Текст книги "Две жены господина Н."

Автор книги: Елена Ярошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 14

В этот вечер Бетси задержалась в цирке: надо было наложить повязку подруге, подвернувшей на манеже ногу.

Пока Эмилия держала на распухшей ноге холод, пока нашли бинт, пока бинтовали ее щиколотку, время шло. Сняв грим и переодевшись, Бетси увидела, что цирковые зрители, даже самые медлительные, успели разойтись.

Площадка перед цирком и дорожка к пристани были совершенно безлюдны. Девушка направилась к Народному саду, чтобы срезать путь до Митиного дома. Но сторожа уже заперли на ночь ворота сада, и пришлось его обходить вдоль ограды по каким-то темным безлюдным задворкам.

Пару раз ей казалось, что сзади мелькает черная тень, боковым зрением Бетси заметила какое-то мельтешение за спиной, но в спешке не обратила внимания. Она знала, что Митя давно ее ждет, и торопилась к нему.

Наконец близкие шаги за спиной стали слышны совершенно отчетливо. Бетси обернулась. Из темноты выступила фигура, до самых глаз замотанная в огромный темный платок, и кинулась на Бетси с ножом, целясь в шею, не защищенную ничем, кроме цепочки с маленьким медальончиком.

И тут мисс Бетси почувствовала свой знаменитый кураж, за который ее так ценили цирковые. Она резко отпрянула в сторону, и нож нападавшего ушел в пустоту. Не давая существу в платке опомниться, Бетси изо всех сил ударила его сильной тренированной ногой в живот.

Существо скрючилось от боли и выронило нож. Дав ему хорошего пинка, заставившего темную фигуру пролететь несколько шагов и шлепнуться в канаву, Бетси подхватила нож и кинулась бежать. Существо злобно и страшно завыло вслед.

Дмитрию сразу вспомнился рассказ Васи про ведьму, бродившую ночами по городу.

«А парень-то не врал! Хотя потусторонние силы тут ни при чем, ожившие мертвецы не боятся ударов в живот. Но кому-то выгодно изображать выходца с того света».

Колычев с трудом подавил в себе желание немедленно бежать на задворки Народного сада в поисках убийцы.

Конечно, некто в платке не сидит в канаве и не ждет, когда за ним придут. Давно уж и след простыл… А Бетси бросить одну после такого происшествия было бы величайшим свинством.

– Ты испугалась? – заботливо спросил Дмитрий, обнимая девушку.

– Да, немного. И очень противно, такая гадость… А главное, я боюсь, что потянула ногу. У тебя дома найдутся бинты?

– Поищу. В крайнем случае разрежем для тебя простыню. Подойдет?

– Пожалуй. Мне срочно нужна давящая повязка. Эмилия завтра не сможет работать свой аттракцион. Что будет, если я тоже не выйду на манеж?

Когда Бетси, уже успокоившаяся, сидела, устроив повыше на подушках завязанную ногу, и пила липовый отвар, Колычев наконец приступил к расспросам:

– Ты рассмотрела лицо нападавшего?

– Нет. Во-первых, этот черный платок, намотанный до самых глаз… Потом все было так быстро и неожиданно! И страшно. И темно…

– А мог нападавший скрывать под платком бороду?

– Мог. Но мне, честно говоря, показалось, что это была женщина…

– Женщина? Ты уверена? Или все-таки переодетый мужчина?

– Не знаю. Я даже не могу объяснить, почему существо было похоже на женщину. Не только из-за платка и балахона, в который оно было одето. Но теперь, Митя, когда ты говоришь, что это мог быть мужчина, я уже ни в чем не уверена.

Утром, когда ночные страхи не так тревожили, Митя рассказал Бетси о предложении Йогансона.

– Местный фотограф мечтает сделать твой портрет на память. Он почему-то считает, что ты скоро уедешь…

– Я действительно уеду, так что о портрете на память стоит подумать.

