Текст книги "Олег Меньшиков"

Автор книги: Эльга Лындина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

...Митя усаживается на подоконник, берет в руки рюмку... Он чрезвычайно импозантен в этой небрежной позе, душа общества. Начинает свою сказку как будто для новой подружки Нади: чуть напевно, мягко, как обычно рассказывают сказки на ночь детишкам. Поначалу остальные не очень обращают на Митю внимания. Но постепенно он усиливает голос, хотя ровные ноты не изменяют ему. Он продолжает обращаться к девочке, с каждой минутой все больше и больше вовлекая остальных в свой сюжет. Не глядя на собравшихся, Митя, кажется, кожей чувствует, как растет круг его слушателей. Себя, свое волнение он никак не выдает. Только слабая дрожь руки, держащей рюмку, несколько приоткрывает тщательно сдерживаемое возбуждение. Пока Митя не добирается до того, как однажды "все кончилось". Теперь он обращается нет, ни взглядом, ни поворотом головы, ни жестом – к другим, сидящим здесь. Он обращается с жесткостью, явившейся в голосе, к товарищу Котову.

Оставаться на месте больше нет сил. Митя встает, ходит по комнате. В движении ему легче говорить – всем надо его слышать сейчас. Он в центре внимания, "сказка" дошла уже до всех. Так что главная партия перед арестом комдива Дмитрием Андреевичем, кажется, удачно исполнена.

Начав с игры Надиными куклами, предметами – вот они, Ятим, Ясум,– Митя переключается на Котова. По сказке, на Кощея – так злодея, разлучившего любящих Ятима и Ясум, быстро назвала сообразительная Надя. Крупный план Мити: "Не поженились... Не успели..." Это адресовано комдиву, внимательно вслушивающемуся в исповедь Дмитрия. Расстояние между ними сейчас минимально – в переносном смысле. Так сходятся на дуэли.

Влетевшая в комнату шаровая молния бросает блики на Митино лицо, будто обжигая и чуть искажая его. Напоминая о его обожженной и искаженной судьбе. "Было ему всего двадцать семь лет... Ему очень хотелось жить..." Это уже обращено к Марусе, хотя понапрасну, о чем Митя твердо знает. Уже узнал... В эти минуты Митя Меньшикова силен своей субъективной правдой. Причудливо смешиваются в его исповеди глубина пережитых страданий, ему в том не откажешь: жестокость мира, надлом – и определенная, откровенная мстительность, барственное презрение к плебею (куда денешься от вошедшего в кровь и плоть!). Тайная просьба понять его, может быть, простить. Она относится, естественно, не к товарищу Котову... К Марусе, Наде, старушкам...

Петербургский журналист Михаил Трофименков написал в местной молодежной газете, что "Меньшиков идет наперекор тиранической воле режиссера, отбрасывает ее... и ведет свою линию, не желая быть мебелью. При этом надо помнить, что специфика сценария такова, что играть ему труднее всех. Его "подставили" еще до начальных титров: он играет в "русскую рулетку" в роскошной русской квартире, и умный зритель вычисляет его неизбежное самоубийство, а значит, следит за ним с меньшим напряжением, чем за Михалковым"53.

Обращаюсь к цитате из статьи Трофименкова не для того, естественно, чтобы полемизировать с ее автором, явно пытающимся столкнуть лбами режиссера и актера: в данном случае задача журналиста столь же бессмысленна, сколь лишена малейшей опоры. Союз Михалкова и Меньшикова издавна дружествен, исполнен взаимного уважения, что доказала их последняя картина "Сибирский цирюльник", потребовавшая от обоих огромного риска и веры друг в друга. Суть в том, что Никита Михалков не стал бы писать роль на избранного им изначально актера с целью "подставить" его, как изящно выразился на современном сленге господин Трофименков. Его суждение, как и многие другие, подобные, особенно те, что появились после выхода картины, подменяет сущее, называя фамилии Михалков и Меньшиков вместо фамилий их персонажей.

