Текст книги "Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)
41
На следующий день я дочитал наконец обе книги по истории России и сдал их в носовой салон девушке. И в тот же день судно прибыло в Сталинград. Дальше билет не давал мне права ехать, и я сошел со многими другими на берег. На пристани я немного задержался. Там возле сходней случилась какая-то заминка. Темноволосый Вася вел перед собой уже знакомого мне высокого широколицего парня, у которого из кармана пиджака торчала газета. Тот пытался вывернуться, но Вася крепко держал его за руку и за воротник пиджака.
И вдруг парень все-таки вырвался, оставив пиджак в руках Васи. Расталкивая людей, он бросился по сходням на берег. Вася крикнул, устремляясь вслед за ним:
– Держите его! Держите!
Но люди не сразу сообразили, что происходит и кого нужно задержать. А парень тем временем успел перебежать по сходням с пристани на берег. И там ему дорогу внезапно заступил Иван со стальными зубами. Вначале казалось, что крупный и грузный парень опрокинет с разгона не очень-то плотного на вид Ивана. Но получилось наоборот. Они сшиблись и некоторое время потоптались на месте, сцепившись руками, а потом Иван с неожиданной силой отбросил парня назад, прямо в объятия подоспевшего Василия. К Василию прибежали на помощь его товарищи. Увидя это, Иван крикнул:
– Держите его крепче! Сейчас милиционера пришлю!
Кое-кто из пассажиров остановился возле Василия, пытаясь вникнуть в происходящее. А он завернул парию руки назад и сказал, тяжело переводя дыхание:
– Ну что, достукался, трудящий? Рано тебя выпустили, приятель. – И, обращаясь к любопытствующим, пояснил: – Каюты вздумал чистить. Амнистированный. Бериевское наследие, так сказать. Выпустил на нашу голову всяких уголовников-рецидивистов – попробуй вылови их теперь!
Широколицый парень опять попробовал вывернуться из его рук, но он пригрозил, встряхнув его сзади:
– Хватит рыпаться, а то изуродую, как бог черепаху, и отвечать не буду.
А тот проворчал неожиданно низким голосом, какого я и не предполагал у него в те моменты, когда он пел песню про землю трудящих масс:
– Это тебе, легавому, так не пройдет. Я тебе это еще припомню. Получишь у меня перышко под ребрышко.
Черные глаза Василия вспыхнули новой яростью, и он, кажется, тут же готов был выполнить свою угрозу насчет черепахи, но его товарищи сказали:
– Ладно, Вася, не надо. В милиции разберутся.
В это время к ним подошел милиционер в синей форме, и все они ушли в служебное помещение пристани. Девушки крикнули им вслед:
– Мы вас тут подождем! Не задерживайтесь!
Они остались там, на пристани, возле груды своих рюкзаков, а я ступил на берег. Не знаю, что надо было мне на этом далеком, чужом берегу. Я зашагал по нему вместе с другими людьми, прибывшими на пароходе, сам еще не зная куда, и знойный полуденный ветер обдал мне лицо. Он нес откуда-то с южной стороны желтую пыль, оседавшую на траве, на листве деревьев и на одежде людей.
Широкая каменная лестница, проложенная среди зеленых газонов и сквериков, вела по склону берега вверх. Я поднялся по ней вместе с другими людьми и сверху еще раз окинул взглядом широкую гладь великой русской реки Волги, отразившей в себе сверкающее синее либо. Пелена тонкой пыли не мешала мне видеть идущие по ней в обе стороны суда, баржи, буксиры, лодки. Мой пароход все еще стоял у пристани. Прощай, моя уютная каюта, давшая мне на три дня приют! Прощай, Волга! К другой реке, не менее знаменитой и красивой, рвется мое сердце. Но умчусь я к ней по железной дороге.
