми, загорелыми до черноты щеками, смотрели с прежней непреклонностью. Он, как видно, уже давно наблюдал за мной и только ждал моего взгляда, чтобы перехватить его и дать мне понять, что попалась наконец птичка в клетку. И вот он перехватил мой взгляд, и его тонкие губы сложились при этом в подобие легкой улыбки, которая, однако, не сулила мне добра.
Что я мог сделать? Женщина получила с меня деньги за еду и подошла к его столику. Пользуясь моментом, я встал и вышел на палубу. Пароход шел посреди реки, и далеко от него зеленели оба берега. Хороший пловец легко добрался бы до любого из них, но я не рискнул на это. По реке сновали вверх и вниз всякие другие суда. Буксиры тянули баржи с грузом, катера везли людей. Попадались навстречу крупные пассажирские теплоходы наподобие нашего и мелкие рыбачьи лодки с подвесными моторами. Попадались лодки, идущие на парусах и просто на веслах. Река Волга разлилась тут на целый километр в ширину, и на всей этой ширине все время что-то двигалось туда и сюда, готовое выловить меня из воды, едва я в нее окунусь. Все это было в сговоре с тем Иваном, который злорадно ухмылялся сейчас, допивая свое пиво за столиком в кормовом салоне.
Я побрел вдоль палубы сперва в одну сторону, потом в другую. Она была шириной около двух метров и огибала вкруговую всю надстройку, состоящую из множества кают и двух салонов. А над этой надстройкой высился капитанский мостик с штурманской рубкой, позади которой поместилась чуть накрененная назад объемистая труба, обведенная у вершины красной полосой. Из трубы легкой струей выходил дым, незаметно растворяясь в чистом вечернем воздухе. Он не засорял неба, которое успело совсем проясниться в ожидании ночи. Но какое мне было дело до ясного вечернего неба? Последний раз видел я, может быть, это небо у себя над головой, ибо очень скоро мне предстояло отправиться прямиком на дно их знаменитой реки, чтобы там кормить своим жестким мясом их вкусную рыбу стерлядь.
В ожидании этого часа я бродил по палубе взад и вперед и вкруговую, старательно обходя других пассажиров, занятых тем же. Ведь среди них, помимо Ивана, мог еще оказаться кто-нибудь из тех, кто побывал в наших лагерях. А я не хотел такой встречи, ибо знал, чем она кончится. Не тянуло меня также на разговор с Варварой Зориной, так ловко заманившей меня в этот страшный капкан. Да, теперь я знал, с какой целью прибыла она со своим рюкзаком в город Горький, но слишком поздно раскрылось мне ее коварство. А она делала вид, будто ничего особенного не случилось, и даже улыбалась мне временами, как бы ободряя меня в моем горьком одиночестве в оставшиеся мне последние немногие минуты жизни.
Вся их компания расположилась на носу парохода у флагштока… Сидя как попало на бортовых выступах, на скрученном швартовом канате и просто на палубе, они громко распевали песни о Волге, о Стеньке Разине и всякие другие в том же роде. И когда я проходил мимо них по палубе, огибая носовой салон, Варвара каждый раз поглядывала на меня с улыбкой, не переставая петь. А может быть, и не с улыбкой. Может быть, улыбка мне только чудилась в блеске ее белых зубов между раскрытыми полными губами цвета спелой вишни. Зачем было ей теперь улыбаться и притворяться доброжелательной ко мне, если задачу свою она уже выполнила – завлекла меня зверю в пасть? Теперь на радостях по поводу этого ей оставалось только петь. И другим участникам этого хитро задуманного дела тоже ничего не оставалось, как ей подпевать. Так обстоят у них тут дела с финским гостем, если ему случилось попасть невзначай в их коварный город Горький. Запомните это на всякий случай вы, финские люди, и не повторяйте моей ошибки.
Продолжая шагать взад и вперед вдоль палубы и приглядываться к людям, я заприметил еще одного человека, которого не было днем. Должно быть, он поднялся сюда с нижней палубы. Это был высокий парень, лет около тридцати. Солнце сделало темно-коричневым его широкое простоватое лицо и высветлило волосы на его голове так, что уже трудно было угадать их первоначальный цвет. Глаза его тоже были какой-то неопределенной светлой окраски. Но зато они не пытались в меня всматриваться. Он попался мне навстречу несколько раз и каждый раз глядел куда угодно, только не на меня. Был момент, когда он остановился у борта, любуясь уходящими вдаль водными просторами. В руке он держал газету «Правда», сложенную так, что каждый мог видеть ее название. А из кармана его пиджака торчала другая газета, на которой тоже легко можно было прочесть название «Горьковская правда». Подойдя к борту, я стал рядом с ним. Но он опять меня не заметил и даже замурлыкал какую-то песенку, настроенный на веселый лад красотой реки. Я прислушался. Песенка его была короткая и состояла всего из семи слов. Пропев ее раз, он снова и снова задумчиво повторял ее негромким, сиповатым голосом:
Взвейся, знамя коммунизма,
Над землей трудящих масс.
Да, это был, как видно, хороший, безобидный парень, и жаль, что все остальные люди на теплоходе не походили на него. Но уже поздно было такое желать. Капкан захлопнулся. И с минуты на минуту из салона на палубу мог выйти тот, который клал конец моим последним попыткам на что-то надеяться и что-то еще желать.