Фильм действительно с первых кадров движется к прямой дуэли комдива и энкаведиста; собственно, с той минуты, когда Митя дает согласие на поездку за Котовым. Кстати, в картине, в отличие от сценария, момент "русской рулетки" сокращен до нескольких кадров. Он нужен авторам для завершения истории, для финала, кольцующего таким образом Митину судьбу.

Поединок заканчивается поражением обоих дуэлянтов. Причем Митя знает об этом с самого начала, хотя, конечно, тому внутренне, инстинктивно сопротивляется: физически еще живой, он старается все же хотя бы несколько отодвинуть свой смертный час. Убедившись до конца, до дна, что он – лишний, чужой, растаявший в мирных буднях головинского дома, он исполнен одного желания – выполнить свою миссию. Сказка – первый выстрел в намеченную цель. Но Митя не понимает, что его пуля ударяется о бронежилет Котова, о его абсолютную, незыблемую уверенность в том, что он был прав, полностью правомочен, посылая Митю за рубеж выполнять грязную работу. Во-первых, для товарища Котова борьба с буржуазией (а Митя для того командирован) – святое дело, которому служить надобно истово. Во-вторых, он прав, когда говорит Марусе, что у человека всегда есть выбор. Митя свой выбор – необратимый тогда сделал. Какие теперь могут быть претензии у этого жалкого господина? Смешно... Более того, получив согласие перепуганного Мити, Котов, видимо, уже в ту пору проникся к нему презрением. Гаденыш, сдающий своих бывших товарищей по оружию, не может вызвать у Котова иных чувств. Оттого, увидев его спустя десять лет в собственном доме, поняв, что это он был первой Марусиной любовью (хотя, возможно, знал об этом раньше, но не придавал значения; что было – то было...), он, вероятно, слегка ревнует, слегка злится, чувствуя себя некомфортно в связи с неожиданным визитом Дмитрия Андреевича. А в принципе соперника за человека не держит – так, тля, не более того... В возникшем треугольнике – женщина и двое мужчин раскрывается не столько любовный конфликт, сколько нравственная первооснова Мити и Сергея Котова. Комдив стал тем, кем должен был стать, он самодостаточен. Митя себя уничтожил. Рассказывая о Ятиме и Ясум, Меньшиков не торопясь, подспудно говорит о том, каким бы его Митя мог стать. И каким он стал – преступив собственные честь и достоинство. Признается в этом, сам до конца не оценив свое признание.

Когда заходит речь непосредственно об ужасном злодее (Котове), о том, как был вызван к нему страдалец Ятим, Митя коротко, даже суетливо бросает взгляд на комдива. Все-таки хочет понять, вонзилась ли его стрела в грудь противника? Меньшиков играет сказку, выткав ее из тончайших нитей, жалея и одновременно не щадя героя. Зная, что все мы достойны сожаления. Но и сожаление может быть с разными оттенками. Как эти нити в пряже актера...

Словом, Митя упирается в скалу. Котов слушает его внимательно, но не принимает ни одного обвинения в свой адрес. В эти минуты камера останавливается на той самой фотографии, где комдив снят с товарищем Сталиным. В этом тоже реакция Котова: что ему этот жалкий сказочник, "Андерсен хреновый", как он позже назовет Митю, если за него, Котова,самый главный на земле человек! Режиссерский прием отыгран Митей, будто он услышал мысли комдива. Теперь он скажет все до конца, он будет безжалостен даже к Марусе... По версии Мити он согласился уехать, чтобы спасти ее и ее близких. Может быть... Но в первую очередь все-таки спасти себя. Голос Мити почти звенит, теряя прежнюю мягкость, плавность повествования. Он исполнен злобы, в интонации – дрожь оскорбленного и распятого, ненависть к тому, кто его обобрал, лишил всего, а сейчас чувствует себя победителем.

В сложной, психологически насыщенной и многоцветной ткани противостояния нет истерии, открытого надлома Мити. Оба они – мужчины, бойцы, им не положены дамские выходки. Впрочем, Мити хватит не надолго. Пока же озлобленный ум еще относительно корректного внешне Дмитрия Андреевича "кипит в действии пустом". Он ничего не добился. Он еще более отторгнут от всех, еще более отброшен от прошлого после сказки о Ятиме.