– Уедешь? Как это – уедешь?

– Ну конечно, дурачок, цирк ведь не будет вечно гастролировать в вашем Демьянове. Мы отправимся дальше. Мы и так задержались в Демьянове дольше, чем рассчитывали, из-за всех этих событий. А делать сборы в одном и том же городе долго нельзя. Публике надоест представление, и она перестанет ходить в цирк. И потом скоро осень… К осени Арнольди обычно увозит труппу в южные города, где потеплее.

– Бетси, а ты не можешь остаться? Я не хочу тебя терять.

– Остаться? В качестве кого? Твоей содержанки? Или ты делаешь мне предложение?

– Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы сделать тебе предложение. Я сейчас немного к этому не готов, но… Если наша любовь сразу загорелась ярким огоньком, то теперь он превращается уже в настоящее пламя.

Произнеся эту фразу, Дмитрий поморщился. Он не любил таких вычурных оборотов в разговоре, но вот как-то само сказалось. Потом он подумал, что Бетси неправильно истолкует его заминку, и быстро продолжил:

– Я близок к тому, чтобы сделать последний шаг к алтарю.

– Митя, ты, конечно, говоришь очень красиво. Яркий огонек, превращающийся в настоящее пламя… Ты почти поэт! Но беда в том, что ты не сможешь на мне жениться – это повредит твоей карьере, положению, всему. Начальство будет на тебя косо смотреть, жены твоих друзей и сослуживцев не захотят принимать меня в своих домах, мы будем жить изгоями и слышать злобное шушуканье за спиной.

– Ну, мнением начальства и чужих жен можно пренебречь. И далеко не все будут относиться к тебе с презрением, умные люди выше сословных предрассудков.

– Не скажи. А потом, что я буду делать в Демьянове без цирка? Выращивать капусту на огороде? Ходить на рынок? Варить щи вместе с твоим Васькой? Признаюсь, я испытываю некоторое отвращение к семейной жизни, с детства насмотревшись на своих родителей. Я – из цирковой семьи. Когда семейство занимает огромный особняк и дети живут с гувернанткой в отдельном крыле дома, может быть, для них многое загадка в отношениях папы и мамы. Когда вся жизнь проходит на колесах в маленьком фургончике, секретов нет. У моих родителей когда-то давно была очень красивая любовь – и во что же она превратилась с годами?

Про их венчание цирковые старики до сих пор рассказывают легенды. Мама была сиротой, которую воспитал наездник-немец, взявший ее в свой номер под именем фройлейн Александрин и получавший у директора цирка за нее жалованье. Опекун держал ее очень строго и фактически беззастенчиво эксплуатировал. Ни о каком замужестве своей воспитанницы он и слышать не хотел. Тогда артисты их труппы решили помочь влюбленным обвенчаться тайно. Цирк гастролировал в Риге. Директор цирка очень любил ставить массовые пантомимы, в которых была занята вся труппа. В тот вечер шла историческая пантомима «Взятие Карса». Мама, протанцевав свой танец, кинулась к служебному выходу, куда уже были поданы два экипажа. Мама, отец и их провожатые помчались к ближайшему протестантскому храму, где пастор наскоро совершил обряд венчания, причем венчаться маме пришлось в том самом коротком балетном платье, в котором она выступала на арене. Ее опекун, вернувшись в свою гримерку, нашел на столе записку: «Об Александрине не беспокойтесь. Она уже обвенчана». Похоже на французский роман, правда? Но только все любовные романы и даже детские сказки кончаются свадьбой, потому что после свадьбы начинается уже не жизнь, а кошмар…

