Текст книги "Олег Меньшиков"

Автор книги: Эльга Лындина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Встреча Андрея Толстого с террористом имеет свое продолжение в дальнейшем повествовании. Сюжетное – в буквальном смысле слова, когда они окажутся рядом в толпе каторжников, оба в арестантских одеждах, осужденные. Вроде бы уравненные. Но это мнимое равенство, оно прочитывается только по внешним метам. Встречаются две жизни. Обессмысленная злом и ненавистью у террориста. Иначе он не стал бы так торжествующе признаваться Андрею, что убил бы его тогда, под аркой, будь у него в руках оружие. Издеваясь над тем, кто теперь такой же, как и он, изгой. Сейчас в силе террорист – так ему мнится. Толстой снова молча смотрит на него. Но смотрит уже иначе Андрей стал много мудрее после пережитой им трагедии. Печаль умножает наш опыт. Он уже знает, как бессильны могут быть любовь и вера перед предательством, ложью, местью. Сожалеет ли, что тогда отпустил террориста, того, для кого чужая жизнь только мишень для уничтожения себе подобных? Интенсивность паузы, которую держит Меньшиков, прекрасно сталкивает в эти секунды прошлое и настоящее Андрея Толстого, по-своему утверждая его давний, во многом безотчетный нравственный импульс. Импульс мальчика-юнкера, который, несмотря ни на что, окреп в нем. Он по-прежнему будет противостоять всему, что чуждо ему, его максимализму, не отступая и не уступая ни в чем даже тогда, когда понимает, что, возможно, его добро добра не принесет.

Ибрагимбеков, Михалков, Меньшиков одними из первых ощутили в конце века, в конце второго тысячелетия, в измученной нашей, больной стране острую необходимость утверждения незыблемых духовных постулатов. Не в качестве самообороны побежденных, а как продолжение пути человека, не склонившего головы перед силой зла, низости, подлости. Когда мир поражен кризисом, подобным нынешнему, когда в нем царят беспредел и ложь, когда тьма почти не прорезается светом, настоящие художники призваны вывести в жизнь героев, которых ждут, которых они прозревают в развороченной, неупорядоченной, пугающей действительности, противопоставляя то, что вечно, пробиваясь сквозь факты сегодняшнего дня.

Конечно, позиция создателей фильма и актера просто фантастична, если оглянуться на бродящих по экрану маньяков, исчисляемых сотнями, убийц, аферистов, упоенно смакующих свои преступления, на авторов, воспевающих жестокое прагматичное начало, порою перетекающее в цинизм, якобы выражающих суть нового поколения, – позиция создателей "Сибирского цирюльника" может показаться утопичной. Подлинным барометром оказался в этом случае суд зрителей. Они в полном смысле слова хлынули в кинотеатры, где шла картина. Давно этого не происходило в российском прокате, почти умершем в последние годы. Реакция людей была адекватна задачам, поставленным авторами. В первые дни демонстрации фильма журнал "Итоги" провел опрос четырехсот зрителей, сразу после просмотра "Сибирского цирюльника" в Киноконцертном зале "Пушкинский". Девяносто пять процентов ответили, что им понравился фильм. Девяносто пять процентов ответили, что им понравился Андрей Толстой. Восемьдесят четыре процента признались, что плакали во время демонстрации картины.

Плакали не на дешевом латиноамериканском сериале, сострадая очередной жертве амнезии или бедной сиротке, украденной в детстве у богатеньких папы и мамы. Плакали, сострадая судьбе героя, облекшего в живую плоть, быть может, саму субстанцию романтического духа. Оказывается, об этом тоскуют люди. Всегда и сейчас. Андрей Толстой помог рассеять – хотя бы несколько нынешние драматические сумерки, в первую очередь, любовью обыкновенного русского человека, бегущего от пошлости и грязи.