Будь Митя дьяволом, как называли его некоторые критики, думается, сумел бы найти верный способ поражения противника, во всяком случае, очень скоро смог бы вырвать Котова из его уверенного покоя. На мой взгляд, Митя, скорее, Фауст наших дней. У Гёте Фауст продал душу за возвращенную ему молодость и возможность любить, быть любимым. Митя продал себя ради того, чтобы просто ходить по земле. Не зная, куда ведут эти шаги. Остается еще как-то дотянуть до конца. Остается последний разговор с Котовым – открытый, когда все будет названо своими именами, и тогда комдив содрогнется наверняка. Не выдержит – и Митя увидит это... Победит пусть так, хотя, и Митя о том знает, победа его пиррова...

В предстоящем, предпоследнем акте трагедии, которым Митя намеревается режиссировать в полную силу, ему нужна короткая передышка. С сантиментами покончено. Губы истончаются. Злая усмешка вспыхивает в темных, сузившихся в предвкушении разговора с Котовым, торжествующих глазах. Так бывает, когда человек предельно сосредоточен на одной задаче, ни на миллиметр не отступая в сторону. Все остальное – прочь. В душе снова резко повернулось колесо Митя наконец занят настоящим делом. Но до того, до главной встречи, будет еще одна проба.

В "Утомленных солнцем" Олег Меньшиков снова встретился со своим любимым партнером и другом по жизни Владимиром Ильиным, играющим Кирика. Кирик – самое, должно быть, жалкое и нелепое создание в доме Головиных, отчасти свою ничтожность и униженность сознающий, отвечающий на это мелочной злобой, а в целом равнодушием любителя горячительных напитков и дам постбальзаковского возраста, тех, кто не слишком разборчив в выборе партнера. На остальное Кирик давно плюет. Как и на то, что стал приживалом у Головиных и Котова.

Когда-то его, маленького Кирилла Георгиевича (как аристократически звучит полное его имя!), качал на коленях великий князь... Когда-то его матушка Елена Михайловна была знаменитой оперной дивой... Теперь они существуют из милости, приютившиеся у старой подруги Елены Михайловны, Марусиной бабушки. К тому же Кирик – давний любовник матери Маруси, что в доме факт общеизвестный, но вслух о подобном в благородных семьях говорить не принято. Кирик ленив, небрежен к себе и другим, с завистью и скрытой нелюбовью относится к красному командиру Котову, который, по мнению Кирика, иного не заслуживает. В принципе же никакие страсти и волнения не отягощают его дни. Приезду Мити он даже рад – какое-то оживление в доме, какие-то новости. Да еще по такому случаю можно пошарить в буфете и в очередной раз подзаправиться спиртным, пока никто не видит... Вот и весь Кирик, сыгранный Ильиным с обаятельным недоумением по отношению к герою.

С присущей ему точностью Михалков обычно вписывает каждое действующее лицо в обстановку, резонирующую так или иначе его душевному состоянию, открывающую еще какие-то нюансы в его отношениях с другими персонажами.

После изрядно встряхнувшей хозяев дома Митиной сказки приходит относительное затишье. Все разбрелись по своим углам. Поскольку своего угла здесь у Мити больше нет, он устраивается в буфетной – так когда-то назывались маленькие комнаты близ столовой. Митя сидит на диване, перебирает струны гитары. Рядом, за столом, напевая, рисует Надя. А на стенах – вновь фотографии той, прежней, жизни, которая "однажды кончилась". Так Дмитрий Андреевич завершает свой последний маршрут в былое, попутно холодно отсекая все, что сейчас ему необходимо навсегда отсечь от себя. Мусю, мальчика Митюля, их первую ночь. Память о прекрасном молодом теле любимой. Надежды, которые он, Митюль, когда-то подавал, имея на то все основания. И еще презрение к агенту НКВД под кодовым именем Пианист. С сантиментами, вернее остатками иллюзий, окончательно завершено.