Мама сделала новый номер вместе с отцом. Они были эквилибристами: отец ставил на лоб перши – шест или держал его в «зубнике», а мама, «верхняя» акробатка, показывала на шесте трюки. Ее работа, конечно, была более сложной, но дома она попадала в полную зависимость от отца. Знаешь, эти омерзительные скандалы из-за денег… Отец каждый день закатывал безобразные сцены с отборной грязной руганью, все время попрекал нас с мамой, кричал, что мы жрем за его счет… Мама всю жизнь работала вместе с ним, всю жизнь заботилась о нем, он всегда вел себя барином. Я тоже рано, как все цирковые, начала работать. Отец стал тренировать меня, когда я была еще совсем маленьким ребенком, я даже не помню, было ли в моем детстве какое-то время без этих тренировок. Причем на занятия со мной он всегда брал большой хлыст, и мне часто доставалось, если я ошибалась в чем-то или падала. Он повторял, что настоящий ученик должен хорошо выносить хлыст, что его тоже так учили и только так можно стать настоящим мастером.

Так вот, я рано сделала свой номер и стала неплохо зарабатывать еще девочкой. У нас с мамой всегда было собственное жалованье. И все равно отцу нравилось нас оскорблять, просто чтобы причинить боль. Он с патологической скупостью трясся над каждым рублем, не давая нам даже на баночку помады, при этом любил рассказывать знакомым, как мы транжирим все деньги, а его кормим бурдой. Так шел год за годом в отвратительных ссорах и скандалах с пощечинами и слезами.

В конце концов с возрастом маме стало тяжело работать на шесте. А я уже имела хороший собственный номер и не собиралась работать с отцом, мечтая при первой возможности уйти от него и зажить собственной жизнью. Отец стал тренировать молоденькую девочку-акробатку, чтобы она заменила маму в номере. И тут ему пришла в голову мысль, что девочка может заменить маму и в жизни. На последнем совместном выступлении он толкнул шест и мама упала. Это списали на несчастный случай, с цирковыми приключаются такие беды, но все, кто был рядом, уверяли, что он сделал это сознательно.

Мама сильно повредила позвоночник, не смогла больше ходить, не то что работать на манеже, и через год умерла. Я перешла в другую труппу, унося с собой ненависть к отцу, легкое презрение к остальным мужчинам и отвращение к «прелестям» семейной жизни.

Прости, Митя, но мне вряд ли захочется когда-нибудь замуж. Я слишком ценю свою свободу, в ней мое главное благополучие.

– Бетси, но ты же не сможешь всю жизнь танцевать на проволке.

– Ну и что? Зачем сейчас об этом думать? Кстати, я подготовила новый номер – буду выходить на проволоку в русском костюме, без балансира, и танцевать «барыню». Мне кажется, этот номер должен иметь успех у купечества.

Митя молчал. Ему было грустно.

Глава 15

На следующий день Колычев отправился к приставу Задорожному посоветоваться. Нож, отнятый Бетси у нападавшего, он прихватил с собой.

– Ножичек-то, судя по маркировке, немецкого производства, – заговорил Задорожный о том же, о чем думал накануне Колычев. – Стальной, с удобной изящной ручкой. Это вам не те ножи, что наши демьяновские кустари на рынке продают. Да и фабричные ножики из городских лавок иного сорта, погрубее и потупее. Такой дорогой заграничный ножичек найдется не в каждой семье. Это уже зацепка, Дмитрий Степанович. Это уже ниточка, за которую потянуть можно.

Дмитрий подробно рассказал и о нападении на Бетси, и о слухах про демьяновскую ведьму, циркулирующих по городу и нашедших определенное подтверждение во вчерашнем происшествии, и о своих смутных подозрениях в отношении господина Новинского. Если у кого в хозяйстве и можно найти такой ножик, так прежде всего у Новинского, путешествовавшего за границей несколько лет и вывезшего оттуда много модных вещиц.

– Тарас Григорьевич, мне кажется, это ниточки из одного клубка. Я только пока еще не придумал, как связать их друг с другом. Но как только что-то надумаю, обращусь к вам за помощью.