...Что есть его любовь? Поражающая с первого взгляда, как удар молнии? Михалков не раз говорил, как мечтает снять рассказ Бунина, гениальный его рассказ "Солнечный удар". Но в любви героев писателя всегда уже изначально таится разлад между чувством и жизнью, предвестие непременной разлуки. По мысли Бунина, мы всегда убиваем то, что любим, гибель живет в первом любовном прикосновении, поражая обоих. В "Сибирском цирюльнике" Михалков по-иному толкует чувство: любовь – как беспредельное и благодатное счастье. Замирает сердце, кружится голова. Душа переполнена, но все еще бессловесно, неясно для любящего. Глубокая, безмерная чувственность (ею всегда отмечены ленты Никиты Михалкова) в "Сибирском цирюльнике" получает столь тонкий и одновременно открытый характер, что рождается иллюзия некой реальной бесплотности, возможной только в ранней юности, когда вместо слов дыхание может сказать обо всем.

На предметный, отменно выстроенный фон событий, подчиненный строгой исторической достоверности, набрасывается лирический флер. С комедийным звучанием при этом в начале картины. Джейн появляется в юнкерском училище в тот момент, когда ее недавние знакомцы, встреченные в поезде, лазают по полу, натирая его мастикой перед предстоящим балом. Затрапезно одетые, с закатанными штанинами, босоногие, неприбранные – такими они, и среди них Андрей Толстой, предстают перед гостьей училища и сопровождающим ее генералом фон Радловым (Алексей Петренко). Для американской мисс все это выглядит мило, смешно, все это дети, до которых ей, в сущности, нет дела. Смысл ее поездки пока оправдал себя; лестью, кокетством, миловидностью она, кажется, успела произвести нужное впечатление на генерала. Теперь остается завершить фиктивную сторону своего визита – вернуть Андрею фотографию.

Иное эта встреча для Андрея – внезапная, прекрасная, хотя он все еще не догадывается, что отчаянно влюблен. Все приглушено к тому же мыслью о том, как непрезентабельно он сейчас выглядит, во время какого занятия застала его Джейн. А над всем – радость...

Когда началась работа над "Сибирским цирюльником", Меньшикову исполнилось тридцать шесть лет. Через два года рецензенты почему-то делали особый упор на его возраст, к тому же добавляя годы, называя "сорокалетним" с упорством, достойным лучшей затраты сил. Подсчитывали количество морщин на его лице...

Если же задуматься всерьез о том, что преодолевал Олег Меньшиков на протяжении двухлетней работы над ролью, то трудности были, разумеется, другого, более сложного и глубокого характера, о чем он сам коротко говорил в интервью журналу "Премьер" и в двух телепрограммах. Если попытаться задуматься, то, должно быть, прежде всего актеру нужно было найти физический ритм существования юного Андрея Толстого. Как бы ни был Олег пластичен, так или иначе, после тридцати наше тело теряет юношескую легкость и юношескую угловатость, приходит некая степенность, рожденная возрастом. Меньшикову надо было не просто вспомнить себя – того, каким он был лет пятнадцать назад, но воспроизвести это буквально. Обрести импульсивность движений, жестов, мимики, немедленность реакций... То, что от него понемногу уходило с годами. Для начала это могло помочь включению актера в темп жизни двадцатилетнего юнкера, дать нужное самоощущение героя. Не бояться черт, присущих ему самому в молодости, которые с течением времени Олег научился глушить, изображая индифферентность по отношению к тем или иным обстоятельствам, которые иногда глубоко затрагивали его на самом деле.

Из телевизионного интервью Олега Меньшикова: ...Я был максималистом страшным. Обижался. Обижаться у меня вообще был любимый процесс. Я чуть что – сразу прекращал разговаривать. Для меня этот человек не существовал. Но сейчас обижаться – не обижаюсь...