Митя будто осунулся, похудел, стал заметно старше за какие-то полчаса. Глаза почти равнодушно скользят по фотографиям – а было ли все это вообще? Может быть, единственная реальность "поезда с гусями", этот тотальный абсурд, из которого никогда не выбраться ни Мите, ни остальным здесь?

Надя рассказывает гостю о традиционной послеобеденной воскресной игре в футбол, которой ее революционно настроенный папочка заменил буржуазные крокет и теннис, увлекавшие Головиных. "Папа твой мо-ло-дец",– произносит Митя, с силой выговаривая по слогам последнее слово. Каждый слог пригвождает товарища Котова к близкой расстрельной стене. Хватит глупой возни... А девочка тащит Митю к двери, где остались отметки и даты роста Митюля и Муси, дальше – уже самой Нади. Сохранились – "не стертые ластиком". Митя водит карандашом по двери, потом примеривается и пишет дату нынешнего дня. Дату своей смерти, возможно, всего этого дома. Его больше ничто не волнует. Он – как солдат, который почти без мыслей и страданий готовится к бою, зная, что ему не выжить. Оружие вычищено, приведено в готовность. Пули в барабане револьвера. Остальное – позади. О нем ни боли, ни сожаления.

Тут и возникает Кирик. Буквально сваливается откуда-то на голову, запыхавшийся, всклокоченный. Возможно, после приятного интимного общения с аспиранткой Всеволода Константиновича Любой (Любовь Руднева), возможно, утешал любовью Ольгу Николаевну... Теперь хорошо бы достать заветную бутылочку... Митя ему не помеха, Митя – свой. Заодно любопытный Кирик хочет порасспросить старого знакомого о житье-бытье...

И Митя неожиданно говорит ему правду. Хотя звучит это невероятно... Почему он вдруг поведал ее Кирику, единственному в этом доме? Почему именно ему признается, что не женат (Марусе, остальным врал, что женат, что у него трое детей), что служит в НКВД? Да потому, что отлично знает, как пуст Кирик, как никто ему не поверит, стань он пересказывать Митино признание другим. К тому же Митя устал тащить за собой целый день ложь, устал притворяться, казаться былым Митюлем, по крайней мере в глазах старушек и домработницы Моховой (Светлана Крючкова)... Терять Мите больше нечего.

Правда, Митя сразу же берет свои слова назад – относительно службы в НКВД, работа в органах не позволяет даже такой малой толики искренности.

Митя смешивает подлинность и свою легенду-прикрытие. Да, был в Париже, играл в ресторанчике, теперь играет под Москвой, в Подольске... Кто знает, может быть, для "дела" иной раз приходится выступать в роли пианиста и нынче? Но Кирик не унимается, ему так хочется поделиться тем, чем с другими не поделишься, больно опасно. Коли Митя давно в России, что же к ним не наведывался? Его назойливость мешает Митиной отстраненности, снова ввергая в прошлое. "Повода не было",– коротко бросает он. А Кирик не отстает, более того, еще нестерпимее копается в затихшей Митиной боли. "Больше года тебя ждала",– говорит он о Марусе, заканчивая пошлой рекомендацией наставить рога товарищу Котову, которого Кирик ненавидит жалко и низко. В ответ Митя сильно ударяет его по лбу. Реакция предельно естественная, импульсивная этого Дмитрий Андреевич давно себе не разрешал. Но восстали против грязи искры прежнего воспитания, понятие о чести дворянина, офицера, наконец, достоинство мужчины, не позволяющего оскорблять женщину... И сразу же Митя язвительно извиняется. "Прости, не рассчитал..." И вдруг яростно целует обалдевшего Кирика. Его поцелуй – хуже недавнего удара, Кирик чувствует это... И затихает в смутном страхе, который внушает ему чужой, темный человек, которого когда-то называли Митюлем.

...Безымянный юноша, в длинном кожаном пальто, с радостной ненавистью выкручивал руку инженеру Макарову в картине "Полеты во сне и наяву". У Мити для мстительной радости ничего не осталось. Как, впрочем, и для ненависти в запасе только удар Котову. Все другое – побоку...