Солнце тем временем зашло за высокий правый берег реки, и небо над ним окрасилось в разные яркие краски, среди которых преобладала оранжевая. Но краски эти довольно быстро потускнели. Берега реки сделались черными. Вода тоже потеряла свой естественный цвет. На палубе наступили сумерки. Их усиливал навес, тоже огибавший палубу вкруговую. Сооруженный для защиты пассажиров от дождей, он в то же время отнимал от них какую-то долю дневного света.
Чтобы не столкнуться с кем-нибудь в сумерках, я присел на скамью, прислоненную спиной к надстройке. И еще кто-то присел на другой конец этой скамьи. Я не мог разглядеть его лица. Но вот над нашими головами зажглись лампочки, и я вмиг поднялся с места, уходя от него подальше вдоль палубы. Конечно, это уже не могло меня спасти, но на какое-то время все же отдаляло мой конец. А он проводил меня внимательным взглядом, в котором ясно можно было прочесть уготованную мне судьбу.
Спасаясь от него, я зашел в носовой салон. Он был меньше размером, чем кормовой, и не имел буфета. Вместо бутылок и посуды в нем на столах лежали газеты и журналы. А у стены стоял широкий шкаф со стеклянной дверцей, за которой виднелись ряды книг. Я постоял перед ними, разбирая названия на корешках. Тут были собраны книги разных писателей, русских и нерусских. Некоторые из них я уже прочел у Ивана Петровича. Но многих не знал.
Пока я их рассматривал, в салон вошла маленькая светловолосая девушка в зеленом шелковом платье. Она спросила меня:
– Вас книги интересуют? Не желаете ли взять почитать?
Я, конечно, не рассчитывал на это, но кивнул. Она отперла дверцу шкафа и предложила мне выбрать книгу самому. Я взял наугад одну в кожаном переплете. Это оказалась история России. Девушка сказала:
– О, зачем же вы старую взяли! Она же неполная. Попала сюда случайно, когда капитан сдал нам свою личную библиотеку. Вот здесь новая книга есть по истории СССР. Она включает все события почти до наших дней.
Я попросил обе книги. Девушка записала мою фамилию, номер моей каюты и, узнав, что я еду до Сталинграда, сказала:
– О, вполне успеете просмотреть обе.
Заперев шкаф, она вышла, а я присел на диван, рассматривая полученные книги. В это время в салон вошел Иван. И хотя он подсел к столику, где лежали газеты и журналы, однако по его пытливому взгляду, брошенному в мою сторону, легко можно было догадаться, зачем он тут появился. Прикидываясь, будто не заметил его прихода, я встал и, листая книги на ходу, вышел из салона.
Подходя к своей каюте, я увидел в коридоре того простоватого парня с темным широким лицом и выгоревшими волосами, который так любил газету «Правда». Мне даже показалось, что он вышел из моей каюты. Но это мне, конечно, только показалось. Не мог он выйти из моей каюты. Каюта была заперта, и ключ от нее лежал в моем кармане.
Не оглядываясь на меня, парень с газетой в руке прошел в глубину коридора и заглянул в дверь буфета. Потом повернулся и пошел обратно. И пока я пытался повернуть в замке ключ, он прошел мимо, не глядя на меня и тихо напевая приятным сиповатым голосом:
Взвейся, знамя коммунизма,
Над землей трудящих масс…
Он вышел из коридора на палубу, а я все еще никак не мог повернуть ключ в замке. И тут я сообразил, почему ключ не поворачивался в замке. Замок уже был отперт. Я нажал ручку двери – и она открылась. В каюте все было на месте. Да и что в ней могло оказаться не на месте, если все мое хозяйство было при мне в карманах. Я уселся поближе к свету и начал читать предисловие новой книги по истории России. В предисловии было коротко рассказано о том, как Россия из глубокой дикости пришла при социализме к таким высотам, каких еще не достигала ни одна страна.
Прочитав предисловие, я выключил в каюте свет, сел у окна и раздвинул занавески. За освещенной полосой палубы расстилалась темнота, и в этой темноте плыли мимо огни, красные, зеленые, желтые, близкие и далекие. Русская река Волга раскинулась перед моими глазами, унося меня куда-то в темноту русской ночи. Так обстояли у меня дела на этот раз.
Но людей на палубе становилось все меньше, и скоро она совсем опустела, по крайней мере напротив моего окна. Помедлив еще немного, я вышел из каюты на палубу поразмяться перед сном. На палубе действительно уже никого не оказалось, но освещена она была по-прежнему ярко. Я прошел в носовую часть мимо завешенных окон чужих кают, где постепенно один за другим гасли огни и наступала тишина. Пустынно и тихо было также в носовой части. Веселая компания, распевавшая песни, тоже разбрелась по своим каютам.
Я постоял немного под флагштоком, на котором горела лампочка. Носовая часть нижней палубы, заваленной товарами, выступала вперед немного дальше верхней, и на ней среди тюков и ящиков там-сям дремали люди, укрывшись походными одеялами. При свете лампочки можно было разглядеть молодые лица парней и девушек и разные походные сумки и рюкзаки. Как видно, и те внизу тоже собрались в далекий путь. Вся Россия совершала у них походы в эти жаркие летние дни.