В контексте этих слов вспоминается рассказ его одноклассницы Марины Копосовой о том, как Олег оскорбился тем, что ему приказывают: "Музыку, маэстро!" – и действительно "прекратил разговаривать". К тому же уважаемый Олег Евгеньевич не вполне искренен, говоря, что "сейчас не обижается". Обижается, и еще как! Отворачивается от обидчика, по-детски им не любимого в данный момент, старается не здороваться. Возможно, в молодости это выглядело более акцентированно, годы привнесли сдержанность, но обидчивость осталась, как бы не лукавил Меньшиков. Поэтому действительно надо было сбрасывать "груз лет и опыта" (по Михалкову) и возвращаться к себе. Надо было не забывать, что в восемнадцать-двадцать лет многое совершается непреднамеренно, спонтанно. Порой это душевный выплеск, порой юная бравада, мальчишество. Порой желание выказать себя другим... С этим Меньшиков является в первых эпизодах картины, в купе и позже в бальном зале во время натирки пола.

В зале, собственно, ничего особенного не происходит. Все решено в стиле едва ли не комедии-буфф, это нужно, чтобы заразить мисс Джейн молодым, веселым задором, когда в отсутствие фон Радлова она соглашается стать пассажиркой экипажа, который стремительно катят по полу кони-юнкера. Будто резвые скакуны несут ее по воздуху в легкой колеснице... Джейн хохочет. Ей нравится игра, позволяющая забыть о деле, ради которого она явилась. Помолодеть вместе с юнкерами... Быть их товарищем на какие-то короткие мгновения. Андрей тоже играет в эту игру, у него примерно те же ужимки и ухватки, что и у остальных, но в его улыбке – праздник, первая волна прорывающегося чувства.

Оно окрепнет, когда Андрей увидит Джейн на балу – обворожиетльную, в роскошном платье, с оголенными плечами, не похожую нисколько на прекрасных воспитанниц пансиона благородных девиц, приглашенных на бал в училище. Тем более что Джейн захвачена графом Полиевским, красивым, уверенным в себе, как сказали бы теперь, "без комплексов", однокашником Толстого. Джейн кружится в объятиях графа, Андрей видит их улыбающиеся, кажущиеся ему счастливыми, недосягаемо счастливыми лица... Она сейчас так близка, так доступна... другому. Ревность, естественная в этой ситуации, становится движителем в нарастании любви к Джейн. Эмоции не оставляют места рассудку. С каждым новым туром в глазах бедняги Толстого все больше гнева, они темнеют (хотя черные, как у Меньшикова, глаза едва ли могут темнеть, но так мне казалось). Нечто ранящее, нестерпимо, чудовищно острое, как нож, саднит душу. А на руках висит семипудовая дама, и он, будто не чувствуя ее многопудья, вертит ее, несется с нею, чтобы не упускать из виду графа и Джейн, как ему это ни больно... Каждый поворот головы Толстого в сторону соперника все более резок. Удары – они почти физически им сейчас ощутимы. Вместе с тем – прямая спина, скольжение в танце... Только старается не смотреть на свою Дюймовочку, что совсем невыносимо. Наверное, в эти минуты он осознает, как хотел бы обладать Джейн. И как сейчас она далека от него по крайней мере, ему так кажется. Молчаливые взрывы темперамента... Камера Павла Лебешева живет в температуре душевного всплеска юнкера Толстого. Это его первое признание в любви...

Все загнанное внутрь вырвется, когда юнкера будут возвращаться в училище, проводив пансионерок. Сани мчатся по зимней Москве. Бес-Полиевский не унимается, понимая, что уже сумел раздражить своего приятеля. Дразнит его не по злому умыслу – такова уж натура очаровательного плейбоя тех времен. Почему бы не позабавиться детской ревностью друга? Если еще глубже, то опытного, умудренного Полиевского раздражает в Толстом то, что не дано ему: чистота и целомудрие Андрея; позже граф сам назовет это "завистью", отдавая себе отчет в сути собственного поступка. Беда в том, что натуры, подобные Андрею Толстому, все воспринимают всерьез.