Он находит особую минуту для начала их разговора. Счастливый Котов после близости с любимой женой благодушен и беспечен. Менее всего сейчас он готов к Митиному известию об аресте. Вызванный по просьбе Мити Марусей Котов спускается из мансарды, у него все хорошо... Он чувствует, что Маруся – вся, целиком, его... Что Митя ей не нужен... Может быть, предполагает, что Маруся уже попросила Митю оставить их дом (это произошло только что на самом деле). Митя только улыбнулся в ответ – его здесь больше ничем не пронять. Он весь при исполнении обязанностей. Но снова просчитывается – комдив абсолютно спокоен, узнав, что сегодня, через несколько часов, его арестуют и увезут на допрос. "Сергей Петрович... Может быть, вы чего-то не поняли?.." Митя не может сдержать удивления. То ли ему приходилось видеть и слышать, сообщая людям нечто подобное! Но у него никогда не было той веры, что у Котова, ни у "белого", ни у "красного" Мити... Где ему понять этакую глыбу, как комдив? Где ему смириться с невероятной истовой верой? Вокруг уже пало немало таких военачальников, а этот хоть бы что... Котов отвечает улыбкой, переплясом – отвечает глупенькому посыльному, которому никогда не добраться до соратника товарища Сталина... Замечательно играют актеры эту сцену – абсолютный, неодолимый рубеж между Котовым и Дмитрием Андреевичем. Живым и мертвым...

Митя не может совместить реакцию Котова на страшное предупреждение еще больше, когда комдив затеет игру в футбол, в "советскую игру" (так называет ее Надя). Здесь откроется максимально и Сергей Петрович, которому давно хочется вмазать жалкому человечишке, осмелившемуся прийти в его дом, чем-то ему угрожать, да еще казаться благодетелем, поскольку остальным об аресте Митя ничего не сказал и дал Котову еще немного времени до приезда энкаведешной машины...

Их разговор на маленькой футбольной площадке – кульминация картины. Пик в отношениях героев, единых в том, что жизнь обоих уже проиграна. Но знает о том, пережил это состояние только Дмитрий Андреевич. И перед смертью хочет сделать себе последний подарок, надеясь увидеть искаженное страхом лицо комдива. Поэтому он не выдерживает и задает вопрос, давно его мучивший: "Вы что, ничего не поняли, Сергей Петрович? У вас остался час..."

У Мити почти по-детски заинтересованный взгляд, в нем что-то от надежды, вдруг услышит: "Хоть час, да мой..." Тогда можно продолжать играть в футбол. Оставаясь джентльменом, каким все время выглядит Митя. Кроме удара Кирику. Ан – нет! Оправдываться придется Мите, когда Котов станет своими очень сочными словами называть все, чем Митя занимался за рубежом: "...как тайный агент сдал нам восемь!.. Восемь высших чинов белого движения. Это с твоей помощью их похищали, привозили сюда и расстреливали как контрреволюционеров и врагов трудового народа". Ледяное равнодушие сползает с Мити. Он чуть отступает от Котова – ему надо видеть лицо комдива, так отступают после внезапного удара. Но именно Котов вербовал его, угрожал. Лишил дома, родины, женщины. И теперь смеет чувствовать себя правым! Подтекст, ранее передаваемый актерами взглядами, нюансами в интонации, не пересекаясь в прямом диалоге, умышленно от этого уходя, подтекст, тайное тайных их взаимоотношений становится явным. Они почти лицом к лицу – большой, сильный, могучий, непробиваемый Котов и хрупкий, невысокий Митя, в своем элегантном европейском костюме. Кажется, из судьи его превращают в обвиняемого? Все идет совсем не по правилам. Митя взвинчивается с каждой секундой. Где его интеллигентность, сдержанность? Где его потаенное чувство превосходства, позволившее явиться к Головиным? А оно, между прочим, вело его – хозяина судьбы комдива, пусть на короткое время, как он себе это представлял...