– Ради бога, Дмитрий Степанович, в любое время! Надо с этим делом покончить, раз уж весь город только о нем и шумит. И я, и весь мой полицейский участок в вашем распоряжении. Делайте, батенька, все, что сочтете нужным, но давайте изловим эту гадину. Вот только у вас подозрения насчет господина Новинского, а у меня, простите великодушно, сомнения в этом имеются. Вы тогда, помните, говорили, что это он жену свою первую убил… Что ж, пусть с трудом, но убийство Матильды объяснить как-то можно. Заела ему баба жизнь, не вынес и пусть жестоко, но избавился от нее – был для Новинского какой-то смысл душу свою губить. Но вот представить, что он, завернувшись в бабский платок, чтобы спрятать лицо, шастает ночами по пустырям и оврагам и режет крестьянок от нечего делать… Простите, но не укладывается такое у меня в голове. Господин Новинский человек образованный, благородный, в обращении приятный, опять же юрист, законы знает. И чтобы этак-то баб резать ни за что ни про что? Невероятным это мне кажется, уж не взыщите!

Два часа спустя Колычева вызвал к себе окружной прокурор Хомутовский.

– Господин Колычев, как обстоят дела с расследованием убийств женщин? Четвертый случай в городе, а кроме убийства Трофимкиной ничего не раскрыто. Все вы на месте топчетесь, батенька! Что-то вас от дел сильно отвлекает… Кстати, не хотел я об этом, да, видно, не избежать… До меня дошли слухи, что вы циркачками увлекаетесь в ущерб службе. Весь город бурлит, я такого наслушался… Воля ваша, но не забывайте о чести мундира судебного ведомства. Поверьте, голубчик, я искренне, по-стариковски скажу: связь эта для вас большая компрометация. Эта акробатическая девица, несомненно, смазлива и с огоньком… Я вас по-мужски понимаю, батенька, сам был молодым, кто из нас в молодости не охотился за юбками, каждый грешен… Но юбка юбке рознь! Не с цирковыми же связываться! Тут уж и до панельных недалеко… Неужели вы, умный, блестяще образованный человек, не понимаете всю фальшь и мерзость своей охоты?

Дмитрий вспыхнул. Нужно ли терпеть эти нравоучения или наговорить старику-прокурору чего-нибудь резкого? Бессмысленно. Выйдет ненужный скандал, а перевоспитать Хомутовского в духе пренебрежения к сословному расслоению общества все равно не удастся. Лучше сдержаться. Прокурор по-отечески продолжал:

– Вам, дворянину, вовсе не место среди уличных комедиантов, не имеющих ни роду ни племени. Все эти клоуны и паяцы те же тунеядцы, недалеко ушедшие от карманников. У них даже не имена, а какие-то собачьи клички! И ваше имя стали трепать в одном ряду с кличками этого сброда… Митенька, как сына прошу вас – одумайтесь! Помните: «грех не беда, молва нехороша»? Надо избегать ситуаций, в которых оказываешься героем сплетен. Да и делу это вредит. Убийства в городе одно за другим, и что? Ничего! Ничего-с, убийца гуляет на свободе, а следователь гуляет с циркачкой! Кстати, якобы на вашу даму тоже было совершено нападение? Она не могла это выдумать в угоду вам? История какая-то странная. Доложите-ка мне о ходе расследования убийств, а заодно и о вчерашнем нападении на эту девицу из цирка. Подумаем вместе, что делать.

Дмитрий кратко повторил Хомутовскому то, о чем недавно говорил с Задорожным. Прокурору рассказ, особенно в части подозрений относительно Новинского, решительно не понравился.