Рассказ графа о том, как он "нащупал маленькую, маленькую родинку" на спине Джейн, Толстой слушает, сидя визави к Полиевскому. Не замечая, что приятель смеется над ним, заводит, наслаждаясь реакцией Андрея, глупого, маленького мальчика, романтического героя, каким ему, блистательному графу Полиевскому никогда не быть. "Толстой! Толсто-ой! А вы нам ничего не хотите сказать по поводу родинки? Вам ее в поезде не показывали?" – "Замолчите! Я прошу вас, замолчите! – голос Андрея почти дрожит. Еще и от сознания своего поражения, неумения ответить в той же самоуверенной интонации, небрежной, светски изящной. Нельзя и вступать в перепалку – это оскорбительно для Джейн прежде всего. Обида усугубляется тем, что Полиевского слышат другие, проявляя очевидный интерес к умению графа "нащупать родинку" на спине дамы, окрещенной юнкерами "Анной Карениной".

Чем может ответить наивный, влюбленный мальчик великолепию графской победительности? Дуэлью. Об этом он думает еще в санях, но вызовет Полиевского уже в училище, когда тот все еще будет жаждать бурной реакции Андрея. И дождется – сам того отчасти пугаясь. Он не предполагал такого яростного смешения взрослой ревности и детского гнева, когда человека уже невозможно остановить, чем бы ему это ни грозило.

Андрей в эти минуты менее всего верит в то, что Джейн когда-нибудь ответит на его чувство. Пока она для него – сказочная принцесса из заморских далей. Тем более он должен драться, единственный ее защитник. Предощущение любви перерастает в постоянно тревожащую мысль о Джейн, тревога – в броске Толстого, когда он настаивает на дуэли, отлично зная, что граф Полиевский сильнее его на эспадронах, что именно он, Андрей, рискует, возможно, жизнью.

Как во всякой мелодраме (а картина "Сибирский цирюльник" по одной из главных своих жанровых составляющих – мелодрама), сюжет неумолимо движется к встрече главных героев. Джейн приходит в лазарет, где лежит раненный на дуэли Андрей. Сцену ведет Джейн, она изначально написана так, что в центре она, впервые начинающая понимать, с каким удивительным человеком свела ее судьба. К сожалению, Джулия Ормонд не исчерпывает всех возможностей, данных ей драматургией. Забывая, думается мне, о том потаенном испуге Джейн перед тем, что она совершила, приехав к Толстому, тем, что с ней сейчас происходит, потому что, в отличие от юнкера, она, опытная, прожившая уже непростую женскую жизнь, не может не ощущать, что в ее будущее входит нечто, что она не может себе позволить... Визит к раненому никак не вписывается в жесткие нормы ее поведения, ее дела, заставляя довольно серьезно рисковать; вдруг она встретит в училище фон Радлова, и тогда все ее планы пойдут прахом? Что еще хуже – она тоже уже влюблена в Толстого, и это всего опаснее.

Ормонд честно играет дружеское расположение, изображает доброго приятеля Толстого, дает довольно умные советы, опираясь на собственное прошлое. Мила, заботлива, покровительственно-ласкова... Андрей не очень понимает то, что она ему сейчас говорит. Он ошеломлен – видение стало явью, все время он будто не верит, что рядом действительно она, Джейн, чье имя он произносил в бреду. В несоответствии состояний Толстого и мисс Маккрекен первый намек на несоответствие уровня чувств бедного русского юнкера и американской бизнесвумен. Никто здесь ни в чем не виноват: разная ментальность. Иногда такая разность еще больше связывает. Но прежде ее надо понять и принять. Понять Джейн так и не будет дано.

Толстой грезит, хотя все доподлинно: Меньшиков играет эпизод растерянно-очарованным всем, что происходит с ним... Со странной улыбкой, неуверенно нежной... С желанием запомнить каждое мгновение, чтобы потом бесконечно к нему возвращаться. С надеждой на то, на что он не смеет надеяться. С пробуждающейся мужской властностью он начинает ощущать свое право на Джейн. И с прежней мальчишеской робостью, оставаясь трогательным ребенком.

Почему-то эпизод встречи в лазарете напомнил мне маленького Егорушку из "Степи" Чехова, мечтавшего о прекрасной графине Браницкой: "Тихая, теплая ночь спускалась на него и шептала ему что-то на ухо, а ему казалось, что это та красивая женщина склоняется к нему, с улыбкой глядит на него и хочет поцеловать".

