Текст книги "Вторая жена (ЛП)"

Автор книги: Элизабет Бушан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Минти, с тобой все в порядке?

– Вам лучше войти, – я отошла в сторону.

Ричард положил руку на талию Поппи и повел ее в дом. Взгляд Поппи упал на пальто Натана, висевшее на вешалке, и она, как вкопанная, остановилась около него.

– Это его. О, папа…

Ричард отбуксировал Поппи от вешалки в кухню.

– Поппи не очень хорошо себя чувствует, с тех пор, как услышала эту новость. – он опустил ее на стул и отвел волосы со лба.

– Неудивительно.

Он повернулся ко мне.

– Я надеюсь, о тебе есть кому позаботиться, Минти?

Словно холодная рука сжала мне горло. Единственный человек, который заботился обо мне, сейчас был мертв.

– Ева и соседи были очень добры ко мне.

Рассеянный взгляд Поппи беспокойно блуждал по кухне.

– Здесь все изменится, все будет уже не так, – она посмотрела на Ричарда. – Сегодня утром все казалось таким прекрасным. Тогда я еще не знала. Ты сможешь остаться здесь? Тебе не придется продавать дом?

– Я не знаю. Мне надо будет это выяснить. Я еще не способна во все вникнуть.

– Я сожалею, – сказала Поппи. – Это было глупо с моей стороны. Бесчувственно. – тонкое запястье только подчеркивало ее хрупкость, когда она поднесла руку ко лбу. – Я уверена, что папа позаботился… – последовала крошечная пауза, – … обо всех.

В последние годы я иногда думала, что мы с Поппи сможем как-то, не поднимая историю с Роуз, стать друзьями. Дружба наших семей сулила ей все выгоды, которыми она могла воспользоваться в решающий момент. Мне уже казалось, мы могли достигнуть понимания, на которое нельзя было надеяться еще несколько лет назад. Теперь это стало невозможным.

– Где мальчики? Как они? Я не могу не думать о них. По крайней мере… они еще маленькие. Может быть, в их возрасте легче перенести потерю. Может, они не чувствуют… совсем… как мы, я имею в виду.

– Это интересная теория, – сказала я.

Ричард встал у жены за спиной и положил руку ей на плечо.

– Через какое-то время, – сказал он как всегда рассудительно, – они должны будут вернуться к нормальной жизни, им не надо, чтобы мы плакали над ними.

– Это несправедливо, – Поппи отшатнулась от него.

Я тяжело посмотрела на него.

– Мальчики в школе. У нас есть время до пятницы. Мы стараемся поддерживать обычный распорядок. Они сбиты с толку, но хорошо держатся. Пока. Я попыталась им объяснить, но они еще не в состоянии все понять. Они еще слишком малы.

Поппи издала невнятный стон и закрыла лицо руками. Ричард откашлялся и сказал, как можно мягче:

– Если хочешь, они могут побыть у нас день или больше. Мы с Поппи могли бы взять их на выходные. И Роуз предлагает помочь.

Я представила свою жизнь без детей, и мне внезапно стало страшно.

– Нет, пожалуйста, нет. – я не хотела быть резкой, но эта мысль была невыносима. – Они останутся здесь. Вы не можете отобрать их.

– Минти, – Поппи выпрямилась. – Мы не собираемся отбирать твоих детей у тебя. Мы просто хотели помочь. Мы подумали, что им лучше побыть у нас, когда ты будешь заниматься делами.

Ричард был потрясен:

– Мы ничего подобного не имели в виду, поверь, Минти.

Я села на стул.

– Извините. Конечно, вы так не думали. Я не все правильно воспринимаю сейчас, – Ричард смотрел на меня с пониманием. – Это было очень любезно с вашей стороны, но я не думаю, что им сейчас было бы лучше в чужом доме.

– Но мы не чужие, – возразила Поппи. – Я их сводная сестра.

Я облизнула губы.

– Роуз чужая.

– О? О'кей. Мы не собирались отбирать у тебя детей, но предложение остается в силе. – Поппи неловко поднялась на ноги. Она колебалась. – Было ли это… была ли это сердечная недостаточность?

– Может быть. Мы не узнаем этого, пока не получим результаты вскрытия.