Повернувшись лицом к улицам города, я стал всматриваться в ряды домов, пытаясь разглядеть среди них здание вокзала. В это время за моей спиной послышалось частое дыхание бегущего снизу вверх по каменным ступеням человека. Я обернулся, и предо мной оказалась Варвара Зорина. Она была все в тех же тесных штанах и в курточке, расстегнутой на груди, но без рюкзака. Как видно, ей стало неудобно отпускать меня без прощального слова. Ведь не кто иной, как она втянула меня в это путешествие. И вот она оторвалась на минуту от своих подруг, чтобы сказать мне:
– Простите, я потеряла вас из виду… Вы куда теперь, товарищ Турханов? Может быть, с нами? Мы пешком вдоль канала. А потом по Дону в Ростов и дальше. Как вы на это?
Но я понял, что предложила она мне это больше из вежливости. Она явно осталась довольна, когда я ответил:
– Нет, спасибо. Я хотел бы город сперва посмотреть.
Она немедленно одобрила это утвердительным кивком, отчего все черное окружение ее головы, и без того свирепо колыхаемое ветром, встряхнулось и заволновалось еще сильнее. И заговорила она торопливо и убедительно, словно боясь, что я раздумаю от них оторваться:
– Да, город стоит посмотреть. Ведь это здесь произошла величайшая в истории человечества битва, которая решила исход второй мировой войны. Совсем еще недавно он был весь в развалинах. А он же огромный: на шестьдесят километров тянется вдоль берега. Но сейчас уже многое восстановлено. Центр, например. Это если туда идти, к площади Мира. Там все асфальтировано. Новые дома кругом. Дворец культуры. Вокзал. Мы здесь уже побывали два года назад и все это видели. С тех пор новые дома прибавились, новые улицы протянулись и скверики гуще зазеленели. В северной части тракторный завод полностью восстановлен, и даже строительство гидроэлектростанции началось. Но вам лучше всего начать с музея обороны. К нему по этой улице дойдете. А там сами нацелитесь на то, что покажется вам интереснее и важнее.
Я начал с музея. То есть я не собирался с него начинать. Но, спросив у проходившего мимо парня дорогу к вокзалу, я узнал, что пройду мимо музея, и зашел туда на минутку.
Однако провел я в музее часа два, пытаясь вникнуть в то, что творилось в этом городе зимой сорок третьего года. Нелегко было в это вникнуть, имея перед глазами упрятанное под стекло мелкое подобие того, чем был этот город в дни войны. В дни войны он перестал быть городом, превратясь в пустыню, усеянную дырявыми кирпичными развалинами – остатками былых домов. Огненный вал с разрывами железа обрабатывал эту землю из конца в конец на многие километры. И когда все живое с нее сметалось, туда устремлялась, лязгая гусеницами, лавина стали, а вслед за ней двигались те силы, которые уже прошли победным шагом всю Европу. Они двигались, чтобы занять эту сожженную их огнем землю, закрепить ее за собой, установить здесь свои знаменитые печи и газовые камеры для истребления неугодных им народов.
Но тогда вставали на их пути защитники этой земли. Неизвестно, откуда они вдруг являлись на этой выметенной огненными вихрями мертвой полосе речного берега. Может быть, сама земля тут же на месте рожала их для своей защиты? Они вставали словно бы из-под земли – и все это, ревущее, громыхающее, изрыгающее огонь, сокрушалось об их живые груди, рассыпалось в прах и таяло, откатываясь назад.
И опять, уже с удвоенной силой, обрушивался на эту землю огненный вал, не только сметая все живое, но даже спекая в шлак последние еще уцелевшие кирпичи и камни. А за этим валом опять катилась на нее уже удвоенная лавина стали, изрыгающая удвоенной силы огонь, и двигались новые, удвоенные силы врагов. А как же иначе? Если не взяла одна сила, то нужна удвоенная. А взять надо было непременно. Только так были настроены эти силы, привыкшие покорять. Им непременно надо было взять эту отдаленную точку Европы, за которой где-то близко открывалась Азия. Вот и все. Там, на другом конце Азии, уже стояли наготове другие силы, союзные им, тоже объятые желанием вторгнуться. Взять надо было скорей эту крохотную береговую полосу, чтобы поощрить те силы к таким же действиям, чтобы разодрать эту страну надвое, чтобы навсегда утвердиться здесь, на берегу этой великой русской реки, со своими печами для сжигания народов. И потому-то устремлялись они к этой реке с удвоенной яростью.