– Это не дело, Дмитрий Степанович, не дело. Ваши смутные ощущения и подозрения к бумагам не подошьешь и на суд не представишь. Я буду верить только уликам, а улик-то и нет. Заграничный ножик мог оказаться в руках у любого. К тому же, подозревая Новинского, вы пошли по неправильному пути, поверьте, голубчик. Я с большим уважением отношусь к вашим научным познаниям, но тут уж не наука, не дактилоскопия ваша хваленая, а какая-то дикая метафизика. Если бы вы знали Новинского, как знаю его я, у вас бы никогда и подозрений никаких не зародилось. Это кристальной души человек. Конечно, он пережил личную трагедию, страдал, находился в помешательстве ума, но все это лишь повод, чтобы относиться к нему более деликатно. А в вас столько жестокости! Полагаю, на данном этапе необходимо вмешательство прокуратуры, хотя бы в порядке прокурорского надзора. С затрашнего дня вместе с вами следствием будет заниматься товарищ прокурора Голубев. Это мой надежный помощник, с ним дело быстро пойдет вперед. Надеюсь, вы поладите, он золотой человек.

Дмитрий горько вздохнул. Товарищ прокурора Голубев, «золотой человек», был давно известен как один из самых горьких пьяниц города. Не замечал этого только Хомутовский, страдающий в некоторых случаях избирательной слепотой.

Прощаясь с прокурором, Колычев не удержался от невинного замечания:

– А ведь настанут времена, Викентий Полуэктович, когда циркачи будут пользоваться большим почетом в обществе, чем судейские чиновники, настанут, помяните мое слово!

Хомутовский не смог сдержать улыбки.

– Это уж вы, батенька, загнули, простите великодушно старика! Оно конечно, романтические порывы, возвышенные взгляды, но уж насчет почета цирковым – это уж вы, батенька, того… Завираетесь, простите за грубость.

Товарищ прокурора Голубев прежде всего распорядился установить в служебном кабинете Колычева еще один стол для себя и потребовал папки с бумагами по убийствам женщин.

Был Голубев, вопреки обыкновению, трезв, но страшно мрачен и, судя по некоторым признакам, мучился от похмелья. Листая документы, морщился и раздраженно делал пометки на листочке бумаги.

Иногда он позволял себе язвительные замечания – ему не нравились ни протоколы осмотра места преступления, составленные следователем, ни медицинские протоколы вскрытия, ни протоколы опроса свидетелей.

– Мне не всегда понятны соображения, которыми вы руководствовались при ведении дела, Дмитрий Степанович, – произнес наконец Голубев. – Надеюсь, вы отнесетесь к этому без обид, я говорю лишь в интересах дела, к расследованию которого я привлечен по распоряжению господина окружного прокурора. Вот, например, в протоколе указано…

Голубев стал раздраженно листать бумаги в папке, сверяясь со своими записями, но никак не мог найти нужный документ.

– Указано тут… Где же этот чертов лист? А впрочем, – он достал из кармана серебряные часы-луковицу и взглянул на циферблат, – прервемся, время обеденное. Я схожу перекусить и выпить рюмочку, меня что-то простуда забирает. А после мы обсудим все замечания. У меня тут появился ряд вопросов, пока я знакомился с материалами… Не в обиду вам, Дмитрий Степанович, будь сказано, не все в деле гладко. Вы, конечно же, человек старательный, весьма старательный, но опыта не хватает. Навыка пока у вас нет. Значит, договорились? Отобедаем, горло промочим – и за дело!

С обеда Голубев не вернулся. Колычев предположил, что у товарища прокурора после «рюмочки от простуды» начался очередной запой и в ближайшие три-четыре дня следствие будет идти как прежде, без всякого прокурорского надзора. Что ж, это было только на руку судебному следователю…

Глава 16

Пользуясь вновь обретенной безнадзорностью, Колычев вызвал для беседы Прасковью Губину, племянницу сторожа Евсея Губина. Прасковья служила когда-то горничной в доме Новинских, еще при старой хозяйке, и проходила свидетельницей по делу об убийстве Матильды Генриховны. Дмитрий Степанович понимал, что давно пора было с ней поговорить, но все как-то откладывал за текущими делами. А что оставалось – только-только соберешься вызвать Губину (которую, собственно, и свидетельницей по делам, находящимся в производстве, считать нельзя), а тут глядь – новый труп найден…

И все же, если уж держать в числе подозреваемых Евгения Новинского, то побеседовать с Губиной о том давнем убийстве Матильды Новинской, да и вообще о жизни в их доме необходимо.