Заметно, что Ормонд и Меньшиков играют в разных ритмах, что тоже по-своему определяет их способ существования. Грезы юнкера и темп жизни деловой женщины, выделившей время для посещения, в которое она должна точно уложиться. Все просчитано, продумано, хотя, возможно, Джейн сама не ожидает от себя той эмоциональности, с какой она говорит Андрею:

"Иногда кажется, что мы мстим жизни. Потом оказывается, что мы мстим сами себе". Прошлое вдруг встает перед той, которая как будто навсегда зачеркнула его, чтобы оно не мешало существовать размеренно, комфортно, разумно – в том смысле, чтобы не тратить себя на бесполезные чувствования и страдания. Хотя слова Джейн пролетают мимо Толстого, ему важен ее голос, дуновение нежности, которое он жадно ловит, само ее участие к нему, к его болезни, к его будущему.

Как истинно влюбленный, он творит из всего происходящего праздник. Приезд Джейн – СОБЫТИЕ! Никакой прозы – только поэзия! Только бы слышать ее голос! У него восторженный взгляд – снова округлившиеся по-детски глаза, как у ребенка, дождавшегося желанного новогоднего подарка. Именно в эти минуты Андрей начинает возводить храм их общего будущего, она отчасти дарит ему такое право – в его представлении. Причем Толстой это будущее четко себе рисует, не зная, с какой легкостью действительность разрушает подобные замки на песке. Все для него впервые. Может быть, и в последний раз, потому что такие люди из породы однолюбов... Но сейчас только безоблачное счастье, которым Андрей окутывает, как мантией, себя и Джейн.

Пока он не знает, что любимая им женщина всем своим прошлым не стыкуется с его воображаемой героиней. Михалков строит на этом противоречии дальнейшее развитие отношений Толстого и мисс Маккрекен. Для этого ему и была нужна Джулия Ормонд с ее холодноватостью, энергией, определенной мужской хваткой, декорированной неярким, но умелым женским обаянием, в разрешении деловых проблем. И парящий в небесных высях русский юноша, который очень сильно разобьется, упав с этих прекрасных высей на грешную землю. Пока рубеж намечен, тонко обозначен – так, чтобы еще не давать о себе знать ни Андрею, ни Джейн. Они сами, каждый своим путем, придут к точке пересечения, когда все откроется с беспощадностью безжалостных реалий. А пока "паутина" любви, как говорил Лев Толстой, все больше связывает их.

В одну из главных сцен фильма – присягу юнкеров на Соборной площади, которую они приносят государю, режиссер вводит крупные планы Джейн. Толстой видит ее – она пришла на площадь в такой святой для него день! Он улыбается ей, идя в строю, посылает ей улыбку, уверенный, что она ждет ее! Теперь он может бесстрашно объясниться, сделать предложение, получить ее согласие. Иначе бы она не стала ни навещать его, ни появляться на Соборной площади. Для юнкера все в мире "образуется" (опять слово из Толстого Льва) любовью. Этой стихийной силой, живой, своеобразной логикой для Андрея замкнут круг бытия.

Все слилось – государь, которого он любит, присяга – клятва офицера служить Родине, чувство к Джейн. Гармония повсюду... Твердо печатая шаг, с тремя красными тюльпанами, он идет к Джейн ясным, солнечным, весенним днем. Улыбается миру... В эти минуты актер действительно сбрасывает весь груз прожитых им, Олегом Меньшиковым, лет. Ни грана душевной усталости, горечи неосуществившегося, что присуще каждой человеческой жизни. Только юная, девственная вера в то, что на любовь отвечают любовью, что все должно непременно сбыться, зло никогда не коснется своей рукой будущего его и Джейн.

Откуда ему знать, что жизнь наша – великая путаница, что бывают препятствия недоступные, сокрушающие надежды и ожидания. Андрей почти летит в дом Маккрекенов – пока его не остановит генерал фон Радлов, едущий в коляске, тоже с букетом, с нотной тетрадью, с папкой, тоже к Маккрекенам и тоже делать предложение очаровательной американке.