Но опять вырастали на их пути из глубины этой сожженной земли ее неумирающие сыны. А как же иначе? Ведь это была их земля, их дом. Они хотели жить на этой своей земле. Жить, а не умирать. И потому они вырастали на ней живой преградой – и все идущее на них крушилось, ломалось и откатывалось назад, устилая пространство железным ломом и мертвыми телами.
И снова, уже с утроенной силой, свирепствовал над пустынной землей огненный ураган, и с утроенной силой катилась на нее одетая в стальной панцирь несметная лавина врагов, и снова откатывалась, разбитая и сломленная силой, которая неизменно вырастала на ее пути из глубины этой намертво испепеленной земли.
Сколько раз повторялось это за время зимы, постоянно нарастая в своем ожесточении! Как выдержала все это земля! И кто были они, устоявшие на этой земле после того, как все живое и мертвое на ней превратилось в золу? Люди ли это были? Нет, не люди они были. И если те, кто нес миру огонь и смерть, были порождением ада, то здесь на их пути встали боги.
И здесь решилось все. Полоса огня и смерти уже не распространялась дальше по лицу планеты. Адские печи, сжигавшие миллионы живых людей, не умножились в числе и не разместились на других материках планеты. Здесь был положен этому предел. И кто знает, не здесь ли была также спасена от этих печей моя родная Суоми?
Самое трудное было совершено здесь – поворот в движении войны. И этому нет сравнения в истории. Когда-то сюда с востока шел со своими ордами Чингисхан. И не было силы, способной его остановить. Потом шел сюда Батый, захватывая Россию. И опять-таки нигде не встретилась ему сила, способная остановить его орды. Два с половиной столетия понадобилось России, чтобы ослабить их. И тогда только смогла она отбросить их назад.
А здесь это было совершено за два с половиной месяца, и совершено в размерах, ни с чем в истории не сравнимых, ибо орды эти были одеты в сталь и на своем пути сюда прибавили к своим и без того огромным силам силы всей остальной Европы. И вот здесь они были остановлены. И не только остановлены, но и взяты в кольцо, из которого никто не вырвался. Как могло такое произойти?
Но не мне было пытаться давать определение тому, о чем здесь рассказывалось. Другим людям предстояло поломать над этим головы. И пройдет, надо думать, не один десяток лет, пока будет найдено этому объяснение.
Я перешел в комнату, где было представлено будущее города. Да, ему предстояло быть огромным и красивым. К северу от него строилась гидроэлектростанция. К югу от него уже действовал Волго-Донской канал. Макет канала стоял под стеклом, а рядом висела карта, показывающая реки и моря, которые канал соединял. На стенах красовались портреты самых знаменитых строителей канала. Тут же висели фотографии и чертежи разных механизмов, которые там применялись. А самым главным из механизмов был их знаменитый шагающий экскаватор ЭШ-14-60. Он тоже стоял в углу под стеклом в виде макета.
Но ведь где-то в этих краях работал также и тот экскаватор, которым ведал молодой Петр Иванович. Вот что мне вдруг пришло в голову! Ведь сюда он уехал работать из далекого Ленинграда, кончив электроинститут. А отсюда писал отцу и матери, что получил под свое начало новый шагающий экскаватор ЭШ-17-40. Где он сейчас работал, этот экскаватор? Я спросил об этом у женщины, следившей за порядком в музее. Она ответила:
– Я слыхала, что тот экскаватор в степи сейчас.
– В какой степи?
– Южнее Волго-Дона. Там идут подготовительные работы по орошению. И он тоже там один из магистральных каналов роет, я слыхала.
– А как его найти?
– Найти просто. Спросить.
– Где спросить?
– Ну, хотя бы в Красноармейске. А оттуда и добраться можно на попутной до экскаватора этого, если он вас так интересует.
– А где Красноармейск?
– В южной части. Туда автобусы ходят.
– Спасибо.