Митю жалко. Как никогда до этого. Его жалеешь больше, чем комдива, напомнившего, что мог Митя не соглашаться, не становиться предателем, а поступить как мужчина: застрелиться... Мог бы... И поступил бы достойно, уйдя чистым и честным... Но ушел бы в двадцать четыре года, когда так хочется быть... Любить... Ушел бы, не зная, что жить теперь ему придется гораздо больнее, мучительнее, чем пережить короткое мгновение добровольной смерти.

Меньшиков не оправдывает Митю, точно зная, что сам Митя не уверен в том давнем его решении, но ищет снисхождения к слабости. Мне кажется, и это впервые в системе взаимоотношений Меньшикова с его героями. "Мне обещали, а я поверил! Мне сказали: "Сделай, и мы тебя пустим обратно!.. А потом обманули. Обещали больше не трогать, но обманули и все отняли. Ты отнял: жизнь, любовь, Марусю, профессию, Родину, веру – все!.." Все верно, забыл только сказать, что и душу отобрали, размели, выжгли. Остались обуглившиеся крохи. Остановиться Митя уже не может. Звучат истерические, визгливые ноты. Он теряет ориентиры, не в силах оставаться в границах из-за неодолимости Котова. Его доводы, собственно, уже исчерпаны. Странно вздрагивают плечи как перед рыданиями, дрожат губы... Митю несет – иначе бы он понял, сколь унижен в эти минуты самим собой более всего. Особенно, когда станет напоминать Котову о своем благородном жесте, предупреждении об аресте, чем нарушил служебную инструкцию... Что-то вроде: "А кто вам деньги одолжил, когда у вас кошелек украли!" Дворянин уподобил себя кухарке. И опять понапрасну. "Кто Котова посадит? – удивляется Митиным бредням Котов.– Героя революции и легендарного комдива?.. Кто?.."

Но он все-таки приходит, час очень короткого торжества Дмитрия Андреевича. При последних словах Котова ему становится легче; светлеет (если можно сейчас об этом говорить) его лицо. Пианист нечто подобное не раз уже слышал. Наконец-то! Он почти успокаивается, улыбается, рисуя Котову картинку из ближайшего будущего "легендарного комдива": "Вот это я тебе припомню, когда ты, ползая в собственном дерьме, дней через пять подпишешь добровольное признание, что с 1920 года являешься японским шпионом, а с 23-го еще и германским, что ты еще и диверсант, и организатор покушения на товарища Сталина! А не подпишешь, тебе напомнят, что у тебя есть жена и дочь!"

Это запрещенный удар. Пианист им обучен на службе в органах. Он точно бил под дых Кирика. Теперь вроде бы точно дает под дых Котову, заговорив о самом дорогом для него... Но сам Митя только жалок: ясно, что советская машина смолола его начисто. Вертлявый паяц, гаер, он получает оплеуху от мужика Котова и уходит, опустив плечи, чуть-чуть пошатываясь, но не от боли. От бессилия. Похожий на рваную тряпичную куклу. Митя добит.

...Вскоре после выхода на экран "Утомленных солнцем" мне посчастливилось в очередной раз пересмотреть одну из самых моих любимых картин – "Леопард" Лукино Висконти. В эпизоде, когда Танкреди (Ален Делон) уходит в последний, должно быть, раз от своего дяди, князя Салины (Берт Ланкастер), Танкреди снят со спины. Стройный красавец Делон словно скукоживается на глазах, сутулится, сгибается. Руки сцеплены за спиной, шевелятся нервные пальцы. Это уже не знатный итальянский аристократ: маленький клерк или притихший буржуа... От гарибальдийца, потомка знатного рода ничего не осталось.

Помнится, тогда, по свежим следам, я сказала Олегу, что, глядя на Танкреди в этой сцене, я думала о Мите, уходящем от Котова. Конечно, все разное у этих героев. Общее же то, что прежних – их больше нет. И никогда не будет. Танкреди осознанно становится слугой нового режима, зятем нувориша, забывшем все, за что когда-то боролся. Митя истребил себя до конца. Он исчезает.