Ситуация драматическая – и комическая. Соперники сталкиваются, но генералу и в голову не приходит, что мальчишка-юнкер осмеливается претендовать на облюбованный его командиром предмет страсти.

Исполненный уверенности в победе, в связи с этим расположенный ко всему миру Николай Карлович фон Радлов радуется встрече, сразу, по-военному, решив использовать знания Толстого в английском, которым сам генерал не очень-то владеет. Разве что солидно, веско произносит "уеs" самое доступное ему в английском слово. Слава богу, очень короткое и понятное. Зато Андрей потрясен. Но не имеет права свои чувства обнаружить.

Режиссер снова выстраивает сцену на контрасте состояний героев, что подхватывают и реализуют Меньшиков и Петренко. Победоносный командир, идущий на штурм крепости, которая, по его предположениям, сдастся без боя... И юнкер, не имеющий права перечить командиру, обязанный выполнить его приказ... Прочесть Джейн послание старого холостяка, адресованное мисс Маккрекен, в котором он просит ее руки... Михалков удивительно умеет открывать в жизни острое смешение драматизма и юмора. По сути, мы так и живем едва ли не каждый день, иначе бы давно сошли с ума, особенно в наши дни. В данном же случае ситуация локальна, но сгущена в красках до предела.

Поразительно смешон влюбленный генерал, деловито продумавший весь церемониал сватовства. Портреты престарелых родителей – матушке девяносто, она еще жива, отец умер... Музицирование – то есть аккомпанемент, под который юнкер должен читать генеральское послание с широким использованием стихотворных строк, должных подчеркнуть, видимо, сколь велико и поэтично чувство Николая Карловича, дождавшегося к годам шестидесяти своего часа. И Андрей, постепенно приходящий в себя после того, что ему приказал – по форме попросил – вышестоящий чин...

Меньшиков не играет того взрыва, что, на первый взгляд, ему как будто диктует встреча с генералом. Он словно замирает. Только больше не улыбается, не печатает шаг. Сидя рядом с генералом в коляске по пути к Маккрекенам, только слушает, на самом деле с ужасом осознавая то, что ему предстоит сейчас сделать. Не протестует – во-первых, вышколен, во-вторых, потрясен настолько, что не может сразу сообразить, как быть ему самому? В доме Маккрекенов скованно двигается, молчит, когда фон Радлов представляет его как одного из самых одаренных своих учеников...

"Что делать?.. Что делать?.." Актер живет этой мыслью, внешне оставаясь безучастным к происходящему. Старается не смотреть на Джейн точно найденная деталь. Если посмотрит – не выдержит, сорвется, что Андрей сейчас интуитивно понимает.

Так же безучастно поначалу он читает текст – домашнюю заготовку генерала, постепенно осознавая, что происходит. Но он должен вмешаться, должен прекратить этот фарс! Он в роли Сирано (хотя тогда еще не было пьесы Ростана). Генерал, с удовлетворением аккомпанирующий цитатам, которыми он объясняется в любви, потому что своих слов не нашел... Исполнитель его роли – юноша, во внуки ему годящийся... Хватит! Интонационный переход у Меньшикова не резок, когда Андрей начинает говорить "от себя". Что-то живое, подлинное постепенно пробивается в его крепнущем голосе.

Легким движением Толстой чуть отстраняет от себя генеральское послание и медленно отводит от него глаза, подымая голову. "Я влюбился в вас с первого взгляда и полюбил вас, когда впервые просто увидел вас там, в купе поезда..." Андрей сдержан, очень серьезен в главный час его судьбы! "Никогда не буду любить никого больше, чем вас..."

Если вчитаться – без голоса актера – нескладные, почти корявые фразы. Но они и должны быть такими у мальчика, которого играет Меньшиков. Он произносит их со спокойной, истовой убежденностью, уверенный, что он первый на земле придумал эти слова. До него так еще никто никогда не говорил. Он и его Джейн – Адам и Ева, они первые на земле люди... И все у них навсегда...