Так сложились мои дела. В южной части находился Красноармейск. То есть еще дальше к югу от того места, куда меня занесло. Рядом со мной был вокзал, откуда поезд готовился увезти меня на север к моей женщине. А я опять смотрел на юг. Никто не заставлял меня туда смотреть, никто не собирался увозить меня туда, и совсем не там была моя женщина, но тем не менее я опять повернулся лицом к югу. Так складывались опять у меня дела.
Да, это верно, там, на юге не было моей женщины. Но разве не имел к ней какое-то касательство молодой Петр Иванович? Вот я стоял тут один в далеком русском городе, и на сотни километров кругом не было людей, мне близких. Чужие мне люди заселяли все это пространство. И вдруг один среди них оказался не чужим. Он оказался даже очень близким, потому что имел какое-то касательство к моей женщине. И был он, кроме того, где-то тут, совсем рядом, среди этих огромных просторов, заселенных чужими мне людьми. Попутная машина могла меня к нему подбросить. Я сажусь в Красноармейске на попутную машину, и она доставляет меня прямо к Петру. Я говорю ему: «Здравствуй». И, взяв от него привет всем его родным и близким, везу этот привет отсюда, с этого вокзала, прямо к моей женщине на север. Только и всего.
И вот я приехал автобусом в Красноармейск. Это был поселок, вплотную прилегавший к городу и потому составляющий часть города. От него и начинался канал, идущий к Дону.
42
Побродив немного вдоль берега канала, обсаженного молодыми деревьями, и не встретив нигде попутной машины, я вернулся в Красноармейск. Там на одной из улиц я заприметил столовую и вошел внутрь. В столовой добрая половина столиков была свободна, но я подсел к одному пожилому, худощавому человеку в расстегнутой сиреневой рубахе и за едой спросил его насчет экскаватора. Он вытер платком пот, обильно проступивший на его коричневом лице от горячих щей, и, подумав немного, указал большим пальцем на соседний столик, занятый двумя молодыми парнями:
– Вот у кого спросить надо. – И видя, что я не очень тороплюсь последовать его совету, сам обратился к ним: – Эй, Гришуха! Ты бригаду семнадцать-сорок давно снабжал?
Один из парней отозвался:
– Позавчера. А что?
– Да вот здесь товарищ один интересуется.
– Интересуется? В каком смысле?
– А ты сам с ним потолкуй.
Он опять обтер себе платком лицо и, наполнив пивом стакан, с жадностью к нему присосался. Видя, что парень ждет пояснения, я сказал ему:
– Мне начальника экскаватора увидеть надо.
Он переспросил:
– Петра Иваныча?
– Да…
– Сегодня это дело не выйдет. Маршрут не тот. Сегодня он от меня километров на восемь в стороне останется.
– Там я дойду сам.
– Пожалуйста. Груз принят. Машина за углом. Через двадцать минут едем.
И мы поехали. Я сидел в кабине рядом с водителем. А он вел машину по голым степным дорогам, уйдя далеко в сторону от Волги. Дороги петляли туда-сюда, огибая порыжевшие от солнца пологие холмы и неглубокие впадины. Как видно, прокладывали тут эти дороги случайно, как пришлось. Понадобилось, например, водителю побыстрее добраться до какого-то пункта в степи – и он вел свою машину напрямик, по выгоревшей от солнца низкой траве, выбирая места поровнее. А потом другие водители ехали по его следу – и получалась дорога. Трава на этих дорогах переставала расти, и светло-бурая земля превращалась в пыль. Она клубилась позади нас, взрыхленная тяжелыми колесами пятитонного грузовика.
Спереди нам навстречу тоже неслась пыль. Она была чуть желтее и зеленее той, что клубилась под колесами, и не такая густая, но зато заполняла собой все пространство вокруг. Откуда ветер поднял ее – бог ведает. Спасаясь от нее, водитель закрыл все стекла. Пыль в кабину перестала попадать, но стало душно и жарко. Пот блестел на загорелой коже водителя, сбегая с его толстых щек и губ к мягкому, округленному подбородку, а оттуда, срываясь – капля за каплей на голую грудь, тоже темную от загара в пределах расстегнутого ворота рубахи.