"А уж Олег Меньшиков выше всяких похвал,– писал Александр Кулиш в рецензии на "Утомленных солнцем".– Его Пианист – фигура экзистенциальная, заставляющая вспомнить прежние роли Меньшикова, в которых он играл злодеев во имя добра или высшего идеала, зло страдающее и безумно привлекательное..."54

Я не стала бы называть Митю ни "злодеем во имя добра", ни просто "злом". Меньшиков и на новом витке в принципе верен своей теме: человек, для которого нет и не может быть места во враждебном к нему мире, враждебном и в чем-то для него притягательном, как для всякого живущего на земле.

Персонаж из 30-х, Митя, оказался близок нашим дням: разве современный человек не живет в некоем междуцарствии, одинокий, скорбящий и все же ищущий любви к себе? Ее не находящий, и потому, совершив предательство, более всего по отношению к себе, уходящий в покой небытия?..

Такой смертный покой приходит к Мите после пощечины Котова. Он снова затолкнул себя в образ милого Митюли. Приходит машина с орангутангами из НКВД. Митя, как ни в чем не бывало, споет с Головиными, вышедшими проводить комдива (они еще не знают об аресте) "Вечерний звон", аккомпанируя на гитаре. Укажет Котову его место в автомобиле позади – как положено арестанту. Молча закурит. Непроницаемое лицо. Молчание. Такой он, наверное, в подвалах Лубянки...

В актерской природе Меньшикова есть что-то неумолимое. Иногда его неумолимость напоминает исступленность библейских пророков – как было с Калигулой. Митина исступленность окутана тишиной, в ней почти нет ожесточения, отчаяния. Все для него, в сущности, решено, когда он везет Котова в Москву. Это исступление сродни последним секундам агонии.

В пути Котов пытается выпить, вытаскивает припрятанную фляжку... Потом не хочет отдавать именное оружие... Он все еще полон наивных представлений о своем завтрашнем дне. Энкаведешники изобьют "легендарного" в кровь с молчаливого невмешательства Дмитрия Андреевича, главного в этой страшной команде. Он только вмешается в расстрел несчастного водилы, который, блуждая по проселочным дорогам Подмосковья в поисках куда-то запропавшей Загорянки, вдруг опознает в избитом, окровавленном пассажире легковушки самого Котова.. Нет человека – нет проблемы... В Мите срабатывает рефлекс хорошего службиста сталинских органов. Пока с обреченным умело кончают, Дмитрий Андреевич ждет. Одним мертвецом больше – что с того?.. А за его спиной встает огромный, во все небо портрет товарища Сталина...

"Лицо Мити спокойно, даже кажется умиротворенным", – написано в сценарии "Утомленные солнцем" о покончившем самоубийством герое. Искупление должно быть соразмерным греху. Митя умирает красиво – в ванне, перерезав вены. Как Сенека, как римские патриции. Нет больше для него ни жизни, ни нежизни...

Может быть, он все же вернулся к себе такой ценой?

Из Геродота: "Смерть – это прекрасное убежище для усталых людей".

ВСЮДУ ЛЮДИ

В начале 90-х Олег Меньшиков надеялся сыграть Гамлета. Не случайно в интервью главы агентства "БОГИС" Галины Боголюбовой прозвучало, что она готова к работе над великой пьесой, ежели того захочет ее любимый артист Меньшиков. Позже перспектива возможной постановки "Гамлета" начинает проступать в отдаленных реальных контурах. Есть исполнитель заглавной роли, имеющий на то абсолютное право. Вопрос в том, кто поставит такой сложнейший спектакль.

Помню, когда Олег назвал мне его имя, шел декабрь 1994 года. К тому времени рухнул проект съемок фильма "Вуаль Анжелины" по моему сценарию, где главная роль поэта Тучкова назначалась Меньшикову. Принятый на киностудии "Ленфильм", удостоенный гранта из Фонда помощи восточноевропейской кинематографии при Министерстве иностранных дел Франции, сценарий этот пытался украсть у меня режиссер Александр Хван, поначалу предполагавший быть режиссером картины. Попытка Хвана не удалась. Сценарий, надеюсь, еще будет снят с участием Меньшикова – как только найдутся средства для его постановки, очень дорогостоящей, что весьма сложно в наше время.

А тогда, в декабре 94-го года, Олег, как-то по-мальчишески смущаясь, волнуясь, сказал: "Эймунтас Някрошюс". Литовец, любимец театральной Москвы, которого столичные театральные критики после показа его спектаклей в дни московских гастролей называли гением. Някрошюс действительно поражал, потрясал. И не только у нас, но и на Западе. Можно было только радоваться альянсу Някрошюс – Меньшиков и нетерпеливо ждать результата.

Хотя, признаться, меня тогда несколько смутила, казалось бы, столь блистательная перспектива. При всем огромном уважении к таланту Някрошюса, его самобытности, своеобычности, творческой воле и почерку его представлялась достаточно проблемной возможность идеального взаимопонимания Някрошюса и Меньшикова, актера сугубо русской театральной школы, что бы он ни играл... Как совместится, стыкуется это его исконное начало с яркой, холодноватой метафоричностью Някрошюса, неизменно увлеченного мощным портретом Хаоса, образами как бы горячечного сна, являющимися в искаженных, кошмарных явях?

Сам Олег верил, что все прекрасно сложится и все состоится. Жил той идеей. Ездил в Вильнюс, встречался с Эймунтасом. Друг другу они понравились, все шло как будто так, как задумано. В феврале должны были начаться репетиции. Я попросила у Меньшикова разрешения присутствовать на них, чтобы увидеть Олега непосредственно в репетиционной работе. Он позволил.

Но репетиции никак не начинались. Назывались уже другие сроки апрель, май. Прошло лето, все было по-прежнему. Только надежд оставалось меньше.

Някрошюс не поставил "Гамлета" с участием Олега Меньшикова. Что-то не заладилось, не сложилось. Впрочем, быть может, еще появится когда-нибудь Гамлет Меньшикова с другим режиссером или в собственной, Меньшикова, постановке... Театральная режиссура ему по плечу. Сам Някрошюс свою идею реализовал у себя дома, в Литве, в Вильнюсе. Героя сыграл непрофессиональный артист, рок-музыкант Андрюс Мамонтовас. Очевидно, режиссеру нужен был именно такой Гамлет – мальчишка-панк, погибающий в страшной игре-интриге, затеянной беспощадными взрослыми людьми.

Олег Меньшиков, будь ему и на десять лет меньше, вряд ли стал бы играть импульсивного, нервного юношу, спонтанно выплескивающего свои реакции. С доверчивым ребенком-героем актер столкнется через два года в "Сибирском цирюльнике" Михалкова. Но там опорой для него станет родная михалковская режиссура... Да и бесконечные шифры, иносказания, которыми всегда насыщены спектакли Някрошюса, часто превращающего артистов в знаки, в принципе не близки Меньшикову, на мой взгляд, привыкшему властвовать на сцене всей мощью своей актерской природы, не ограничивая себя исключительно символическим началом. Говорят, что Бог ни делает, все к лучшему. Порой мы этим, правда, себя утешаем. Но, быть может, в данном случае воля Провидения мудро сказала свое слово?

Словом, осенью 1995-го года Меньшиков уже разуверился в возможности реализации работы с Някрошюсом. На помощь пришла Судьба. 11 августа в доме художника, сценариста, режиссера Александра Адабашьяна Меньшиков встретил своего друга оператора Павла Лебешева, который в это время начинал работу над фильмом "Кавказский пленник". К моменту встречи Олега и Лебешева роли в картине были практически уже распределены. Одного из двух главных героев, прапорщика-контрактника Александра, по прозвищу Слай (естественно, в честь славного и популярного Сильвестра Сталлоне), должен был играть Владимир Машков. Второго, солдата-новобранца Ивана Жилина,– молодой артист Алексей Кравченко, учившийся тогда в Театральном училище имени Щукина. Любопытно, что с обоими – Машковым и Кравченко – Меньшиков встретится в фильме "Мама", где они станут братьями Юрьевыми...