О нелюбви Меньшикова к патетике уже приходилось писать. Поэтому в объяснении Толстого он ищет некое снижение, находя его в простодушии русского Ромео, обстоятельно рассказывающего, что предстоит любимой им женщине, коли она даст свое согласие стать его женой: "Через несколько дней я стану офицером. Поначалу жалованье у меня будет небольшим, и семья наша бедная. Я понимаю, что в таком положении мне рано думать о женитьбе... Но если бы у меня была бы крошечная надежда на будущее... Как я был бы счастлив".

Его слушают с удивлением, но для Андрея сейчас существует только Джейн. Он делает то, что должен сделать, поставив на карту даже то нищенское будущее, о котором сейчас говорил. Толстой не может не понимать, чем немедленно, по возвращении в училище, обернется для него соперничество с генералом... Однако мог бы сейчас дочитать генеральский текст, а потом прийти еще раз, возможно, посмеяться вместе с Джейн над предложением лысого влюбленного... Но это против правил Толстого, против его уважения к другим и оттого к самому себе. С тем он уходит из дома Джейн, не ожидая ответа.

Не надо связывать полноту откровенного признания с неким моральным ригоризмом: ригоризм иссушает сердце. Просто таков этот человек, не желающий никаких лазеек, подпольных ходов, неправды в великом и малом.

Потом фон Радлов жестоко отомстит. Назовет Андрея Толстого перед всем училищем обманщиком, вором, укравшим веер, дорогую вещь, у мисс Маккрекен. Толстому остается по-русски глушить обиду, оскорбление, мысль о том, что теперь Джейн потеряна навсегда, что погублена карьера, рюмкой водки. Вернее, не одной рюмкой – хмельной Андрей, отпущенный перед спектаклем, приходит в дом маменьки этаким развеселым – печальным гулякой, признаваясь горничной Дуняше (Анна Михалкова), что прокутил ее три рубля, одолженные как раз на починку веера. Пить Андрей явно не умеет... Но почти сразу трезвеет, когда видит в своей комнате поджидающую его Джейн.

Вторая часть картины построена как цепь неожиданностей, обрушивающихся на Толстого. Всякий раз ему приходится словно приходить в себя, когда нечто невероятное оказывается реальным, зримым, осязаемым. Конечно, меньше всего после того, что случилось, он мог ждать визита мисс Маккрекен.

Тем не менее она здесь, сидит против него, ходит по комнате, взволнованная, нервно произносящая необязательные фразы, готовясь к "благодарности", которая в ее представлении должна стать любовным актом. Так она привыкла. Она долго платила и сейчас, наверное, платит телом. Тем более влюбленному в нее мужчине... Но случается нечто странное: влюбленный мальчик хочет не секса, а Любви. Такой, какой он себе ее представляет. Он оскорблен платой, которую предлагает ему американка. Вот она, черта между ними, вновь возникающая, уже ярче и шире... Теперь преодолеть ее пытается она, Джейн, еще ни разу в жизни не встречавшая такого к себе чувства.

Настоящей платой становится правда, которую Джейн говорит, вероятно, в такой полноте первый раз в жизни. Называет все своими именами. Признается, что должна увлечь генерала фон Радлова, чтобы помочь Маккрекену, кстати вовсе не ее отцу, запустить проект машины под названием "Сибирский цирюльник", которая будет лихо "стричь" русский лес в далекой тайге. "Слегка увлечь" – так она определяет свою задачу, безмерно раня Толстого.

В принципе главное действующее лицо в этом эпизоде снова Джейн, ей максимально отдан текст, ее снимают крупно, сверхкрупно... Толстой слушает. Лицо его сомкнуто, он должен вынести и это. Принять или не принять? Как далеко все это от еще недавней Джейн, пришедшей к нему в лазарет, улыбавшейся ему на параде... От Джейн, которую он совсем не знал... Даже цвет волос другой – у той черноволосой, не очень красивой женщины, которая сейчас исповедуется ему... Все рушится в несколько минут... А может быть, как раз и не рушится? Лицо Толстого странное, застывшее, такие лица бывают у людей, когда им внезапно сообщают о смерти очень близкого человека. Наступает долгая пауза. Пустота, в которой нет ни ужаса, ни боли. Все замирает, сознание погружается в холодную тьму...