Водителю было жарко в одной безрукавке. А каково было мне, затянутому в костюм и галстук? Белье мое прилипло к телу. Носовой платок стал влажным и уже не спасал воротничка рубашки от сбегавшего к нему пота. Водитель спросил:
– А вы, простите, по какому делу к Петру Иванычу?
Я ответил:
– Просто так. Мы с ним в одной квартире живем в Ленинграде.
– А-а.
Он, кажется, остался доволен моим ответом и больше вопросов не задавал. Зато я сам спросил себя мысленно о том же самом и не сразу нашел ответ. Оказывается, я и сам еще толком не знал, зачем поехал к Петру, оставив позади железную дорогу, до которой с таким трудом наконец добрался. А если бы не поехал и просто так вернулся бы в Ленинград? Что я мог бы там сказать? «Да, был в том краю, где работает ваш Петя, совсем рядом был, но сел на поезд и укатил прочь». Нехорошо это выглядело бы.
И совсем по-другому будет принято, когда я, как бы невзначай, скажу: «Да, кстати, привет вам от Пети. Заглянул я там к нему по пути, пересекая вашу Россию. Совсем по-другому это воспримется, и, может быть, по-другому взглянут на меня после этого чьи-то глаза, обретя теплоту и мягкость.
И вот я ехал по выгоревшим русским степям навстречу горячему ветру и пыли, чтобы увидеть молодого Петра. По своей воле я ехал – никто меня на это не толкал, хотя новые десятки километров пролегли опять между мной и моей женщиной. Так обернулись на этот раз мои дела. На одном из пыльных перекрестков водитель остановил машину и сказал:
– Отсюда вам, пожалуй, будет удобнее всего к нему дойти. По этой дороге шагайте прямо вот в этом направлении, пока не увидите канавы. По любой из них выйдете к магистральному каналу и там увидите шагающий. Это вроде четырехэтажного дома, да еще стрелка в сорок метров. Издалека видно.
Я сказал спасибо и достал бумажник, чтобы заплатить за проезд. Но пока я рылся в нем, не зная, какую бумажку вынуть – пятирублевую или десятирублевую, – он отвел мою руку с бумажником и сказал:
– Ничего не надо. С ленинградцев я платы за проезд не беру. Счастливо дойти!
Помахав мне приветливо рукой, он покатил дальше на юг, окутывая себя клубами желтовато-бурой пыли. А я остался. Мне незачем было ехать дальше. Я приехал, куда мне было нужно. Он подвез меня, и вот я прибыл на место, которое сам наметил. Он бесплатно меня подвез, потому что я был из Ленинграда. Я был из города, который прославился своей стойкостью во время войны. Враги окружили его, пытаясь извести всех жителей голодом, да еще обстреливали его каждый день, чтобы стереть с лица земли. А он выстоял. И вот, потому что я был оттуда, водитель не взял с меня платы. Я проехал сюда даром, потому что водитель принял меня за коренного ленинградца.
Но куда я приехал? В какой неведомый мир меня занесло? Вокруг меня раскинулась пустынная русская равнина, и горячий ветер бил мне в лицо мелкой пылью. Из-за этой пыли трудно было разглядеть вокруг что-либо далее двухсот метров. И небо нельзя было разглядеть, и даже солнце. Вместо солнца на юго-западном небосклоне виднелось темно-багровое пятно, обернутое в оранжевое марево. Туда я и направился по указанной мне дороге.
На дорогу она, правда, мало походила. Это была просто сухая, бесплодная полоса, проложенная колесами тяжелых машин среди травянистой глади. Идти по ней было трудно. Мои туфли зарывались в пыль, поднимая ее клубами при каждом шаге. А ветер вмиг подхватывал ее, унося на север. Чтобы меньше пылить, я старался идти по нетронутой колесами травянистой кромке дороги. Трава была низкая и редкая. Она пожелтела от зноя и местами даже закурчавилась, словно опаленная огнем. В таких местах она хрустела под моими ногами, рассыпаясь в порошок.