– Как это типично! – Поппи испустила страстный вопль. – Папа так тяжело трудился, обеспечивая всех. Он, наверное, так переживал, и у него не было никого-никого, чтобы хоть немного ему посочувствовать.

– Поппи, – в голосе Ричарда звучало предостережение. – Мы еще ничего не знаем.

Она одернула складку на черной юбке и более спокойно сказала:

– Сейчас мы все говорим то, что на самом деле не имели в виду. Извини. Я не хотела. – она подошла к деревянному буфету и провела пальцами по его полке. – он любил его, правда? И ему нравились эти голубые и белые дверцы, расписанные розами. Я была с ним, когда он его покупал.

– Да, я знаю.

Ричард ловко протиснулся между нами.

– Еще раз хочу сказать, Минти, если тебе понадобится хоть какая-то помощь, только скажи нам. – от него исходило сияние молодости и благополучия. Его кожа, блестящие ботинки, тугой ремень несли на себе отпечаток благотворного влияния денег и натуральной пищи.

Теперь Поппи обратила свое внимание на задний двор.

– Здесь плохо без мамы, – пробормотала она. – Все запущено.

– Минти слишком занята, – сказал Роджер.

Если бы мужчин можно было выстроить в ряд в порядке убывания добропорядочности и сдержанности, Ричард стоял бы во главе.

– Сад совсем заброшен. – Поппи прикрыла глаза от утреннего солнца, пробивавшегося сквозь ветви сирени. – Сердце у папы болело, и он не мог заниматься садом, и у него, конечно, не было никакой помощи.

Парадная дверь распахнулась с грохотом, послышалось шипящее наставление:

– Воспитанные люди так себя не ведут, – и Пейдж протиснулась в кухню, держа за руку Лару и придерживая второй рукой младенца в слинге. – Минти, я пришла, как только смогла. – она отпустила Лару, ребенок оказался между нами, когда Пейдж прижалась своим лицом к моему. – Что я могу сказать? – ее здоровое тело словно излучало волны здравого смысла, я никого не была так рада видеть, как ее. – Я воспользовалась своим ключом, чтобы войти. – она еще держала его в руке. – Но у тебя гости, я могу уйти.

Дорогая Пейдж, ты была нужна мне больше всех.

– Вы помните Пейдж, – я представила ее Ричарду и Поппи. – она только что родила ребенка. А это Лара.

Лара была одета в голубое платье и шерстяной кардиган. Она смотрела загадочно и серьезно. Ребенок сопел. Пейдж погладила его по голове:

– Ш-ш, Чарли, – пробормотала она. – Я так сожалею о твоем отце, – сказала она Поппи. – он был хорошим человеком, нам будет его не хватать.

– Он был замечательным, правда? – воскликнула Поппи.

Неподдельное горе в ее голосе заставило всех вздрогнуть. Ричард обнял ее.

– Наверное, нам пора идти, – сказал он.

Поппи проигнорировала его.

– Минти, мы должны спросить у тебя кое-что, – она бросила взгляд на Пейдж, – но это личное. Семейные дела. Надо решить один вопрос.

Пейдж поняла намек.

– Лара, дорогая, пойдем посмотрим игрушки Лукаса и Феликса. – она подняла бровь и посмотрела на меня. Ее взгляд означал: «Зови, если понадобится подкрепление», и исчезла.

– Пойдем, Лара, – мы услышали, как она говорит из соседней комнаты.

Поппи сделала глубокий вдох.

– О том, где будет похоронен папа. Я… мы твердо убеждены, что это должен быть Алтрингхэм, где он родился. Он так говорил маме. Спроси ее.

Это была чужая территория и требование Поппи выбивало почву у меня из-под ног.

– Он прожил в Лондоне большую часть своей жизни, Поппи. А вы подумали о мальчиках? Они захотят прийти к нему, я должна оставить им такую возможность.

– Но ты же не хочешь, чтобы он лежал на мрачном городском кладбище. Среди этой грязи и шума. Я знаю, что он жил здесь, но теперь он принадлежит той земле, где родился. Так все делают. Там красивое тихое кладбище, все спокойно и мирно.

– Нет, – сказала я. – Нет. Он должен быть рядом с мальчиками.

Поппи шагнула ко мне.

– Пожалуйста, Минти. Я прошу тебя. Я знаю, мы часто расходимся во мнениях, но сейчас мы должны быть едины. – она всплеснула руками и произнесла слова, которые, вероятно, были для нее решающим аргументом. – Это поможет маме. – ее грудь бурно вздымалась, но кухня была заполнена холодом и печалью.

Я услышала движение у себя за спиной, Пейдж вернулась на кухню. Она сняла слинг, ребенок лежал у нее на плече на муслиновом платке.

– Ничего, если Лара поиграет с…? – она не закончила. – Я не могла не слышать вас, и понимаю, что вмешиваюсь не в свое дело, но не кажется ли вам, что Минти имеет право на свою точку зрения? Это важно для Феликса и Лукаса.

– Пожалуйста, – голос Поппи срывался. – Я не хочу быть грубой с вами. Прошу не мешать.

– Дети хотят, чтобы он был здесь, – упрямо повторила я. – Я хочу, чтобы он был здесь, в Лондоне.

Зрачки Поппи так расширились, что я подумала, сейчас она упадет в обморок.

– Ты никогда не думала ни о ком, кроме себя.

Ребенок вскрикнул, Пейдж проигнорировала его и ринулась в бой за меня:

– Как жена Натана, Минти имеет право решать, где он будет похоронен. Я уверена, когда вы обдумаете это, вы согласитесь. – это был спокойный разумный голос, которым она вела переговоры в дни, когда управляла целой командой финансистов..

Я полностью сосредоточилась на том, чтобы не заплакать. Я лучше умерла бы, чем обнаружила свою вину и стыд. И слабость.

Черная юбка Поппи закрутилась вокруг ее ног, когда она повернулась к Ричарду:

– Это бесполезно.

Через голову своей жены Ричард послал мне взгляд, давая понять, что он сам разберется с Поппи.

– Ричард, – сказала я, – я понимаю, как ей сейчас тяжело.

– Неудивительно, – медленно сказала Поппи, – что сердце папы не выдержало. Это ты его довела.

– Это возмутительно, – сказала Пейдж.

– Я забуду, что ты сказала, Поппи. – я добавила, обращаясь к Ричарду. – Но вы должны уйти.

Они оставили после себя пустоту и горечь, высказав все, что думали. Пейдж прижала ребенка к груди и сделала несколько оборотов вокруг себя. «Вальс помогает после эпизиотомии, Минти». Потом она заварила еще один чайник чая. Она обхватила кружку пальцами и поцеловала меня. Я смотрела на ребенка, его крошечное личико, с еще не до конца разгладившимися морщинками.

– Помнишь, что я говорила про положение второй жены? Вот наглядный пример.

– Нет, – сказала Пейдж. – Все совсем не так.

Она со стоном села и выпрямила спину.

– Извини, что я вмешалась. Я тебе все звонила и звонила, Минти. А ты не отвечала.

Я потерла лицо пальцами.

– Было так много звонков. Я уже не справлялась с ними.

– Поэтому я пришла помочь.

– Это хорошо, Пейдж.

– Как ты себя чувствуешь?

– У меня муж умер.

– Это не так уж плохо, – вырвалось у нее. – Ох, извини. Непростительно так говорить.

Вот так я и сидела на кухне, раскачиваясь в истерическом смехе от непростительной шутки Пейдж. Чарли срыгнул струйку молока, и она вытерла ему рот.

– Выставляю моего мужа на торги, – сказала она. – Есть предложения?

* * *

Доставили копию отчета о вскрытии тела. Сидя за кухонным столом, я расшифровывала его слово за словом, продираясь сквозь медицинскую терминологию, описывающую состояние мозга, легких, сердца Натана.

Его мозг был великолепен. Я могла бы сказать это. Любой дурак (включая Роджера) понимал это. Нервные импульсы этого мозга молниеносно и безошибочно передавали свои сообщения от синапса к синапсу. Одним их этих сообщений было: «Я должен обеспечивать семью». Другим: «Позвольте мне работать».

Легкие Натана? Для человека в его возрасте в отличном состоянии.

Артерии? Они были ахиллесовой пятой Натана, если можно так выразиться. Сколько раз я видела его тело? Сотни раз. Он был человеком, который прекрасно выглядел для своего возраста (штамп, сильно отличающийся по значению, когда речь заходила не о женщинах, а о мужчинах). Он отлично выглядел в своей старой виней рубашке дома или на пляже, с волосами, взлохмаченными ветром. В своем любимом сером костюме он выглядел энергичным и решительным. Тем не менее, так случилось, что под кожей и мускулами этого прекрасного тела пролегали артерии и вены, таившие в себе предательские сгустки.

Однако, размышляя над отчетом, я ясно видела, что мы сами становимся виновниками своей смерти. Мозг и легкие Натана принадлежали успешному и честному человеку. Но осадок его тайной скорби сгустился в его артериях и убил его.

Я оставила отчет на кухонном столе, открыла дверь и вышла на яркий свет.

* * *

Это началось весной. В начале нашего романа, во время одной из встреч в моей квартире во время обеденного перерыва Натан подарил мне валентинку. Она была большой, с вульгарным сердцем из красного атласа в центре – своеобразная ирония. Внутри он написал: «Весной все мысли обращаются к любви…». «Любовь, – мечтательно произнес он, подперев голову локтем. – Я хотел бы описать это чувство влюбленного мужчины». Другой рукой он легко провел вверх и вниз по моему плечу. «Я забыл, как оно совершенно».

Пора было возвращаться в офис «Вистемакс», там назревал очередной производственный кризис. Пока я незаконно целовала ее мужа, Роуз перехватывала бутерброд за своим столом.

– Прости меня, – палец Натана замер у меня на груди. – Я немного заржавел в этом отношении.

– Конечно, – теперь, когда мы закончили с сексом, мне не терпелось вернуться в офис, чтобы посмотреть, что происходит.

Он откинулся на подушку.

– Ты спасла меня, Минти. Вернула мне чувство цели.

– Ты когда-нибудь говорил нечто подобное Роуз?

Он слегка поморщился:

– Тебе легко говорить, ты не была замужем.

– Попробуй сделать это хоть раз.

– Эти слова будут похоронены под ежедневной рутиной. Он поднял руку и начал загибать пальцы: Счета. Поездки на работу и с работы. Бесконечные разговоры о детях. О хозяйстве.

Я обиделась за Роуз. Это было моим долгом, по крайней мере.

– Она родила тебе детей, ведет домашнее хозяйство, согревает твою постель и наверняка сортирует твои носки. Делает все, чтобы твоя жизнь была комфортной.

– Не могу это отрицать, – Натан притянул меня к себе и поцеловал. Его губы были ленивыми и горячими после вспышки страсти.

Если бы он, когда я стала его женой, купил бутылку хорошего шампанского и украл один час времени, чтобы провести его с Роуз? Если бы он опустил ее на бело-голубое покрывало, целуя ее голые плечи, а потом приподнялся на локте, чтобы поболтать? Признался бы он своей бывшей жене: «Мы с Минти говорим только о счетах. О хозяйстве, но ты, Роуз, дала мне любовь, более совершенную, чем можно представить»?

Я хочу, хочу, сказал Натан тогда, над красным атласным сердцем, чтобы ты любила меня, потому, что это сделает меня счастливым.

* * *

Газон был весь истоптан и изрыт, здесь мальчики искали червяков под травой. Очень скоро мне предстоит подумать, как косить его, я этого никогда не делала. Это было делом Натана. Футбольный мяч лежал у двери и я взяла его. Хлопья засохшей грязи посыпались у меня сквозь пальцы.

Я была голодна, но еда вызывала во мне тошноту. Я поперхнулась, когда попыталась откусить кусок хлеба и проглотить суп. Голод делал меня слабой. Я подняла руку и посмотрела на нее. Пальцы дрожали. Один ноготь сломался и крошечная капля крови орошала кутикулу. Я пососала палец. Металлический привкус крови вызвал рвоту.

Я остановилась около куста сирени – прекрасное место отдыха в саду (Роуз поняла бы, что я имею в виду). Я смотрела на него. Уже разворачивались ядовитого цвета листья. От их зелени болели глаза: звуки и запахи новой жизни были невыносимы.

«Молодые и красивые, – сказал один из друзей Роуз, утешая ее (Поппи рассказала это мне), – могут быть довольно злыми. Он ушел к ней ненадолго».

– Натан, – тихо сказала я этому сияющему утру. – Чего бы ты хотел? Ты хотел бы лежать на тихом деревенском кладбище под тисом? Или ты хочешь остаться здесь, где ты жил, боролся, зачал своих детей?

Мои глаза наполнились слезами. Мне обязательно надо будет скосить лужайку, но я не знаю, как за это взяться. Тем не менее, покос газона не может быть очень сложным делом.

Глава 13

Роуз позвонила, когда я планировала порядок похорон. Она спросила, как я себя чувствую, удается ли мне поспать, а затем приступила прямо к делу.

– Минти, я хотела бы сказать речь на похоронах.

– Разве не жена должна говорить?

– Я не жена, я помню… Будем считать, что я друг жены.

– Я думала, что люди не придают большого значения речам. Ты изменила мое мнение.

– Это мой последний подарок ему. Этого хотели бы дети.

– Ваши дети.

– Дети Натана, – ее голос звучал издалека.

– Где ты?

– В Румынии. Поездка была запланирована за несколько месяцев. Я не могла ее отменить, но сократила до минимума. Ты согласна? Только пять минут, дольше я не продержусь. Я себе сейчас не доверяю.

– Доверие, – мой голос звучал слабым эхом.

– Никто другой не сможет рассказать, каким был Натан на самом деле.

Каким на самом деле был Натан, у которого в столе лежали разноцветные папки? Который говорил: «Мы должны быть осторожны с деньгами»? Человек, который мечтал надеть старые изношенные джинсы и резиновые сапоги и пройтись по тропе в скалах над Прияком?

Или человеком, который, приподнявшись на локте, безуспешно искал слов, чтобы объяснить, как он счастлив.

– Роуз, я приняла решение. Натан будет похоронен в Алтрингхэме. Я думаю, пусть лучше он будет там, где его знают. Где он будет не один.

– О, Минти, – голос Роуз был почти не слышен. – Спасибо.

Уже через полчаса Поппи говорила со мной по телефону. Ни она ни я не были враждебны или холодны.

– О гимнах, Минти. Папиным любимым был «Бессмертный, Невидимый». Мы должны начать с него. Он очень любил гимны.

– Разве?

– Ты, пожалуй, не могла этого знать. Вы обошлись без гимнов на своей свадьбе. И еще: «Любовь Божественная, все любови превосходящая» – для окончания службы.

Я нащупала в тусклой памяти воспоминания о свадьбах, где я присутствовала с Натаном, когда исполнялись эти гимны.

– Я не думаю, что он любил хоть один из них. Он считал их скучными.

Но Поппи назначила себя хранительницей памяти отца, и в этом вопросе ей не должно было быть отказано. Ее голос дрожал от гнева:

– Я думаю, именно нам лучше знать, что именно папе нравилось или не нравилось.

* * *

Во время первого стиха «Бессмертный, Невидимый» Сэм склонил голову и заплакал. Джилли незаметно просунула руку под локоть и прижалась к нему. Он отодвинулся от нее и высморкался. Джилли отпустила руку и смотрела прямо перед собой. Сидя по обе стороны от меня, Феликс и Лукас беспокойно оглядывались через проход, видя горе старшего брата.

В сотый раз я спрашивала себя, надо ли было брать их на службу. Они бесследно исчезли, когда нам надо было выезжать с Лейки-стрит, и после напряженных поисков Ева обнаружила их в шкафу Натана. Я подкупила их пакетом запретных ирисок. Феликс, садясь в машину, спросил: «Если мы зароем папу, он потом прорастет?».

На скамье позади нас Гизелла в элегантном черном костюме тянула приятным альтом: «… только Бог мудр». Роджер рядом с ней безбожно фальшивил басом. Гизелла так уверенно помнила слова, словно постоянно держала их в памяти. «Обращайся ко мне с любыми вопросами, – сказала она. – Я профессиональная вдова. Я знаю, что надо делать».

Руками, затянутыми в перчатки, я держала руки Феликса и Лукаса, и мы пели гимны, выбранные Роуз, Сэмом и Поппи. Я редко носила перчатки, к тому же было тепло, но они казались мне необходимым атрибутом похорон, и я хотела должным образом провести обряд посвящения во вдовы.

«Мертвые всегда с нами», очередной трюизм. [17]17
  Трюизм (английское truism), общеизвестная, избитая истина, банальность.


[Закрыть]Словно отчаливала ладья с призраками, стоявшими на носу и на корме. Я чувствовала, как душа Натана парит над нами, ожидая своего освобождения.

Церковь в Алтрингхэме была очень красивая и древняя, как поклялась Поппи. Все скамьи были заняты, что, учитывая тот факт, что Алтрингхэм был более, чем в часе езды от Лондона, явно показывало степень уважения к Натану. Неф был наполнен ароматом роз и лилий, которые в огромных чашах стояли в оконных нишах. Еще больше цветов было на алтаре и рядом с гробом, который был сделан из бамбука. Натана отправляли в могилу с безупречными зелеными верительными грамотами. На крышке гроба стояли два венка. Первый был букетом из розовых и белых камелий, на ленте которого было написано: «Натану и папе, с любовью». Второй из белых роз, перевитых ветками лавра и папоротника: «От Роуз, Сэма и Поппи, со всей нашей любовью». Запах был таким плотным, что казался почти материальным. Я прижала пальцы в перчатках ко рту. На веки вечные этот цвет и сладкий запах будет для меня связан со смертью.

Перед службой, как только доставили гроб, я оставила мальчиков под опекой Евы и прокралась в пустую церковь. Крыльцо было завалено листовками, сборниками псалмов и открытками с закрутившимися от сырого воздуха краями. Я имела на это право? Я хотела убедиться, что то, что лежит в гробу, стало просто телом без следов души.

Нравятся ли вам цветы? Флорист Гизеллы был более, чем предупредителен. «Я сделаю все именно так, как хотелось бы вам и ему». Столы для поминок были сервированы в ближайшем отеле. Будет ли вино приличным, а бутерброды съедобными? Правила и распорядок этого ритуала были для меня столь же непостижимы и таинственны, как и те, что управляли моим коротким браком. У меня было мучительное убеждение, что правильные похороны должны длиться дольше, чем свадьба. Я столько должна была Натану, что никогда не смогла бы погасить этот долг. И, раз ничего другого не оставалось, я хотела убедиться, что срок воспоминаний о нем растянется надолго.

Гимны… подрядчики… чай для близнецов… Было нечто истерическое в том, как я мысленно ставила галочки в воображаемом списке, продвигаясь по проходу. Там было так много пунктов и так много советов, которых я не могла запомнить, кроме одного, что предложила мне миссис Дженкинс в школе. Глядя на меня поверх очков, висящих на кончике носа, голосом, подразумевающим крайнюю степень доверительности, она посоветовала мне взять на похороны Феликса и Лукаса, потому что это «закроет вопрос».

Я подошла к гробу, надеясь, украсть минуту тишины и покоя, чтобы поговорить с Натаном в последний раз.

Я хотела снова сказать ему:

– Я прошу прощения.

Мои каблуки цокали по неровным плитам, и женщина, неподвижно сидевшая на передней скамье, обернулась.

– Я думала, ты уже здесь, – сказала Роуз.

Ее волосы были закручены в узел, она была одета в платье с изысканным вырезом и пиджак (несомненно, французский). Букет из белых роз с веточками лавра и папоротника лежал у нее на коленях. Она была бледна, но держала себя с достоинством, как не-совсем-но-почти-вдова. Я скользнула на скамью рядом с ней и посмотрела в обращенное ко мне лицо. Как и мое собственное, оно было бледным и исхудавшим. Роуз невозможно было искоренить, от нее нельзя было избавиться. Натан жил с ней первой, родил с ней старших детей и умер рядом с ней. В тот последний день, страдающий и измученный, он нашел дорогу… к Роуз.

Она была виновата во всем и ни в чем.

Цветы в оконных нишах, казалось, парили над своими чашами, колеблясь на грани реального и потустороннего мира.

– Как флорист выбирал цветы? Даже жутко. Он словно знал Натана, – сказала я.

Роуз поколебалась.

– Я думала, ты бы не стала возражать. Я поговорила с ним и рассказала, какие цветы Натан любил. – она коснулась одной из роз в букете у нее на коленях. Они были кремово-белые, совершенные, полностью распустившиеся, как и цветы в оконных нишах. – Мы ведь не будем толкаться локтями у гроба. Ведь ты хотела бы сделать так, как любил Натан?

– Ты должна была спросить меня.

Она снова посмотрела на цветы.

– Возможно. Но ты была очень занята. И я знаю, что ты хочешь сократить наше общение до минимума. Я думаю, ты согласишься. что сейчас важнее думать о Натане. Мы посмотрели друг на друга, и я в тысячный раз спросила себя, почему я захотела именно мужа Роуз из всех мужчин, что когда-то у меня были.

Она указала на букет:

– Я хочу положить его на гроб рядом с твоими цветами. Это от нас, от семьи.

– Ах, – выдохнула я непроизвольно.

– Ты не можешь отказать.

Все было решено.

– Пожалуйста, – сказала я и махнула рукой в сторону гроба. У меня было странное ощущение, что все мои годы с Натаном обрушились и рассыпались в пыль под ожесточенным непримиримым натиском его семьи.

Роуз поднялась на ноги, и ее облегающее платье расправилось само собой. Тяжелое золотое кольцо блестело на пальце. Она положила свои цветы рядом с моими на гроб и на несколько секунд опустила ладонь на его крышку.

– От нас, Натан, – сказала она. – Это лучшее, что я могла сделать для тебя.

Она обернулась.

– Ты привезла близнецов?

– Да. Я не уверена, стоит ли подвергать их этому. Но они здесь.

– Вы здесь, – прошептала Поппи. Она была бледная с пустым взглядом. – Я приехала пораньше, чтобы помочь. – ее рука скользнула под локоть матери, она заглянула в лицо Роуз. – Ты в порядке? – спросила она с тревогой. – Ты сможешь это выдержать? – Поппи очень хотела быть необходимой Роуз в пучине ее горя. – Ты прекрасно держишься, мама, я позабочусь о тебе.

Мать и дочь обменялись взглядами совершенного понимания. Роуз, безусловно, понимала, что Поппи была в ужасе, но реагировала на горе с присущим ей истерическим пафосом, а сама Поппи знала, что мужество матери служит ей непоколебимой опорой в беде.

– Минти, я рада, что ты согласилась похоронить папу здесь. – Поппи окинула церковь взглядом. – Было бы неправильно оставить его в другом месте. Что заставило тебя изменить решение?

Роуз погладила Поппи по руке.

– Ш-ш. Сейчас не время.

На хорах органист открывал свой орган и готовился к службе. Трубы испустили серию стонов и вздохов, некоторые из которых звучали точно, как пищеварительные. Мои губы дрогнули. Поппи еще не закончила со мной:

– Будет ужасно, если ты встретишь в будущем кого-нибудь и уедешь жить… я не знаю… в Испанию, например. А он останется один в Лондоне.

– Поппи, – голос Роуз был резким. – Хватит.

В этот момент я даже восхищалась хамством Поппи, ее умением балансировать на грани оскорбления.

– Послушай меня, Поппи. Я не собираюсь уезжать на в какую Марбелью. Поняла?

* * *

Орган и хор добрались до конца гимна. Краем глаза я поймала мелькание нескольких белых платков. В темном костюме и черном галстуке Роджер прошел к кафедре. Он откашлялся. В этот момент выглянуло солнце, и разноцветные пятна света, проходящего сквозь витражи окна, рассыпались по полу нефа.

– Я знал Натана в течение двадцати лет и по большей части как своего коллегу, – начал он. – он до мозга костей был человеком дела. Мы провели вместе множество сражений, и я радовался с ним, когда мы выигрывали.

Был ли Натан человеком дела? Должно быть, так. Роджер улыбнулся, вероятно, вспоминая радости общения с Натаном в процессе погони за благополучием компании. Нас окружают лживые улыбки. Это цена, которую мы платим за цивилизацию – оскал и растянутые губы, скрывающие нечестивые мысли и чувства. Бьюсь об заклад, Роджер не смог бы вспомнить ничего действительно значимого о Натане.

– Лояльность, это то, чем отличался Натан в высшей степени. Он был верен коллегам, своей работе и особенно по отношению к компании…

Я закусила губу, пытаясь не пропускать в сознание оставшуюся часть речи Роджера. Служба шла. Ричард прочитал стихотворение Уолта Уитмена из «Листьев травы». Затем Роуз заняла место на трибуне.

– Это может показаться странным, – начала она, – не Натан несколько раз обсуждал со мной свои похороны.

Она лукавила. В этом не было ничего странного. Люди долгое время жили вместе, вероятно, любили друг друга и обсуждали свой финал. По моим наблюдениям, этот вопрос обычно мимоходом упоминают на фоне драматической завязки во втором акте и никогда больше не возвращаются к нему. К сведению, мы с Натаном никогда не касались этой темы.

Последовал шорох, некоторое смущение, мы ждали. Свет упал на Роуз. Она была красива в молодости. Не сексуальна, а действительно красива. Ее лицо отражало ее внутреннюю суть, и Роуз смело и без притворства открывала его посторонним взглядам. Рука Поппи метнулась ко рту. Роджер смотрел перед собой, Феликс захныкал.

– Слушай, Феликс, – прошептала я. – Это о папе.

Роуз продолжала:

– Натан любил свою семью. Он любил, сидя в лодке, ловить скумбрию…

Она рассказывала свою историю, постепенно разрушая образ делового человека, которого описал Роджер. Натан, которого знала Роуз, был человеком, который стремился думать и чувствовать. Она могла бы добавить: «Натан, который выкрикивал ответы на вопросы радиовикторины, который терпеть не мог брокколи, который сидел совершенно неподвижно, когда размышлял». Она могла бы найти слова, чтобы описать Натана, затеявшего возню с близнецами и прижимающего их к себе.

– Он очень любил одно стихотворение, которое я собираюсь прочитать. Это одно из стихотворений Джона Донна, и Натан чувствовал… Натан ценил его юмор. Человеку сильных чувств, ему иногда было трудно увидеть забавную сторону вещей. Я знаю, он не стал бы спорить со мной, если бы я сказала, что он восхищался людьми, способными видеть юмор в трудной ситуации, – она сделала паузу и заглянула в бумаги, готовясь прочитать стихотворение. – Шрифт мелковат, – сказала она, вызвала смешки.

 
О, не печалься, ангел мой,
Разлуку мне прости:
Я знаю, что любви такой
Мне в мире не найти.
 
 
Но наш не вечен дом,
И кто сие постиг,
Тот загодя привык
Быть легким на подъем.
 

Она дочитала его хриплым, но уверенным голосом. Это действительно был ее подарок Натану, мужчине, который оставил ее ради меня.

Потом мы снова пели гимн, который, я уверена, Натан бы ненавидел.

Бутерброды были превосходны, а вино – выбор Сэма – прекрасным, этот факт молчаливо признали гости, поглощавшие его в большом количестве. Мои бывшие коллеги из «Вистемакс» сгруппировались вокруг меня. Бывшие коллеги Роуз окружили ее. Между нами образовалась нейтральная территория родственников и друзей, недостаточно разобравшихся, к какому лагерю следует примкнуть. Близнецы сновали между ними, и я потеряла счет тому, кто и сколько раз протянул руку, чтобы рассеянно погладить их по голове.

Потрясение, горе и отличное вино развязали языки. Я слышала, как Мейв Отли над тарелкой бутербродов доверительно сообщала Кэролайн Шейкер:

– Конечно, он был хорошим человеком, но он был не совсем верен своей семье…

Кэролайн, скучная приторная Кэролайн, затянутая в слишком узкий темно-синий костюм, отвечала:

– Ну, он очень долго был ей верен.

Кузен Натана Клайв коснулся моего локтя:

– Вы должны помнить меня. Мы встречались на свадьбе Поппи и Ричарда.

– Клайв, конечно. – Клайв, эксперт по ветровым турбинам, скучнейшему предмету на земле.

Сжимая свой бокал он придвинулся ближе, и я заметила, что его черный галстук был весь в пятнах, а манжеты рубашки обтрепанными.

– Что наделал этот старый мальчик, умер? – он выглядел встревоженным и обеспокоенным. – он не был… вы знаете, – Клайв постучал пальцем по носу. – Кто-то упомянул, что он был… эээ… в постели.

Я отошла от Клайва и повернулась к подошедшему Сэму. Крутя бокал в руках, он искал, что сказать:

– Минти… Ты сделала все очень хорошо.

Это было уже кое-что.

– Я хочу сказать, как мне жаль. – эмоции никогда не были сильной стороной Сэма, и он выглядел неловко.