Прасковья страшно боялась идти к следователю, и Колычеву пришлось обратиться за помощью к Дусе Мищейкиной, Васькиной пассии.

Дуся вместе с Прасковьей состояла в штате прислуги «Гран-Паризьен», лучшей городской гостиницы, и по работе была хорошо знакома с Губиной. Судебный следователь, хозяин Дусиного жениха Василия, казался девушке совсем не страшным, а добрым и веселым.

Она втайне мечтала, что Васин барин когда-нибудь женится и пригласит ее в свой дом горничной – женатому-то господину потребно больше прислуги, чем холостому, а как начнут новую прислугу нанимать, Василий за Дусю словцо и замолвит. И почему бы следователю не нанять на место горничной именно ее? Тогда Вася и Дуся тоже смогут пожениться, жить в одном доме и служить вместе. Вот было бы счастье!

А уж барин-то Колычев – такой хозяин, что поискать, другим не чета. Не злой, не жадный, не придирчивый, за разбитые тарелки у Васи из жалованья не вычитает, к праздникам наградные выплачивает, работой не слишком грузит… В таком доме служить – одна радость!

Дуся всячески старалась угодить молодому следователю и понравиться ему – авось вспомнит, как женская прислуга станет нужна. Она уговорила Губину не бояться и пошла к Колычеву вместе с ней.

Дмитрий Степанович предложил женщинам чаю, вел себя приветливо, шутил, улыбался, и Прасковья постепенно оттаяла и стала довольно подробно и откровенно отвечать на его вопросы.

Сначала Дмитрий не видел большой разницы между ответами Прасковьи, записанными в давнем протоколе по горячим следам, и сегодняшними, разве что какие-то мелкие незначительные детали с годами забылись. Но постепенно выяснилось, что тогда Губина кое-что утаила…

– Это ж была такая страшная картина, господин следователь, словами передать невозможно – барыня на кровати мертвая, вся в кровищи… Все постельное белье залито, и даже на пол лужицы натекли… Мне аж дурно стало… И испугалась я очень – на помощь надо звать, за полицией бежать, а на кого они подумают? Ясное дело, на меня. Меня барыня-покойница не любила, бывало, накричит, из жалованья вычтет, а то и пощечин надает. Оно, может, и за дело, я тогда молодая была, нерасторопная, всякое случалось – то чашку ее любимую севрского фарфора разобью, то кружево на блузе присмолю утюгом. А барыня была суровая! Но говорила всегда: «Наказания без вины не бывает!» и наказывала.

Один раз кольцо у нее дорогое пропало, так она меня в участок отправила и под арестом держала, пока кольцо не нашлось. И все про это знали… Я тогда так боялась, что меня за убийство засадят, скажут, отомстить хозяйке за свои обиды решилась… Но, слава богу, на меня не подумали. А я как вошла в ее спальню, как увидела… Стою над хозяйкой покойной, плачу и думаю: все, жизнь моя загубленная. И тут смотрю, пеньюар барынин шелковый на полу валяется весь изгвазданный, мятый и следы на нем, ну такие, – Прасковья запнулась, помолчала и залилась краской, – ну, семя на нем мужское… Неужто, думаю, барин с барыней вечером баловались, до того, как он в гости к соседям ушел? Странно оно очень, Матильда-то Генриховна была характерная и строгая, бывало, неделями мужа до себя не допускала, от прислуги такое не скроешь.

«Подите, – говорила ему, – от меня прочь, мне противны ваши грязные домогательства». Ну а барин тоже особо-то и не домогался. А тут вдруг этакое безобразие посреди комнаты разложено. Сколько в доме служила, такого не видывала! Ну я мозгами пораскинула – что уж мертвую срамить? Сейчас чужие мужики набегут, полиция, пристав, все смотреть будут – стыдобища! Взяла и убрала пеньюар попачканный, а после уж за людьми побежала. Вы меня простите, я, может, не то говорю, может, об этом молчать надо… Но мне вот вспомнилось, а у нас, у баб, что на ум пришло, то и на язык попало. Да и Дуся мне велела рассказывать вам все как на духу. Дядька мой, сторож Евсей, тоже говорит: мол, молодой следователь с большим пониманием к людям подходит. Только я об этом сраме всегда молчала, впервые довелось говорить, да еще с мужчиной…

По лицу Прасковьи снова пошли красные пятна.

То, что рассказала Губина, нужно было обдумать всерьез. Дмитрий вынес в сад плетеное кресло с мягкой подушкой и комфортабельно устроился в тенечке с хорошей сигарой.

В табачную лавку Мееровича поступила партия великолепных гаванских сигар, скорее всего контрабандных, невесть какими извилистыми путями довезенных до демьяновского захолустья. Предприимчивый торговец даже не стал выставлять редкостный товар на витрину, просто шепнул кое-кому из наиболее симпатичных покупателей, что для истинных ценителей у него в лавке найдется кое-что особенное…

Строго говоря, судебному следователю Колычеву, которого в табачной лавке встречали с большим почетом, сейчас хотелось хоть чем-то скрасить черную полосу жизни. Дмитрий будет курить сигару и размышлять…

Итак, Прасковья Губина, обнаружившая тело своей убитой хозяйки Матильды Новинской, нашла рядом с телом и некую вещь, которую сочла нужным от следствия утаить.

Сперва Колычеву казалось, что испачканный пеньюар никак не «ложится» в составленную им схему преступления. Потом он понял, что пеньюар со следами спермы – предмет не случайный, но предположение о том, как эта вещь оказалась возле трупа, было слишком страшным…

Вечером Дмитрий пошел к Бетси – после ночного нападения он не разрешал ей одной ходить по городу в темноте. Представление уже завершилось, и разгримированные артисты отдыхали возле своих фургончиков.

После того как на пустыре рядом с цирком было обнаружено два женских трупа, господин Арнольди распорядился, чтобы мужчины-циркачи несли по ночам дежурство у циркового лагеря, обеспечивая безопасность женщин и детей.

Артисты попарно (пары распределили так, чтобы в каждой был один силач) сидели по ночам у костра и устало осматривались, не идет ли откуда неизвестный психопат с ножом.

Подходя к шапито, Дмитрий издали увидел освещенные отблесками огня два темных силуэта – один могучий, а другой мелкий. У костра буффонадный клоун Андреас выяснял отношения с укротителем хищников.

Подвыпивший усталый клоун торопливо что-то говорил, а укротитель равнодушно, со своим обычным выражением холодного презрения на лишенном мимики восковом лице, слушал.

– Ты, Конрад Карлович, думаешь, что ты гений? А ты такой же гений, как и я! И оба мы – дерьмо. И все кругом – дерьмо! – горячился клоун.

Конрад Карлович презрительно молчал. Андреас услышал шаги Колычева.

– Кто идет? – заорал он визгливым голосом почти с той же интонацией, с какой кричал на арене «Ой, мамочки, убивают!» после очередной клоунадной пощечины своего партнера. – Кто тут шляется в неурочное время? Ах, это вы, господин следователь? Вечер добрый, вечер добрый! Душевно рад видеть… А мы вот тут с герром Конрадом на вахте, так сказать, убивцев высматриваем…

В фургончике Бетси теплился огонек. Она ждала Митю.

«Нет, не все кругом дерьмо, – подумал Дмитрий. – Старик ошибается».