Да, не все было ладно на этой далекой русской равнине. Желто-зеленая пыль проносилась над ней с юга на север. Она хлестала меня в левый бок, в левую щеку, заползая за воротник рубашки и оседая на волосах. Она проникала в мои карманы, набивалась в левое ухо и хрустела на зубах. Хотелось пить, но в этом краю, как видно, вода еще никогда не водилась. Недаром Петр Иванович отправился сюда копать каналы, чтобы снабдить эту землю водой. Но, надо думать, что, копая свои каналы, он сам в то же время какую-то воду пил. А где пил он, там, наверно, мог напиться и я.
Идти мне пришлось недолго. Сперва я набрел на неглубокую канаву, выкопанную здесь, видимо, уже давно, потому что наваленная по обе ее стороны земля успела высохнуть и тоже пылила на ветру. Начинаясь от этого места, канава уходила сквозь пыльное марево куда-то на запад. Неподалеку от нее справа и слева тянулись к западу такие же навалы земли, обозначавшие канавы. Дорога как-то незаметно расползлась в разные стороны и потерялась. Оставив ее в покое, я направился дальше вдоль канавы, как советовал водитель, и скоро увидел издали главный канал, с которым она соединялась.
Вдоль главного канала земляной вал громоздился выше, чем у боковых канавок. Он тоже успел подсохнуть сверху и курился на ветру. Я взобрался на него и увидел по ту сторону канала небольшой поселок, составленный из маленьких стандартных домиков и палаток. По обе стороны от него тянулись канавы, отведенные от главного канала. Возле них кипела работа. Маленькие экскаваторы снимали своими ковшами с их боков лишнюю землю и насыпали ее в кузовы самосвалов, а те отвозили ее к берегу главного канала, укрепляя его в слабых местах.
Позади поселка трава сохранилась нетронутой, и по ней бегали дети. В стороне от поселка, отделенные от него канавой, стояли фанерные сараи и навесы с железными бочками и разными механизмами. Возле механизмов копались люди, ремонтируя их. Стук и звон их инструментов перекликался с голосами детей.
Стоя на высоком насыпном берегу канала, я некоторое время всматривался вдоль него вправо и влево, пытаясь увидеть шагающий экскаватор, но, кроме пыльного марева, не увидел ничего. Канал был глубиной метра в три-четыре, однако вода на его дне проступила только местами. Я спустился на дно канала и, пачкая в глинистой грязи свои туфли, приблизился к тому месту, где вода блестела мелкими мутными лужами, но пить ее не стал. И вряд ли ее тут пили жители этого поселка. Другое дело, когда канал примет воду из Волги или Дона. А пока они, конечно, пользовались водой из какого-нибудь колодца.
Выбравшись на другой берег канала, я обтер туфли о траву и подошел к ближайшему самосвалу. Водитель в ответ на мой вопрос относительно шагающего экскаватора высунул в окно кабины руку и ткнул большим пальцем против ветра. Туда я и направился, оставив позади себя поселок. Напиться воды я мог и там. Держась в стороне от пыльной груды земли, наваленной вдоль главного канала, я незаметно оказался на тропинке, протоптанной многими ногами. Она шла рядом с большим каналом, пересекая на своем пути боковые канавы, и тоже изрядно пылила. Но она все же куда-то вела, и я старался не потерять ее.
Скоро на моем пути боковых канав не стало. Тропинка пошла по ровному месту. А земляной вал большого канала постепенно перестал пылиться. От него все больше тянуло сыростью. Из этого следовало, что земля на его краю была навалена недавно. И, наконец, сквозь пелену пыли вдали обозначился и сам шагающий экскаватор.