Сказка, кажется, окончена... Но Джейн наступает, напоминая о сделанном Андреем предложении. Она исполнена иронии по отношению к себе, в первую очередь,– на таких женщинах, как она, не женятся. Она еще скажет об этом. Посмеивается над собой: раз пришла сюда, стало быть, согласна... Андрей не очень связно отвечает, что "ввел ее в заблуждение", хотя речь идет о заблуждении, в которое он сам себя ввел, это звучит в его интонации.

Заблудился в своих видениях, а теперь в потемках, не в силах соединить, связать вчера и сегодня, тогда и сейчас.

Как часто бывает с Меньшиковым, он играет эту сцену вопреки тому, чего, казалось бы, от него ждут. Толстой погружен в себя, в бездну, из которой никак не может выбраться, потому что каждое слово Джейн – новый удар. Прямо в сердце. Так взрослеют. Разверзшаяся пропасть между Джейн выдуманной и Джейн реальной требует решения. Действительность на самом деле очень жестокая вещь – Андрей начинает с этим мириться.

"Вы сожалеете о том, что сделали?.. Раскаиваетесь в вашем поступке? То, что вы сказали, было правдой?" Джейн продолжает атаковать, хорошо понимая, что происходит с Толстым: она старше его не только по возрасту. По опыту, по достаточно циничным взаимоотношениям с жизнью. Но хочет все услышать до конца, чтобы еще раз убедиться в том, что не ей, добывавшей хлеб насущный греховной жизнью, мечтать о любви прекрасного, чистого юноши. Ей не легче, чем Андрею. Он отвечает ей, выдыхает "yes", то есть – да, ввел в заблуждение, да, сожалеет, раскаивается... Или второе – он сказал ей правду... Конечно, второе – Андрей не отрекается от новой, истинной Джейн, как бы далека она сейчас ни была ему. Оттого отказывается от нее, зовущей "соmе hеrе", стоя у его постели. Она опять хочет расплатиться с ним!

"Вы не любите меня..." – да можно ли так ответить ему, любящему и принявшему ее другой! Вот этого он уже не примет... Андрей ужасается ее словам,– заставив его смириться, она снова разрушает им воссозданное...

Обморок, потеря сознания, не только физически оправданных,– исход пережитого. Это и маленькая смерть, короткий уход в небытие. Оттуда Андрей Толстой вернется прежним и новым: ему больше не дано находиться по другую сторону земных будней. Он падает, как падают мгновенно убитые пулей, выстрелом прямо в сердце. Как подкошенный, валится на пол. Приходит в себя и осознает, что теперь, после только что случившегося, между ним и Джейн возникли новые отношения взрослых людей, когда мужчина берет на себя ответственность за любимую женщину, пусть с таким прошлым, как у мисс Маккрекен.

Мужчина умеет отметать прошлое своей женщины: для него жизнь любимой начинается с их встречи. Тема первых влюбленных, Адама и Евы, снова звучит в истории Толстого и Джейн. Снова все с чистой страницы, что дается Андрею на диво, кажется, без усилий. Вероятно, оттого, что он свободен "от бессмертной пошлости людской, которой – по Тютчеву – всегда больна толпа. Толстой – не из толпы. Человека из толпы Олег Меньшиков играть, сыграть не может. Не может раствориться в массе. Одни его герои, уходя от подобной перспективы, замыкают душу в молчании и существуют в кругу собственных тягостных дум. Другие (пока лишь Андрей Толстой) с ясной и простой глубиной мироощущения отторгают себя от остальных, не смыкаются с ними в радости осуждения себе подобных, в низости помыслов и намерений. Андрей подымается над этим. Он взрослеет, но душа ребенка по-прежнему довлеет, помогая вознестись над грязью. Не бросить камень в грешницу, а протянуть ей руку. И любить ее новой, осознанной любовью.