Он действительно был высотой в три-четыре этажа. А трубчатая стрелка голубого цвета тянулась от его основания наискосок вверх на сорок метров. С ее конца свисал на стальных тросах ковш, величиной с дом старого Ванхатакки. Он спускался в раскрытом виде на дно котлована и тяжело проползал по нему, наполняясь землей, потом тросы подтягивали его к верхнему концу стрелки, успевая к тому времени захлопнуть его зев, а стрелка несла его к боковому скату канала. И, едва достигнув его, ковш раскрывался, а стрелка начинала стремительное обратное движение. И в это мгновение земля вылетала из ковша тяжелой бурой тучей и обрушивалась вниз, приводя в содрогание почву под моими ногами.
Я не сразу приблизился к экскаватору. Обойдя его стороной, я постоял некоторое время на нетронутой части степи, высматривая Петра издали. Но никого не было видно возле экскаватора, только внутри его корпуса на уровне третьего этажа мелькало временами в окошке за стеклом чье-то лицо. В десяти метрах от экскаватора стояла крытая грузовая машина. Внутри ее кузова работал какой-то двигатель, и оттуда к экскаватору тянулись по воздуху черные резиновые кабели. Два человека виднелись возле этой машины, но ни один из них не был Петром.
Я подошел к экскаватору поближе. Его огромный четырехугольный корпус, удлиненный кверху, вращался на круглой основе. В нижней части корпуса висели по бокам два длинных толстых бруса, похожих на два танка средних размеров. Круглые коленчатые рычаги удерживали их в горизонтальном положении. Это и были знаменитые ноги экскаватора. Казалось, будто он временно поджал их, оторвав от земли, чтобы посидеть немного на круглом основания и покрутиться туда-сюда ради забавы, размахивая сорокаметровой стрелкой и ковшом. В то же время он был готов при необходимости в любую минуту снова опустить их на землю и зашагать дальше в глубину этой сухой, пыльной равнины, прокладывая дорогу воде.
Еще несколько лиц мелькнуло на высоте разных этажей в окошках корпуса экскаватора, а потом кто-то вынырнул из его утробы на землю, оказавшись по ту сторону круглой основы. Я всмотрелся. Это был высокий светловолосый парень в белой рубашке-безрукавке. В движениях его тонкой, гибкой фигуры промелькнуло что-то мне знакомое. И, едва разглядев его лицо, я уже кричал обрадованно, перекрывая рокот мотора:
– Петр Иванович! Петр Иванович! Петя!
Он обернулся, вглядываясь в меня. Как раз в это время стрелка с ковшом прошла над его головой, и одна ступня экскаватора, следуя за поворотом его корпуса, стала удаляться от Петра. Зато к нему приблизилась другая ступня. Завершив свой полукруговой путь, она остановилась на уровне его груди. С помощью рук он легко вспрыгнул на ее ровную поверхность и направился по ней в мою сторону. И одновременно с ним ступня экскаватора тоже двинулась в мою сторону. И пока она совершала свой полукруговой путь ко мне, Петр тоже шагал по ней ко мне.
Недалеко от меня ступня экскаватора остановилась на миг, перед тем как начать обратное движение. И в этот миг Петр спрыгнул с нее на землю. Узнал он меня не сразу, но, узнав, обрадовался. Это я сразу отметил, вглядываясь в его молодое худощавое лицо. Оно всегда легко выдавало то, что он думал и чувствовал, и здесь тоже не отвыкло, как видно, от этого не всегда выгодного свойства. Девичья нежность кожи его лица здесь оказалась не к месту. Солнце нажгло ее без пощады, заставив сползти отдельными пластами со лба и со скул, а потом снова нажгло, нарушив этим равномерность загара на его лице. Но его белокурые волосы, зачесанные назад, не изменили цвета, сохранив также свою курчавость и густоту, и светло-голубые глаза смотрели с прежней живостью. Пожав мою руку двумя руками, он сказал удивленно:
– Алексей Матвеевич! А вас-то каким ветром сюда занесло?
Я хотел было ответить, что вот этим самым ветром, который обдавал нас горячей пылью, но, сообразив, что он дул с южной стороны, сказал, напуская на себя строгость:
– Да вот, приехал проверить, как вы здесь войну нам готовите.
Он засмеялся, но тут же принял серьезный вид и ответил озабоченно:
– Да, да, помню. Как же это я так сплоховал? Ай-ай-ай!
Я сказал:
– Думали подальше от меня укрыться, чтобы втихомолку действовать, но не вышло.
Он согласился:
– Да, каюсь, виноват. Теперь уже не отвертишься. Попался с поличным.
– Как?
– С поличным. То есть с тем самым предметом или орудием, с помощью которого совершил преступление.
И он кивнул на свой механизм, который ворочался позади него туда-сюда, царапая стрелкой небо. Я сказал:
– Да. Не удалось вам спрятать шило в мешок.
Он опять засмеялся и сказал, обратив лицо к вершине стрелки:
– О-о, такое шило разве упрячешь!
Он, как видно, собирался отделаться шуткой, но я сказал, сохраняя строгость:
– Да. От меня не упрячешь. Я всю вашу подноготную выведу на чистую воду.
Он опять посмеялся немного, видимо вспомнив наш давний разговор, потом сказал просящим голосом:
– Вы хоть воду-то разрешите нам сперва сюда вывести в достаточном количестве, Алексей Матвеевич, а уж потом – и нас на эту воду.
Я спросил:
– А долго мне ее придется ждать, вашу воду, позвольте узнать, не откажите в секретности?
Опять что-то в моих словах развеселило его. Но на этот раз он не рассмеялся. Только в глазах его загорелись уже знакомые мне лукавые огоньки. Стараясь при этих огоньках, затаенных в глубине зрачков, сохранить серьезный вид, он тоже задал мне вопрос:
– А вы очень торопитесь, Алексей Матвеевич, с вышеозначенным мероприятием касательно вывода нас на чистую воду, простите в благонамеренности?
Я ответил:
– Очень тороплюсь, потому что церемониться с вами нельзя, не примите за искренность, пожалуйста.
Он еще больше наполнился веселостью после этого моего ответа и сказал, уже не скрывая смеха:
– Сколько же вам понадобится воды, Алексей Матвеевич? Может, уточните для термостатики, не откажите в отрешенности, будьте экспериментальны.
Так он сказал, подкрепляя, по обыкновению, свои слова вежливыми оборотами. Но что-то неладное уловил я на этот раз в его вежливых оборотах. Как-то не вязались они с тем, о чем шел разговор, пускай даже не очень серьезный. И вдобавок, слишком уж много лукавой веселости искрилось в его светлых глазах, которые так выделялись посреди загара. Не таилось ли тут вместо вежливости кое-что совсем другое, очень далекое от вежливости? И если так, то выходит, что и раньше он угощал меня никак не вежливостью. Вот что вдруг пришло мне в голову. Да, именно так обстояло дело. Сообразив это, я попробовал отплатить ему той же монетой и сказал:
– Нет, воды мне понадобится не очень много, можете быть беспокойны, не впадая в электродинамику. Довольно будет ведра. И пусть отблагодарит вас за это чем-нибудь крепким и тяжелым великий святой Перкеле.
Не знаю, как это у меня получилось, но он, кажется, так и не понял моего намека, потому что ответил мне тем же тоном пополам со смехом:
– О, ведро-то я вам игнорирую хоть сейчас, невзирая на ортодоксальность. На этот счет можете быть в полном симпозиуме. И да пребудет над вами благословение пресвятого сатаны и всего небесного синклита.
Да. Так вот обстояло здесь дело с применением вежливости. Все окончательно прояснилось для меня на этот раз. Выходит, что напрасно я так долго терзал тот стародавний разговорник, извлекая из него подходящие для вежливых оборотов слова. Не заслуживали они здесь моих стараний, эти невежественные русские. Не доросли они еще до понимания всех тонкостей западной вежливости. Когда-то, может быть, она как-то влияла на них, позволяя крутить ими туда-сюда. Но то было при другой, более податливой власти и при других, более культурных поколениях. А теперь, после своей революции, они снова впали в дикость, и воздействовать на них надо было каким-то иным путем. Но каким? Кто взялся бы определить этот путь? Мне предстояло его определить. И, применяя новый способ, я сказал Петру:
